за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Слава Сатане, мы со стотыщ добили первую часть книги! Прощаемся с Сан-Франциско и его ебучими пригородами, перебираемся в знойный Л. А.
День двадцать седьмойДень двадцать седьмой
Ночью меня все время рвет. Едва удается заснуть, как накатывает новый приступ тошноты, и я сгибаюсь над пластиковым мусорным ведром, кашляя всухую. Я валяюсь на тонком ковре. Лорен не оставляет попыток убедить меня перебраться на кровать, к ней, но стоит пошевелиться, как мой желудок снова скручивает в узел, так что я остаюсь лежать на прежнем месте. А тут еще ее запах, и запах всего их дома, и их собак, и сигарет, энергетиков, остатков китайской еды. Невыносимое зловоние. Рвотные позывы повторяются снова и снова. Все чувства обострены, и от этого еще сильнее воротит. В какой-то момент я вижу, как надо мной склоняется Жюль и протягивает таблетку метадона. Ее я тоже выблевываю. Рядом плачет Лорен, ноет, упрашивая обнять ее, а мне хочется только, чтобы она заткнулась.
— Тебе на меня плевать, — жалуется она. — Ты меня не любишь.
У меня чешется все тело, в том числе и затылок, и я расцарапываю там кожу до крови.
— Лорен, мне плохо, не видишь, что ли.
Я так устал. Это болезненная, смертельная усталость. Я хочу поспать, хочу, чтобы меня оставили в покое. Или пусть просто позволят мне тут умереть. Я этого не вынесу. Я то проваливаюсь в мир галлюцинаций, то выныриваю обратно. Мне чудится, что я шляюсь где-то с Гэком, а может, он находится здесь, в доме. Я больше не понимаю, что реально, а что нет. Пол царапает спину, но я не в состоянии сдвинуться с места, просто не могу. Я должен выбраться из этого, должен. Пожалуйста, пожалуйста, я на все готов.
Проспав еще некоторое время, я просыпаюсь ночью. Лорен рядом нет. Я вскарабкиваюсь на потертую кушетку, скидывая с нее одежду и другие вещи, которые там валялись.
В комнате темно. Я весь в поту. Дышу с трудом. Рубашки на мне почему-то нет, видны мои выступающие ребра, а также многочисленные следы от уколов на обеих руках.
Из-за того, что я часто промахивался мимо вен, пытаясь вколоть себе дозу, руки теперь опухли и болят. Да и вообще все тело болит. И я такой худой, совершенно отощавший. Я закрываю глаза и вдруг начинаю плакать. Я не знаю, что мне делать. Вспоминаю истории, которые слышал на собраниях "12 шагов". И слова своего наставника тоже вспоминаю.
Сломленные, отчаявшиеся, все эти люди просили помощи у той силы, которую называли Богом. Вот и я поступаю точно так же. Начинаю молиться. Молитва идет откуда-то из глубины души. Я возношу мольбы Богу, в которого даже не верю. Слова сами возникают в голове.
Спенсер раньше говорил со мной о Боге. Говорил много и часто, но я с ним не соглашался. Я был воинствующим атеистом. Был уверен, что вера в Бога — это нечто устаревшее, бредовое, глупое. Спенсер рассказывал мне про молитвы и медитации, но я даже пробовать ничего не желал. У меня просто не было веры, совсем. Однако Спенсер все равно продолжал мне обо всем этом рассказывать.
И вот сегодня ночью я молюсь. Может, и не первый раз в жизни, но впервые искренне. Я в отчаянии. Поэтому рыдаю и прошу помощи у Бога.
— Господи, — говорю я. — Знаешь, я вообще-то в тебя не верю, но если ты существуешь, прошу, помоги мне. Я так больше не могу. Я что угодно сделаю. ПОЖАЛУЙСТА.
Ничего не происходит. Никаких вспышек света, никаких горящих кустов — ничего.
Я звоню домой. Отец берет трубку на третьем гудке.
— Алло?
Этот голос, этот ласковый голос моего отца. Я захлебываюсь рыданиями.
— Папа... я...
— Господи, Ник! Почему ты сюда звонишь?
— Мне нужна помощь.
— Я тебе помочь не могу, мы это уже проходили.
— Пожалуйста, пап!
— Прости. Может, Спенсер и согласится поговорить с тобой, а я не могу. С меня хватит.
Он вешает трубку.
— Господи, — шепчу я вслух, сворачиваясь в клубок. Меня всего трясет от рыданий. — Прошу, помоги мне. Что мне делать?
Несмотря на то, что руки страшно дрожат, мне все же удается набрать номер Спенсера.
Он отвечает сразу.
— Спенсер?
— Ник, — говорит он, посмеиваясь в трубку. — Я уж заждался твоего звонка. Все, нагулялся?
— Да. Пожалуйста, скажи, что мне теперь делать?
— Возвращайся домой, приятель, мы все по тебе скучаем.
— Обратно в Л. А.?
— Ну да. Эрик так и не сдал твою комнату. Мы как чуяли, что ты скоро вернешься.
— Мне так хреново.
Он смеется.
— Приезжай домой, сопляк ты тухлый. Я тут жирею, потому что не с кем на великах погонять.
— Не уверен, что смогу на чем-нибудь гонять, Спенсер. Я едва на ногах стою.
— С чего ты снимаешься, с мета?
— И с героина.
— Очаровательно. Ну же, Ник, возвращайся домой. Больше не нужно никому ничего доказывать. Что скажешь?
— Моя тачка сдохла.
— Садись на самолет.
— Прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас. А я тебя встречу.
— Нет, ты не обязан...
— Сам знаю. Что тут скажешь, я по тебе соскучился. Может, даже волновался немного. Ну же, давай. Ты там уже поразвлекся как мог. Дальше будет только хуже.
— Хуже?
— Ага, парень, ты дошел до точки.
Он опять смеется.
— Спенсер, — выдавливаю я в перерывах между всхлипываниями. — Я прямо сейчас поеду в аэропорт.
— Само собой, поедешь.
— И, Спенсер...
— Да?
— Спасибо.
— Да, да. Ты только шевелись давай.
— Хорошо.
— Позвони мне, когда будешь знать номер рейса.
— Ладно.
Я кладу трубку, а потом еще какое-то время опять плачу. Потом вызываю такси. Пытаюсь встать на ноги, но кровь резко приливает к голове, и я падаю обратно. Так что я решаю передвигаться ползком. Нахожу под кроватью свою скомканную рубашку. От нее так сильно воняет, что меня начинает тошнить, как только я ее надеваю, но блевать все равно уже нечем. Каким-то образом мне удается сгрести свои вещи в сумку. Одежда, диски и кое-какие другие вещи остались валяться в машине, но на них мне уже плевать. Я просто хочу домой.
Один мой кроссовок пропал — черный, от Jack Purcell. Я думаю, идти мне в одном кроссовке или совсем без обуви. Решаю, что если напялю какие-нибудь темные носки, то никто ничего и не заметит.
Так что я вешаю сумку через плечо, хватаю рюкзак и ковыляю вверх по лестнице. В кошельке лежит три сотни баксов. Все, что осталось. Если этого не хватит, то тогда я без понятия, что делать.
Все это время я продолжаю молиться. Это как голос в моей голове, непрекращающийся монолог: от обычных мыслей он перешел на молитвы.
"Пожалуйста, помоги мне. Будь со мной".
Я твержу эти слова снова и снова, пока поднимаюсь по лестнице.
Зайдя в гостиную, я сталкиваюсь там с Лорен. Она как раз направляется обратно к себе в комнату и тут видит меня, с сумкой и остальными вещами.
Она валится на пол, сворачивается в позу эмбриона и начинает плакать.
— Ты меня бросаешь, да?
— Я... да. Мне нужно вернуться обратно в Л. А. Я не могу... не могу так больше.
— Но ты обещал со мной остаться!
— Разве?
— Да, черт побери, ты обещал!
— Лорен, прошу тебя. Мы же оба понимаем, что если останемся вместе, то никогда не сможем завязать.
— Да пошел ты! Думаешь, ты чем-то лучше меня?! Да лучше бы я тебя никогда не встречала! Ты мне жизнь сломал!
— Мне... мне очень жаль.
— Не уезжай.
Она вскакивает с пола и пытается поцеловать меня, но от одной мысли о том, чтобы коснуться ее, меня снова начинает мутить. Так что я отстраняюсь.
— Я должен, — говорю я и ухожу, оставляя ее, кричащую и рыдающую, позади.
На улице ужасно холодно, ветер дует прямо с берега. Я засовываю руки под футболку, весь дрожа. И все равно этот холодный воздух словно очищает. Ночь ясная, и я гляжу на темное небо без звезд, чувствуя, как из кожи сочится пот.
Наконец приезжает такси, и я забираюсь внутрь, буквально падая на чистое сидение, пахнущее нейлоном.
— В аэропорт Окленд, — прошу я.
Таксист спрашивает, как я себя чувствую, и я признаю, что бывало и получше.
Я почти не в состоянии о чем-либо думать. Я, как уже говорил, просто молюсь, повторяя одни и те же слова раз за разом. Наблюдаю за тем, как исчезает вдалеке этот ядовитый город, пока такси едет по мосту Бэй-Бридж. Городские огни размываются.
Я вроде как засыпаю, потому что таксисту приходится меня тормошить, когда мы добираемся до места назначения. Поездка обходится мне в шестьдесят долларов. Я иду, а точнее ковыляю, к главному входу в международный аэропорт Окленд. Из-за пестрого узора на ковре меня снова начинает тошнить, а голова кружится. Отчаянно надеюсь, что меня не вырвет. Над головой сияют круглые люминесцентные лампы, и их яркий свет почти невыносим. Пошатываясь, я бреду к билетной кассе. Все еще без обуви.
— Добро пожаловать в аэропорт Окленд, чем я могу помочь? — говорит морщинистая женщина с волосами, выкрашенными в фиолетовый цвет, обилием помады на губах и улыбкой, которая, впрочем, быстро исчезает с ее лица, стоит ей получше ко мне присмотреться.
— Мне нужно попасть в Л. А. — отвечаю я.
— Хм, понятно, сэр. Так, посмотрим...
Ее пальцы быстро-быстро бегают по маленькой клавиатуре.
— Есть рейс на девять пятнадцать, там еще остались свободные места. Этот вариант вас устроит?
— Конечно.
— Вам понадобится обратный билет?
— Нет.
Минус двести баксов. Женщина распечатывает мой билет и велит отнести багаж на досмотр. Стоит мне передать сумку одному из носильщиков в форме, как я начинаю паниковать. Я ведь так и не проверил, не осталось ли там пакетиков из-под наркоты, шприцов, самой наркоты или каких-нибудь еще улик.
Женщина натягивает латексные перчатки и принимается копаться в моей сумке. Ее волосы собраны в тугой хвост на затылке, а на меня она смотрит с откровенным презрением. Она все ищет и ищет, я так и стою молча. Может, все еще молюсь.
Наконец досмотр заканчивается.
— Спасибо, сэр, хорошего вам дня.
— Угу.
Она кладет мою сумку на ленту конвейера, и я наблюдаю за тем, как она исчезает.
Пок я прохожу через металлодетектор, другие пассажиры все еще расстегивают ремни и снимают обувь, чтобы их вещи могли просветить рентгеном. По крайней мере, от этих затруднений я себя избавил. Миновав детектор, я звоню Спенсеру, и он говорит, что приедет за мной около десяти. Я покупаю кусок сладкого картофельного пирога в пекарне Your Black Muslim Bakery, но не могу толком его поесть. Стараюсь никому не попадаться на глаза, насколько это возможно.
Ожидание длится так долго.
В самолете мне, слава Богу, удается поспать, а когда я просыпаюсь, то обнаруживаю, что напускал слюней на рубашку.
Вот в таком виде я и встречаюсь со Спенсером. По правде говоря, как только я вижу Спенсера, меня опять разбирают слезы. Я не могу даже поднять на него глаза.
— Ну перестань, придурок, — говорит он мягко.
Он обнимает меня и даже вызывается сам нести мою сумку. За то время, что мы не виделись, у него отросла бородка, а в остальном он совершенно не изменился.
На нем черная кожаная куртка поверх черного пуловера. Мы забираемся в его BMW и уезжаем в лос-анджеловскую ночь.
Здесь тепло. В Л. А. всегда так тепло, черт возьми.
Мы почти не разговариваем. Он довозит меня до дома, советует поспать и спрашивает, не надо ли мне какой-нибудь еды. Я качаю головой.
— Увидимся завтра? — спрашиваю я.
— Конечно, — заверяет он. — Можем пойти на собрание в полдень.
— На собрание?
— Да, брат.
— Блять.
— А иначе никак.
— Да, — говорю я. — Знаю.
После этого я поднимаюсь в свою старую квартиру, открываю дверь прежним ключом.
Здесь все в точности так, как я и оставил.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День двадцать седьмойДень двадцать седьмой
Ночью меня все время рвет. Едва удается заснуть, как накатывает новый приступ тошноты, и я сгибаюсь над пластиковым мусорным ведром, кашляя всухую. Я валяюсь на тонком ковре. Лорен не оставляет попыток убедить меня перебраться на кровать, к ней, но стоит пошевелиться, как мой желудок снова скручивает в узел, так что я остаюсь лежать на прежнем месте. А тут еще ее запах, и запах всего их дома, и их собак, и сигарет, энергетиков, остатков китайской еды. Невыносимое зловоние. Рвотные позывы повторяются снова и снова. Все чувства обострены, и от этого еще сильнее воротит. В какой-то момент я вижу, как надо мной склоняется Жюль и протягивает таблетку метадона. Ее я тоже выблевываю. Рядом плачет Лорен, ноет, упрашивая обнять ее, а мне хочется только, чтобы она заткнулась.
— Тебе на меня плевать, — жалуется она. — Ты меня не любишь.
У меня чешется все тело, в том числе и затылок, и я расцарапываю там кожу до крови.
— Лорен, мне плохо, не видишь, что ли.
Я так устал. Это болезненная, смертельная усталость. Я хочу поспать, хочу, чтобы меня оставили в покое. Или пусть просто позволят мне тут умереть. Я этого не вынесу. Я то проваливаюсь в мир галлюцинаций, то выныриваю обратно. Мне чудится, что я шляюсь где-то с Гэком, а может, он находится здесь, в доме. Я больше не понимаю, что реально, а что нет. Пол царапает спину, но я не в состоянии сдвинуться с места, просто не могу. Я должен выбраться из этого, должен. Пожалуйста, пожалуйста, я на все готов.
Проспав еще некоторое время, я просыпаюсь ночью. Лорен рядом нет. Я вскарабкиваюсь на потертую кушетку, скидывая с нее одежду и другие вещи, которые там валялись.
В комнате темно. Я весь в поту. Дышу с трудом. Рубашки на мне почему-то нет, видны мои выступающие ребра, а также многочисленные следы от уколов на обеих руках.
Из-за того, что я часто промахивался мимо вен, пытаясь вколоть себе дозу, руки теперь опухли и болят. Да и вообще все тело болит. И я такой худой, совершенно отощавший. Я закрываю глаза и вдруг начинаю плакать. Я не знаю, что мне делать. Вспоминаю истории, которые слышал на собраниях "12 шагов". И слова своего наставника тоже вспоминаю.
Сломленные, отчаявшиеся, все эти люди просили помощи у той силы, которую называли Богом. Вот и я поступаю точно так же. Начинаю молиться. Молитва идет откуда-то из глубины души. Я возношу мольбы Богу, в которого даже не верю. Слова сами возникают в голове.
Спенсер раньше говорил со мной о Боге. Говорил много и часто, но я с ним не соглашался. Я был воинствующим атеистом. Был уверен, что вера в Бога — это нечто устаревшее, бредовое, глупое. Спенсер рассказывал мне про молитвы и медитации, но я даже пробовать ничего не желал. У меня просто не было веры, совсем. Однако Спенсер все равно продолжал мне обо всем этом рассказывать.
И вот сегодня ночью я молюсь. Может, и не первый раз в жизни, но впервые искренне. Я в отчаянии. Поэтому рыдаю и прошу помощи у Бога.
— Господи, — говорю я. — Знаешь, я вообще-то в тебя не верю, но если ты существуешь, прошу, помоги мне. Я так больше не могу. Я что угодно сделаю. ПОЖАЛУЙСТА.
Ничего не происходит. Никаких вспышек света, никаких горящих кустов — ничего.
Я звоню домой. Отец берет трубку на третьем гудке.
— Алло?
Этот голос, этот ласковый голос моего отца. Я захлебываюсь рыданиями.
— Папа... я...
— Господи, Ник! Почему ты сюда звонишь?
— Мне нужна помощь.
— Я тебе помочь не могу, мы это уже проходили.
— Пожалуйста, пап!
— Прости. Может, Спенсер и согласится поговорить с тобой, а я не могу. С меня хватит.
Он вешает трубку.
— Господи, — шепчу я вслух, сворачиваясь в клубок. Меня всего трясет от рыданий. — Прошу, помоги мне. Что мне делать?
Несмотря на то, что руки страшно дрожат, мне все же удается набрать номер Спенсера.
Он отвечает сразу.
— Спенсер?
— Ник, — говорит он, посмеиваясь в трубку. — Я уж заждался твоего звонка. Все, нагулялся?
— Да. Пожалуйста, скажи, что мне теперь делать?
— Возвращайся домой, приятель, мы все по тебе скучаем.
— Обратно в Л. А.?
— Ну да. Эрик так и не сдал твою комнату. Мы как чуяли, что ты скоро вернешься.
— Мне так хреново.
Он смеется.
— Приезжай домой, сопляк ты тухлый. Я тут жирею, потому что не с кем на великах погонять.
— Не уверен, что смогу на чем-нибудь гонять, Спенсер. Я едва на ногах стою.
— С чего ты снимаешься, с мета?
— И с героина.
— Очаровательно. Ну же, Ник, возвращайся домой. Больше не нужно никому ничего доказывать. Что скажешь?
— Моя тачка сдохла.
— Садись на самолет.
— Прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас. А я тебя встречу.
— Нет, ты не обязан...
— Сам знаю. Что тут скажешь, я по тебе соскучился. Может, даже волновался немного. Ну же, давай. Ты там уже поразвлекся как мог. Дальше будет только хуже.
— Хуже?
— Ага, парень, ты дошел до точки.
Он опять смеется.
— Спенсер, — выдавливаю я в перерывах между всхлипываниями. — Я прямо сейчас поеду в аэропорт.
— Само собой, поедешь.
— И, Спенсер...
— Да?
— Спасибо.
— Да, да. Ты только шевелись давай.
— Хорошо.
— Позвони мне, когда будешь знать номер рейса.
— Ладно.
Я кладу трубку, а потом еще какое-то время опять плачу. Потом вызываю такси. Пытаюсь встать на ноги, но кровь резко приливает к голове, и я падаю обратно. Так что я решаю передвигаться ползком. Нахожу под кроватью свою скомканную рубашку. От нее так сильно воняет, что меня начинает тошнить, как только я ее надеваю, но блевать все равно уже нечем. Каким-то образом мне удается сгрести свои вещи в сумку. Одежда, диски и кое-какие другие вещи остались валяться в машине, но на них мне уже плевать. Я просто хочу домой.
Один мой кроссовок пропал — черный, от Jack Purcell. Я думаю, идти мне в одном кроссовке или совсем без обуви. Решаю, что если напялю какие-нибудь темные носки, то никто ничего и не заметит.
Так что я вешаю сумку через плечо, хватаю рюкзак и ковыляю вверх по лестнице. В кошельке лежит три сотни баксов. Все, что осталось. Если этого не хватит, то тогда я без понятия, что делать.
Все это время я продолжаю молиться. Это как голос в моей голове, непрекращающийся монолог: от обычных мыслей он перешел на молитвы.
"Пожалуйста, помоги мне. Будь со мной".
Я твержу эти слова снова и снова, пока поднимаюсь по лестнице.
Зайдя в гостиную, я сталкиваюсь там с Лорен. Она как раз направляется обратно к себе в комнату и тут видит меня, с сумкой и остальными вещами.
Она валится на пол, сворачивается в позу эмбриона и начинает плакать.
— Ты меня бросаешь, да?
— Я... да. Мне нужно вернуться обратно в Л. А. Я не могу... не могу так больше.
— Но ты обещал со мной остаться!
— Разве?
— Да, черт побери, ты обещал!
— Лорен, прошу тебя. Мы же оба понимаем, что если останемся вместе, то никогда не сможем завязать.
— Да пошел ты! Думаешь, ты чем-то лучше меня?! Да лучше бы я тебя никогда не встречала! Ты мне жизнь сломал!
— Мне... мне очень жаль.
— Не уезжай.
Она вскакивает с пола и пытается поцеловать меня, но от одной мысли о том, чтобы коснуться ее, меня снова начинает мутить. Так что я отстраняюсь.
— Я должен, — говорю я и ухожу, оставляя ее, кричащую и рыдающую, позади.
На улице ужасно холодно, ветер дует прямо с берега. Я засовываю руки под футболку, весь дрожа. И все равно этот холодный воздух словно очищает. Ночь ясная, и я гляжу на темное небо без звезд, чувствуя, как из кожи сочится пот.
Наконец приезжает такси, и я забираюсь внутрь, буквально падая на чистое сидение, пахнущее нейлоном.
— В аэропорт Окленд, — прошу я.
Таксист спрашивает, как я себя чувствую, и я признаю, что бывало и получше.
Я почти не в состоянии о чем-либо думать. Я, как уже говорил, просто молюсь, повторяя одни и те же слова раз за разом. Наблюдаю за тем, как исчезает вдалеке этот ядовитый город, пока такси едет по мосту Бэй-Бридж. Городские огни размываются.
Я вроде как засыпаю, потому что таксисту приходится меня тормошить, когда мы добираемся до места назначения. Поездка обходится мне в шестьдесят долларов. Я иду, а точнее ковыляю, к главному входу в международный аэропорт Окленд. Из-за пестрого узора на ковре меня снова начинает тошнить, а голова кружится. Отчаянно надеюсь, что меня не вырвет. Над головой сияют круглые люминесцентные лампы, и их яркий свет почти невыносим. Пошатываясь, я бреду к билетной кассе. Все еще без обуви.
— Добро пожаловать в аэропорт Окленд, чем я могу помочь? — говорит морщинистая женщина с волосами, выкрашенными в фиолетовый цвет, обилием помады на губах и улыбкой, которая, впрочем, быстро исчезает с ее лица, стоит ей получше ко мне присмотреться.
— Мне нужно попасть в Л. А. — отвечаю я.
— Хм, понятно, сэр. Так, посмотрим...
Ее пальцы быстро-быстро бегают по маленькой клавиатуре.
— Есть рейс на девять пятнадцать, там еще остались свободные места. Этот вариант вас устроит?
— Конечно.
— Вам понадобится обратный билет?
— Нет.
Минус двести баксов. Женщина распечатывает мой билет и велит отнести багаж на досмотр. Стоит мне передать сумку одному из носильщиков в форме, как я начинаю паниковать. Я ведь так и не проверил, не осталось ли там пакетиков из-под наркоты, шприцов, самой наркоты или каких-нибудь еще улик.
Женщина натягивает латексные перчатки и принимается копаться в моей сумке. Ее волосы собраны в тугой хвост на затылке, а на меня она смотрит с откровенным презрением. Она все ищет и ищет, я так и стою молча. Может, все еще молюсь.
Наконец досмотр заканчивается.
— Спасибо, сэр, хорошего вам дня.
— Угу.
Она кладет мою сумку на ленту конвейера, и я наблюдаю за тем, как она исчезает.
Пок я прохожу через металлодетектор, другие пассажиры все еще расстегивают ремни и снимают обувь, чтобы их вещи могли просветить рентгеном. По крайней мере, от этих затруднений я себя избавил. Миновав детектор, я звоню Спенсеру, и он говорит, что приедет за мной около десяти. Я покупаю кусок сладкого картофельного пирога в пекарне Your Black Muslim Bakery, но не могу толком его поесть. Стараюсь никому не попадаться на глаза, насколько это возможно.
Ожидание длится так долго.
В самолете мне, слава Богу, удается поспать, а когда я просыпаюсь, то обнаруживаю, что напускал слюней на рубашку.
Вот в таком виде я и встречаюсь со Спенсером. По правде говоря, как только я вижу Спенсера, меня опять разбирают слезы. Я не могу даже поднять на него глаза.
— Ну перестань, придурок, — говорит он мягко.
Он обнимает меня и даже вызывается сам нести мою сумку. За то время, что мы не виделись, у него отросла бородка, а в остальном он совершенно не изменился.
На нем черная кожаная куртка поверх черного пуловера. Мы забираемся в его BMW и уезжаем в лос-анджеловскую ночь.
Здесь тепло. В Л. А. всегда так тепло, черт возьми.
Мы почти не разговариваем. Он довозит меня до дома, советует поспать и спрашивает, не надо ли мне какой-нибудь еды. Я качаю головой.
— Увидимся завтра? — спрашиваю я.
— Конечно, — заверяет он. — Можем пойти на собрание в полдень.
— На собрание?
— Да, брат.
— Блять.
— А иначе никак.
— Да, — говорю я. — Знаю.
После этого я поднимаюсь в свою старую квартиру, открываю дверь прежним ключом.
Здесь все в точности так, как я и оставил.
@темы: Эстер, «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина
