за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Идеальный Официант
Вот, опять. Если про геев, то непременно страдательная история. Но это хотя бы написано нормальным языком и без извращений. После Сары и, простигосподи, Рецидива, мои требования к романам про геев сильно упали (все после них упало, что могло).
Швейцария, довоенное время. Тихий незаметный парень Эрнест работает в отеле, звезд с неба не хватает, в сомнительные истории с участием представителей мужского пола, не попадает. Вскоре в отель прибывает новая порция работников и среди них обнаруживается молодой немецкий Якоб.
Угадайте что случилось потом.
Если бы Якоб не оказался очередным пирожком (сколько же их на планете, ааа), то это была бы мирная и милая история про двух молодых влюбленных, прячущихся от мира в своей маленькой комнатке.
Но Якоб оказался и еще до того, как Гитлер развязал Вторую Мировую, он сбежал из отеля вместе с женатым писателем, которому сперва делал минеты за деньги, а затем настолько вскружил голову, что уговорил взять в секретари. Это уже достаточно мелодраматично, однако, впоследствии выяснилось, что Якоб также успел соблазнить юного сына писателя (парень настоящий секс-гигант, его хватало на троих одновременно).
Главным героем считается Эрнест, но он настолько никакой, что это все равно, что читать дневник среднестатического менеджера из Икеи. Вместо того, чтобы как-то поменять свою жизнь после неудачи с Якобом, он оплакивал первую любовь сорок лет и продолжит до самой смерти, похоже. Работая все в том же отеле, на той же должности. Готов поспорить, что у Якоба жизнь прошла куда интереснее.
Не разделяю желание автора оправдать измены Якоба. Он ему очень заметно сочувствует и Эрнест, думая о прошлом, сожалеет, что не простил этого пирожка сразу после того, как застал его в их общей комнате. на коленях. делающим минет писателю (?!). Насколько тряпочкой нужно быть, чтобы в этой ситуации считать себя виноватым?
В начале книги плохой перевод ("Но подолгу они не задерживались и быстро проходили"), к счастью, потом это выправляется.
Местами трогательно, местами очень удачно подобраны слова и срабатывает эмпатия. Но мелодраматичности я бы убавил, а Эрнесту додал воли к жизни. Это очень печально, когда человек сам себя хоронит в воспоминаниях, без попыток выбраться на поверхность. Он бы мог найти себе кого-то лучше Якоба. За столько-то времени!
Лишь когда все четверо высадились на берег, Якоб протянул Эрнесту руку и представился. «Якоб Майер», — скромно сказал он, и рукопожатие, последовавшее за этим формальным приветствием, казалось, говорило: вот и я, только ради тебя одного я сюда и приехал. Маленький уютный мирок, в котором Эрнест так беззаботно расположился, канул в небытие, когда на него легла тень Якоба Майера. В этот миг Эрнест навсегда — именно навсегда, это он знал точно! — вышел за пределы своего старого мира, без сопротивления и без сожаления. Он вступил в новый, неведомый мир: в то неведомое, о котором он, сам того не зная, страстно мечтал. Попав в тончайшие сети Якоба, он чувствовал себя в них надежнее, чем в том безбрежно широком море, в котором он до сих пор бездумно и бесцельно плыл. Нашлась вдруг рука, которая единым пожатием мгновенно все изменила, прохладной твердостью тонких, длинных пальцев, обхвативших пальцы Эрнеста.
Ничто не предвещало этого поцелуя, кроме одного: вероятно, от Якоба не укрылось, как сильно уже не одну неделю Эрнест жаждал этого прикосновения. Но сочувственное отношение к страданиям влюбленного мужчины, тем более мужчины, влюбленного в другого мужчину, — это еще не повод, чтобы так целоваться, тем более когда это происходит не в их уединенной каморке, а на улице, среди бела дня, там, где это действительно опасно, так как рядом всегда может оказаться нежелательный соглядатай.
Якоб поцеловал Эрнеста не как брата, не так, как целуют отца или мать. Он поцеловал его, как целует любовник, открыто и смело и немного неумело, поскольку раньше ему, вероятно, неоткуда было набраться большого опыта. Целуя Эрнеста, он делал нечто запретное, он знал это и тем не менее сделал. Сделал там, где их могли застать врасплох, потому что возле озера в любой момент могли появиться гости отеля, стояла чудная погода, как раз такая, когда хорошо бывает после ванны, с детьми или без, рука об руку или на пристойном друг от друга расстоянии, пройтись к озеру пешком и на фуникулере вернуться обратно. Они рисковали, их могли увидеть, кусты и деревья недостаточно защищали от нежелательных глаз. Якоб подвергал опасности и себя, и Эрнеста, но он пренебрег соображениями здравого смысла.
Якоб ни на миг не дрогнул перед собственной смелостью. Очевидно, потребность поцеловать друга была сильнее, чем страх получить отказ. В то время как Эрнест, вопреки своей потребности в этом прикосновении или как раз вследствие нее, не осмелился бы дотронуться до Якоба даже мимоходом, Якоб, неопытный юноша из Германии, сделал это с такой беззаботностью, на которую Эрнест никогда бы не решился. За это он всегда будет ему благодарен. Якоб не боялся получить отказ, потому что знал, что не получит его; итак, он сделал первый шаг, и, куда бы тот в конце концов ни привел, сейчас он вел прямо в рай.
*
Зима в Париже, состоявшая из непрекращающихся разочарований, отупляющей работы и одного мимолетного приключения, стерлась из памяти полностью в тот момент, когда он пожал и отпустил руку Якоба. Тут оставалась прежняя теплота, как будто они и не расставались. Но когда он заглянул Якобу в глаза, его охватило чувство убийственной безнадежности. В зеленых глазах Якоба читалось знакомство с какими-то новыми впечатлениями, которыми Якоб не собирался делиться.
Но вместе с тем он стал еще привлекательнее: молодой человек с крепким рукопожатием взрослого мужчины, который вежливо и свысока улыбался Эрнесту. Хотя Эрнест ничего не знал и это неведение сжимало ему горло, но в тот момент в его душу закралось предчувствие, что этот непривычный, обновленный Якоб его бросит — возможно, даже ради какой-нибудь женщины, — пускай не сегодня, не завтра, но это непременно произойдет. Эрнест почувствовал себя маленьким и ничтожным, перед этим высоким молодым красавцем он был никто; угнаться за ним и удержать его ему никогда не удастся; какой бы заботой и любовью он его ни окружил, Якоб все равно окажется на шаг впереди. Эрнест вечно будет его догонять.
Если бы он тогда сразу повернулся спиной и ушел, жизнь его сложилась бы совершенно иначе. Сам того не подозревая, он выбрал вместо кратких мучений долгие.
*
После того происшествия мы встречались только у меня в номере. О вас он заговорил только тогда, когда сообразил, что вас можно использовать в качестве оружия против меня. Оружие называлось молодость, а мишенью был мой возраст. Не промахнешься! В какой-то момент он начал использовать вас, чтобы уязвить меня, — сначала вас, потом разного рода молодых людей, которых он приводил с улицы, — поэтому я, возможно, знаю вас лучше, чем вы думали. Дело было давно, но я кое-что помню, некоторые детали врезались в память. Якоб пользовался своими воспоминаниями, чтобы помучить меня, и самыми подходящими, чтобы ранить побольнее, были воспоминания о вас, о его первой любви, о человеке, который в его глазах имел передо мной все преимущества — молодость, силу, беззаботность. Эта пуля всегда попадала в яблочко, а ведь была еще и другая, смертельная, но об этом я узнал лишь позже.
