за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
итаааак. Начинаем путешествие в мир удивительных автобиографических приключений наркомана Ника Шеффа, роль которого сыграет наш обожаемый Шалама, в грядущем фильме "Красивый мальчик". За книгу Ника уплачены мои личные 13 баксов, так что считаю, мы с автором в расчете, могу переводить что хочу 
Коммерческой выгоды не извлекаю.
Большое спасибо стотыщ проблем за содействие, советы, редактуру и вапще :3
По срокам перевода конкретики нет, он в процессе. Будет выкладываться по мере готовности. Ориентировочно, думаю, глава раз в полторы-две недели~
Если у кого-то возникнет желание тащить на другие ресурсы - тащите, но со ссылкой и упоминанием нас со стотыщ.
Насчет названия: Tweak - сленговое обозначение для метамфетамина и для процесса его употребления. То бишь, у Ника название в стиле "масло масляное", поэтому мы его оставили так.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День 1
До меня доходили слухи о том, что случилось с Лорен. То есть, сам-то я ее никогда хорошо не знал, но мы несколько раз тусовались вместе, когда учились в старшей школе. Точнее, я с ней спал недели две. Она переехала в Сан-Франциско, когда я был в выпускном классе, и мы где-то пересеклись — на вечеринке, что ли. В старшей школе я только курил травку, а по выходным мог употребить немного ЛСД или грибов. Но вот травку я курил каждый день. Мне было семнадцать, передо мной были распахнуты двери престижных университетов по всей стране, так что я решил, что заслуживаю немного поразвлечься. До этого я усердно трудился три с половиной года. Конечно, раньше у меня случались кое-какие проблемы из-за того, что я перебарщивал с травой или с алкоголем, но в тот момент мне казалось, что все это осталось позади. Я же был умным. Я состоял в команде по плаванию. Мои статьи публиковались в «Newsweek». Я был классным старшим братом. Я отлично ладил со отцом и мачехой. Я их любил. Мы с ними были практически лучшими друзьями. Ну да, я начал покуривать травку, но что с того, какой от этого вред? Черт, да мой отец и сам раньше баловался травкой. Как и большинство членов нашей семьи. И наши друзья тоже. Обычное было дело.
Но у меня все сложилось иначе. Когда я учился в старших классах, я сворачивал косяки и выкуривал их в машине, пока ехал в школу. На каждой перемене я улучал момент, чтобы снова заторчать. Мы с приятелями отправлялись на холмы Марин Хиллс, закидывались там ЛСД или ели грибы, а потом бродили среди сухой травы и раскидистых кипарисов, бессвязно смеясь и что-то бормоча. Кроме того, я все чаще напивался, иногда посреди бела дня. В эти моменты я почти всегда вырубался, а потому почти ничего не мог вспомнить о том, что со мной происходило. Алкоголь как будто влиял на меня сильнее, чем нужно.
Когда мне было одиннадцать, мы с семьей поехали в Тахо кататься на сноубордах, и там мы с другом после ужина залезли в шкафчик со спиртным. Мы почти на три четверти заполнили бокал разноцветными и сладко пахнущими напитками, отливая понемногу из каждой бутылки. Мне хотелось узнать, каково это — напиться как следует, по-настоящему.
Вкус оказался ужасным. Мой друг отпил немножко и остановился, решив, что с него хватит. Вот только я не мог остановиться. Я сделал первый глоток, а затем не переставал пить до тех пор, пока бокал не опустел. Понятия не имею, зачем я это вытворил. Что-то вынудило меня так сделать, что-то, чему я не могу дать названия и что до сих пор не в состоянии постичь. Кто-то скажет, что все дело в генах. Дедушка спился до смерти ещё до того, как я на свет появился. Мне говорят, что на него я больше всего и похож — то же удлиненное лицо, те же каплевидные глаза.
В любом случае, той ночью меня рвало, наверное, не меньше часа, а потом я отрубился прямо на полу в ванной. Проснувшись, я почти ничего не помнил о том, что сделал. Пришлось сказать, что отравился едой, чтобы объяснить родителям следы от рвоты.
Это происшествие меня всерьез испугало, и после той поездки я долгое время не прикасался к спиртному. Вместо этого я начал курить травку. Когда мне было двенадцать, я курил каждый день, прячась в кустах на переменах. И в старшей школе все продолжалось примерно по той же схеме. Тогда мы с Лорен на самом деле не были особо близки. Узнав позже, что ее отправили в реабилитационную клинику из-за булимии и пристрастия к кокаину, я не особо-то и удивился. Мы с ней в то время почти постоянно торчали, да и вообще в моем послужном списке водились, мягко говоря, не слишком уравновешенные девушки. Помню, что стыдился водить ее к себе домой. Что очень не хотел знакомить ее с родителями. Мы с Лорен приходили очень поздно ночью, а сбегали рано утром, переговариваясь шепотом, чтобы не разбудить моих младших брата и сестру. Возможно, именно их я сильнее всего и хотел оградить от Лорен. Или не от Лорен, а от того человека, кем сам становился. Мне было стыдно за свое поведение, но я продолжал в том же духе. Это было как сидеть в машине, где педаль газа намертво вдавлена в пол, и тебе больше ничего не остаётся, кроме как цепляться за руль и делать вид, что сохраняешь какое-то подобие контроля над ситуацией.
На самом деле, контроль я утратил давным-давно.
Как бы то ни было, о Лорен я почти и не вспоминал. Так что, когда она подходит ко мне на улице, я даже не сразу ее узнаю. Мы пять лет не виделись. Она окликает меня по имени:
— Ник Шефф!
Я вздрагиваю и оборачиваюсь.
На ней большие солнцезащитные очки от Jackie O, а ее волосы, выкрашенные в черный цвет, стянуты в тугой хвост на затылке. Кожа очень бледная, такого бледно-сероватого оттенка, а черты лица все такие же точеные и изящные.
В Сан-Франциско стоит холодная погода, несмотря на солнце, пробивающееся сквозь туман, и Лорен кутается в черное пальто.
Я разглядываю ее и думаю, думаю... Пока наконец не вспоминаю.
— Л-Лорен, верно?
— Ага. Не притворяйся, что меня не помнишь.
— Да нет, я…
— Проехали. Что ты тут делаешь?
Хороший вопрос.
Всего два дня назад, первого апреля, у меня был юбилей — восемнадцать месяцев без наркотиков. Я добился такого большого прогресса. У меня внезапно вся жизнь наладилась, понимаете? У меня была постоянная работа в реабилитационной клинике в Малибу. Я вернул себе все то, что до этого потерял: машину, квартиру, нормальные отношения с семьей. Казалось, после бесчисленных курсов реабилитации и периодов трезвой жизни я наконец-то избавился от наркозависимости. Но вот я здесь, стою на Хэйт-стрит пьяный, а в голове пусто из-за золпидема, который я украл из медицинского кабинета в своей клинике. Честное слово, меня мои собственные поступки изумляли не меньше, чем всех остальных.
Еще утром в день моего рецидива я понятия не имел, что он произойдет. Хотя тревожные сигналы проскакивали.
В программе «12 шагов» каждому велят найти куратора. Моего звали Спенсер. Это был мужчина лет сорока, мощный, с квадратной челюстью и вечно взъерошенными волосами. Он был женат, воспитывал трёхлетнюю дочь. О процессе реабилитации он говорил со мной часами. Он подсадил меня на велоспорт и вел от одного шага в программе к следующему. Мы вместе колесили на велосипедах по Тихоокеанскому шоссе, по трассе Латиго Каньон или где-нибудь еще. Он рассказывал, как сам избавился от кокаиновой зависимости.
Но я все реже созванивался с ним. Может, думал, что его помощь мне больше не требуется. Изредка я ходил на собрания, и там внутренний голос постоянно твердил мне, насколько я лучше всех остальных — или насколько хуже, в зависимости от настроения. Я почти перестал заниматься физическими упражнениями. Бросил принимать лекарства, которые мне назначили: смесь из стабилизаторов настроения и антидепрессантов. Cнова начал курить. К тому же, была еще Зельда — женщина, в которую, как мне казалось, я был безумно влюблен. Она была на четырнадцать лет меня старше и... ну да, помолвлена с состоятельным агентом по недвижимости, которого звали Майк.
Когда мы с ней стали любовниками, я пытался найти себе оправдания. Убеждал себя, что это ее решение, что спим мы исключительно забавы ради, что ничего такого ужасного в этом нет… Бла-бла-бла. Короче, я был уверен, что смогу выйти сухим из воды. В смысле, сумею остаться эмоционально отстраненным. Не сумел. Для меня она постепенно стала воплощением всего, что, как я думал, принесет мне счастье. Ведь она успела побывать женой известного актера, сама была актрисой и выросла в Лос-Анджелесе, а вырастил ее знаменитый дядя, тоже работавший в киноиндустрии. В Л.А. у нее словно повсюду знакомые. Она там вроде как знаменитость, понимаете? Я просто свихнулся на своём желании быть с ней. Однако, к несчастью, она не собиралась ради меня расставаться со своим бойфрендом, а потом и забеременела от него.
Это меня уничтожило. Я просто не знал, как с этим справиться. Так что плюнул на свою трезвость и пригнал сюда, попивая из бутылки Егермейстер. И вот он я, стою на Хэйт-стрит, а Лорен, девушка в длинном черном пальто, которую я не видел и о которой не вспоминал не меньше пяти лет, спрашивает, что это я тут делаю.
Я примчался сюда из Л.А. накануне и ночь провел в своей старой разваливающейся «мазде», припарковавшись на краю Пресидио — прекрасного района, где сплошь леса да заброшенные дома военных. Простирается этот район вплоть до скал, откуда открывается вид на Тихий океан и залив Сан-Франциско. Один мой приятель, Акира, когда-то жил там. Занимал подвальное помещение на краю Пресидио. Я надеялся, что он никуда не переехал, но побродив вокруг дома и заглянув в грязные запыленные окна, понял, что здание давно стоит заброшенным.
Именно Акира познакомил меня с метом, когда мне было восемнадцать. Он был знакомым какого-то знакомого. Торчал он много на чём, и мы сразу же нашли общий язык. Похоже, так всегда и бывает — мы, наркоманы, каким-то образом чуем друг друга. Похоже, у нас есть что-то типа внутреннего наркоманского радара. Акира был как я, но в то время уже употреблял куда сильнее. У него были вьющиеся волосы, крашеные в красный, и очень темные глаза. Это был худой, изможденный парень с впалым лицом и тонкими грязными пальцами. Когда он предложил мне первую дорожку мета, я ни секунды не сомневался. Пока я рос, вечно слышал — ну вы понимаете — что никогда нельзя употреблять героин. Эти предостережения постоянно везде звучат, и я боялся, что если попробую героин, то тут же на него и подсяду. А вот про мет меня никто не предупреждал. Раньше я пробовал кокс и экстази, совсем немножко, то, что легко добыть и от чего легко отказаться. Но в то утро, когда я впервые занюхнул растолченные в порошок беловатые кристаллы через голубую пластмассовую трубочку… Что ж, мой мир с тех пор уже никогда не был прежним. У меня возникло такое чувство, словно… Боже, так вот оно, то, чего мне не хватало всю жизнь. Наркотик оказался недостающей частью. Первый раз в жизни я почувствовал себя целым. Думаю, следующие четыре года я, употребляя мет, гнался именно за этим первоначальным ощущением. Я отчаянно желал вновь почувствовать эту целостность. Весь остальной мир... не знаю, словно мерк на фоне этого стремления. Мои мечты, надежды, амбиции, отношения с другими людьми — все отдалялось по мере того, как мне в нос попадало всё больше мета. Дважды я вылетал из колледжа, родители выгнали меня из дома, да, в общем-то, вся моя жизнь разваливалась на части. Я вламывался обратно в наш дом без разрешения — воровал банковские чеки отца и сам себе выписывал деньги, чтобы оплачивать свою зависимость. Пока у меня еще была работа в кофейне, я крал сотни баксов из кассы. В конце концов меня арестовали за хранение наркотиков. Брат и сестра смотрели, как меня уводят прочь в наручниках. А когда семилетний братик попытался защитить меня, вырвать из рук вооруженных полицейских, они начали орать, чтобы он не приближался. Его хрупкое тельце рухнуло на асфальт, и он разрыдался — так, что едва мог дышать из-за душивших его слез.
За этим последовала череда пребываний в реабилитационных центрах. Два из них находились в Северной Калифорнии, один в Манхэттене и еще один в Лос-Анджелесе. Последние три года я только тем и занимался, что вступал в программу «двенадцать шагов» и вылетал из нее. И на протяжении всего этого времени жажда наркотиков никогда меня полностью не покидала. Всю дорогу меня сопровождали иллюзии: что в следующий раз все будет по-другому, что я справлюсь лучше. Я не хотел продолжать причинять боль другим людям. И продолжать вредить себе тоже не хотел. Одна из моих девушек однажды спросила: «Не понимаю, почему ты просто не бросишь?» Я не нашелся с ответом.
На самом деле остановиться я не мог. Звучит как отмазка, но это правда. Словно какая-то ненасытная тварь удерживала меня в плену, не позволяя всё это прекратить. Все мои убеждения, благородные порывы, все, что мне было дорого, исчезало после новой дозы. Какое-то внутреннее сумасшествие каждый раз брало вверх.
Но я старательно внушаю себе, всем сердцем уверяюсь в том, что уж на этот раз все будет в порядке. Я убеждаю себя, что после столь долгого периода воздержания (восемнадцать месяцев!) можно и вернуться к умеренному употреблению.
Так что я отправляюсь на Хэйт-стрит и заговариваю с первым же подростком, который хочет стрельнуть у меня сигарету.
Этим парнем оказывается Дестини. Он примерно мой одногодка, ему двадцать или двадцать один. У него спутанные дреды и пронзительные голубые глаза, а черты лица заостренные, из-за чего он смахивает на лисицу или койота. В рукаве своей огромной куртки он прячет банку пива. Разговаривать с ним трудно, он рассеянный и все время отвлекается на что-то, пока я с ним говорю, а я все пытаюсь заставить его сосредоточиться на моих словах. В конце концов он соглашается свести меня с приятелем-наркоторговцем — в обмен на еще одну банку пива.
— Чел, — говорит он напряженным, басовитым голосом, — я тебе все честно говорю, чел, как есть. Мой кореш тебе первоклассную дурь подгонит, без шуток. Кого хочешь спроси, чел, любой тебе скажет, что Дестини людей не дурит. Со мной все ладят, потому что я со всеми лажу.
Так он и мелет языком, пока не прерывается, чтобы «дать пять» стайке хорошеньких девушек, идущих мимо. Что до меня, то смеси из водки и успокоительного хватает, чтобы помочь мне сохранить невозмутимый вид — хотя от слепой жажды ощущений, которые способен подарить только мет, меня почти лихорадит
В прошлом бывали случаи, когда мне продавали на улицах фальшивую наркоту.
Как-то раз я пытался купить дозу героина на Мишен-стрит, а ушел оттуда с пакетом, заполненным черным мылом. Я нервно выкуриваю одну сигарету за другой, пытаясь добиться от Дестини номер телефона его продавца. Как раз перед тем, как объявилась Лорен, Дестини велел мне оставаться на месте и ждать, пока он выяснит номер «кореша» у своего друга. Он убрел куда-то вниз по улице, и тут вместо него появляется Лорен, с вопросом, что я тут делаю. Первым делом я, конечно, думаю ей соврать.
На улице поднимается ветер, и Лорен снимает солнечные очки, так что я вижу ее прозрачно-зеленые глаза.
— Да вот, только что переехал обратно из Л.А., где больше года продержался без наркотиков, но теперь намереваюсь организовать себе срыв, так что пытаюсь купить дозу мета, — вот что я говорю. — Слышал, у тебя была похожая проблема. Это правда?
Если она и удивляется, то не подает виду.
— Да, — отвечает она. Голос у неё негромкий, невесомый. — Сколько собираешься купить?
— Надеюсь, не меньше грамма. А ты что здесь делаешь?
— Приехала доделывать татуировку. Но теперь, наверное, присоединюсь к тебе, ты не против? Может, тебе денег одолжить?
— Мм, нет.
Она снова нацепляет очки.
— Тогда как насчёт машины?
— Хм, да, мы могли бы взять твою. Моя на Лэйк-стрит стоит.
— Договорились.
Насчет денег я не соврал. При себе у меня аж три сотни долларов. Для меня это очень солидно. Вполне достаточно, чтобы обустроиться в Сан-Франциско и снова начать употреблять. В реабилитационном центре в Малибу, где я работал, хватало богатых и, зачастую, знаменитых клиентов. Мне хорошо платили, а пока я оставался чист, то и тратил меньше. В данный момент я могу позволить себе дозу за шестьдесят баксов, а через несколько дней собирался начать искать работу. Как видите, я все продумал. Правда.
Мы стоим вдвоем, наблюдая за людьми, снующими из магазина в магазин.
— Как у тебя вообще дела? — спросил я. — Много времени прошло.
— Пять лет. Как ты верно заметил, у меня были проблемы. Но сейчас я работаю. На свою маму. Уже месяца четыре ничего не употребляла.
— Но теперь снова начнешь.
— Черт, да я просто ждала человека, с которым смогу уйти в загул.
— Серьезно?
— Не знаю.
— Хорошо выглядишь.
— Спасибо. Я тоже рада тебя видеть.
— Ага.
Я кладу руку ей на плечо и чувствую, как она напрягается.
— Вон он.
То ли хромая, то ли спотыкаясь, Дестини идет к нам по улице. Я знакомлю его с Лорен.
— Все на мази, — говорит Дестини. — Сможем встретиться с моим парнем где-то через полчаса. Вот его номер.
Он протягивает мне измятую бумажку.
— Теперь купишь мне пива?
— Конечно.
— Я пока подгоню машину, — говорит Лорен.
Я захожу в алкогомаркет на углу, покупаю две бутылки солодового ликера по сорок унций и очередную пачку сигарет. Лорен тем временем подруливает к нам на зеленом Ниссане, и мы все загружаемся внутрь — я на переднее сидение, Дестини назад. Я протягиваю ему одну бутылку, а затем делаю щедрый глоток из своей. Предлагаю и Лорен, но она отказывается, а вместо этого глотает несколько таблеток клоназепама — по её словам, без них она с катушек слетит. Она и мне дает одну, и я думаю, что, скорее всего, мне с нее ничего не будет, потому что раньше-то я принимал клоназепам горстями, но все равно закидываю таблетку в рот, понадеявшись, что она хоть немного снимет напряжение.
Дестини говорит выехать с Хэйт-стрит, затем дальше, проехать вниз по Маркет и добраться до Тендерлойн. Стройные ряды викторианских домов сменяются корпоративными высотками, а затем уступают место петляющим мрачным улочкам сан-францисского гетто — с его дешевыми мотелями, попрошайками, проститутками, дилерами и наркоманами. Неоновые вывески, которые днем выключены, рекламируют стрип-клубы и пип-шоу. И хотя небо остается безоблачно синим, полуразрушенные здания преграждают путь солнечным лучам, так что все вокруг остается холодным, ветреным и облезлым. Мы тормозим на углу Джонс и Эллис и некоторое время разглядываем группу ходячих мертвецов, ошивающихся неподалеку. Один парень — тощий белый чувак, без волос на голове, но с обильной растительностью на лице, торчит перед банкоматом. Каждые пару минут он запрокидывает голову, крича куда-то в небо «Пожалуйста! Пожалуйста!», а затем снова переводит взгляд на банкомат. Денег не появляется.
— Вон они, — говорит Дестини, выбираясь из машины с банкой в руке. — Большое спасибо, ребятки.
— Да, чувак, и тебе спасибо.
— Веселитесь, — напутствует нас Дестини, понимающе кивнув в сторону Лорен.
Она, кажется, слегка краснеет.
Молодой парнишка здоровается с Дестини, а потом запрыгивает на заднее сидение машины Лорен. Сопровождает его высокий худой белый мужик с седыми волосами и лицом, похожим на комок слоеного теста. Мальчишка худой, но крепко сбитый, с носом-картошкой и бегающими глазками. Одет он в мешковатую потрепанную одежду, а голову его опоясывает черная бандана.
— Йо, как жизнь? Я Гэк, — приветствует нас он.
Здоровяк постарше ничего не говорит.
— Привет, я Ник. А это Лорен.
— Класс, класс. Вам же лед нужен, да? — Голос у него хриплый, слова вылетают изо рта быстрыми очередями.
Я киваю.
— По рукам, — говорит он. — Йо, вот это мой отец, Майк.
Майк глуповато машет рукой.
— В общем так, — продолжил Гэк, — давайте бабло, а я принесу товар. Отец тут подождет.
— Эй, парень, так не пойдет. Я не позволю тебе просто смыться с моими деньгами.
— Да брось, по-другому мы не работаем. Мой отец будет тут сидеть, а еще вот, гляди, я оставлю мобильник, бумажник, скейтборд свой оставлю. Просто пару минут подожди, окей?
Я перевожу взгляд на Лорен. Она качает головой, но я говорю:
— А, к черту, согласен.
Я отдаю ему семьдесят баксов, и он уходит. Какая-то часть меня уверена, что больше я его не увижу, но десятью минутами позже он возвращается с нашей дозой.
Он совсем запыхался.
— Йо, я тебе прилично достал, — говорит он, передавая мне весьма скромных размеров пакетик с белыми кристаллами.
— Чувак, — возражаю я, — да тут почти ни хрена нет.
— Не гони.
Я достаю один из кристаллов и отправляю в рот.
Горьковато-кислый химический вкус заставляет меня содрогнуться, но этот вкус мне определенно знаком.
— Ладно, пойдет, — признаю я. — Берем.
— А иголок не найдется? — спрашивает Лорен.
Я ею прямо горжусь.
Сам-то я еще даже подумать не успел, что надо бы где-то добыть шприцы, а она сразу взяла быка за рога.
— Хм, да. Смотрю, вы, ребята, совсем не шутки шутите.
— Нет, — отвечаем мы хором.
Гэк вытаскивает из кармана пачку из пяти шприцов, скрепленных резинкой.
— Новые? — спрашиваю я.
— А то как же.
— Отлично, — подытоживаю я. — Возьмем, и этот мелкий пакет тоже.
— Чувак, да там дофига.
— Проехали.
— Ну ладно, звоните, если захотите добавки.
— Позвоним, — обещаю я.
После этого Гэк и его папаша вылезают из машины, а мы с Лорен уезжаем прочь с пачкой чистых шприцов и примерно граммом кристаллов метамфетамина.
Я помню дом отца Лорен по тем временам, когда мы были вместе в старшей школе, но бывал там и задолго до того. Это особняк в европейском стиле на Си Клифф. То ли пятиэтажное, то ли четырехэтажное квадратное здание с гигантскими окнами в обрамлении зеленоватых выцветших ставень. Стены дома увиты виноградной лозой, а вдоль лестницы, ведущей к главной двери, высажены белые розы. Окна дома смотрят прямо на океан — шумный и безжалостный, неумолимый.
Лофт на верхнем этаже дома когда-то служил комнатой для игр моему лучшему другу детства, Мише. Кроме того, Миша приходился мне кем-то вроде брата. Понимаете, развод моих родителей произошёл по следующей схеме: отец завел роман на стороне с женщиной по имени Флика, к которой потом ушел от моей матери. А Миша был её сыном. Мы все съехались, когда мне было пять. Миша был мой одногодка — светловолосый и патлатый, голубоглазый, а отец его был известным актером. Миша, бывало, закатывал истерики и мог даже укусить меня, но, несмотря на это, мы крепко сдружились. Его отец жил именно здесь, в доме, который теперь принадлежит отцу Лорен. Здесь я раньше рубился в видеоигры на пару с Мишей, строил космические корабли из Лего, рисовал и играл в другие игры.
Вернувшись сюда вместе с Лорен и рюкзаком, набитым наркотиками, пьяный и пошатывающийся, я не могу избавиться от неприятного ощущения в животе. Я вспоминаю ребенка, которым был когда-то. Я вспоминаю, как гулял по Форт Пойнт вместе с отцом, возвращаясь с причала, что простирается под мостом Золотые ворота. Вспоминаю, как ел суши и тэмпуру в японском квартале, как играл в корабельных доках на пристани Гайд-стрит, как ездил на велосипеде в парк Золотые ворота, как меня водили в старый кинотеатр Кастро, где какой-то мужчина играл на органе перед каждым сеансом. Я вспоминаю чемпионат моей команды из младшей лиги в Саусалито, дни рождения, проведённые в зоопарке Сан-Франциско, походы в музеи и галереи. Тогда я был таким маленьким, что папа мог укрыть меня от холода, просто спрятав под свой свитер. Наши головы высовывались рядышком из шерстяного воротника. Я отчетливо помнил его запах — неповторимый запах отца. Папа всегда был рядом, готовый прийти на помощь — особенно после того, как мама переехала на Юг. Пока я сторонился наркотиков и жил в Л. А., то говорил с ним по телефону почти каждый день. Мы болтали обо всем на свете: начиная от фильмов и картин и заканчивая болтовней о девушках и каких-то незначительных пустяках.
Я гадаю, как скоро теперь начнутся звонки. Как скоро он узнает, что я уехал, сорвался, бросил все.
Комната Лорен находится в подвале, и из мебели там только небольшая кровать под балдахином да телевизор. Повсюду валяются книги, одежда и еще всякая всячина. Окно занавешено шторами, а вдобавок к этому Лорен включает гирлянду из рождественских лампочек, которая вьется над настенными полки.
Она вставляет диск в CD-проигрыватель. Начинает играть музыка, которую я никогда раньше не слышал.
— Ну же, надо поторапливаться, — говорит она. — Мои родители скоро вернутся, я хочу до этого успеть убраться отсюда.
— Окей. Знаешь, в доме моих родителей на Пойнт Рейес сегодня, наверное, никого не будет. Можем поехать туда.
— Мне завтра утром надо на работу, — возражает Лорен.
— Ничего страшного, успеешь вернуться.
— Родители начнут психовать, если уйду на ночь.
— Соври что-нибудь.
— А, к черту, ты прав.
— Можно я возьму? — спрашиваю я, беря в руки стеклянный бутылек, высотой примерно в дюйм, украшенный белыми и зелеными завитками.
— Ага, как хочешь.
— А ватная палочка найдется?
— Да-да, давай быстрей уже.
— Ладно, не нервничай так.
Она роется в своих вещах, затем протягивает мне ватную палочку. Я обдираю вату с одного конца, а затем бреду в ванную и заливаю в бутылек немного воды. После этого высыпаю немного кристаллов из пакетика и измельчаю в порошок твердым корпусом зажигалки, завалявшейся в кармане. Получившийся порошок я стряхнул в бутылек. Щелкаю зажигалкой и держу пламя под бутыльком до тех пор, пока смесь в нем не начинает дымить и пузыриться, а затем кидаю внутрь вату и через нее наполняю два шприца. Тот, где доза поменьше, я передаю Лорен, а сам сжимаю правую руку в кулак, наблюдая, как вздуваются вены. Мое тело, после года без иглы, теперь такое очистившееся, здоровое, что вену можно найти моментально. Я помню, как трудно было раньше вколоть себе новую дозу, когда вены начали спадаться и прятаться под кожей. Но теперь они снова легко проступают на поверхности. Я тяну поршень шприца на себя, наблюдая, как он наполняется кровью, мешаясь с наркотиком, а затем резким движением вгоняю получившуюся смесь в свое тело.
Начинаю кашлять.
Химикат выпускает газ, который, как только, добирается до твоего мозга, сердца или бог весть чего там еще, тут же устремляется прямиком в горло и душит тебя.
Я кашляю, задыхаюсь. Глаза слезятся, кровь в висках стучит с такой силой, словно я сейчас потеряю сознание, дыхание безумно учащается.
— Охренеть, охренеть, — бормочу я. Свет перед глазами меркнет, и больше ничто на свете уже не может сравниться с ощущениями, которые я сейчас испытываю. Быть под кайфом — восхитительно. Я оборачиваюсь и вижу, как Лорен оттягивает поршень на шприце. Когда она тоже вводит себе дозу, я целую ее, целую без всяких слов, а она сразу отвечает на поцелуй, и все это дается так легко. Совсем не то, что бывает, когда ты «чист» и находишься в плену у страхов, беспокойства, собственной нерешительности.
Я целую Лорен настойчивее, но она отталкивает меня и говорит:
— Пошли на пляж!
Мы быстро покидаем дом и шагаем к машине Лорен по дороге, залитой солнечным светом. Мы уже в другом мире, в улучшенной его версии, где все вызывает восторг. Я курю сигарету, беспорядочно жестикулирую и говорю, говорю, болтаю без умолку. Наркотик продолжает волнами распространяться по моему телу. Я стискиваю зубы, а мои ладони начинают потеть. Я рассказываю Лорен, что пишу книгу, что хочу работать в журнале в Л. А. Неожиданно все мои мечты перестают казаться неосуществимыми. Я чувствую, что все это обязательно сбудется: мою книгу опубликуют, я получу любую работу, какую пожелаю, и заберу Лорен с собой в новую жизнь. Никто и ничто на свете не сможет мне помешать.
— Знаешь, — говорит Лорен, — родители уезжают из города на следующей неделе, так что ты можешь пожить вместе со мной, если у тебя нет других вариантов на примете.
— Нет, нет, — ответил я. Да, все складывается идеально — в моем мире, моей душе, в моей судьбе, бла-бла, все в таком духе.
— Уверен, будет круто.
— Их две недели не будет.
И я смеюсь.
На Бейкер Бич почти никого. Мы паркуемся на стоянке и смотрим, как морские волны, разбиваясь о берег, подхватывают с пляжа коричневые песчинки и швыряют их на гладкие зубья скал. Справа высится мост Золотые ворота, а по другую сторону канала виднеется полуостров Марин Хедлендс, весь покрытый зеленью, усеянный эвкалиптами и раскидистыми дубами. Красноватые скалы полуострова спускаются прямиком к бурлящей воде. Когда мы выбираемся из машины, я беру Лорен за ее маленькую нежную холодную ладошку. Мы спускаемся к дюнам, где ветер швыряет песок прямо в лицо, и внезапно я останавливаюсь, быстро раздеваюсь до трусов, мчусь к воде и с головой ныряю в очередную накатившую волну. Я слышу, как Лорен хихикает позади, а потом вокруг меня не остается ничего, только грохот морских волн и холод, холод, холод. Течение сильное, мне приходится сразу же начать с ним бороться. Пригнув голову, я чувствую, как течение тащит меня за собой, прочь из бухты. Но пловец я хороший. Миновав скалы, я попадаю в очередную волну, несущуюся к берегу. Пока я рос, успел вдоволь позаниматься серфингом на разных пляжах вдоль этой береговой линии. Раньше мы с друзьями могли пропадать на берегу по пять-семь часов кряду. В конце концов я выучился настолько хорошо держаться на воде, что без труда мог оседлать большую волну на Оушен-Бич или на пляже в Санта-Круз. Я смотрел, как покачивались на волнах пеликаны и как морские выдры поедали крабов, лежа на спине. Вставал я в те дни рано, уходил из дома еще до того, как солнце начинало светить в окно. Но по мере того, как я все глубже и глубже погружался в свою зависимость, доски для серфинга все чаще оставались пылиться в гараже, нетронутые. Я утратил интерес. Есть в этом что-то невыносимо печальное, но думать об этом я не хочу. В смысле, вот же я, занимаюсь бодисерфингом в волнах на Бейкер Бич, чувствую, как от ледяной воды спирает дыхание в легких. С мышечной памятью у рук и грудной клетки все в порядке. Я оглядываюсь на Лорен, которая уже разделась и улеглась на теплый песок. Оседлав последнюю волну, я возвращаюсь на берег, к ней, и принимаюсь целовать ее белый живот, прислушиваясь к ее смеху и чувствуя, как она дрожит. Затем вскакиваю на ноги и начинаю носиться туда-сюда по пляжу. Я бегаю быстро, замерзая, но не ощущая холода. Я глазею на все подряд: на деревья, ракушки, высокие водоросли в воде. Все вокруг кажется таким новым и невероятным. Моя младшая сестренка, Дейзи, никогда не могла пройти мимо красивого цветка или камешка необычной формы, когда мы гуляли вместе. Она наслаждалась каждым мгновением, и все вокруг казалось ей чудесным. Мет возвращает мне этот детский восторг. Я глазею по сторонам и действительно вижу все. Мир полон чудес. Я со смехом ношусь по пляжу до тех пор, пока окончательно не выдыхаюсь. Тогда я возвращаюсь к Лорен. Она улыбается мне, и я снова начинаю ее целовать.
Той же ночью я веду ее машиной, двигаясь по извилистым проселочным дорогам к нашему дому на Пойнт Рейес. Путь мне отлично известен. Тут я успел выучить каждый поворот. Именно этим путем я когда-то возвращался из школы каждый день. Мы проезжаем небольшие городки Сан Ансельмо и Фэрфакс, объезжаем кружным путем Государственный парк Сэмюэля П. Тейлора с красными вековыми деревьями, а потом едем мимо зеленых пастбищ, которые в темноте и под покровом тумана почти не разглядишь.
Наконец мы сворачиваем на нашу улицу, идущую в гору, по обеим сторонам которой высится густой лес. Мотор автомобиля начинает барахлить, но все же осиливает оставшуюся часть пути — доставляет меня домой. Дом моих родителей не какое-нибудь огромное поместье, но проектировал его какой-то известный архитектор. Он построен вроде бы в японском стиле. Минималистичный дизайн, повсюду зеркала и окна. Эти окна выходят на сад, который занимает не меньше полуакра земли: с дикими, разросшимися виноградными лозами, живой изгородью, дубами и тополями. Пройти через эти заросли можно по петляющим дорожкам, покрытым гравием. В теплое время года здесь повсюду что-нибудь цветет. Убедившись, что подъездная дорожка пуста и свет в доме не горит, я пробираюсь к дому и принимаюсь проверять двери и окна. Везде заперто.
Мне приходится перелезть через выцветшие деревянные ворота и изучить несколько задних дверей, пока я не нахожу самую хлипкую. Ее я открываю, просто дернув на себя и выбив нижнюю петлю. Включив кое-где свет, но не слишком ярко, я добираюсь до входной двери и впускаю Лорен.
— Боже, — говорит она, — я помню эти картины.
Моя мачеха — художница, так что все стены нашего дома увешаны огромными узорчатыми полотна. На картинах, нарисованных масляными красками, снова и снова повторяется один и тот же набор изображений: глаза, органы, ветви, смутные силуэты.
— Они прекрасны, — ответил я. — Такие жутковатые, правда?
— Ага.
Мы проходим в гостиную, и я вставляю в стереосистему диск с какой-то электронной музыкой, который оставил тут, когда в последний раз заезжал домой. Затем я откупориваю бутылку саке, которую нашел в стенном шкафу, и наливаю себе бокал. Лорен тем временем разглядывает книги по искусству и другие разные штуки на полках. Я смотрю на фотографии брата с сестрой, выставленные на подоконнике. Вот Джаспер в своей форме для лакросса, улыбается. Вот Дейзи, всего на два года младше Джаспера, наряженная эльфом, с накладной бородой, а ее собственными волосами заплетены в косичку. А вот и вся семья в сборе: моя мачеха, ее родители, ее брат, сестра, мой отец, мои дядя с тетей, мои брат с сестрой, кузины и... о, ну вот, в дальнем углу справа стою и я сам.
Передвигаясь по дому, я чувствую себя грязным, словно кусок угля, пачкающим все, до чего дотрагиваюсь. Даже не могу спокойно смотреть на эти проклятые фотографии — от этого слишком больно. Я залпом опорожняю бокал.
— Пойдем в душ, — предлагаю я.
— Идем. А не хочешь сперва еще закинуться?
— Само собой.
Вколов себе по новой дозе, мы отправляемся в ванную.
Мы трахаемся в моей старой кровати до тех пор, пока у меня кожа на коленях не стирается. После этого я выкуриваю сигарету за сигаретой и раздумываю, что бы украсть. Решаю забрать гитару и несколько курток, но ничего крупнее.
А, да, еще мне нужен ежедневник, так что я прихватываю черную книжицу с наклейками героинь из Крутых девчонок на обложке.
Позже выясняется, что это дневник моей сестры.
Коммерческой выгоды не извлекаю.Большое спасибо стотыщ проблем за содействие, советы, редактуру и вапще :3
По срокам перевода конкретики нет, он в процессе. Будет выкладываться по мере готовности. Ориентировочно, думаю, глава раз в полторы-две недели~
Если у кого-то возникнет желание тащить на другие ресурсы - тащите, но со ссылкой и упоминанием нас со стотыщ.
Насчет названия: Tweak - сленговое обозначение для метамфетамина и для процесса его употребления. То бишь, у Ника название в стиле "масло масляное", поэтому мы его оставили так.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
Часть Первая
День 1
До меня доходили слухи о том, что случилось с Лорен. То есть, сам-то я ее никогда хорошо не знал, но мы несколько раз тусовались вместе, когда учились в старшей школе. Точнее, я с ней спал недели две. Она переехала в Сан-Франциско, когда я был в выпускном классе, и мы где-то пересеклись — на вечеринке, что ли. В старшей школе я только курил травку, а по выходным мог употребить немного ЛСД или грибов. Но вот травку я курил каждый день. Мне было семнадцать, передо мной были распахнуты двери престижных университетов по всей стране, так что я решил, что заслуживаю немного поразвлечься. До этого я усердно трудился три с половиной года. Конечно, раньше у меня случались кое-какие проблемы из-за того, что я перебарщивал с травой или с алкоголем, но в тот момент мне казалось, что все это осталось позади. Я же был умным. Я состоял в команде по плаванию. Мои статьи публиковались в «Newsweek». Я был классным старшим братом. Я отлично ладил со отцом и мачехой. Я их любил. Мы с ними были практически лучшими друзьями. Ну да, я начал покуривать травку, но что с того, какой от этого вред? Черт, да мой отец и сам раньше баловался травкой. Как и большинство членов нашей семьи. И наши друзья тоже. Обычное было дело.
Но у меня все сложилось иначе. Когда я учился в старших классах, я сворачивал косяки и выкуривал их в машине, пока ехал в школу. На каждой перемене я улучал момент, чтобы снова заторчать. Мы с приятелями отправлялись на холмы Марин Хиллс, закидывались там ЛСД или ели грибы, а потом бродили среди сухой травы и раскидистых кипарисов, бессвязно смеясь и что-то бормоча. Кроме того, я все чаще напивался, иногда посреди бела дня. В эти моменты я почти всегда вырубался, а потому почти ничего не мог вспомнить о том, что со мной происходило. Алкоголь как будто влиял на меня сильнее, чем нужно.
Когда мне было одиннадцать, мы с семьей поехали в Тахо кататься на сноубордах, и там мы с другом после ужина залезли в шкафчик со спиртным. Мы почти на три четверти заполнили бокал разноцветными и сладко пахнущими напитками, отливая понемногу из каждой бутылки. Мне хотелось узнать, каково это — напиться как следует, по-настоящему.
Вкус оказался ужасным. Мой друг отпил немножко и остановился, решив, что с него хватит. Вот только я не мог остановиться. Я сделал первый глоток, а затем не переставал пить до тех пор, пока бокал не опустел. Понятия не имею, зачем я это вытворил. Что-то вынудило меня так сделать, что-то, чему я не могу дать названия и что до сих пор не в состоянии постичь. Кто-то скажет, что все дело в генах. Дедушка спился до смерти ещё до того, как я на свет появился. Мне говорят, что на него я больше всего и похож — то же удлиненное лицо, те же каплевидные глаза.
В любом случае, той ночью меня рвало, наверное, не меньше часа, а потом я отрубился прямо на полу в ванной. Проснувшись, я почти ничего не помнил о том, что сделал. Пришлось сказать, что отравился едой, чтобы объяснить родителям следы от рвоты.
Это происшествие меня всерьез испугало, и после той поездки я долгое время не прикасался к спиртному. Вместо этого я начал курить травку. Когда мне было двенадцать, я курил каждый день, прячась в кустах на переменах. И в старшей школе все продолжалось примерно по той же схеме. Тогда мы с Лорен на самом деле не были особо близки. Узнав позже, что ее отправили в реабилитационную клинику из-за булимии и пристрастия к кокаину, я не особо-то и удивился. Мы с ней в то время почти постоянно торчали, да и вообще в моем послужном списке водились, мягко говоря, не слишком уравновешенные девушки. Помню, что стыдился водить ее к себе домой. Что очень не хотел знакомить ее с родителями. Мы с Лорен приходили очень поздно ночью, а сбегали рано утром, переговариваясь шепотом, чтобы не разбудить моих младших брата и сестру. Возможно, именно их я сильнее всего и хотел оградить от Лорен. Или не от Лорен, а от того человека, кем сам становился. Мне было стыдно за свое поведение, но я продолжал в том же духе. Это было как сидеть в машине, где педаль газа намертво вдавлена в пол, и тебе больше ничего не остаётся, кроме как цепляться за руль и делать вид, что сохраняешь какое-то подобие контроля над ситуацией.
На самом деле, контроль я утратил давным-давно.
Как бы то ни было, о Лорен я почти и не вспоминал. Так что, когда она подходит ко мне на улице, я даже не сразу ее узнаю. Мы пять лет не виделись. Она окликает меня по имени:
— Ник Шефф!
Я вздрагиваю и оборачиваюсь.
На ней большие солнцезащитные очки от Jackie O, а ее волосы, выкрашенные в черный цвет, стянуты в тугой хвост на затылке. Кожа очень бледная, такого бледно-сероватого оттенка, а черты лица все такие же точеные и изящные.
В Сан-Франциско стоит холодная погода, несмотря на солнце, пробивающееся сквозь туман, и Лорен кутается в черное пальто.
Я разглядываю ее и думаю, думаю... Пока наконец не вспоминаю.
— Л-Лорен, верно?
— Ага. Не притворяйся, что меня не помнишь.
— Да нет, я…
— Проехали. Что ты тут делаешь?
Хороший вопрос.
Всего два дня назад, первого апреля, у меня был юбилей — восемнадцать месяцев без наркотиков. Я добился такого большого прогресса. У меня внезапно вся жизнь наладилась, понимаете? У меня была постоянная работа в реабилитационной клинике в Малибу. Я вернул себе все то, что до этого потерял: машину, квартиру, нормальные отношения с семьей. Казалось, после бесчисленных курсов реабилитации и периодов трезвой жизни я наконец-то избавился от наркозависимости. Но вот я здесь, стою на Хэйт-стрит пьяный, а в голове пусто из-за золпидема, который я украл из медицинского кабинета в своей клинике. Честное слово, меня мои собственные поступки изумляли не меньше, чем всех остальных.
Еще утром в день моего рецидива я понятия не имел, что он произойдет. Хотя тревожные сигналы проскакивали.
В программе «12 шагов» каждому велят найти куратора. Моего звали Спенсер. Это был мужчина лет сорока, мощный, с квадратной челюстью и вечно взъерошенными волосами. Он был женат, воспитывал трёхлетнюю дочь. О процессе реабилитации он говорил со мной часами. Он подсадил меня на велоспорт и вел от одного шага в программе к следующему. Мы вместе колесили на велосипедах по Тихоокеанскому шоссе, по трассе Латиго Каньон или где-нибудь еще. Он рассказывал, как сам избавился от кокаиновой зависимости.
Но я все реже созванивался с ним. Может, думал, что его помощь мне больше не требуется. Изредка я ходил на собрания, и там внутренний голос постоянно твердил мне, насколько я лучше всех остальных — или насколько хуже, в зависимости от настроения. Я почти перестал заниматься физическими упражнениями. Бросил принимать лекарства, которые мне назначили: смесь из стабилизаторов настроения и антидепрессантов. Cнова начал курить. К тому же, была еще Зельда — женщина, в которую, как мне казалось, я был безумно влюблен. Она была на четырнадцать лет меня старше и... ну да, помолвлена с состоятельным агентом по недвижимости, которого звали Майк.
Когда мы с ней стали любовниками, я пытался найти себе оправдания. Убеждал себя, что это ее решение, что спим мы исключительно забавы ради, что ничего такого ужасного в этом нет… Бла-бла-бла. Короче, я был уверен, что смогу выйти сухим из воды. В смысле, сумею остаться эмоционально отстраненным. Не сумел. Для меня она постепенно стала воплощением всего, что, как я думал, принесет мне счастье. Ведь она успела побывать женой известного актера, сама была актрисой и выросла в Лос-Анджелесе, а вырастил ее знаменитый дядя, тоже работавший в киноиндустрии. В Л.А. у нее словно повсюду знакомые. Она там вроде как знаменитость, понимаете? Я просто свихнулся на своём желании быть с ней. Однако, к несчастью, она не собиралась ради меня расставаться со своим бойфрендом, а потом и забеременела от него.
Это меня уничтожило. Я просто не знал, как с этим справиться. Так что плюнул на свою трезвость и пригнал сюда, попивая из бутылки Егермейстер. И вот он я, стою на Хэйт-стрит, а Лорен, девушка в длинном черном пальто, которую я не видел и о которой не вспоминал не меньше пяти лет, спрашивает, что это я тут делаю.
Я примчался сюда из Л.А. накануне и ночь провел в своей старой разваливающейся «мазде», припарковавшись на краю Пресидио — прекрасного района, где сплошь леса да заброшенные дома военных. Простирается этот район вплоть до скал, откуда открывается вид на Тихий океан и залив Сан-Франциско. Один мой приятель, Акира, когда-то жил там. Занимал подвальное помещение на краю Пресидио. Я надеялся, что он никуда не переехал, но побродив вокруг дома и заглянув в грязные запыленные окна, понял, что здание давно стоит заброшенным.
Именно Акира познакомил меня с метом, когда мне было восемнадцать. Он был знакомым какого-то знакомого. Торчал он много на чём, и мы сразу же нашли общий язык. Похоже, так всегда и бывает — мы, наркоманы, каким-то образом чуем друг друга. Похоже, у нас есть что-то типа внутреннего наркоманского радара. Акира был как я, но в то время уже употреблял куда сильнее. У него были вьющиеся волосы, крашеные в красный, и очень темные глаза. Это был худой, изможденный парень с впалым лицом и тонкими грязными пальцами. Когда он предложил мне первую дорожку мета, я ни секунды не сомневался. Пока я рос, вечно слышал — ну вы понимаете — что никогда нельзя употреблять героин. Эти предостережения постоянно везде звучат, и я боялся, что если попробую героин, то тут же на него и подсяду. А вот про мет меня никто не предупреждал. Раньше я пробовал кокс и экстази, совсем немножко, то, что легко добыть и от чего легко отказаться. Но в то утро, когда я впервые занюхнул растолченные в порошок беловатые кристаллы через голубую пластмассовую трубочку… Что ж, мой мир с тех пор уже никогда не был прежним. У меня возникло такое чувство, словно… Боже, так вот оно, то, чего мне не хватало всю жизнь. Наркотик оказался недостающей частью. Первый раз в жизни я почувствовал себя целым. Думаю, следующие четыре года я, употребляя мет, гнался именно за этим первоначальным ощущением. Я отчаянно желал вновь почувствовать эту целостность. Весь остальной мир... не знаю, словно мерк на фоне этого стремления. Мои мечты, надежды, амбиции, отношения с другими людьми — все отдалялось по мере того, как мне в нос попадало всё больше мета. Дважды я вылетал из колледжа, родители выгнали меня из дома, да, в общем-то, вся моя жизнь разваливалась на части. Я вламывался обратно в наш дом без разрешения — воровал банковские чеки отца и сам себе выписывал деньги, чтобы оплачивать свою зависимость. Пока у меня еще была работа в кофейне, я крал сотни баксов из кассы. В конце концов меня арестовали за хранение наркотиков. Брат и сестра смотрели, как меня уводят прочь в наручниках. А когда семилетний братик попытался защитить меня, вырвать из рук вооруженных полицейских, они начали орать, чтобы он не приближался. Его хрупкое тельце рухнуло на асфальт, и он разрыдался — так, что едва мог дышать из-за душивших его слез.
За этим последовала череда пребываний в реабилитационных центрах. Два из них находились в Северной Калифорнии, один в Манхэттене и еще один в Лос-Анджелесе. Последние три года я только тем и занимался, что вступал в программу «двенадцать шагов» и вылетал из нее. И на протяжении всего этого времени жажда наркотиков никогда меня полностью не покидала. Всю дорогу меня сопровождали иллюзии: что в следующий раз все будет по-другому, что я справлюсь лучше. Я не хотел продолжать причинять боль другим людям. И продолжать вредить себе тоже не хотел. Одна из моих девушек однажды спросила: «Не понимаю, почему ты просто не бросишь?» Я не нашелся с ответом.
На самом деле остановиться я не мог. Звучит как отмазка, но это правда. Словно какая-то ненасытная тварь удерживала меня в плену, не позволяя всё это прекратить. Все мои убеждения, благородные порывы, все, что мне было дорого, исчезало после новой дозы. Какое-то внутреннее сумасшествие каждый раз брало вверх.
Но я старательно внушаю себе, всем сердцем уверяюсь в том, что уж на этот раз все будет в порядке. Я убеждаю себя, что после столь долгого периода воздержания (восемнадцать месяцев!) можно и вернуться к умеренному употреблению.
Так что я отправляюсь на Хэйт-стрит и заговариваю с первым же подростком, который хочет стрельнуть у меня сигарету.
Этим парнем оказывается Дестини. Он примерно мой одногодка, ему двадцать или двадцать один. У него спутанные дреды и пронзительные голубые глаза, а черты лица заостренные, из-за чего он смахивает на лисицу или койота. В рукаве своей огромной куртки он прячет банку пива. Разговаривать с ним трудно, он рассеянный и все время отвлекается на что-то, пока я с ним говорю, а я все пытаюсь заставить его сосредоточиться на моих словах. В конце концов он соглашается свести меня с приятелем-наркоторговцем — в обмен на еще одну банку пива.
— Чел, — говорит он напряженным, басовитым голосом, — я тебе все честно говорю, чел, как есть. Мой кореш тебе первоклассную дурь подгонит, без шуток. Кого хочешь спроси, чел, любой тебе скажет, что Дестини людей не дурит. Со мной все ладят, потому что я со всеми лажу.
Так он и мелет языком, пока не прерывается, чтобы «дать пять» стайке хорошеньких девушек, идущих мимо. Что до меня, то смеси из водки и успокоительного хватает, чтобы помочь мне сохранить невозмутимый вид — хотя от слепой жажды ощущений, которые способен подарить только мет, меня почти лихорадит
В прошлом бывали случаи, когда мне продавали на улицах фальшивую наркоту.
Как-то раз я пытался купить дозу героина на Мишен-стрит, а ушел оттуда с пакетом, заполненным черным мылом. Я нервно выкуриваю одну сигарету за другой, пытаясь добиться от Дестини номер телефона его продавца. Как раз перед тем, как объявилась Лорен, Дестини велел мне оставаться на месте и ждать, пока он выяснит номер «кореша» у своего друга. Он убрел куда-то вниз по улице, и тут вместо него появляется Лорен, с вопросом, что я тут делаю. Первым делом я, конечно, думаю ей соврать.
На улице поднимается ветер, и Лорен снимает солнечные очки, так что я вижу ее прозрачно-зеленые глаза.
— Да вот, только что переехал обратно из Л.А., где больше года продержался без наркотиков, но теперь намереваюсь организовать себе срыв, так что пытаюсь купить дозу мета, — вот что я говорю. — Слышал, у тебя была похожая проблема. Это правда?
Если она и удивляется, то не подает виду.
— Да, — отвечает она. Голос у неё негромкий, невесомый. — Сколько собираешься купить?
— Надеюсь, не меньше грамма. А ты что здесь делаешь?
— Приехала доделывать татуировку. Но теперь, наверное, присоединюсь к тебе, ты не против? Может, тебе денег одолжить?
— Мм, нет.
Она снова нацепляет очки.
— Тогда как насчёт машины?
— Хм, да, мы могли бы взять твою. Моя на Лэйк-стрит стоит.
— Договорились.
Насчет денег я не соврал. При себе у меня аж три сотни долларов. Для меня это очень солидно. Вполне достаточно, чтобы обустроиться в Сан-Франциско и снова начать употреблять. В реабилитационном центре в Малибу, где я работал, хватало богатых и, зачастую, знаменитых клиентов. Мне хорошо платили, а пока я оставался чист, то и тратил меньше. В данный момент я могу позволить себе дозу за шестьдесят баксов, а через несколько дней собирался начать искать работу. Как видите, я все продумал. Правда.
Мы стоим вдвоем, наблюдая за людьми, снующими из магазина в магазин.
— Как у тебя вообще дела? — спросил я. — Много времени прошло.
— Пять лет. Как ты верно заметил, у меня были проблемы. Но сейчас я работаю. На свою маму. Уже месяца четыре ничего не употребляла.
— Но теперь снова начнешь.
— Черт, да я просто ждала человека, с которым смогу уйти в загул.
— Серьезно?
— Не знаю.
— Хорошо выглядишь.
— Спасибо. Я тоже рада тебя видеть.
— Ага.
Я кладу руку ей на плечо и чувствую, как она напрягается.
— Вон он.
То ли хромая, то ли спотыкаясь, Дестини идет к нам по улице. Я знакомлю его с Лорен.
— Все на мази, — говорит Дестини. — Сможем встретиться с моим парнем где-то через полчаса. Вот его номер.
Он протягивает мне измятую бумажку.
— Теперь купишь мне пива?
— Конечно.
— Я пока подгоню машину, — говорит Лорен.
Я захожу в алкогомаркет на углу, покупаю две бутылки солодового ликера по сорок унций и очередную пачку сигарет. Лорен тем временем подруливает к нам на зеленом Ниссане, и мы все загружаемся внутрь — я на переднее сидение, Дестини назад. Я протягиваю ему одну бутылку, а затем делаю щедрый глоток из своей. Предлагаю и Лорен, но она отказывается, а вместо этого глотает несколько таблеток клоназепама — по её словам, без них она с катушек слетит. Она и мне дает одну, и я думаю, что, скорее всего, мне с нее ничего не будет, потому что раньше-то я принимал клоназепам горстями, но все равно закидываю таблетку в рот, понадеявшись, что она хоть немного снимет напряжение.
Дестини говорит выехать с Хэйт-стрит, затем дальше, проехать вниз по Маркет и добраться до Тендерлойн. Стройные ряды викторианских домов сменяются корпоративными высотками, а затем уступают место петляющим мрачным улочкам сан-францисского гетто — с его дешевыми мотелями, попрошайками, проститутками, дилерами и наркоманами. Неоновые вывески, которые днем выключены, рекламируют стрип-клубы и пип-шоу. И хотя небо остается безоблачно синим, полуразрушенные здания преграждают путь солнечным лучам, так что все вокруг остается холодным, ветреным и облезлым. Мы тормозим на углу Джонс и Эллис и некоторое время разглядываем группу ходячих мертвецов, ошивающихся неподалеку. Один парень — тощий белый чувак, без волос на голове, но с обильной растительностью на лице, торчит перед банкоматом. Каждые пару минут он запрокидывает голову, крича куда-то в небо «Пожалуйста! Пожалуйста!», а затем снова переводит взгляд на банкомат. Денег не появляется.
— Вон они, — говорит Дестини, выбираясь из машины с банкой в руке. — Большое спасибо, ребятки.
— Да, чувак, и тебе спасибо.
— Веселитесь, — напутствует нас Дестини, понимающе кивнув в сторону Лорен.
Она, кажется, слегка краснеет.
Молодой парнишка здоровается с Дестини, а потом запрыгивает на заднее сидение машины Лорен. Сопровождает его высокий худой белый мужик с седыми волосами и лицом, похожим на комок слоеного теста. Мальчишка худой, но крепко сбитый, с носом-картошкой и бегающими глазками. Одет он в мешковатую потрепанную одежду, а голову его опоясывает черная бандана.
— Йо, как жизнь? Я Гэк, — приветствует нас он.
Здоровяк постарше ничего не говорит.
— Привет, я Ник. А это Лорен.
— Класс, класс. Вам же лед нужен, да? — Голос у него хриплый, слова вылетают изо рта быстрыми очередями.
Я киваю.
— По рукам, — говорит он. — Йо, вот это мой отец, Майк.
Майк глуповато машет рукой.
— В общем так, — продолжил Гэк, — давайте бабло, а я принесу товар. Отец тут подождет.
— Эй, парень, так не пойдет. Я не позволю тебе просто смыться с моими деньгами.
— Да брось, по-другому мы не работаем. Мой отец будет тут сидеть, а еще вот, гляди, я оставлю мобильник, бумажник, скейтборд свой оставлю. Просто пару минут подожди, окей?
Я перевожу взгляд на Лорен. Она качает головой, но я говорю:
— А, к черту, согласен.
Я отдаю ему семьдесят баксов, и он уходит. Какая-то часть меня уверена, что больше я его не увижу, но десятью минутами позже он возвращается с нашей дозой.
Он совсем запыхался.
— Йо, я тебе прилично достал, — говорит он, передавая мне весьма скромных размеров пакетик с белыми кристаллами.
— Чувак, — возражаю я, — да тут почти ни хрена нет.
— Не гони.
Я достаю один из кристаллов и отправляю в рот.
Горьковато-кислый химический вкус заставляет меня содрогнуться, но этот вкус мне определенно знаком.
— Ладно, пойдет, — признаю я. — Берем.
— А иголок не найдется? — спрашивает Лорен.
Я ею прямо горжусь.
Сам-то я еще даже подумать не успел, что надо бы где-то добыть шприцы, а она сразу взяла быка за рога.
— Хм, да. Смотрю, вы, ребята, совсем не шутки шутите.
— Нет, — отвечаем мы хором.
Гэк вытаскивает из кармана пачку из пяти шприцов, скрепленных резинкой.
— Новые? — спрашиваю я.
— А то как же.
— Отлично, — подытоживаю я. — Возьмем, и этот мелкий пакет тоже.
— Чувак, да там дофига.
— Проехали.
— Ну ладно, звоните, если захотите добавки.
— Позвоним, — обещаю я.
После этого Гэк и его папаша вылезают из машины, а мы с Лорен уезжаем прочь с пачкой чистых шприцов и примерно граммом кристаллов метамфетамина.
Я помню дом отца Лорен по тем временам, когда мы были вместе в старшей школе, но бывал там и задолго до того. Это особняк в европейском стиле на Си Клифф. То ли пятиэтажное, то ли четырехэтажное квадратное здание с гигантскими окнами в обрамлении зеленоватых выцветших ставень. Стены дома увиты виноградной лозой, а вдоль лестницы, ведущей к главной двери, высажены белые розы. Окна дома смотрят прямо на океан — шумный и безжалостный, неумолимый.
Лофт на верхнем этаже дома когда-то служил комнатой для игр моему лучшему другу детства, Мише. Кроме того, Миша приходился мне кем-то вроде брата. Понимаете, развод моих родителей произошёл по следующей схеме: отец завел роман на стороне с женщиной по имени Флика, к которой потом ушел от моей матери. А Миша был её сыном. Мы все съехались, когда мне было пять. Миша был мой одногодка — светловолосый и патлатый, голубоглазый, а отец его был известным актером. Миша, бывало, закатывал истерики и мог даже укусить меня, но, несмотря на это, мы крепко сдружились. Его отец жил именно здесь, в доме, который теперь принадлежит отцу Лорен. Здесь я раньше рубился в видеоигры на пару с Мишей, строил космические корабли из Лего, рисовал и играл в другие игры.
Вернувшись сюда вместе с Лорен и рюкзаком, набитым наркотиками, пьяный и пошатывающийся, я не могу избавиться от неприятного ощущения в животе. Я вспоминаю ребенка, которым был когда-то. Я вспоминаю, как гулял по Форт Пойнт вместе с отцом, возвращаясь с причала, что простирается под мостом Золотые ворота. Вспоминаю, как ел суши и тэмпуру в японском квартале, как играл в корабельных доках на пристани Гайд-стрит, как ездил на велосипеде в парк Золотые ворота, как меня водили в старый кинотеатр Кастро, где какой-то мужчина играл на органе перед каждым сеансом. Я вспоминаю чемпионат моей команды из младшей лиги в Саусалито, дни рождения, проведённые в зоопарке Сан-Франциско, походы в музеи и галереи. Тогда я был таким маленьким, что папа мог укрыть меня от холода, просто спрятав под свой свитер. Наши головы высовывались рядышком из шерстяного воротника. Я отчетливо помнил его запах — неповторимый запах отца. Папа всегда был рядом, готовый прийти на помощь — особенно после того, как мама переехала на Юг. Пока я сторонился наркотиков и жил в Л. А., то говорил с ним по телефону почти каждый день. Мы болтали обо всем на свете: начиная от фильмов и картин и заканчивая болтовней о девушках и каких-то незначительных пустяках.
Я гадаю, как скоро теперь начнутся звонки. Как скоро он узнает, что я уехал, сорвался, бросил все.
Комната Лорен находится в подвале, и из мебели там только небольшая кровать под балдахином да телевизор. Повсюду валяются книги, одежда и еще всякая всячина. Окно занавешено шторами, а вдобавок к этому Лорен включает гирлянду из рождественских лампочек, которая вьется над настенными полки.
Она вставляет диск в CD-проигрыватель. Начинает играть музыка, которую я никогда раньше не слышал.
— Ну же, надо поторапливаться, — говорит она. — Мои родители скоро вернутся, я хочу до этого успеть убраться отсюда.
— Окей. Знаешь, в доме моих родителей на Пойнт Рейес сегодня, наверное, никого не будет. Можем поехать туда.
— Мне завтра утром надо на работу, — возражает Лорен.
— Ничего страшного, успеешь вернуться.
— Родители начнут психовать, если уйду на ночь.
— Соври что-нибудь.
— А, к черту, ты прав.
— Можно я возьму? — спрашиваю я, беря в руки стеклянный бутылек, высотой примерно в дюйм, украшенный белыми и зелеными завитками.
— Ага, как хочешь.
— А ватная палочка найдется?
— Да-да, давай быстрей уже.
— Ладно, не нервничай так.
Она роется в своих вещах, затем протягивает мне ватную палочку. Я обдираю вату с одного конца, а затем бреду в ванную и заливаю в бутылек немного воды. После этого высыпаю немного кристаллов из пакетика и измельчаю в порошок твердым корпусом зажигалки, завалявшейся в кармане. Получившийся порошок я стряхнул в бутылек. Щелкаю зажигалкой и держу пламя под бутыльком до тех пор, пока смесь в нем не начинает дымить и пузыриться, а затем кидаю внутрь вату и через нее наполняю два шприца. Тот, где доза поменьше, я передаю Лорен, а сам сжимаю правую руку в кулак, наблюдая, как вздуваются вены. Мое тело, после года без иглы, теперь такое очистившееся, здоровое, что вену можно найти моментально. Я помню, как трудно было раньше вколоть себе новую дозу, когда вены начали спадаться и прятаться под кожей. Но теперь они снова легко проступают на поверхности. Я тяну поршень шприца на себя, наблюдая, как он наполняется кровью, мешаясь с наркотиком, а затем резким движением вгоняю получившуюся смесь в свое тело.
Начинаю кашлять.
Химикат выпускает газ, который, как только, добирается до твоего мозга, сердца или бог весть чего там еще, тут же устремляется прямиком в горло и душит тебя.
Я кашляю, задыхаюсь. Глаза слезятся, кровь в висках стучит с такой силой, словно я сейчас потеряю сознание, дыхание безумно учащается.
— Охренеть, охренеть, — бормочу я. Свет перед глазами меркнет, и больше ничто на свете уже не может сравниться с ощущениями, которые я сейчас испытываю. Быть под кайфом — восхитительно. Я оборачиваюсь и вижу, как Лорен оттягивает поршень на шприце. Когда она тоже вводит себе дозу, я целую ее, целую без всяких слов, а она сразу отвечает на поцелуй, и все это дается так легко. Совсем не то, что бывает, когда ты «чист» и находишься в плену у страхов, беспокойства, собственной нерешительности.
Я целую Лорен настойчивее, но она отталкивает меня и говорит:
— Пошли на пляж!
Мы быстро покидаем дом и шагаем к машине Лорен по дороге, залитой солнечным светом. Мы уже в другом мире, в улучшенной его версии, где все вызывает восторг. Я курю сигарету, беспорядочно жестикулирую и говорю, говорю, болтаю без умолку. Наркотик продолжает волнами распространяться по моему телу. Я стискиваю зубы, а мои ладони начинают потеть. Я рассказываю Лорен, что пишу книгу, что хочу работать в журнале в Л. А. Неожиданно все мои мечты перестают казаться неосуществимыми. Я чувствую, что все это обязательно сбудется: мою книгу опубликуют, я получу любую работу, какую пожелаю, и заберу Лорен с собой в новую жизнь. Никто и ничто на свете не сможет мне помешать.
— Знаешь, — говорит Лорен, — родители уезжают из города на следующей неделе, так что ты можешь пожить вместе со мной, если у тебя нет других вариантов на примете.
— Нет, нет, — ответил я. Да, все складывается идеально — в моем мире, моей душе, в моей судьбе, бла-бла, все в таком духе.
— Уверен, будет круто.
— Их две недели не будет.
И я смеюсь.
На Бейкер Бич почти никого. Мы паркуемся на стоянке и смотрим, как морские волны, разбиваясь о берег, подхватывают с пляжа коричневые песчинки и швыряют их на гладкие зубья скал. Справа высится мост Золотые ворота, а по другую сторону канала виднеется полуостров Марин Хедлендс, весь покрытый зеленью, усеянный эвкалиптами и раскидистыми дубами. Красноватые скалы полуострова спускаются прямиком к бурлящей воде. Когда мы выбираемся из машины, я беру Лорен за ее маленькую нежную холодную ладошку. Мы спускаемся к дюнам, где ветер швыряет песок прямо в лицо, и внезапно я останавливаюсь, быстро раздеваюсь до трусов, мчусь к воде и с головой ныряю в очередную накатившую волну. Я слышу, как Лорен хихикает позади, а потом вокруг меня не остается ничего, только грохот морских волн и холод, холод, холод. Течение сильное, мне приходится сразу же начать с ним бороться. Пригнув голову, я чувствую, как течение тащит меня за собой, прочь из бухты. Но пловец я хороший. Миновав скалы, я попадаю в очередную волну, несущуюся к берегу. Пока я рос, успел вдоволь позаниматься серфингом на разных пляжах вдоль этой береговой линии. Раньше мы с друзьями могли пропадать на берегу по пять-семь часов кряду. В конце концов я выучился настолько хорошо держаться на воде, что без труда мог оседлать большую волну на Оушен-Бич или на пляже в Санта-Круз. Я смотрел, как покачивались на волнах пеликаны и как морские выдры поедали крабов, лежа на спине. Вставал я в те дни рано, уходил из дома еще до того, как солнце начинало светить в окно. Но по мере того, как я все глубже и глубже погружался в свою зависимость, доски для серфинга все чаще оставались пылиться в гараже, нетронутые. Я утратил интерес. Есть в этом что-то невыносимо печальное, но думать об этом я не хочу. В смысле, вот же я, занимаюсь бодисерфингом в волнах на Бейкер Бич, чувствую, как от ледяной воды спирает дыхание в легких. С мышечной памятью у рук и грудной клетки все в порядке. Я оглядываюсь на Лорен, которая уже разделась и улеглась на теплый песок. Оседлав последнюю волну, я возвращаюсь на берег, к ней, и принимаюсь целовать ее белый живот, прислушиваясь к ее смеху и чувствуя, как она дрожит. Затем вскакиваю на ноги и начинаю носиться туда-сюда по пляжу. Я бегаю быстро, замерзая, но не ощущая холода. Я глазею на все подряд: на деревья, ракушки, высокие водоросли в воде. Все вокруг кажется таким новым и невероятным. Моя младшая сестренка, Дейзи, никогда не могла пройти мимо красивого цветка или камешка необычной формы, когда мы гуляли вместе. Она наслаждалась каждым мгновением, и все вокруг казалось ей чудесным. Мет возвращает мне этот детский восторг. Я глазею по сторонам и действительно вижу все. Мир полон чудес. Я со смехом ношусь по пляжу до тех пор, пока окончательно не выдыхаюсь. Тогда я возвращаюсь к Лорен. Она улыбается мне, и я снова начинаю ее целовать.
Той же ночью я веду ее машиной, двигаясь по извилистым проселочным дорогам к нашему дому на Пойнт Рейес. Путь мне отлично известен. Тут я успел выучить каждый поворот. Именно этим путем я когда-то возвращался из школы каждый день. Мы проезжаем небольшие городки Сан Ансельмо и Фэрфакс, объезжаем кружным путем Государственный парк Сэмюэля П. Тейлора с красными вековыми деревьями, а потом едем мимо зеленых пастбищ, которые в темноте и под покровом тумана почти не разглядишь.
Наконец мы сворачиваем на нашу улицу, идущую в гору, по обеим сторонам которой высится густой лес. Мотор автомобиля начинает барахлить, но все же осиливает оставшуюся часть пути — доставляет меня домой. Дом моих родителей не какое-нибудь огромное поместье, но проектировал его какой-то известный архитектор. Он построен вроде бы в японском стиле. Минималистичный дизайн, повсюду зеркала и окна. Эти окна выходят на сад, который занимает не меньше полуакра земли: с дикими, разросшимися виноградными лозами, живой изгородью, дубами и тополями. Пройти через эти заросли можно по петляющим дорожкам, покрытым гравием. В теплое время года здесь повсюду что-нибудь цветет. Убедившись, что подъездная дорожка пуста и свет в доме не горит, я пробираюсь к дому и принимаюсь проверять двери и окна. Везде заперто.
Мне приходится перелезть через выцветшие деревянные ворота и изучить несколько задних дверей, пока я не нахожу самую хлипкую. Ее я открываю, просто дернув на себя и выбив нижнюю петлю. Включив кое-где свет, но не слишком ярко, я добираюсь до входной двери и впускаю Лорен.
— Боже, — говорит она, — я помню эти картины.
Моя мачеха — художница, так что все стены нашего дома увешаны огромными узорчатыми полотна. На картинах, нарисованных масляными красками, снова и снова повторяется один и тот же набор изображений: глаза, органы, ветви, смутные силуэты.
— Они прекрасны, — ответил я. — Такие жутковатые, правда?
— Ага.
Мы проходим в гостиную, и я вставляю в стереосистему диск с какой-то электронной музыкой, который оставил тут, когда в последний раз заезжал домой. Затем я откупориваю бутылку саке, которую нашел в стенном шкафу, и наливаю себе бокал. Лорен тем временем разглядывает книги по искусству и другие разные штуки на полках. Я смотрю на фотографии брата с сестрой, выставленные на подоконнике. Вот Джаспер в своей форме для лакросса, улыбается. Вот Дейзи, всего на два года младше Джаспера, наряженная эльфом, с накладной бородой, а ее собственными волосами заплетены в косичку. А вот и вся семья в сборе: моя мачеха, ее родители, ее брат, сестра, мой отец, мои дядя с тетей, мои брат с сестрой, кузины и... о, ну вот, в дальнем углу справа стою и я сам.
Передвигаясь по дому, я чувствую себя грязным, словно кусок угля, пачкающим все, до чего дотрагиваюсь. Даже не могу спокойно смотреть на эти проклятые фотографии — от этого слишком больно. Я залпом опорожняю бокал.
— Пойдем в душ, — предлагаю я.
— Идем. А не хочешь сперва еще закинуться?
— Само собой.
Вколов себе по новой дозе, мы отправляемся в ванную.
Мы трахаемся в моей старой кровати до тех пор, пока у меня кожа на коленях не стирается. После этого я выкуриваю сигарету за сигаретой и раздумываю, что бы украсть. Решаю забрать гитару и несколько курток, но ничего крупнее.
А, да, еще мне нужен ежедневник, так что я прихватываю черную книжицу с наклейками героинь из Крутых девчонок на обложке.
Позже выясняется, что это дневник моей сестры.
@темы: Эстер, любите книги. пусть это старомодно, но всегда взаимно., «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ
