за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Часть шестнадцатая, с воспоминаниями о детстве и новыми-старыми знакомыми. На этом быстро-быстро выкладка пока все, но следующая часть короткая, так что ее долго ждать тоже не придется.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
UPD. Отредачено
День сто шестьдесят седьмойДень сто шестьдесят седьмой
День сто шестьдесят седьмой
В салоне я работаю полный день. В основном отвечаю на телефонные звонки и назначаю время приема. Мы с другими сотрудницами много болтаем. О знаменитостях и всем в таком духе. У них накопилась куча журналов вроде "Vogue", "People" и "Interview". Я их листаю от нечего делать. А иногда сам кое-что сочиняю. Пытаюсь работать над детской книжкой и над сценарием про зомби, которые нападают на реабилитационную клинику. Как правило, эти писательские потуги ни к чему не приводят, но мне все равно кажется, что лучше над чем-нибудь да трудиться. Писательство дает мне цель. Думаю, в каком-то смысле оно помогает мне оставаться в живых. Если бы не это, не уверен, что в моей душе хватило бы надежды, чтобы продолжать блюсти трезвость. Чтобы выбрать жизнь.
Помню, как прочитал "Тошноту" Жан-Поля Сартра, когда был чуть моложе. Главный герой там — человек, одержимый внутренней борьбой. Он не может найти никаких причин, чтобы жить, а человечество вызывает у него ужас. В конце концов он приходит к выводу, что жить стоит ради искусства — чтобы зафиксировать свою борьбу на бумаге. И во имя этой цели он продолжает проживать каждый день. Это я более чем могу понять.
Конечно, Спенсер сказал бы мне, что жить стоит только ради того, чтобы помогать другим. Именно это придает смысл его жизни. Хотел бы я когда-нибудь разделить эту точку зрения. Мне вовсе не нравится быть эгоистичным и зацикленным на себе. И поэтому на работе я еще и практикуюсь, экспериментирую со спенсеровской идеей о том, как следует работать над вторым шагом. Над тем, что гласит: "Мы пришли к убеждению, что только сила, более могущественная, чем наша собственная, может вернуть нам здравомыслие". Спенсер сказал, что мне стоит попробовать обращаться к Высшим Силам во время рабочего дня, просить направлять меня. Действуя таким образом, сказал он, я, словно ученый-исследователь, наберу достаточно примеров того, как меняется моя жизнь по мере выстраивания отношений с Богом. Спенсер считает, что мне нужно отыскать собственную интерпретацию понятия Высших Сил. Он говорил, что не существует однозначно правильного или неправильного представления о Силах. И еще — что использует слово "Бог" просто потому, что так проще, хотя у его Бога нет ничего общего ни с одной из религий. Спенсер думает, что с таким подходом мне будет проще уверовать, но я по-прежнему испытываю серьезные трудности. Все еще не могу поверить во всю эту духовную бурду. Но я доверяю Спенсеру. И других вариантов у меня особо нет. Так что я пытаюсь каждый день, прошу Бога быть со мной, пока складываю полотенца, отвечаю на телефонные звонки или даже пока просто болтаю с девушками. Спенсер советует молиться в утвердительном ключе, как будто мои молитвы уже были услышаны. Надо говорить: "Боже, спасибо тебе за то, что помогаешь мне быть добрым и терпеливым", а не "Боже, пошли мне терпения". Молитвы в утвердительном ключе свидетельствуют о том, что ты уже получил необходимые наставления и теперь можешь сосредоточиться на решении конкретной задачи. А если говорить, что мне нужна помощь, то это только ухудшит дело, ведь я так и застряну на одной проблеме. Я стараюсь всему этому следовать. Практикуюсь и практикуюсь. "Спасибо, Господи, что остаешься со мной, пока я мою эти кисти. Спасибо за то, что моя жизнь такая чудесная".
Это словно положительные посылы в пространство. И кажется, будто они действительно помогают. Голова проясняется, и я перестаю зацикливаться на прошлом или будущем. Таким образом у меня получается оставаться в текущем моменте, но мне сложно сосредотачиваться на одних только молитвах, вытеснять все остальные мысли. У меня реально голова болит от этой борьбы.
Все девушки из салона невероятно добры ко мне. Они мне стали почти как родные. Они приглядывают за мной, а я стараюсь заботиться о них. Я обо всем им рассказываю и стараюсь так же внимательно слушать их. Помимо Фоун и Мишель, в салоне работают еще четыре стилистки. У Айюхи муж мечтает стать рок-звездой. У нее черные волосы, стрижка как у Бетти Пейдж и огромные искусственные буфера. Симона — блондинка, в свободное от парикмахерства время она готовит макробиотическую еду для больных раком. Она тоже находится на реабилитации, и у нее слабость к ковбоям. Гертруда — маленькая секс-бомба родом из пригорода Бостона. Девушек вроде нее другие женщины обычно просто терпеть не могут — она постоянно жалуется на личную жизнь. Никки — очень светлокожая для темнокожей — родилась и выросла в Л. А. Она христианка и часто говорит про церковные группы. Она очень милая, и бывает чрезвычайно увлекательно наблюдать за тем, как она занимается наращиванием — буквально пришивает чужие волосы к головам своих клиентов.
Это прекрасная работа, мне безумно повезло попасть сюда. Здесь я чувствую себя в полной безопасности.
Мы со Спенсером сегодня пойдем на встречу "12 шагов", и он должен заехать за мной через десять минут. На улице тепло, несмотря на то, что уже почти ночь. Солнце все еще светит, хоть и едва виднеется на небе. Говорят, это из-за смога здесь бывают такие живописные закаты. Сегодня небо из ярко-фиолетового темнеет до насыщенно-красного, с оранжевой каймой на горизонте.
Я выхожу на улицу, жду Спенсера снаружи.
Когда забираюсь в его БМВ, то оказывается, что там меня уже поджидает кофе. Поблагодарив Спенсера, отхлебываю из стаканчика.
— Как день прошел? — интересуется он.
Я отвечаю, что хорошо.
— Знаешь, — говорю я, — кажется, я начинаю проникаться этой затеей, разговорами с Богом. Но я клянусь, мужик, у меня голова раскалывается из-за того, что пытаюсь целыми днями держать мысли под контролем.
Спенсер смеется.
— Боли быть не должно, Ник. Просто расслабься, и все начнет получаться само собой. Со временем станет легче.
Я киваю.
Спенсер все это время настойчиво убеждал меня позвонить отцу и встретиться с ним — теперь, когда я "чист". Пока что у меня так и не хватило смелости, но сегодня Спенсер снова поднимает эту тему.
— Знаешь, Ник, я не хочу тебе указывать, что делать, но на твоем месте я бы точно ему позвонил. Это человек, с которым тебе стоит поддерживать связь. Держу пари, тебе трудно жить с таким грузом.
— Мне просто так стыдно, — говорю я.
И это правда. Каждый раз, когда я проходил реабилитацию до этого, отец снова становился одним из самых близких моих друзей. Я всегда с ним всем делился. Когда я был маленьким, то безоговорочно считал отца своим героем. Я обожал проводить с ним время. Мы везде ходили вместе, и именно он познакомил меня с кучей потрясающих людей, у которых брал интервью для различных известных изданий. Однажды мы с ним даже немного порасписывали фреску вместе с Китом Харингом. Мы посещали спектакли и авангардные художественные выставки. Я помню, как шагал рядом с ним на марше протеста против первой войны в Персидском заливе. Митинги начинались в одном квартале от нашего дома, в парке Долорес. У меня на шее висели барабаны бонго, и я отбивал на них ритм в такт с антивоевоенными речевками.
Отец познакомил меня с трудами самых различных писателей, от Генри Миллера до Германа Гессе, от Милана Кундера до политических эссе на тему социализма и классового неравенства. Он привил мне чувство глубокого сопереживания другим людям и их проблемам. В мой первый год в старшей школе отец уговорил меня прийти на бдение у стен Сан-Квентина в ту ночь, когда должна была состояться казнь одного из местных заключенных. Заключенный этот был коренным американцем, поэтому много мужчин и женщин играли на церемониальных барабанах рядом с тюрьмой, отсчитывая минуты до его смерти. Мы держали свечи и молча слушали. Когда было объявлено, что он умер, я разрыдался. Я словно действительно ощутил, как его душа покинула Землю. То была висцеральная печаль. Я сказал об этом отцу, и дальше мы плакали вместе. Это был невероятно болезненный, но в то же время прекрасный опыт.
Отец возил меня в Париж, Италию, в Лондон. Водил на концерты, на которые я хотел попасть. Майкла Джексона, Нирваны, Guns N’ Roses, Primus, Hole, Тома Уэйтса.
Он неизменно поддерживал меня и проявлял искренний интерес к моим увлечениям.
Наша с ним совместная жизнь определенно не была обычной в общепринятом смысле. Некоторые из моих прежних психотерапевтов, бывало, осуждали чрезмерную близость, царившую в наших отношениях. Но, положа руку на сердце, я не хотел бы ничего менять. Я горжусь тем, как отец меня воспитал, и люблю его за это.
А потом я начал употреблять мет, и мы с отцом стали все сильнее отдаляться друг от друга. Не уверен, что он сможет когда-нибудь простить меня за все, что я успел натворить. И не уверен даже, что ему стоит меня прощать. Я ведь сплошное разочарование. Я столько раз его подводил.
Вот, пожалуй, и еще одна причина, почему я не хочу ему звонить. Боюсь взять на себя ответственность за то, чтобы заново выстраивать наши отношения. Я ни за что на свете не хочу еще раз причинить ему боль, подарить надежду, а затем разбить ее на мелкие кусочки. Я уже столько раз это проделывал.
— Просто попроси у Высших Сил помощи в этом деле, — советует Спенсер.
Я соглашаюсь позвонить отцу позже, после встречи. Знаю, что так будет правильно.
Мы паркуемся на углу 18-той и Олимпик. Встреча проходит в школьном классе. Внутри раздают кофе и печеньки. Как только я подхожу к зданию школы, то вижу, что здесь полно людей, вместе с которыми я проходил лечение в Л. А. Многие из них были моими друзьями. До рецидива. Я все это время очень боялся случайно встретить кого-нибудь из них, так мне было стыдно. Но вот они, стоят у входа, покуривают. Вот Джош — тощий парень из Беверли Хиллз, который знает все, что только можно, о кино и, как ни странно, о Гражданской войне. Всего год назад он курил героин. А вот Карен, алкоголичка, мы с ней примерно одного возраста. Она блондинка с огромными голубыми глазами и ученой степенью в области социологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Еще есть Трейс и Анджелина, влюбленная парочка. Встречаться они начали в той самой реабилитационной клинике, где все мы жили. Это было против правил, но им каким-то чудом удалось не попасться. Помимо вышеперечисленных, я вижу еще несколько своих прежних приятелей.
Первым ко мне подходит Джош.
— Святые угодники, Ник! А я-то уж решил, что ты ласты склеил.
Я обнимаю его. Напоминаю себе, что это мой друг. Самый настоящий друг. Вспоминаю, как мы вместе ходили в кино, ужинали. Как часами рассказывал ему про свой роман с Зельдой. Он меня выслушивал и пытался помочь, хоть и считал, что я псих, раз сплю с женщиной, у которой уже есть парень. Я скучал по Джошу, так что теперь крепче обнимаю его, чуть не плача. Я ужасно рад, что вернулся сюда.
Я разговариваю с другими знакомыми ребятами, которых так давно не видел. Потом начинается собрание, и мы все рассаживаемся по местам. Выслушиваем историю одного мужчины о его зависимости от крэка, а потом по очереди рассказываем о собственной борьбе. Я прошу Бога быть со мной, помочь мне прислушаться. Повторяю это снова и снова. Похоже, это в самом деле помогает.
Джош и Карен собираются пойти поужинать после собрания и зовут меня с собой. Они готовы потом подбросить меня до дома. Сперва я собираюсь отказаться. Беспокоюсь из-за того, что не смогу рано встать, а мне ведь еще нужно проехаться на велосипеде перед работой. Ради этих тренировок я каждый день встаю в шесть утра, а если пропускаю хоть одну, то весь день потом психую и нервничаю. Мне как будто необходимо убиваться на тренировках, чтобы потом удавалось нормально функционировать до конца дня. В любом случае, помимо этого меня еще и одолевает тревожность во время общения с другими людьми. То есть, если я на работе или под кайфом, то все нормально. Но когда я "чист", я чувствую себя совершенно не в своей тарелке, общаясь с людьми своего возраста. Не уверен, что именно меня пугает. Может, дело в том, что я не знаю, о чем говорить, и постоянно переживаю, что обо мне могут подумать. Но я понимаю, что мне надо пытаться наладить общение с другими людьми из программы. И мне безумно одиноко. Так что я все же соглашаюсь с ними сходить. Спенсер, кажется, этому только рад. Говорит, что позвонит завтра.
Карен, Джош и я едем вместе в фольксвагене Джоша. Ужинаем мы на бульваре Санта Моника. Находиться здесь — все равно, что вернуться обратно в 50-тые.
Сам я особо ничего не ем, потому что опасаюсь, что во время завтрашней тренировки меня будет тошнить. Я пью чай, а Джош надо мной подшучивает. Он заказывает гамбургер и картошку фри.
Они рассказывают мне свежие сплетни о наших общих знакомых из клиники. Один парень, Эван, умер от передоза. Они все были на похоронах. Эван был потрясающим гитаристом и даже ездил на гастроли. Мне всегда казалось, что такой талант, как у него, помогает оставаться в завязке. Дурацкая мысль. Как тогда насчет Хендрикса, Дженис Джоплин, Курта Кобейна? Либо передоз, либо суицид. Мне очень жаль Эвана и ужасно стыдно из-за того, что я пропустил его похороны. Это заставляет меня задуматься о том, как я мог бы жить, не случись рецидива.
Ведь тогда все было отлично. У меня были прекрасные друзья, которыми я дорожил.
Ну разве я не идиот?
После ужина они говорят, как рады были со мной повидаться. Очень приятно это слышать. Я обнимаю их на прощание, когда они высаживают меня у дома, и обещаю, что завтра позвоню им обоим. Поднявшись к себе, я понимаю, что теперь готов поговорить с отцом. Не хочу, но знаю, что должен.
— Господи, — говорю я, — спасибо, что сопровождаешь меня на этом пути. Спасибо, что позволяешь мне быть рядом с отцом. Спасибо, что позволил мне услышать его и пообщаться с ним смиренно, с добротой. Прошу, направь меня, Боже. То есть, мне действительно нужна помощь.
Звоню отцу, лежа на кровати и уставившись в пустоту. Видимо, он помнит мой номер наизусть, потому что поднимает трубку со словами:
— Ник, хорошо, что ты позвонил. Как поживаешь?
Я стараюсь как можно подробнее рассказать ему о своей работе, о собраниях и обо всем остальном. Такое впечатление, будто он взвешивает каждое мое слово, пытаясь понять, стоит мне верить или нет. Но возможно, это мне только кажется.
— Что же, я рад, что ты в безопасности, — говорит отец. — Я люблю тебя, Ник. Я правда о тебе волновался.
— Знаю. И мне очень жаль. Я собираюсь все исправить. В этот раз все будет иначе.
— Ох, Ник. Я это уже столько раз слышал.
Он прав, я это знаю. Но когда-нибудь я заглажу свою вину перед ним. Я должен.
Говорю, что люблю его, и после этого мы довольно быстро прощаемся. Думаю, нам обоим неловко. Я в самом деле не знал, что ему сказать. Во время разговора я пытался просить Бога направить меня, но слишком сильно нервничал.
Из окна моей квартиры видно много домов, и сейчас я вижу парочку, которая ссорится у себя в гостиной. Они примерно моего возраста, а девушка очень похожа на Лорен. Я задергиваю занавески и снова ложусь в постель.
Голова идет кругом. Я думаю про отца, про братишку с сестренкой, про мачеху. Потом про Лорен. В мозгу все время всплывает одно и то же изображение: игла, вонзающаяся в мою руку. Я так ясно это вижу.
Представляю, как мы с Лорен занимаемся любовью. Желудок сводит судорогой.
Потом представляю Гэка. Хочу, чтобы мозг просто выключился, чтобы в сознании не осталось ни одной мысли. Пытаюсь перенаправить поток мыслей в сторону размышлений о Боге. Ничего не получается. Я валяюсь на кровати больше часа. Переживаю из-за всего подряд. Без остановки думаю о прошлом, о страхе перед будущим. Не могу избавиться от этих мыслей. Так и лежу до тех пор, пока не засыпаю.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
UPD. Отредачено
День сто шестьдесят седьмойДень сто шестьдесят седьмой
День сто шестьдесят седьмой
В салоне я работаю полный день. В основном отвечаю на телефонные звонки и назначаю время приема. Мы с другими сотрудницами много болтаем. О знаменитостях и всем в таком духе. У них накопилась куча журналов вроде "Vogue", "People" и "Interview". Я их листаю от нечего делать. А иногда сам кое-что сочиняю. Пытаюсь работать над детской книжкой и над сценарием про зомби, которые нападают на реабилитационную клинику. Как правило, эти писательские потуги ни к чему не приводят, но мне все равно кажется, что лучше над чем-нибудь да трудиться. Писательство дает мне цель. Думаю, в каком-то смысле оно помогает мне оставаться в живых. Если бы не это, не уверен, что в моей душе хватило бы надежды, чтобы продолжать блюсти трезвость. Чтобы выбрать жизнь.
Помню, как прочитал "Тошноту" Жан-Поля Сартра, когда был чуть моложе. Главный герой там — человек, одержимый внутренней борьбой. Он не может найти никаких причин, чтобы жить, а человечество вызывает у него ужас. В конце концов он приходит к выводу, что жить стоит ради искусства — чтобы зафиксировать свою борьбу на бумаге. И во имя этой цели он продолжает проживать каждый день. Это я более чем могу понять.
Конечно, Спенсер сказал бы мне, что жить стоит только ради того, чтобы помогать другим. Именно это придает смысл его жизни. Хотел бы я когда-нибудь разделить эту точку зрения. Мне вовсе не нравится быть эгоистичным и зацикленным на себе. И поэтому на работе я еще и практикуюсь, экспериментирую со спенсеровской идеей о том, как следует работать над вторым шагом. Над тем, что гласит: "Мы пришли к убеждению, что только сила, более могущественная, чем наша собственная, может вернуть нам здравомыслие". Спенсер сказал, что мне стоит попробовать обращаться к Высшим Силам во время рабочего дня, просить направлять меня. Действуя таким образом, сказал он, я, словно ученый-исследователь, наберу достаточно примеров того, как меняется моя жизнь по мере выстраивания отношений с Богом. Спенсер считает, что мне нужно отыскать собственную интерпретацию понятия Высших Сил. Он говорил, что не существует однозначно правильного или неправильного представления о Силах. И еще — что использует слово "Бог" просто потому, что так проще, хотя у его Бога нет ничего общего ни с одной из религий. Спенсер думает, что с таким подходом мне будет проще уверовать, но я по-прежнему испытываю серьезные трудности. Все еще не могу поверить во всю эту духовную бурду. Но я доверяю Спенсеру. И других вариантов у меня особо нет. Так что я пытаюсь каждый день, прошу Бога быть со мной, пока складываю полотенца, отвечаю на телефонные звонки или даже пока просто болтаю с девушками. Спенсер советует молиться в утвердительном ключе, как будто мои молитвы уже были услышаны. Надо говорить: "Боже, спасибо тебе за то, что помогаешь мне быть добрым и терпеливым", а не "Боже, пошли мне терпения". Молитвы в утвердительном ключе свидетельствуют о том, что ты уже получил необходимые наставления и теперь можешь сосредоточиться на решении конкретной задачи. А если говорить, что мне нужна помощь, то это только ухудшит дело, ведь я так и застряну на одной проблеме. Я стараюсь всему этому следовать. Практикуюсь и практикуюсь. "Спасибо, Господи, что остаешься со мной, пока я мою эти кисти. Спасибо за то, что моя жизнь такая чудесная".
Это словно положительные посылы в пространство. И кажется, будто они действительно помогают. Голова проясняется, и я перестаю зацикливаться на прошлом или будущем. Таким образом у меня получается оставаться в текущем моменте, но мне сложно сосредотачиваться на одних только молитвах, вытеснять все остальные мысли. У меня реально голова болит от этой борьбы.
Все девушки из салона невероятно добры ко мне. Они мне стали почти как родные. Они приглядывают за мной, а я стараюсь заботиться о них. Я обо всем им рассказываю и стараюсь так же внимательно слушать их. Помимо Фоун и Мишель, в салоне работают еще четыре стилистки. У Айюхи муж мечтает стать рок-звездой. У нее черные волосы, стрижка как у Бетти Пейдж и огромные искусственные буфера. Симона — блондинка, в свободное от парикмахерства время она готовит макробиотическую еду для больных раком. Она тоже находится на реабилитации, и у нее слабость к ковбоям. Гертруда — маленькая секс-бомба родом из пригорода Бостона. Девушек вроде нее другие женщины обычно просто терпеть не могут — она постоянно жалуется на личную жизнь. Никки — очень светлокожая для темнокожей — родилась и выросла в Л. А. Она христианка и часто говорит про церковные группы. Она очень милая, и бывает чрезвычайно увлекательно наблюдать за тем, как она занимается наращиванием — буквально пришивает чужие волосы к головам своих клиентов.
Это прекрасная работа, мне безумно повезло попасть сюда. Здесь я чувствую себя в полной безопасности.
Мы со Спенсером сегодня пойдем на встречу "12 шагов", и он должен заехать за мной через десять минут. На улице тепло, несмотря на то, что уже почти ночь. Солнце все еще светит, хоть и едва виднеется на небе. Говорят, это из-за смога здесь бывают такие живописные закаты. Сегодня небо из ярко-фиолетового темнеет до насыщенно-красного, с оранжевой каймой на горизонте.
Я выхожу на улицу, жду Спенсера снаружи.
Когда забираюсь в его БМВ, то оказывается, что там меня уже поджидает кофе. Поблагодарив Спенсера, отхлебываю из стаканчика.
— Как день прошел? — интересуется он.
Я отвечаю, что хорошо.
— Знаешь, — говорю я, — кажется, я начинаю проникаться этой затеей, разговорами с Богом. Но я клянусь, мужик, у меня голова раскалывается из-за того, что пытаюсь целыми днями держать мысли под контролем.
Спенсер смеется.
— Боли быть не должно, Ник. Просто расслабься, и все начнет получаться само собой. Со временем станет легче.
Я киваю.
Спенсер все это время настойчиво убеждал меня позвонить отцу и встретиться с ним — теперь, когда я "чист". Пока что у меня так и не хватило смелости, но сегодня Спенсер снова поднимает эту тему.
— Знаешь, Ник, я не хочу тебе указывать, что делать, но на твоем месте я бы точно ему позвонил. Это человек, с которым тебе стоит поддерживать связь. Держу пари, тебе трудно жить с таким грузом.
— Мне просто так стыдно, — говорю я.
И это правда. Каждый раз, когда я проходил реабилитацию до этого, отец снова становился одним из самых близких моих друзей. Я всегда с ним всем делился. Когда я был маленьким, то безоговорочно считал отца своим героем. Я обожал проводить с ним время. Мы везде ходили вместе, и именно он познакомил меня с кучей потрясающих людей, у которых брал интервью для различных известных изданий. Однажды мы с ним даже немного порасписывали фреску вместе с Китом Харингом. Мы посещали спектакли и авангардные художественные выставки. Я помню, как шагал рядом с ним на марше протеста против первой войны в Персидском заливе. Митинги начинались в одном квартале от нашего дома, в парке Долорес. У меня на шее висели барабаны бонго, и я отбивал на них ритм в такт с антивоевоенными речевками.
Отец познакомил меня с трудами самых различных писателей, от Генри Миллера до Германа Гессе, от Милана Кундера до политических эссе на тему социализма и классового неравенства. Он привил мне чувство глубокого сопереживания другим людям и их проблемам. В мой первый год в старшей школе отец уговорил меня прийти на бдение у стен Сан-Квентина в ту ночь, когда должна была состояться казнь одного из местных заключенных. Заключенный этот был коренным американцем, поэтому много мужчин и женщин играли на церемониальных барабанах рядом с тюрьмой, отсчитывая минуты до его смерти. Мы держали свечи и молча слушали. Когда было объявлено, что он умер, я разрыдался. Я словно действительно ощутил, как его душа покинула Землю. То была висцеральная печаль. Я сказал об этом отцу, и дальше мы плакали вместе. Это был невероятно болезненный, но в то же время прекрасный опыт.
Отец возил меня в Париж, Италию, в Лондон. Водил на концерты, на которые я хотел попасть. Майкла Джексона, Нирваны, Guns N’ Roses, Primus, Hole, Тома Уэйтса.
Он неизменно поддерживал меня и проявлял искренний интерес к моим увлечениям.
Наша с ним совместная жизнь определенно не была обычной в общепринятом смысле. Некоторые из моих прежних психотерапевтов, бывало, осуждали чрезмерную близость, царившую в наших отношениях. Но, положа руку на сердце, я не хотел бы ничего менять. Я горжусь тем, как отец меня воспитал, и люблю его за это.
А потом я начал употреблять мет, и мы с отцом стали все сильнее отдаляться друг от друга. Не уверен, что он сможет когда-нибудь простить меня за все, что я успел натворить. И не уверен даже, что ему стоит меня прощать. Я ведь сплошное разочарование. Я столько раз его подводил.
Вот, пожалуй, и еще одна причина, почему я не хочу ему звонить. Боюсь взять на себя ответственность за то, чтобы заново выстраивать наши отношения. Я ни за что на свете не хочу еще раз причинить ему боль, подарить надежду, а затем разбить ее на мелкие кусочки. Я уже столько раз это проделывал.
— Просто попроси у Высших Сил помощи в этом деле, — советует Спенсер.
Я соглашаюсь позвонить отцу позже, после встречи. Знаю, что так будет правильно.
Мы паркуемся на углу 18-той и Олимпик. Встреча проходит в школьном классе. Внутри раздают кофе и печеньки. Как только я подхожу к зданию школы, то вижу, что здесь полно людей, вместе с которыми я проходил лечение в Л. А. Многие из них были моими друзьями. До рецидива. Я все это время очень боялся случайно встретить кого-нибудь из них, так мне было стыдно. Но вот они, стоят у входа, покуривают. Вот Джош — тощий парень из Беверли Хиллз, который знает все, что только можно, о кино и, как ни странно, о Гражданской войне. Всего год назад он курил героин. А вот Карен, алкоголичка, мы с ней примерно одного возраста. Она блондинка с огромными голубыми глазами и ученой степенью в области социологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Еще есть Трейс и Анджелина, влюбленная парочка. Встречаться они начали в той самой реабилитационной клинике, где все мы жили. Это было против правил, но им каким-то чудом удалось не попасться. Помимо вышеперечисленных, я вижу еще несколько своих прежних приятелей.
Первым ко мне подходит Джош.
— Святые угодники, Ник! А я-то уж решил, что ты ласты склеил.
Я обнимаю его. Напоминаю себе, что это мой друг. Самый настоящий друг. Вспоминаю, как мы вместе ходили в кино, ужинали. Как часами рассказывал ему про свой роман с Зельдой. Он меня выслушивал и пытался помочь, хоть и считал, что я псих, раз сплю с женщиной, у которой уже есть парень. Я скучал по Джошу, так что теперь крепче обнимаю его, чуть не плача. Я ужасно рад, что вернулся сюда.
Я разговариваю с другими знакомыми ребятами, которых так давно не видел. Потом начинается собрание, и мы все рассаживаемся по местам. Выслушиваем историю одного мужчины о его зависимости от крэка, а потом по очереди рассказываем о собственной борьбе. Я прошу Бога быть со мной, помочь мне прислушаться. Повторяю это снова и снова. Похоже, это в самом деле помогает.
Джош и Карен собираются пойти поужинать после собрания и зовут меня с собой. Они готовы потом подбросить меня до дома. Сперва я собираюсь отказаться. Беспокоюсь из-за того, что не смогу рано встать, а мне ведь еще нужно проехаться на велосипеде перед работой. Ради этих тренировок я каждый день встаю в шесть утра, а если пропускаю хоть одну, то весь день потом психую и нервничаю. Мне как будто необходимо убиваться на тренировках, чтобы потом удавалось нормально функционировать до конца дня. В любом случае, помимо этого меня еще и одолевает тревожность во время общения с другими людьми. То есть, если я на работе или под кайфом, то все нормально. Но когда я "чист", я чувствую себя совершенно не в своей тарелке, общаясь с людьми своего возраста. Не уверен, что именно меня пугает. Может, дело в том, что я не знаю, о чем говорить, и постоянно переживаю, что обо мне могут подумать. Но я понимаю, что мне надо пытаться наладить общение с другими людьми из программы. И мне безумно одиноко. Так что я все же соглашаюсь с ними сходить. Спенсер, кажется, этому только рад. Говорит, что позвонит завтра.
Карен, Джош и я едем вместе в фольксвагене Джоша. Ужинаем мы на бульваре Санта Моника. Находиться здесь — все равно, что вернуться обратно в 50-тые.
Сам я особо ничего не ем, потому что опасаюсь, что во время завтрашней тренировки меня будет тошнить. Я пью чай, а Джош надо мной подшучивает. Он заказывает гамбургер и картошку фри.
Они рассказывают мне свежие сплетни о наших общих знакомых из клиники. Один парень, Эван, умер от передоза. Они все были на похоронах. Эван был потрясающим гитаристом и даже ездил на гастроли. Мне всегда казалось, что такой талант, как у него, помогает оставаться в завязке. Дурацкая мысль. Как тогда насчет Хендрикса, Дженис Джоплин, Курта Кобейна? Либо передоз, либо суицид. Мне очень жаль Эвана и ужасно стыдно из-за того, что я пропустил его похороны. Это заставляет меня задуматься о том, как я мог бы жить, не случись рецидива.
Ведь тогда все было отлично. У меня были прекрасные друзья, которыми я дорожил.
Ну разве я не идиот?
После ужина они говорят, как рады были со мной повидаться. Очень приятно это слышать. Я обнимаю их на прощание, когда они высаживают меня у дома, и обещаю, что завтра позвоню им обоим. Поднявшись к себе, я понимаю, что теперь готов поговорить с отцом. Не хочу, но знаю, что должен.
— Господи, — говорю я, — спасибо, что сопровождаешь меня на этом пути. Спасибо, что позволяешь мне быть рядом с отцом. Спасибо, что позволил мне услышать его и пообщаться с ним смиренно, с добротой. Прошу, направь меня, Боже. То есть, мне действительно нужна помощь.
Звоню отцу, лежа на кровати и уставившись в пустоту. Видимо, он помнит мой номер наизусть, потому что поднимает трубку со словами:
— Ник, хорошо, что ты позвонил. Как поживаешь?
Я стараюсь как можно подробнее рассказать ему о своей работе, о собраниях и обо всем остальном. Такое впечатление, будто он взвешивает каждое мое слово, пытаясь понять, стоит мне верить или нет. Но возможно, это мне только кажется.
— Что же, я рад, что ты в безопасности, — говорит отец. — Я люблю тебя, Ник. Я правда о тебе волновался.
— Знаю. И мне очень жаль. Я собираюсь все исправить. В этот раз все будет иначе.
— Ох, Ник. Я это уже столько раз слышал.
Он прав, я это знаю. Но когда-нибудь я заглажу свою вину перед ним. Я должен.
Говорю, что люблю его, и после этого мы довольно быстро прощаемся. Думаю, нам обоим неловко. Я в самом деле не знал, что ему сказать. Во время разговора я пытался просить Бога направить меня, но слишком сильно нервничал.
Из окна моей квартиры видно много домов, и сейчас я вижу парочку, которая ссорится у себя в гостиной. Они примерно моего возраста, а девушка очень похожа на Лорен. Я задергиваю занавески и снова ложусь в постель.
Голова идет кругом. Я думаю про отца, про братишку с сестренкой, про мачеху. Потом про Лорен. В мозгу все время всплывает одно и то же изображение: игла, вонзающаяся в мою руку. Я так ясно это вижу.
Представляю, как мы с Лорен занимаемся любовью. Желудок сводит судорогой.
Потом представляю Гэка. Хочу, чтобы мозг просто выключился, чтобы в сознании не осталось ни одной мысли. Пытаюсь перенаправить поток мыслей в сторону размышлений о Боге. Ничего не получается. Я валяюсь на кровати больше часа. Переживаю из-за всего подряд. Без остановки думаю о прошлом, о страхе перед будущим. Не могу избавиться от этих мыслей. Так и лежу до тех пор, пока не засыпаю.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина
Никки говорит, что они не договаривались насчет одежды, это снова Мироздание. 
