Ах, Зельда, сладкое проклятье жизни Никки! Во всяком случае, до появления в ней китти Тимми. Я уже всем уши прожжужал, кажется, о том как люблю эту часть книги Ника и как счастлив, что до нее наконец дошло дело.

Любознательные американские читатели считают, что под прозвищем Зельда скрывается Лала Слотман и да, она именно такая роковая особа, как можно подумать по описаниям Никки.

Tweak: Growing Up on Methamphetamines

День двести семьдесят восьмой

День двести семьдесят восьмой

Я вернулся в Л. А. пару недель назад. Грустно было прощаться со всеми на Гавайях, но в то же время я рад возвращению домой. Я снова смог приступить к велотренировкам, да и на работу приятно было выйти. Я скучал по девушкам из салона. Они все обрадовались, засыпали вопросами про поездку и сильно меня этим растрогали.
— Слава Богу, что ты вернулся, Ник, — сказала Аюна. — Мы так по тебе скучали. Без тебя это место превращается в сущий ад, ты же понимаешь?
Я просто улыбнулся в ответ и, кажется, слегка покраснел.
— Это точно, — поддержала ее Симона. — Постарайся больше никуда не ездить. Ты наш талисман. Все мои клиенты о тебе спрашивали. Волновались, вдруг ты уволился или с тобой что-то случилось.
Приятно знать, что тебя ценят. Разве может быть работа лучше, чем эта? К тому же, они, зная, что я продолжаю заниматься писательством, разрешили мне приносить с собой ноутбук.
Я поставил его на стойку регистратуры, откуда могу подключаться к бесплатному вай-фаю из кафе через дорогу.
Когда я проверяю свою электронную почту сегодня, то замечаю два особых сообщения. Первое поступило от редактора из развлекательного отдела Nerve. Она сообщает, что они хотят опубликовать мою рецензию на "Дурное воспитание". Потребуется внести кое-какие правки, но она пишет, что в целом ей все нравится. Также она интересуется, не желаю ли я написать рецензию на фильм под названием "Меня зовут Дэвид" для пятничного выпуска издания.
Я так рад, что немедленно рассказываю об этом всем в салоне. Они наперебой поздравляют меня, в то время как я переключаюсь на Yahoo, чтобы поискать информацию о "Меня зовут Дэвид". Кинодистрибьютором у фильма значится "Lionsgate", поэтому я звоню в их отдел по рекламе.
— Привет, мм, я пишу рецензии на фильмы для онлайн-издания Nerve.com. Редактор поручил мне сделать обзор на "Меня зовут Дэвид", вот я и хотел узнать, будут ли в ближайшее время устраиваться какие-то показы фильма, куда я мог бы прийти.
Во время этого звонка я чувствую себя зрелым человеком, настоящим профессионалом. Очень волнующее ощущение. Агент по рекламе говорит мне, что предварительных показов не будет, но она с удовольствием пошлет ко мне курьера, чтобы тот привез копию фильма на кассете. Я диктую ей свой адрес и кладу трубку.
Чувствую себя значительным.

Второй емейл привлекший мое внимание - от Зельды. Сообщение простое и короткое: "Прошлой ночью я рассталась с Майком. Не могу больше этого выносить. Я думала о тебе. Мой номер..."
Мне трудно читать ее послание.
Зельда написала мне. Зельда.
Я гадаю, все еще ли она держится без наркотиков. В прошлом у нее частенько случались срывы. Возможно, она снова употребляет.
Я не знаю, что мне делать.
В желудке, завязавшемся в узел, зреет уверенность, что я должен позвонить Спенсеру. Спросить его мнение. Но я же и так знаю, что он скажет. Я знаю, что он велит мне держаться от нее подальше, не вмешиваться в это дело. И будет прав. Зельда - возможно, самый испорченный человек из всех, что я встречал. У нее все руки и ноги покрыты следами от уколов. Одна только мысль о том, что она изменяла Майку со мной (когда? Почти год назад?) отбивает желание доверять ей. Но я хочу ее. Это желание сильнее всего на свете, и я даже не представляю, из чего именно оно произрастает.
Я больной, знаю. Возможно, это знание ничего не дает.
Потому что я звоню.
Понимаете ли, я просто плюю на последствия.
И звоню ей.
Зельда берет трубку после второго гудка.
— Алло?
Голос у нее нежный и соблазнительный.
— Привет, Зел, это Ник.
— Господи, Ник! Я так рада, что ты позвонил. Я подумала, что ты, может, меня возненавидел.
— Нет, — сказал я, — я мечтал получить от тебя такое письмо еще с первой нашей встречи.
— Ох, Ник, ты же знаешь, что ты мне тоже сразу понравился... Я просто была слишком напугана.
— Да, я тоже.
— Придешь ко мне сегодня ночью?
— Конечно.
Я записываю ее адрес и обещаю прийти к ней после работы.
Отринув все сомнения и игнорируя предчувствие беды, я убеждаю себя, что на все воля божья. Послушайте-ка, разве не это мне твердил Спенсер? Я убеждаю себя, что так и есть. Я не хочу слышать ничего другого и не нуждаюсь ни в каких доказательствах. На работе я веду себя тихо. Никому ничего не рассказываю. При других обстоятельствах, я бы уже с каждым это обсудил. Я привык быть максимально искренним и мне не комфортно из-за появившейся тайны. Когда Аюна спрашивает, чем я собираюсь заняться вечером, я слегка краснею и отвечаю с запинкой:
— Да так, ничего особенного... Встречусь кое с кем.
Время в салоне тянется слишком медленно. Я звоню маме и делюсь новостями насчет рецензии в Nerve. Новость, кажется, ее воодушевляет.
Я наполняю бутылки, стоящие рядом с умывальниками, шампунем. Навожу порядок на полочках и мою все чашки, куда наливают смывку и различные краски для волос. Стираю и складываю все полотенца и фартуки. Перепроверяю встречи, назначенные на завтра. Подметаю волосы с пола и отчищаю инструменты из парикмахерских наборов.
Наконец-то, пять часов. В салоне осталась только Фавн, заканчивает обслуживать последнего клиента. Она говорит мне, что без проблем запрет салон сама, так что я могу идти домой. Меня буквально лихорадит от тревоги, пока еду в свою квартиру. Это похоже на настоящую болезнь. Все те маленькие хитрости, которым учил меня Спенсер, внезапно вылетают из головы. Я не могу вспомнить ни одной молитвы, ни единой.
Не зная, чем заняться, я долго стою под душем, пытаясь расслабиться и хоть таким образом убить время. Ощущение горячей воды на теле меня немного успокаивает. Я делаю воду все горячее до тех пор, пока кожа не начинает краснеть. Когда я вылезаю из душевой кабинки, вся ванная заполнена паром. Мне приходится несколько раз протирать зеркало, прежде чем удается отчетливо увидеть свое отражение.
Я думаю о том, насколько же уродлив. Может, если повернуть голову или постоянно моргать, то я буду выглядеть чуть лучше, но нет, это не срабатывает. Ничто не может улучшить мое мнение о собственной внешности. Вытеревшись досуха, я быстро одеваюсь. В зеркало больше не смотрю - слишком удручающее зрелище.
В первый раз, с тех пор как я перестал употреблять наркотики, мне хочется закурить. Однако, я борюсь с желанием купить пачку сигарет.

Еда в горло не лезет, так что оставшееся свободное время я бесцельно шатаюсь по "Virgin Megastore" на Сансет-бульваре. Зельда живет в начале бульвара Лорел Каньон в Голливуде. Если верить тому, что она сказала мне сегодня по телефону, то в ее квартире когда-то останавливалась Джони Митчелл. Меня это не особо впечатляет, а вот она считает, что это весьма круто.

Я замечаю маленькое розовое отштукатуренное бунгало лишь после того, как дважды пропускаю нужный поворот. Парковка занимает целую вечность. Я слушаю музыку на максимальной громкости. Если музыка будет достаточно громкой, то не придется слушать собственные мысли.
Во время последнего нашего разговора, Зельда заявила, что беременна от Майка и расценивает это как знак свыше, указывающий на то, что она должна вернуться к нему.
Это была настоящая катастрофа.
Вот уж не думал, что она еще когда-нибудь со мной свяжется. А я теперь ступаю вниз по наклонной старой голливудской улочке, направляясь к ней домой.
Она свободна, а я, поймите, всегда мечтал именно об этом.
Я набираю номер ее квартиры по домофону и несколько минут спустя она выходит ко мне, чтобы открыть ворота.
Я практически лишаюсь дара речи, когда ее вижу. Тянусь к ней и крепко обнимаю, вдыхая ее запах. Кажется, она выглядит чуточку старше, чем мне запомнилось - но в моих глазах это только добавляет ей привлекательности. Ее рыжие волосы коротко острижены (что-то вроде стрижки шегги) и доходят ей до плеч. Кожа у нее бледная-бледная, на лбу ранка. Глаза светло-зеленые, изумрудные. Или только кажутся такими на свету.
На ней черные сапоги, узкие джинсы и две рваные футболки, надетые одна на другую.
— Как странно, — говорю я.
— Да, — произносит она почти шепотом. — Заходи.
Мы проходим по маленькому саду, мимо густых кустарниками и деревьев с пышными кронами. Ее квартира на последнем лестничном пролете, в задней части жилого комплекса. Внутри почти ничего нет, кроме кровати, большого телевизора, нескольких фотографий на стенах и разбросанной повсюду одежды.
— Прости за беспорядок.
— Брось. Так, кхм, что произошло?
Мы сидим на ковре рядом с батареей, она курит сигареты, а я просто слушаю ее. Она рассказывает, что рассталась с Майком после того, как потеряла их ребенка, но он умолял дать ему второй шанс. Она вновь сошлась с ним и только на прошлой неделе выяснила, что он параллельно крутил романы еще с двумя женщинами и длилось это все уже больше года. Новость стала для нее последней каплей и она наконец ушла от него.
Она говорит мне о его предательстве и о своих страданиях. Плачет в моих объятиях. Я обнимаю ее и сцеловываю ее слезы.
— Малышка, — говорю я, — ты же понимаешь, что слишком хороша для него? Он просто не умеет справляться с проблемами и готов пойти на все, чтобы почувствовать себя лучше. Жалкое зрелище.
— Точно, — соглашается она. — Просто все это так глупо. Я всегда думала, что буду за ним, как за каменной стеной, ты же знаешь. Какая я идиотка!
— Ты не идиотка, — уверяю я ее. — Ты очень хороший человек. Хотел бы я, чтобы ты посмотрела на себя моими глазами. Чтобы поняла, какая же ты потрясающая, милая, красивая.
— Я не милая. Все это не про меня.
Мы перемещаемся на ее большую кровать.
Я целую ее в губы и она отвечает на поцелуй. Я спускаюсь с поцелуями ниже. Занимаюсь с ней любовью. Это так восхитительно. Я чувствую нашу связь.
После этого мы некоторое время отдыхаем. Она лежит на постели обнаженная, позволяя мне ею любоваться. Курит сигарету и ест мороженое из картонной баночки. Мы едим его вместе, откинувшись на подушки. Клубничное мороженое.
— Зельда, ты знаешь, что я люблю тебя, — произношу я. — Я так давно тебя люблю. Я всего себя тебе отдам, только позволь.
— Ох, милый, — отвечает она, — ты еще совсем юный. Ты не представляешь о чем говоришь.
Ее слова ранят. По телу пробегает холодная дрожь.
— Детка, — говорю я. — В душе я куда старше своих лет. Я столько всего пережил, столько всего.
— Знаю, дорогой мой.
Мы еще некоторое время болтаем ни о чем, а потом она засыпает. Она тесно прижимается ко мне, и я чувствую ее дыхание на своем ухе. Что до меня, то я не могу заснуть. Не могу. Я лежу рядом со своей фантазией, со своей мечтой. Ее обнаженное тело прижато к моему. Я думаю о ней, о ее жизни, о том, что уже больше года одержим этой девушкой.
Мысли продолжают крутиться в голове словно заевшая пластинка, но в конце концов мне все же удается заснуть.
Я засыпаю рядом с этой девушкой.

Просыпаюсь где-то около семи, чувствуя, что Зельда сидит на мне, ощущая как мой член проникает в ее тело. Она двигается на мне, в то время как я стряхиваю с себя остатки сна. Сквозь оконные жалюзи еле-еле пробивается серый утренний свет.
Кончив, она скатывается с меня. Я обвиваю руками ее талию и целую её.
— Прости, что разбудила, — извиняется она.
Я говорю, что все в порядке. Мы снова пытаемся задремать, но я чувствую тревогу и беспокойство.
Я обдумываю все произошедшее и внезапно на меня со страшной силой наваливается чувство вины. Я больше не могу оставаться здесь, лежать в этой постели. Я не знаю, что мне делать, но решаю, что сейчас должен уйти. Поцеловав Зельду на прощание, я быстро одеваюсь и еду домой, чтобы успеть на велотренировку в семь. Это единственное, что имеет значение в данный момент.
Я еду быстро, подрезаю других и петляю туда-сюда - боюсь, что опоздаю к началу тренировки. Я слушаю "Talking Heads" и стараюсь больше ни о чем не думать. Даже будучи за рулем, я все еще чувствую запах Зельды на своем лице и на руках. Я хочу кому-нибудь позвонить. Отцу или Спенсеру. Правда. Но еще слишком рано, так что я борюсь с этим желанием.
На велотренировке приходится туго. Я никогда раньше не являлся на нее после бессонной ночи и теперь мучаюсь от тошноты. Но каким-то образом мне все же удается справиться. Тренером на этих занятиях выступает женщина, вместе с которой мы колесили на велосипедах по улицам. Она меня взяла к себе под крылышко. Ее зовут Кендра и она на самом деле очень известный тренер. Думаю, мы с ней слегка запали друг на друга и поэтому она согласилась обучать меня бесплатно. Ее система тренировок включает в себя периодические занятия на велотренажерах, и мне не приходится выкладывать за них по двадцать баксов.
Хилари Суонк трудится на своем тренажере в нескольких рядах от меня.
Добро пожаловать в Л. А.
Я потею так сильно, словно океан пытаюсь переплыть, но продолжаю крутить педали.

Мне бы стоило принять душ в общей душевой, но к черту это. Пора на работу и чувствую я себя просто превосходно. Весь день хожу надутый, как павлин. Пусть я и не выспался, но дела мои идут великолепно.
Добро пожаловаться в блядский Л. А.
Я звоню Спенсеру около десяти и рассказываю обо всем, что случилось. Кажется, я пытаюсь его поразить. Ну а что в этом такого, блять, странного? И, похоже, Спенсер действительно поражается.
— Постарайся не вляпаться в неприятности, — вот и все, что он мне говорит.
Я смеюсь.
Глупости какие.
Отвечаю:
— Постараюсь.
Больше ему нечего мне посоветовать, а я сам уверен, что у меня все замечательно.
Занимаюсь своей обычной работой в салоне, а чувство вины и все остальное просто вычеркиваю из памяти.
В конце концов, разве я сделал нечто дурное?
Ничего.
Ничего.
Ничего.
Ничего.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина

---

оно такое хорошее и ко многому подходит:

Демисезонное

Всё будет прекрасно —
в апреле растает наст
и встанет смолистый запах
в лесах сосновых.
И станет тепло,
и любимые выберут нас,
а если не выберут —
значит, найдутся новые.

Все кончится просто,
нет смысла рубить с плеча, —
как начиналось:
беседой за чашкой чая.
Я только боюсь того,
что буду скучать
(и, знаешь,
я временами уже скучаю) —

по каждой фразе,
которую нечем крыть,
по сладкому этому мороку
и ознобу,
по полному неумению говорить,
по этому отчуждению
ледяному.

По нашей игре,
что стоила свеч и встреч,
по славному принципу
"весело и зловеще";
по жажде твоей
присвоить меня, как вещь, —
и по тому, как приятно
быть этой вещью.

Я буду скучать по всему,
что тает весной —
по всем ледяным скульптурам,
по всем морозным узорам.
И по сквозняку, который
я чувствовала спиной —
тому, от которого ты
укрывался мной;
не будет ни сквозняков, ни меня —
так скоро.

По нежным и беспощадным
твоим рукам —
вернейшему средству,
что делает выносимым
хождение это
по всем девяти кругам.
Мы всё-таки — были.
И мы пережили
зиму.
[x]

@темы: перепосты перепостов, люблю тебя шизофренически (с), персиковые мужья

---

Жонне, Жонне, люблю тебя
очень надеюсь, что после второго фильма все забудут про тру-Грейвса, а мне дадут еще материала на всякие больные ау про Гринди и Криденса.

@темы: грешноватая подворотня, видяшки

---

Крошечная 22 часть истории Никки! Последний аккорд спокойного периода в его жизни, перед началом адка покруче, чем в первых главах книги.

Tweak: Growing Up on Methamphetamines

День двести пятьдесят седьмой

День двести пятьдесят седьмой

Завтра мне нужно будет вернуться обратно в Л. А. Я уже заранее ощущаю реальность предстоящего отъезда. Меня захлестывает чувство печали и депрессия берет надо мной верх. Думаю, по большей части это связано все с тем же прежним моим желанием являться частью этой замечательной семьи, которую папа создал вместе с Карен.
С тех пор, как я приехал сюда, мы успели исследовать весь остров, ходили гулять в джунгли и купались на различных «диких» пляжах. Ездили на велосипедах по заброшенным тропкам. Играли в футбол и в прятки. Дейзи устроила для меня экскурсию по всем тем маленьким фортам, что она построила для своих троллей. Она везде собирает ракушки и кусочки древесины, создавая детально продуманные фэнтезийные мирки. А Джаспер обожает активные игры. Он доволен до тех пор, пока мы во что-нибудь да играем.
У Джаспера с Дейзи такие трогательные отношения. Они стараются заботиться друг о друге. Если мы читаем какую-то книгу и Джаспер предчувствует, что один из эпизодов может напугать Дейзи, то он говорит ей закрыть уши. А если Джаспер где-то поранился, то Дейзи первая подбегает к нему, чтобы убедиться все ли с ним в порядке.

Эмоции бушуют в моей душе, словно волны, налетающие на скалы. Я не могу держаться отстранено. Я раздражаюсь из-за всего подряд. Когда отец роняет банку с кофе на свою кофейную чашку, и напиток разливается по земле, то мне хочется наорать на него.
Джаспер скучает по футболу, талдычит об этом, когда мы просто гоняем мяч туда-сюда по пляжу, и у меня возникает желание зашвырнуть мяч подальше в кусты, чтобы он его никогда не нашел.
Карен все пытается уговорить нас отправиться посмотреть на заброшенные сахарные плантации и при других обстоятельствах я охотно отправился бы туда, но поскольку предложение исходит именно от нее, то идти мне никуда не хочется.
Я знаю, что это несправедливо. Я стараюсь справиться с раздражительностью. Пытаюсь быть милым. Но затем, постепенно, я осознаю, что все страхи, связанные с боязнью быть отвергнутым, уступают место отчаянному желанию свалить отсюда нахрен.
Внезапно мне безумно хочется уехать, вернуться к собственной жизни, избавиться от необходимости существовать в этом приторном, сверхзаботливом, пересахаренном мирке семьи моего отца. Они воспитали своих детей настолько наивными, что им ни за что не справиться с трудностями РЕАЛЬНОЙ жизни.
Но потом, включив логику, я задаюсь вопросом, насколько сам-то успешно справляюсь с подобными вещами. Очевидно, что не слишком хорошо.
Так что, может, папа делает все правильно.
И когда я дохожу до этой мысли, то меня снова захлестывает грусть.

Мы приезжаем на пляж в западной части острова. Здесь есть еще речка, которая отделяет нас от океана и всем нам приходится пройти по шаткому деревянному мостику, чтобы перебраться на другую сторону.
Пляж расположен в безопасной бухте. На границе с пляжем полно деревьев с пышными кронами и вьющимися лианами.
Мы ступаем на белоснежный песок, солнце нещадно палит. Я потею и чувствую, что мне почти что тяжело дышать этим влажным тропическим воздухом. Я бросаюсь в океан так быстро, как только могу.
Опускаю голову вниз и плыву, оставляя все позади. На секунду у меня получается забыть обо всем на свете. Тело работает, сражаясь с теплой соленой водой, и я просто двигаюсь вперед.
Когда я останавливаюсь, тяжело дыша, то уже нахожусь далеко от берега и со всех сторон меня окружает невозмутимый океан.
Я вскидываю ноги и и резко разворачиваюсь в воде. Ритмично поднимаю и опускаю голову, медленно начиная плыть в обратном направлении.
Когда я вижу как Карен, Джаспер и Дейзи разглядывают пустые ракушки на берегу, а отец читает в тени под деревом, то на душе становится несколько спокойнее. Странно, — думаю я, раньше мне никогда бы не удалось бы вырваться из цикла печали, злости и безнадежности. Во всяком случае, не так быстро. Что-то изменилось.
И тут до меня доходит: возможно, все дело в таблетках. Прошло две недели с тех пор, как я начал пить антидепрессанты и те средства для лечения биополярного расстройства. Совсем из головы вылетело.
Разумеется, перемены не слишком заметны. Это не сравнить с ощущениями от мета. Но небольшая разница все же чувствуется.
Мне вдруг становится не так уж трудно держать голову над водой. Чернота не затягивает меня на прежние ужасающе-убийственные глубины.
Я доплываю до той части пляжа, где играют дети. Выбираюсь на берег и отряхиваюсь, чтобы обсохнуть.

Джаспер склонился над замком из песка, украшенном маленькими ракушками. Я подбегаю к нему и касаюсь плеча.
— Попался! — Восклицаю я. — Ты водишь!

Бегу вниз по пляжу, Джаспер гонится за мной. Дейзи тоже присоединяется к игре и вскоре мы все трое носимся друг за другом, смеемся и валимся на мягкий песок. Я чувствую себя невесомым.
Глаза начинает жечь от слезы, а в горле возникает ком.
Я не останавливаю игру, но не в силах остановить и свои слезы.
Я так рад, что могу убежать от этой ужасной депрессии, в которую впадал. Так рад, что могу быть здесь… в настоящем времени… не нуждаясь ни в чем, кроме того, что уже имею. Я плачу от облегчения и благодарности.
— Что случилось? — Испуганно спрашивает Дейзи.
— Ничего, — отвечаю я. — Просто радуюсь, что я здесь, с тобой.
Я целую ее в мокрый лоб.
— Ха-ха, осалил! — Заявляю я.
— Нечестно!
Она вскакивает и гонится за мной.
Убегая прочь, я думаю о том, что сказал ей не всю правду. Помимо радости я чувствую и сильное сожаление. В смысле: как вышло, что я всю жизнь провел в борьбе с собой, не зная в чем именно причина моей беды? Теперь, когда я встретился с врачом и поговорил с ней пятьдесят минут, большой кусочек пазла, которого не хватало на общей картине мира, наконец занял свое место. Как получилось, что я прожил столько лет, не начав лечиться от психического заболеваниями со столь заметными проявлениями? Это разочаровывает и огорчает. Но в моей голове звучит голос Спенсера: сейчас есть сейчас.
Он мне все время это повторяет. Нет ничего кроме текущего момента и надо держаться за него. Прошлое миновало, будущее еще не наступило. Есть только здесь и сейчас.
Так что, я играю с Джаспером и Дейзи на пляже. Мы заходим недалеко в джунгли и забираемся на клонящее книзу дерево, покрытое шипами. Сидим высоко на его ветвях и болтаем, обсуждая всякую ерунду.

На закате мы ужинаем за столом в единственном отеле на острове. Карен, и отец пьют вино, а мы с детьми — воду. Папа говорит, что я могу заказать все, что хочу, ведь это последняя моя ночь здесь, но я прошу только салат с курицей и папайя.
Мы все разморенные из-за солнца, тепла и океана.
— Знаете, — произношу я. — я просто хочу сказать вам как много для меня значит ваше приглашение.
— Мы понимаем, Ник, — отвечает папа.
— Да, — соглашается с ним Карен. — Приятно было с тобой повидаться. Здорово повеселились. Я очень рада, что ты к нам приехал. Мне кажется, что ты отлично со всем справляешься.
— Я стараюсь. — Говорю я. — Но спасибо. Спасибо тебе большое за эти слова.
— Я правда так считаю. Я люблю тебя, Ник.
— Я тоже тебя люблю.
— И я вас люблю. — Присоединяется Дейзи.
— И я! — Добавляет Джаспер.
— Ох, вы все… я… мне очень жаль.
— Нам тоже очень жаль, — произносит папа, — мы понимаем как тяжело тебе было.

Некоторое время мы едим молча. На улице темнеет и отовсюду начинает доноситься стрекот сверчков. После ужина мы смотрим телевизор в номере отеля. Идут «Пираты Карибского моря», Джаспер в восторге от фильма. Я сижу между ним и Дейзи, обнимая их обоих, удобно устроившись на полосатом отельном диване.
Дейзи засыпает, положив голову мне на плечо.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина

---

слишком красиво!

наконец-то боярыня дождалась царя в пару.

@темы: персиковые мужья

---

Думаю, все уже в курсе, что выходные у Тимми с Никки прошли совсем не так, как кто-то мог ожидать В первую очередь, это была огромная подстава для Никки.

безумства выходных

Потому что Арми со свойственной ему внезапность ВОРВАЛСЯ и зазвал кису на вечеринку где опять ее там трахал в туалетах, небось. Когда-нибудь в этой жизни у нас еще будут не размытые фотки котопса, но только не сегодня.

после столь важного происшествия Мироздание просто отрывалось и демонстрировало различный сюр.
Например, я все еще не могу с этого момента, когда Тимми подарили бобра, он явился с бобром на сцену, Никки, только-только устроившийся было на стуле, подорвался бобра брать, но бобра кинули на пол...

Тимми с его бобром и кофе и Никки которому оч некомфортно быть там pic.twitter.com/1T12kQ7rqW

— облако острой пульсирующей тоски (@Eli_Lynch) 28 октября 2018 г.

целая драма в трех действиях за минуту.

Timothée being asked about being in a Marvel/DC movie the “dont do it!” still has me dead pic.twitter.com/QP2giP1SBA

— madison (@madisonripIey) 28 октября 2018 г.

вот правда, не надо

как Никки за него хватается ТТ________ТТ pic.twitter.com/BJ2o7n3W5v

— облако острой пульсирующей тоски (@Eli_Lynch) 28 октября 2018 г.

не могу точно сказать, почему меня настолько добивает бобер, лежащий на заднем плане задницей кверху, просто он лишнее свидетельство того в каком удивительном безумном мире мы все живем

В другом кинотеатре пошли еще дальше и устроили Никки с Тимми интимную атмосферу, из-за чего "Вопрос-Ответ" стал похож на какой-нибудь грустный спектакль вроде "Двое на качелях".

Тут по одной этой фотке, где Никки на свету, а Тимми во тьме можно зарисовки писать.











На всякий случай Арми еще повесил на кису ошейник цепь, но долго ее киса не проносил. Еще бы, его тонкую шею сломать легко, какие цепи.



Попутно Тимми не забыл напомнить общественности с кем он мутит пиар-мутки

но учитывая, что Лили на вечеринке, указанной на браслете, выглядела ВОТ ТАК


то Тимми своим отъездом лишь лишний раз доказал, что он гей, по-моему В смысле, ну какой гетеро поедет с бывшим наркоманом в Техас, если может пойти на вечеринке со своей супер-хот подружкой? Я бы и сам подумал дважды, несмотря на любовь к Арми Лили оочень горячая девочка.
еще Тимми обзавелся на время суровым черным охранником

но мешал делать ему свою работу, чем, наверное, бесил.

просто всякие рандомные фотки Тимми и Никки, о главном я сказал

@темы: шаламэ мое шаламэ, персиковые мужья, никки сын метамфетамина, видяшки

---

Разомкнутый круг


Посмотрел, чтобы знать, чего можно ждать от Феликса, как от режиссера. Вывода два: максимально мягких тонов на любых сценах, вне зависимости от их сюжетной "тяжести" и не слишком удачной расстановки эпизодов. Нехронологическое повествование это замечательно, это одна из моих любимых фишечек как в кино, так и в литературе, но сцены не должны быть переставлены в случайном порядке. Зачем, например, ближе к финалу показывать нам знакомство героев? После смерти их дочери и всего, что между ними случилось, уже не особо важно как они там познакомились. Фильм ничего не выиграл, по-моему, использовав данный прием, мог рассказать историю по порядку.
История очень печальная, про двух кантри-исполнителей, у которых дочь умерла от рака. После ее смерти они попытались пережить горе вместе но пережили не все. Плюс к этому фоном идет тема столкновения двух мировоззрений: мать девочки верующая, а отец убежденный атеист. Зрителям не предлагается выбирать сторону самостоятельно, в сюжете четко прописано кто прав по мнению создателей. Во всяком случае, "мягкие" тона мне понравились, это были самые эстетично показанные смерть от рака и передоз таблетками, что я видел, пожалуй. Сюжет не мог сильно зацепить, это не те темы, что мне близки, но не буду отрицать, что драма удачная.
7 из 10.

Джеймс Уайт


Чем больше смотришь любимых фильмов Тимми, тем больше вопросов к нему появляется... Мало того, что любимый романтический фильм у него это мелодрама про развод, любимая драма - про смерть матери. И снова от рака. Но, в отличие от картины Феликса, снятая с неприятными физическими подробностями и отчаянно давящая на ваш страх о смерти родителей. ЧТО ТЕБЕ ТУТ НРАВИТСЯ ТИММИ БЛЯТЬ. Ну, в смысле, кто такое выбирает в 20 лет? Почему не драма про любовь или вот как у Арми, про мужика в тюрьме и его неумолимую силу воли.
В "Джеймс Уайт" снимался Кид Кади и играет он там гея, но он есть лишь в первой половине фильма. А в целом это фильм, который не хочется смотреть из-за его натуралистичности и любить его могут (за редким исключением, ок) только кинокритики, вынужденные смотреть все.
7 из 10, Тимми сходи полечись от тайной депрессии

Ничего хорошего в отеле «Эль рояль»


Неплохой триллер, снятый по стандартной схеме, придуманной еще Агатой Кристи. Несколько героев с темным прошлым в замкнутом пространстве, не доверяют друг другу, постепенно выясняются их тайны. Бла-бла. Вотэтоповороты могут считаться неожиданными только для людей, которые смотрят триллеры раз в десять лет. Меня не удивило абсолютно ничего. А в некоторых моментах казалось, что картине недостает динамичности. И Тор - дуб, даже когда не Тор. Ну какой из него лидер секты, блин. У него абсолютно нет необходимой энергетики и харизмы. Лучше бы Хиддлстона на эту роль взяли, если хотелось кого-то из Марвел.
Зато из служителя отеля и псевдо-священника можно сложить себе АУ по Детройту. Правда, там хватит материала для аушного макси-фика.
Все, что мне в этом триллере понравилось, было в основном связано с ними.
Ах да, и еще слишком тупой там ФБРовец. Я надеялся он не поступит ну настолько предсказуемо и глупо, ведь сперва его заявили как остроумного мастера маскировок.
5 из 10.

Все о Еве


После всего вышеперечисленного было просто необходимо расслабиться с голливудской классикой. Господи, Бетт Дейвис, вы были богиней, вы великолепны Захотелось снова пересмотреть сериал "Вражда".
Все о Еве - максимально голливудская история, только в театральных декорациях. О молоденькой пробивной леди, которая готова пойти на все, чтобы спихнуть с пьедестала главную звезду. Эта история стара как мир. Что всегда найдется кто-то красивее и моложе тебя, настолько бы талантлива ты не была. Правда, все это присыпано ядерной дозой сексизма, ведь моей обожаемой Дейвис вложили в уста мысль, что любые достижения женщины являются пшиком, коли у нее нет живого мужика в постели. А саму коварную Еву в конце усмирил и присвоил себе еще один обладатель члена. Чем-то фильм похож на мужицкую фантазию о двух горячих лесбиянках, которые устраивают "кошачью" драку, а потом является Он и спит с обеими.
Но если попытаться абстрагироваться от этой части и напомнить себе, что 50-тые никак не поменять, то просмотр доставляет большое удовольствие.
8 из 10.

@темы: фильмы, шаламэ мое шаламэ

---

21 часть истории Никки! Воссоединение с семьей, серфинг (советую загуглить, что такое труба на сленге серфингистов, если не знаете) и новые экзистенциальные кризисы.
Думаю, что эта фотка маленького Никки, которую Ник сам вчера запостил в инстаче, тут как нельзя кстати... Бедный мальчик, который так мечтал скорее повзрослеть.

Tweak: Growing Up on Methamphetamines

День двести пятьдесят четвертый

День двести пятьдесят четвертый

Сейчас чертовски рано и у меня желудок сводит судорогой, когда поднимаюсь на борт Боинга 747, летящего рейсом до Гонолулу. Эта поездка организовалась внезапно, и хотя я благодарен папе за приглашение, но в то же время сильно нервничаю. Я не виделся с Карен и детьми со времен последнего рецидива. Точнее, Карен-то однажды повстречал, но то было происшествие с погоней на машинах.
Честно говоря, я не понимаю, почему они меня пригласили. Наверное, подумали, что я встал на путь исправления, и решили дать мне еще один шанс. Папа позвонил мне, чтобы узнать, не желаю ли я съездить вместе с ними на Молокаи, наименее осовремененный из Гавайских островов. Папа собирается писать статью для раздела с советами путешественникам в каком-то журнале о недорогом гостиничном комплексе, который недавно открылся на острове рядом с пляжем.
Мишель согласилась предоставить мне небольшой отпуск, чтобы я повидался с ними. Спенсер полностью поддержал эту идею. Хоть он и вернулся домой из больницу, большую часть времени все еще проводит в постели. Ему выдали Викодин, а он отдал этот пузырек на хранение Мишель, чтобы она ему выдавала таблетки малыми дозами. Таким образом, сказал он, не будет риска переборщить с ними. Я восхищаюсь его силой воли, хотя вообще-то то, что даже спустя пятнадцать лет жизни без наркотиков, Спенсер должен быть настолько осторожен, весьма пугает.
В программе «12 шагов» вам говорят, что однажды став наркоманом, ты останешься им до конца жизни.
Полагаю, какая-то часть меня все еще надеется, что это неправда. Но Спенсер — мой пример для подражания. Я считаю, что сейчас он ясно продемонстрировал свою силу воли и заодно показал мне, как трудно может быть оставаться «чистым». Это серьезное испытание, но мне кажется, что также это наглядный пример того, почему нужно следовать философии «живи сегодняшним днем».
Как бы то ни было, когда я рассказал Спенсеру, что папа пригласил меня на Гавайи, он, похоже, сильно за меня обрадовался. И, конечно, он предостерег меня, сказав, что не стоит ждать от поездки слишком многого.
— До тех пор, пока ты будешь нуждаться в чьем-либо одобрении, будешь ждать, что кто-то подтвердит твою ценность, ты обрекаешь себя на неудачу. Ты должен быть самодостаточным и уверенным в себе. Никто другой не может дать тебе этого. Главное, чтобы ты сам знал, кем на самом деле являешься. Мнения других людей значения не имеют.
Я признаю его правоту, но тут легче сказать, чем сделать.
Я уважаю своего отца и Карен. Уважаю Джаспера и Дейзи. Хочу, чтобы они уважали меня. Не думаю, что это желание когда-нибудь исчезнет.
Конечно, если я под кайфом, то меня не волнует, что они обо мне думают, но когда я «чист», то, ну, отчаянно нуждаюсь в их одобрении. Думаю, все действительно было бы проще, будь мне наплевать, но дела обстоят иначе.

Итак, я шагаю по тускло освещенному закрытому коридору, соединяющему самолет с аэровокзалом. Прохожу мимо двух улыбающихся стюардесс и направляюсь к своему месту в хвостовой части салона, стараясь не врезать никому по голове своими сумками. Похоже, половина пассажиров на этом гребаном самолете носят гавайские рубашки. Это то же самое, что люди с ушами Микки-Мауса на голове в Диснейленде. Я не понимаю, зачем люди так одеваются. Наверное, это доставляет им дополнительное удовольствие от поездки, но подобные развлечения не для меня.
Мое место в самом хвосте самолета, у окна. Пока что рядом со мной никого нет и можно устроиться поудобнее. Откинувшись на спинку сидения, я осознаю, как сильно боюсь. Больше всего меня пугает перспектива встречи с Карен. Папа это папа. Джаспер и Дейзи — брат с сестрой. Но Карен со мной ничего не связывает, понимаете? В смысле, у меня с ней нет той связи, что с остальными, и мне кажется, что она меньше всего склонна к прощению. Если быть совсем откровенным, я всегда немного опасался своей мачехи. Я не разговаривал с ней после той погони на дороге.

Но она ни в чем не виновата, абсолютно. Когда она познакомилась со мной, у нее еще не было собственных детей, а у меня никогда раньше не было мачехи. Мы оба не знали, как нужно себя вести. Мне было семь, мы с отцом всегда держались вместе. Весело проводили время в городе, ездили ужинать в кафе или ходили в кино. После появления Карен все изменилось. Я имею в виду, что папа стал проводить время с ней. Он отдалился от нашей с ним прежней жизни. Мы больше не ходили на всякие вечеринки. Он перестал общаться со старыми друзьями, поэтому и я с ними не виделся. Внезапно мы стали ужинать втроем и Карен делала мне замечания из-за болтовни или потому, что я клал локти на стол. Думаю, я обижался на нее из-за всех этих перемен. Папа отчаянно пытался начать новую жизнь, а мне (как я теперь понимаю) воображалось, что он заодно и от меня отрекается. Мне казалось, что я появился на свет по ошибке, и теперь папа хочет выкинуть меня вместе со всем остальным.
Но в то же время я любил Карен. Правда, сильно любил. Можно даже сказать, что отчасти я ее идеализировал. Она водила меня в художественные галереи, в музеи, рассказывала про разных художников. Мы вместе ходили в кино. Она часами занималась со мной французским. Очень многое из того, что я знаю о искусстве, кино и литературе, было услышано мной именно от Карен. Мне нравился ее стиль одежды. Я любил слушать истории из ее жизни о том, как она росла в Нью-Йорке или о тех временах, когда она жила в Сан-Франциско, поступив в Художественный институт. Я отчаянно стремился заслужить и ее любовь.
Но теперь она сосредоточилась на стремлении защитить от меня своих детей. Порой мне кажется, что она предпочла бы, чтобы я совсем исчез, чтобы ей не пришлось больше меня видеть и ее дети точно были бы в безопасности. Эта мысль причиняет мне боль, но Карен винить не за что. Я знаю, что натворил.

Перелет занимает семь часов (до Оаху), а оттуда надо еще сорок пять минут лететь до Молокаи. Из окна видно густые зеленые насаждения, растущие вдоль побережья маленького острова, в то время как в его сердцевине повсюду красный грунт, там почти пустыня. За время перелета я дочитал книгу Дональда Гойна «Whoreson». Его история про сутенера из гетто отвлекала меня от всех остальных мыслей.
Ноги у меня затекли, и я сощурил глаза из-за ярких лучей солнца, когда ступил на трап самолета. Я сразу увидел папу, Карен и детей. Кожа у них всех сильно потемнела из-за загара. Немудрено, ведь они целое лето провели на пляже, занимались плаванием и все такое.
Подойдя к Карен, я не могу посмотреть ей в глаза. Я просто обнимаю ее и тут же начинаю плакать. Она тоже плачет.
В следующую секунду на меня налетают Джаспер и Дейзи.
— Никки, Никки, Никки!
Они все повторяют мое имя, обнимают меня, и мы говорим друг другу, как сильно соскучились. Папа стоит чуть поодаль, ожидая своей очереди. Он совсем не изменился, разве седины в волосах стало чуть больше. На нем шорты и рваная, грязная футболка. Он заключает меня в объятия и я чувствую, что сейчас опять разревусь.
Получив мой багаж, мы направляемся к их машине, взятой в аренду. Мы говорим о перелете и другой подобной обыденной ерунде. Здесь жарко, а воздух отличается повышенной влажностью. И много сухих деревьев с лозами, оплетающими их снизу, растущими прямо из красной почвы.
Я сажусь на заднее сидение рядом с Джаспером и Дейзи. Они спорят и болтают одновременно.
— Ник, — щебечет Джаспер своим высоким голосом. — Займемся серфингом?
— Мы взяли напрокат велосипеды, — перебивает его Дейзи.
— Мы хотим съездить на рыбалку, — заявляет Джаспер.
Я разглядываю два пыльных городских квартала, что есть на Молокаи. Папа указывает на прилавок с фруктами, рядом с которым стоит ведерко, где надо оставить деньги, если собираешься что-то из этих фруктов взять. Джаспер вылезает из машины, чтобы захватить две папайи, и бросает деньги в маленькое ведерко.
Я играю с детьми, сыплю шутками. Кажется, что все приходит в норму. Мы снова ведем себя как одна семья. Но, конечно, без перемен не обошлось. Я замечаю за собой, что прикладываю массу усилий, стараясь доказать всем вокруг, насколько я в порядке. И я знаю, что за мной следят куда пристальнее, чем было до того, как все это началось. Отец и мачеха держатся настороженно, прощупывают почву.
Помимо всего прочего, никуда не деться от осознания одной простой истины: я не могу жить их жизнью. Мне нужно выстраивать собственную, а я понятия не имею, как это сделать.
Домики, где мы живем, расположены прямо перед частным пляжем, что находится примерно в трех милях от каменистой грунтовой дороги. Здесь есть уличный душ и электричество, все приборы работают на солнечной энергии. Рядом с каждым домиком стоит туалетная кабинка, а над каждой кроватью висит москитная сетка.
Джаспер одержим идеей заняться серфингом вместе со мной, так что мы едем на близлежащий пляж, где должны быть хорошие волны.
Джаспер стал на голову выше. И Дейзи тоже. Теперь они уже похожи на подростков, хотя лица их сохраняют детскую округлость. К тому же, знаете, они кажутся куда младше своих лет из-за как себя ведут.
Джасперу десять. Я впервые занялся сексом, когда мне было двенадцать. А Джаспер, кажется, безумно далек от подобных дел. Не знаю насколько это связано со мной, но отец с Карен стараются как могут, чтобы оградить детей от секса и наркотиков, от всего того, с чем рано довелось столкнуться мне. Джаспер и Дейзи словно растут в маленьком святилище. Они оба все еще возятся с фигурками троллей и другими подобными игрушками. Они такие, какими и должны быть дети в их возрасте. Я никогда не вел себя соответственно возрасту. Я с самого начала хотел повзрослеть. Я чувствовал себя неполноценным, запертым в ловушке в недоразвитом маленьком теле. Джаспер с Дейзи кажутся очень наивными, но зато им комфортно быть самыми собой. А я, черт возьми, до сих пор с собой не в ладу. Не знаю, изменится ли это когда-нибудь.
Как бы то ни было, мы добираемся до пляжа. Кое-где из-под воды видны зубцы кораллов. Волны здесь большие, они с грохотом накатывают на рифы. У рифов прекрасная форма и волны красиво, медленно разбиваются о них, точно по одной ровной линии. Завораживающее зрелище. На пляже пусто, только несколько местных жителей борются с прибоем на своих досках для серфинга. Есть среди них один парень, огромный полинезиец, который, похоже, хочет оседлать каждую волну. Доска у него примерно три или два с половиной метра в длину. Все остальные стараются держаться от него подальше.
Я не занимался серфингом шесть или семь лет. Раньше я был одержим им, но наркотики лишили меня этого удовольствия. Интересно, помню ли я вообще, как нужно стоять на доске.
Рядом со мной Карен с Джаспером спорят о том, можно ему пойти в воду или нет.
— Ну же, мама, пожалуйста! — упрашивает он.
— Джаспер, ты никуда не пойдешь, это не обсуждается. Ник может лезть в воду, если хочет, но мы подождем его здесь, на пляже. Волны слишком большие. Это слишком опасно.
— Все нормально, — говорю я, — давайте вернемся обратно. Я не хочу, чтобы вы меня тут дожидались.
— Нет, Ник, — возражает Карен. — Тебе стоит попробовать. Если хочешь, конечно.
— Да, — поддерживает ее папа. — Не зря же мы арендовали эти доски, ты тоже можешь ими пользоваться. Просто попробуй пару раз, а мы с удовольствием на тебя посмотрим.
— Уверены?
— Уверены, — отвечают они хором.
Я прихватил с собой пару шорт. В них намного удобнее кататься на доске, чем в мокром костюме, который я вечно надевал в Калифорнии. Я беру меньшую из двух досок, слегка натираю ее воском, а затем осторожно ступаю в воду.

Требуется несколько попыток, прежде чем мне удается отплыть от берега, и в процессе я успеваю порезать ногу о кусок коралла. Сердце бешено колотится, пока я сражаюсь со стенами белой пенящейся воды, под которыми должен буду проплыть. Вода в океане холодная, но далеко не такая холодная, как ожидаешь от нее в середине ноября. И она настолько чистая, что можно отчетливо увидеть узорчатое дно, до которого десять или двадцать футов. Я с трудом гребу, оглядываясь назад, чтобы посмотреть, как все остальные катаются и смотрят друг на друга. Мне страшно. Волны кажутся куда больше, чем при взгляде с пляжа. Я слежу за гребнем волны и оказываюсь в трубе, когда волна обрушивается вниз. Все остальные серферы подаются назад вместе со мной, напуганные стеной воды, собирающейся рухнуть прямо на нас. На небе полно больших кучевых облаков, ветер, несущийся с пляжа, быстро гонит их прочь.
Волна снова поднимается, и я начинаю грести вместе с ней. Я ощущаю момент, когда волна движется подо мной, а потом, не успев ни о чем подумать, встаю на ноги. Звук разбивающейся волны оглушает меня, и я падаю вниз, вниз, вниз, скатываясь по крутой водяной горке. В самом ее низу я цепляюсь за край доски и вместе с ней взмываю вверх, взрезая верхушку волны. Двигаюсь я чисто на автопилоте. Приседаю, позволяя моему телу оказаться в водной пенной трубе.

Затем выбираюсь из этой трубы, тяжело дыша. Я снова вдыхаю горячий тропический воздух. Волна спадает, и я обнаруживаю себя в опасной близости от черных прибрежных скал. Я разбиваю верхнюю губу и падаю в толстый слой соли пополам с прозрачной голубой водой. Когда я поднимаю голову, то первым делом оглядываюсь на берег.
Вся семья на ногах, аплодируют мне. Я машу им рукой.
В крови бушует адреналин. Я ощущаю, как он пульсирует в венах. Но в то же время в животе у меня возникает чувство печали.
Я гребу обратно, руки у меня сильные, лёгкие мощные. Подныриваю под следующую вырастающую волну.
Мысли несутся галопом.
Зачем я на них посмотрел? Почему для меня важнее всего заслужить их одобрение? Я взбираюсь на вершину волны и спускаюсь с другой ее стороны, слегка соскользнув с доски. Залезая назад, я задаюсь вопросом: что изменилось?
Я так старался следовать программе «двенадцати шагов», но остался прежним человеком. Я все еще просто пытаюсь приспособиться. Я чувствую себя здесь чужим, гостем. От этого мне больно. Я хочу быть частью их жизней. Хочу, чтобы они считали меня «своим».
Карен и отец почти все время сосредоточены на нуждах детей. Оберегают и защищают их, но также дают им возможность учиться и развиваться.
Они постоянно рассказывают детям о разных вещах, связанных с тем, чем мы занимаемся в данный момент времени, и неважно, идет речь ли о жизни морских черепах или о колонии прокаженных на другой стороне острова.
К тому же, отец и Карен стараются прислушиваться к мнению детей по всем вопросам. Конечно, периодически они спорят, все они, но жизни их детей остаются абсолютно стабильными. Джаспер и Дейзи всю жизнь прожили в одном доме. Я им завидую. Разумеется, как иначе. Я никогда не хотел навеки вычеркивать их из своей жизни. Я не хочу возвращаться к своей привычной жизни и вечно сражаться с нескончаемыми нашествиями отрядов депрессии и меланхолии, которые являются порождениями моего же внутреннего мира. Я не хочу сталкиваться лицом к лицу с реальностью. Я не хочу быть взрослым.
Я штурмую еще несколько волн, а потом плыву к берегу, волнуясь, что им, может, уже стало скучно, что им надоело ждать меня на пляже.
Мы возвращаемся назад к домикам и ужинаем прямо на песке, едим пищу со «шведского стола». Прежде чем мы ложимся спать, я читаю Джасперу и Дейзи «Остров сокровищ». Изображаю разные голоса пиратов и тд. Дейзи засыпает еще до того, как я дочитываю книгу.
А я не спешу засыпать, хочу поговорить с Джаспером.
— Странно, наверное, видеть меня спустя столько времени? — спрашиваю я.
Он смотрит прямо на меня со своей койки.
— Поначалу было странно, — отвечает он, — я думал, ну, может ты изменился или что-то такое. Но ты все тот же прежний Ник.
Перевариваю услышанное. Возможно, думаю я про себя, под слоем всего напускного, я не ужасный человек, а заботливый, любящий маленький мальчик. Может быть, я никогда не переставал быть им, несмотря на все случившееся. Так почему же я хочу от этого избавиться? Почему я желаю убить человека, которым являюсь? Почему мне вечно хочется стать бесчувственным чудовищем, подпитывающемся любыми химикатами, какие только можно найти и запихнуть в свое тело?
Наверное, я просто эгоист. Мои потребности всегда на первом месте. Мое желание сбежать или что-то в этом роде.
Но лежа здесь, рядом с Джаспером, я чувствую только сожаление из-за того, что умчался прочь от людей, которые меня любят.
Ведь они важны для меня. Я люблю их.
— Я тебя люблю, Джаспер, — произношу я.
— И я тебя люблю, Никки.
Я поворачиваюсь на бок на своей кровати и закутываюсь в одеяло. Закрываю глаза. Засыпаю.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина

---

Обещанный второй фичок с Никки/Тимми. Небольшое эротическое приключение в лондонском туалете. NC-17, пвп с элементами ангста. Запутавшийся в жизни Тимми. 3 страницы.
Учитывая, что нынешние выходные Тимми с Никки проведут вместе и при этом с ними не будет ни папы Никки, ни Стива, это может быть не последний фичок с таким пейрингом

Волнующий миг, краткий миг

Сказал ли я ему, что это плохая идея, или только подумал об этом?
Восстановить полную хронологию событий трудно даже постфактум, что уж упоминать про размышления в процессе.
Это было одно из худших принятых мной решений. Ладно, оно не войдет в десятку худших, но в ТОП-50 — определенно. Наверное, можно посчитать, что я воспользовался его состоянием, хотя он по собственной инициативе мягко подтолкнул меня в сторону одной из идеально отдраенных туалетных кабинок лондонского кинотеатра.

Кто знает, может, как раз в этот момент на экране зала, где проходила очередная премьера "Красивого мальчика", показывали сцену, где он (я) вкалывает себе героин, валяясь на полу в туалете простой забегаловки. Там было далеко не так чисто.

Собственно, именно из-за подобных сцен я и смылся из зала ненадолго. Неприятно раз за разом вспоминать про прошлые грехи, пусть тебя и играет самый красивый актер нынешнего поколения.

Который по какой-то одному ему известной причине последовал в туалет за мной и приглашающе улыбнулся, прислонившись к стойке с раковинами, за которыми висело большое, длиной во всю стену, зеркало.
Правильно, зачем же мне смотреть на прошлые ошибки, если можно совершать новые.

Сперва мы целовались у зеркала, очень увлеченно. У него изо рта пахло травкой. Не то, чтобы я раньше не догадывался, по какой причине он странно вел себя на красной дорожке, и не понимал, откуда взялись кривые пируэты, легковозбудимость и ошалелый счастливый взгляд. Я просто подтвердил свои подозрения на практике, проведя эксперимент. Взяв образец слюны, гм.
Сегодня он целовался жадно и мокро, как человек, нуждающийся в немедленной разрядке, и, чуть раздвинув ноги, прижимался стояком к моему бедру.

Когда я ненадолго отвлекался от его губ, чтобы припасть к белоснежной шее с россыпью родинок, он шею напрягал, оглядываясь через плечо. Рассматривал наши отражения, сцепленные в единое целое. И, похоже, оставался доволен увиденным. Тщеславный прекрасный мальчик с некоторым внутренним надломом, может, с той же пустотой, что всегда была на дне моей души. Без надлома невозможно стать хорошим драматическим актером. А он не просто хорош — он лучший.

Поверьте, я не рассчитывал ни на что, кроме поцелуев. Ведь поцелуи случались у нас и раньше. В Торонто, а после первого феста — в ядовитом Сан-Франциско, где мы, не сговариваясь, оделись практически одинаково. Там от него тоже пахло травкой, он был счастлив, юн, прекрасен, и я не мог от него взгляда отвести.

Поздно вечером я устроил для него экскурсию по местам "боевой славы". Тем из них, куда не страшно было пойти после семи.

Сняв обувь, мы бродили по пляжу и смотрели, как волны снова и снова атакуют серые скалы. Он попросил показать, где именно я целовал Лорен, валяясь с ней на песке. Понятное дело, я не мог вспомнить точно, так что указал на первый попавшийся участок пляжа. Мы некоторое время сидели там, обнявшись, подстелив мою куртку для общего удобства. Больше всего мне хотелось расспросить его про их отношения с Арми Хаммером, чтобы поскорее удостовериться в том, что у меня нет никаких шансов затронуть его сердце, расстроиться и смириться с этим фактом, но я не знал, как можно деликатно подступиться к столь личной теме, и поэтому заговорил о фильмах. Это универсальный вариант для каждого человека, хоть сколько-нибудь причастного к миру кино. Мы обменивались заумными фразочками о картинах времен французской "Новой волны", и со стороны это, наверное, выглядело столь же нелепо и напряженно, как в похожей сцене "Энни Холл" Аллена. У меня мысли путались из-за его запаха, близости, из-за того, как его мягкие кудряшки щекотали мою щеку. К счастью, он и сам нес околесицу, не замечая моих ошибок. Когда он произносил названия фильмов с французским акцентом, у меня сердце в груди останавливалось, серьезно. Один вечер в компании Тимоти Шаламэ в разы повысил шансы на инфаркт.

Вроде бы я пробормотал извинение, прежде чем поцеловал его в уголок губ. А он, совсем не удивившись, некоторое время сидел неподвижно, просто позволяя целовать себя.
Не дождавшись отклика, я, оробев, хотел было отстраниться, но тут он цепко ухватил меня за воротник и произнес тихо, с какой-то скрытой досадой или горечью:
— Продолжай, чего же ты? Можешь представить, что я — Лорен.
Представлять это мне было незачем. По правде говоря, я даже не помнил толком, как выглядит Лорен. Я хотел именно его, о чем не преминул сообщить.
— Тогда тебе точно стоит продолжить, — сказал он, одарив меня пронзительным взглядом. В полумраке его глаза из зеленых стали черными, стопроцентно кошачьими.

Я целовал его долго, до тех пор, пока ветер не проморозил нас окончательно. Тимми то с силой сжимал рукой мои волосы, то кусал за кончик языка. И вздыхал так громко и сладко, что я едва не кончил себе в штаны. Подобных конфузов со мной не случалось лет с тринадцати.

В лондонской туалетной кабинке сдерживаться было еще труднее. Не хочу оклеветать лучшего актера нашего поколения, но мне показалось, что он обладает большим опытом именно по части секса в кабинках.
Стоило ли мне поблагодарить за это мистера Хаммера? Скорее всего. После нашего с ним невероятно неловкого знакомства в Торонто (Тимми вис на его локте, пока он пожимал мне руку, и глупо хихикал) я бегло изучил недры Интернета на предмет их совместных "реаловых" видео и в числе прочего нашел странный ролик из туалета, где Тимми едва ли не в штаны Хаммеру лез со своим телефоном.

Само собой, я и в кабинке не отважился предложить ему полноценный секс. Немыслимо! Хотя бы потому, что на нем был этот великолепный костюм с розами, и я не представлял, как бы мы потом смогли объяснить, почему Тимми умудрился его настолько измять, просто сходив в туалет.

Но я точно знал, что хочу сделать, знал, как смогу доставить ему удовольствие, ничего при этом не испортив, и опустился на колени сразу после того, как его изящные пальцы задвинули щеколду на дверце, заперев нас внутри.

Я понял, что не ошибся с выводами, когда он положил руку мне на затылок, коротко погладив по волосам.

Несмотря на то, что последний раз я держал во рту чей-то член более десяти лет назад, старые навыки не до конца стерлись из памяти. Похоже, у минета есть нечто общее с ездой на велосипеде. Невозможно разучиться, если уж когда-то начал совершенствоваться в этом деле.

Его член, небольшой и аккуратный, с радостью продемонстрировали бы в любом порноролике. Обладатели таких членов, как правило, выступают в роли "нижних", и я не сомневался, что каждый раз, как он оказывался в постели с Хаммером... Нет. Я не хотел ни секунды думать про Хаммера.
Пусть Тимоти Шаламэ и невозможно присвоить себе навсегда, как невозможно заполучить в личное распоряжение прекрасный закат, эти несколько минут, проведенные в замкнутом пространстве, принадлежали только нам с ним и больше никому.
Тимоти кусал себя за подушечки пальцев, чтобы не стонать (и не произносить чужое имя?), глядел на меня абсолютно "пьяным" расфокусированным взглядом.
Я старался для него как только мог, не обращая внимания на собственное возбуждение. Выуживал из памяти болезненные эпизоды времен моего бродяжничества, которые столько лет пытался истребить, вспоминал, как учился доставлять удовольствие мужчинам, готовым это удовольствие оплачивать. Тогда (и сейчас) сильнее всего я хотел чувствовать себя нужным, ценным, имеющем значение для партнера.
Член Тимми я без особого труда мог взять в рот полностью, что и проделывал раз за разом, стараясь двигаться не слишком быстро и не забывая также ласкать его языком. Едва слышные стоны Тимми были райской (адской?) музыкой для моих ушей.

Наше эротическое приключение не заняло много времени. Будучи и без того перевозбужденным, он тихо, жалобно всхлипывал и дергался, приближаясь к оргазму. Мне даже пришлось (аккуратно) схватить его за бедра, чтобы удержать на одном месте.
В воображении мелькнуло и пропало видение, где его стройные ноги покоились на моих плечах.

Тимми, воспитанный мальчик, был столь любезен, что шепотом предупредил меня о том, что сейчас кончит, но я в любом случае не собирался отстраняться. Наоборот, хотел смотреть на него как можно внимательнее. Истинные лица людей яснее всего различимы в моменты чистого наслаждения.

Он выглядел сущим ангелом, с этими его подрагивающими длинными ресницами, румянцем, проступившим на впалых щеках, и тонкими пальцами, по-прежнему прижатыми к губам. Я запомнил выражение его лица в мельчайших деталях и позже зарисовал его на первой попавшейся салфетке. Когда вернусь домой и останусь один, то постараюсь создать полноценный портрет, а пока так, в моем кошельке вместо его фотографии лежит поспешный набросок, сделанный размашистыми штрихами.

Не наркотик в вену, но сперма в горло — отчасти я получил именно то, что хотел. Было бы банальной пошлостью называть его моим личным сортом героина, несмотря на сильную схожесть в подаренных ощущений.
Он не мой, он не Лили-Роуз Депп, сплетни о романчике с которой начали появляться в газетах, и, возможно, даже Арми Хаммер не в состоянии заявить исключительные права на него. Он — часть Голливуда, со всем его глянцевым блеском, несоизмеримыми глубинами отчаяния и страстной жаждой славы. Или вернее будет сказать — любви?

После того, как он кончил, а я, проглотив все без остатка, поднялся на ноги, по-прежнему чувствуя на языке его вкус, мы обменялись чуть более осознанными взглядами. На его лице отразилась сложная гамма эмоций. Сожаление, сытое удовольствие, стыд, торжество. И это только те, что я успел "поймать". Он окинул взглядом выпуклость на моих брюках и, кажется, собрался было предложить (из вежливости?) ответную услугу, но так и не произнес ни слова. Не могу его за это винить. Наши недоотношения с самого начала строились на шатком фундаменте из самолюбования и тяги к саморазрушению. Моя болезненная потребность в нем лишь усилилась. Если он хотел привязать меня к себе самой надежной из цепей, то холодность была как раз кстати.
"В следующий раз сделаю все лучше. Только скажи, что следующий раз будет" — едва не взмолился я.

Чуть отдышавшись и приведя себя в порядок (ни капли спермы на штанах с розами — я мог собой гордиться), Тимми смущенно пробормотал, что нам пора возвращаться в зал.
— Иди первым, — ответил я. — Будет подозрительно, если...
— Точно-точно.

Он все же прижался ко мне напоследок и слепо, ну совсем как котенок, ткнулся губами куда-то в щеку. Я сделал вывод, что до безжалостного мудака ему еще далеко, хоть кое-какие задатки уже имеются. И тоже чмокнул его в ответ, подавив желание начать упрашивать остаться со мной еще на несколько минут.

Он выскользнул за дверь тихо, со свойственной ему грациозностью, оставив меня с крепким стояком и стойким желанием разрыдаться.
Желая разобраться хотя бы с одной из перечисленных проблем, я вновь закрыл дверцу, привалился спиной к стене, точно на том месте, где только что стоял он, расстегнул молнию на брюках и постарался как можно яснее представить выражение его лица в тот миг, когда я, я, довел его до пика наслаждения.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина

---

Феликс, а не осталось ли, случайно, видео, где он на коленях?
надо все-таки дописать фичок где Арми мудак-продюсер аля Вайнштейн, оказывается, это практически правда жизни.

@темы: шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина

---

У нас с книгой Никки юбилей - 20 частей вместе.
По этому случаю мироздание здорово шуткануло, пихнув в один из выпусков телевикторины, которая упоминается в этой главе, вопрос про Тимми.

THE- pic.twitter.com/WeXBuU8mue

— chidi anagonye love bot (@julianal0l) 24 октября 2018 г.

маленькая знаменитая киса

и вообще эта часть очень "голливудская", люблю ее. и важный вопрос: Никки, куда сгинула история про зомби в реабилитационной клинике, неужели ты так и не дописал Потеря потерь для современного трэшака.

Tweak: Growing Up on Methamphetamines

День двести тридцать восьмой

День двести тридцать восьмой

Сегодня я наконец увез Спенсера домой из больницы.
Болезнь прошла не до конца, он все еще мучается от ужасных головных болей и боли в теле. Тем не менее, его возвращение домой — огромное облегчение для всех нас. Мишель вернулась к своей работе в салоне, и я был избавлен от части обязанностей, связанных с заботой о Люси. Не могу сказать, что они меня сильно напрягали. Я все еще ошиваюсь поблизости, заезжаю к ним после работы, чтобы убраться в доме и приготовить ужин. Стараюсь, как могу. У меня нет ни одной спокойной минутки, но кажется, я неплохо справлюсь, и я умудряюсь наслаждаться творящимся вокруг хаосом.
Сегодня я читал свежий выпуск газеты «LA Weekly» во время обеденного перерыва и узнал, что в городе начался кинофестиваль LA. На этой неделе состоится несколько показов нового фильма Педро Альмодовара «Дурное воспитание» и я звоню в редакцию, где работает мама, чтобы выяснить не сможет ли она внести наши имена в список приглашенных на показ. Мама столь добра, что сразу после нашего разговора связывается с представителями Сони, компании-дистрибьютора этого фильма. Оказывается, что сегодня картину как раз будут демонстрировать на киностудии Сони и маме удается договориться, чтобы наши с ней имена добавили в список гостей. Отчим не хочет составить нам компанию, поэтому я приглашаю Джоша. Он радуется приглашению, и мы договариваемся встретиться у студии, незадолго перед началом показа.
Мишель легко отпускает меня, но на всякий случай я звоню Спенсеру, чтобы проверить, не требуется ли ему моя помощь. Спенсер желает нам приятного просмотра, так что, думаю, все дела улажены.

Я весь день нахожусь в предвкушении. Когда я был маленьким, фильмы являлись для меня единственной отдушиной, особенно в те периоды, когда я гостил у мамы в Л. А. Фильмы помогали мне забыть о себе, забыть о мире, где я живу.
Отчетливо помню один случай, который произошел, когда мама с отчимом поссорились. Мама кричала, в тот момент она всерьез вознамерилась уйти от Тодда. Она пыталась собрать мои вещи, хотела уехать вместе со мной в какой-то отель. Они с отчимом все орали и орали друг на друга. Мама уже была готова завести машину, когда Тодд бросился ей наперерез, потеряв при этом очки.
Я убежал в дом, плюхнулся на кушетку и включил один из вестернов Серджо Леоне, выкрутив звук на максимум. Я все еще слышал крики, но фильм помог мне немного отвлечься. На девяносто минут я перенесся в другую жизнь, в другую реальность, стал иным человеком. По сути, мир кино позволял мне быть кем-то, кем я не являлся. Он приглашал меня в путешествие, разрешал побыть представителем иных культур, посмотреть на мир с новой точки зрения, узнать о других социальных группах. К тому же, стоит упомянуть и про прочие элементы кинематографа: музыку, визуальные эффекты, сценарий, актерскую игру. В некотором смысле, кинематограф является идеальной формой искусства. Кульминацией всего.
Всю свою жизнь я был одержим просмотром и изучением фильмов, искал информацию о самых разных режиссерах и знакомился с их работами. У меня словно был свой собственный курс кинематографии и я превосходно запоминал все сведения, так или иначе касающиеся фильмов.
Помню, как сидел за массивным обеденным столом в доме у матери Карен, когда был маленьким. Мы с ее мамой смотрели все выпуски телевикторины «Рискуй!» по небольшому телевизору, едва ловившему сигнал антенны. Один из выпусков был посвящен фильмам, и ее мать поставила пенни на то, что я не смогу правильно ответить на все вопросы.
Что же, я сидел там и верно отвечал на вопросы, все до единого.

Недавно Джош устроился на работу в компанию, которая занимается созданием DVD-игры «Ночь кино». Когда мы пробовали пройти демо-версию, сидя дома у Джоша, людям не нравилось играть со мной, потому что я знал все ответы. Не подумайте будто я хвастаюсь, просто отмечаю, что есть у меня вот такая причудливая особенность. Когда речь заходит о кино, я становлюсь похож на Дастина Хоффмана в «Человеке Дождя».
В любом случае, благодаря тому, что мама работает в редакции журнала, у меня есть возможность посещать подобные предпоказы, и я стараюсь пользоваться этим по максимуму.

Мы с мамой условились встретиться за зданием ее офиса на Ла Сьенега. Спуск по лестнице занимает у нее целую вечность, а я в это время слушаю радио ток-шоу Терри Гросс на Национальном Общественном Радио и немного злюсь из-за того, что мама всегда (всегда) ОПАЗДЫВАЕТ. Честное слово, я ни помню ни одного случая, когда бы она пришла вовремя. Солнце все еще подкрашивает небо, хоть уже и скрылось за горизонтом. Видны полосы розового и оранжевого цвета, которые перетекают друг в друга словно слои в цветовой палитре. Красивый Лос-анджелесский закат, который смотрится еще лучше на фоне дыма, загрязненного воздуха и куч мусора. Эта картина многое говорит о самом городе. И о его жителях.

Но тут я вижу маму, подбегающую к двери, и иду к ней, чтобы забрать у нее сумки и прочие вещи.
Я всегда думал, что моя мама — красавица. Может, каждому ребенку так кажется, не знаю. Но моя мама, правда, выглядит очень стильно, когда забирается в машину в этих своих вельветовых брюках, в конверсах от Jack Purcell и с большими солнечными очками на носу. Атмосфера в машине мгновенно меняется, ощущение такое, словно в салоне ворвался мощный поток энергии. Мама начинает болтать о работе и раскидывает везде свои вещи. Серьезно, у нее ушло не больше секунды на то, чтобы бросить мне «привет», а потом она сразу принялась разглагольствовать о «глупых знаменитостях». Завтра ей нужно будет посетить ночной клуб в Коритауне, где Николас Кейдж познакомился со своей новой женой, которая работает там официанткой.
Судя по всему, когда заходишь туда, то тебе устраивают свидание вслепую с одним из посетителей, а потом вы с этим человеком поете в караоке или делаете нечто подобное.
Мама сильно бесится из-за того, что должна будет потратить на это пятничную ночь.

Я еду по городу, направляясь к студии Сони. Слушаю рассказы мамы. Сегодня ей нужно было собрать информацию о вроде как намечающемся браке Бена Аффлека с Дженнифер Гарнер.

Мы добираемся до студии с большим опозданием, проезжаем мимо будки охранника и паркуемся перед входом. Я вижу Джоша в соседней машине, он курит сигарету и слушает музыку. Заметив нас, он выходит на улицу и я знакомлю его с мамой. У него длинные густые вьющиеся волосы и ястребиный нос. Он пожимает мамину руку своими тонкими, бледными пальцами. Запястье у него частично деформировано.
Мы с Джошем обнимаемся и я начинаю расспрашивать его о работе и других делах. Честно говоря, после моего рецидива наши отношения изменились. Теперь он держится несколько настороженно. Думаю, то же самое можно сказать про большинство моих знакомых. Они не решаются полностью мне довериться, опасаясь, что я причиню им боль.
После возвращения, мне так и не удалось заново сблизиться со старыми друзьями. Обычно я притворяюсь, что не замечаю перемен в наших отношениях, но сам-то знаю правду.

Мы заходим внутрь и садимся рядом друг с другом в крохотном подвальном кинозале. Здесь стоят большие мягкие кресла, обтянутые красной тканью. Мне и раньше доводилось смотреть фильмы здесь. Приходил сюда вместе с отцом, когда ему нужно было взять интервью у кого-нибудь из звезд, а потом мы смотрели фильмы с их участием.
Этот фильм отчасти похож на картины Хичкока, только в нем рассказывается история гея-трансвестита с героиновой зависимостью — писателя, которого в католической испанской школе растлил священник.
Мы с мамой и Джошем не можем перестать обсуждать фильм. Решаем все вместе поужинать в ресторане «Kate Mantilini» в Беверли-Хиллз. На стенах там почему-то везде висят фотографии Энди Макдауэлл.
Но это неважно, главное, что ресторан работает допоздна и что у них подают убийственно вкусный куриный пирог и телячьи ножки.
Забавно смотреть на то, как мама разговаривает с одним из моих друзей. Кажется, они с Джошем действительно нашли общий язык. Мама хочет, чтобы он подкинул ей идей для статьи.
Наставник Джоша по «12 шагам» — тот парень, Вольтер, который работает швейцаром в разных ночных клубах. Он на короткой ноге с Пэрис Хилтон и другими знаменитостями. Сразу можно заметить, что Джош любит трепаться об этом. Знаете, вот одна из главных странностей Л. А. Собрания участников программы «12 шагов» здесь похожи на встречи голливудской элиты. И, хоть мне и неприятно это признавать, я постепенно вливаюсь в эту тусовку. То есть, эти обсуждения звезд очень интригуют и в голове у меня скапливается все больше и больше новых сплетен.
К тому же, большинство моих близких так или иначе вовлечены в индустрию развлечений. Даже Спенсер этим занимается, продюсирует фильмы и все такое. И, разумеется, не будем забывать про моих родителей. Будучи журналистами, они постоянно имеют дело со знаменитостями. Как бы мы не силились делать вид, что все это не имеет значения, время от времени мы одержимы идеей славы.
Джош всю жизнь живет в Л. А. Дом его родителей находится в Западном Голливуде. Он ходил в школу кинематографического искусства USC и знает массу информации о фильмах, актерах и режиссерах. Им с мамой хорошо вместе, обсуждают разные слухи и новости. Мама спрашивает, не хочет ли Джош как-нибудь сходить с ней на ланч. Может, в ресторан Mr. Chow.
Джош радуется, а я улыбаюсь, гордясь своей мамой, но в то же время чувствую себя смущенным и позабытым. Перестав прислушиваться к их беседе, я окидываю взглядом зал. Мне кажется, что в одной кабинок, расположенной напротив от нашей, сидит Поузи Паркер. Мама считает, что я обознался, а вот Джош согласен со мной. Мы смотрим, как она ест большую порцию салата. На ней очки в роговой оправе, волосы зачесаны назад.

После ужина я подвожу маму до ее офиса, а Джош уезжает домой, в Фэрфакс. Я благодарю маму за сегодняшний вечер, за то, что она нас ужином угостила и все такое. Она крепко обнимает меня.
— Я горжусь тобой, — говорит она.
Мы снова обнимаемся.

Когда я возвращаюсь в свою квартиру, мне не спится, поэтому я отправляюсь блуждать по любимым сайтам в Интернете. Среди них есть такой сайт как Nerve.com. Это онлайн-журнал, где, примерно год назад, опубликовали мой рассказ. Еще они каждую неделю выкладывают у себя короткие рецензии на фильмы, и я неизменно восхищаюсь тем, какие эти рецензии умные и креативные.
Фильм Альмодовара меня вдохновил, так что я решаю написать собственную рецензию и отослать ее редактору. Не знаю на что я рассчитываю, но процесс создания рецензии приносит мне удовольствие, а это важнее всего, верно? Я одержим писательством. Могу писать о чем угодно. Даже сейчас я каждый день сочиняю разные коротенькие истории. Я по-прежнему собираю материал для детской книжки, а помимо этого хочу письменно изложить историю отношений с Зельдой и расписать как много они для меня значили. Помимо этого, мы с Джошем все еще пытаемся доделать сценарий про зомби в реабилитационной клинике. Когда на работе выдается свободная минутка, я корябаю что-нибудь в своем блокноте. Писательство — моя отдушина, даже больше, чем тренировки. Творчество помогает мне оставаться в здравом уме.
Так что я корплю над рецензией допоздна и отправляюсь спать лишь после того, как устаю настолько, что буквально падаю носом на клавиатуру.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина, видяшки

---

@темы: сериалы, better call saul, видяшки

---

Очень классную фотосессию с Эзрой сегодня выложили. Здорово, что ближе к премьере Тварей его привели в порядок, побрили и избавили от налета лосяшности

@темы: ебливая кисуля

---

Обожаю
столько граней Голливуда в одной картине.
---------------
Заинтересовался на днях проектом Хороший Доктор 2 сезон. Да, не слишком разумно начинать смотреть сериал со второго сезона, но так получилось) Создателям удалось найти более-менее новый взгляд на сериалы про врачей. Они поставили во главе угла историю гениального молодого доктора с аутизмом, что необычно.

@темы: фильмы, сериалы, видяшки

---

19 часть истории Никки! К лечению Никки наконец подключают психиатра, а Спенсер, тем временем, уверенно идет на поправку)

Tweak: Growing Up on Methamphetamines

День двести тридцать четвертый

День двести тридцать четвертый

Спенсер все еще находится в больнице, но худшее позади.
Он такой измученный и бледный. С трудом может пройтись до конца коридора и обратно. По его мнению, единственный плюс от всей этой истории в том, что он похудел. "Диета «На смертном одре», — вот как он это назвал.
Последние несколько дней я работаю в салоне красоты допоздна, остаюсь там даже после ухода Мишель. А по ночам, с тех пор, как Спенсер заболел, сижу с Люси. Езжу в больницу так часто, как это только возможно. Я рад, что у меня столько дел, потому что времени для велотренировок или других подобных занятий все еще не находится. А мне без тренировок тяжело, честно признаюсь. Без них я чувствую себя выбитым из колеи.

Тем не менее, вчера вечером я заставил себя сходить на встречу по 12 шагам, где встретился с некоторыми друзьями.
Ни один из них не переживает из-за всего на свете так сильно, как я.
Прозвучит странно, но сейчас от участия в чертовой двенадцатишаговой программе у меня те же эмоции, какие были во время учебы в старшей школе. Типа: всем вокруг это дается легко, а для меня все слишком сложно. Меня бросает из крайности в крайность. То ощущаю себя королем мира, то впадаю в уныние.
Другим людям не приходится столько бороться, как мне. Или это я опять сравниваю свои внутренние переживания с тем, что прочие и не думают скрывать. Но, Богом клянусь, создается впечатление, что у меня с любым делом возникает больше проблем, чем у остальных.

Сегодня я говорил с отцом по телефону. Позвонил ему утром, перед работой. Мы проговорили почти час. Я рассказал ему обо всех событиях последних дней. О том, как Спенсер попал в больницу и тд. А он позволил мне узнать как обстоят дела у Джаспера с Дейзи. Он сразу занял оборонительную позицию, видимо, готовясь защищать их от меня. Когда я спросил могу ли поговорить с ними, он отказал. Причина отказа понятна, но я все равно плакал после того, как разговор закончился. Отец не собирается помогать мне с оплатой квартиры и вообще не будет давать мне денег, но он готов оплатить для меня услуги психиатра. Папа истово верит в психиатрию и забеспокоился, когда я сказал, что не принимаю никаких лекарств.
Я употреблял различные антидепрессанты, начиная с восемнадцати лет. Ни один из этих препаратов не обладал чудодейственным эффектом, но все же они удерживали меня от погружения в депрессию. Я сказал отцу, что и сам волнуюсь из-за того, что живу без таблеток. Спенсер, разумеется, категорически против употребления каких-либо психотропных средств. С ним невозможно обсуждать эту тему. Видите ли, согласно его мнению, Бог избавит меня ото всех недугов. Психические заболевания в расчет не принимаются.
И, разумеется, я не могу отрицать, что рекомендуемые им методики очень эффективны, что они действительно помогают, ведь именно благодаря им я смог изменить свою жизнь. Это правда. Я не просто бросил употреблять наркотики, теперь мне не приходится целыми днями бороться со страстным желанием снова подсесть на них. Мне даже не верится, что это я был тем безумным пареньком-неудачником, ночевавшим в собственной машине. Зачем мне что-то еще, если можно просто слушаться Спенсера и делать то же, что и другие участники программы «12 шагов»? Дело в том, что по идее мне не должно быть настолько, черт возьми, тяжело. Чувство одиночества у меня куда острее, чем у друзей (судя по их рассказам).
Я хочу рассмотреть другие варианты.
Поэтому я соглашаюсь на предложение отца, и он находит для меня психиатра на Западе ЛА. Ее офис расположен недалеко от моей работы и сегодня я должен встретиться с ней после полудня. Спенсер об этом не знает, думаю, он не сможет меня понять. Пару недель назад я уже пытался поговорить с ним об этом во время велопрогулки. Мы просто расслаблялись, ездили кругами по велосипедной дорожке, которая пролегает от Марина-Дель-Рей до Эрмоса Бич. Спенсер даже не дал мне закончить мысль, прежде чем разразился длинным монологом на тему мифической пользы антидепрессантов и коррумпированности фармацевтических компаний, манипулирующих общественным мнением.
Честно говоря, во многом я с ним согласен.
Маркетинговые методы продвижения сильнодействующих лекарств просто отвратительны. Не сосчитать, сколько знакомых мне врачей выписывают рецепты ручками, подаренными производителями «Золофт» или пьют из кружек с эмблемой «Бупропион». Но я не думаю, что это повод обесценивать всю ту пользу, что люди получают от лекарств. Хотя мои проблемы антидепрессанты не решили, другим людям они помогают. И даже если полагать, что тут имеет место быть эффект плацебо, я все равно буду считать, что их существование оправдано, раз они облегчают жизнь людям.
Так что я не согласен, что нужно воспринимать эксперименты с психиатрическими препаратами (проводимые под присмотром врача, разумеется) чем-то плохим или вредным.

Как бы то ни было, я ухожу с работы пораньше, чтобы успеть вовремя добраться до улицы Уилшир. С утра облака висели низко и клубился туман, но сейчас облака развеялись и к тому моменту, как я покидаю салон, на улице тепло и ясно.

Потом мне нужно будет опять забрать Люси из школы. Спенсер с Мишель наконец решили рассказать ей правду про болезнь Спенсера, поэтому я отвезу ее в больницу, где они встретятся. Спенсер все еще валяется в постели, но он больше не облеплен всеми этими пугающими трубками и тд. Люси, кажется, сама начинала догадываться, что что-то не так, поэтому я рад, что они скажут ей правду.

Я втискиваю машину на узкое парковочное место рядом с высотным офисным зданием. Мне наконец-то хватило денег на новый альбом Secret Chiefs 3, который вышел в свет, пока я торчал в Сан-Франциско, и теперь я гоняю на повторе песни оттуда. Когда я заглушаю двигатель, музыка резко обрывается, и мне становится трудно дышать из-за жары.

Поднимаюсь на третий этаж в зеркальном лифте. Разглядываю пол, отделанный под мрамор, лишь бы не видеть свое отражение.

Приемная моего доктора, женщины по имени Рейчел Леви, обставлена точно так же, как у других психиатров, с которыми мне доводилось работать. Вплоть до небольшой лампочки, которую нужно включить, чтобы позвать врача и сообщить о своем прибытии. Я усаживаюсь на один из удобных плетеных стульев и беру в руки журнал «Нью-Йоркер». Я всегда долистываю сразу до раздела с рецензиями на фильмы. Чтение рецензий для меня сродни религии, всегда так было. На самом деле, я настолько увлекаюсь заметкой Энтони Лейна, что не замечаю, как из кабинета выходит невзрачная женщина с кучей макияжа на лице и короткой скучной стрижкой. Ей приходится окликать меня, как минимум, дважды.
Я вскакиваю на ноги и представляюсь, уставившись на ее фиолетовый деловой костюм. Мы обмениваемся неловким рукопожатием. У нее длинные отполированные ногти, а когда она впускает меня в свой кабинет, то я замечаю на стенах несколько простеньких акварелек с изображениями видов пляжей Л. А., очень похожие на те, какие можно купить в ларьках для туристов в районе Венеция. Еще на стенах есть полки с книгами по медицине и несколько дипломов в рамочках.
Я присаживаюсь на край длинной кушетки, а она садится прямо напротив меня, в свое мягкое офисное кресло. Мы оба скрещиваем ноги. Я задаюсь вопросом не зря ли сюда явился.
— Что привело вас ко мне? — спрашивает она.
Я не знаю с чего начать, так что стараюсь просто резко броситься в воду и продраться через свою историю так быстро, насколько это возможно. Знаете, поначалу я немного смущаюсь. Думаю, не слишком ли шокирую эту старомодную леди. Но потом прихожу к выводу, что пришел сюда ради собственной пользы и выкладываю все, как на духу. Я говорю примерно полчаса, а она только головой кивает. Когда я заканчиваю свой рассказ, она еще с минуту сидит тихо, продолжая покачивать головой. Издает несколько задумчивых звуков, а затем идет вытаскивать с полки большой медицинский справочник. По-прежнему не произнеся ни слова, она листает страницы справочника, пока не находит нужную. Затем она передает объемный том мне. Заголовок на странице гласит: «Биполярное расстройство (маниакальная депрессия)».
— Видите список с пунктами?
Пробегаю глазами по странице.
— Ага.
— Скажите, есть ли у вас какие-нибудь из этих признаков.
Я читаю информацию на странице — перечень симптомов того, что врачи называют манией. Среди них: чувство собственного величия, бессонница, чрезмерная вовлеченность в деятельность, сулящую наслаждение, но грозящую неприятными последствиями (наркотики, секс и тому подобное). Мне подходит каждый пункт — каждый, блять, пункт. А на следующей странице приведен перечень симптомов того, что врачи именуют клинической депрессией. В основном, речь там идет про чувство полной безнадежности или потерю интереса к повседневным делам. Также описывается чувство бесполезности и упоминается желание умереть.
— Некоторые из этих ощущений вам знакомы?
— Да, — отвечаю я. — Все.
Она молчит некоторое время.
— Итак, вот что я хотела бы предложить… Если, конечно, вы согласитесь на лечение.
— Соглашусь, — говорю я. — Терять мне нечего.
Она улыбается, но не смеется.
— Судя по тому, как вы описали свое состояние, — произносит он максимально профессиональным тоном, — у вас одна из форм мании, либо биполярное расстройство с быстрой цикличностью. Другими словами, вы проходите цикл от восторга до отчаяния в течение дня так быстро, что сами перестаете понимать, какие чувства испытываете. В подобных случаях могут быть очень эффективны такие средства как литий или Вальпроевая кислота. Также я советую вам начать принимать что-то из числа легких антидепрессантов. Возможно, Прозак подойдет. Я не уверена. Я бы даже посоветовала заодно принимать одно из легких антипсихотических средств, вроде Оланзапина, просто чтобы удостовериться, что перемены в вашем настроении не одержат победу над вашим желанием оставаться «чистым» — если это желание настоящее.
— Настоящее, — произношу я.
Это правда.
— Для начала, — продолжает она, — я выпишу вам рецепты на Вальпроевую кислоту и Прозак. Будем надеяться, что два эти средства сумеют стабилизировать ваше настроение, чтобы вы смогли сосредоточиться на повседневных делах. Больше не будете постоянно на взводе.
Я благодарю ее. Кажется, все идет как надо. «Быть на взводе» — идеальное описание для состояния, в котором я пребываю большую часть времени. Я принимаю у нее из рук исписанные рецептурные бланки с чувством волнения и надежды и прячу их в свой кошелек. Эти обыкновенные кусочки бумаги сулят мне немного нормальности.
Я встаю и снова пожимаю ее руку. Мы договариваемся о встрече на следующей неделе. Она желает мне удачи, и я ухожу прочь с опущенной головой. Снова пользуюсь лифтом и возвращаюсь к своей машине.
Солнце все еще нещадно палит, жар пробирает меня до костей. Мечтаю о дожде.

Когда я добираюсь до подготовительной школы, то вижу, что Люси играет с несколькими своими друзьями. Они возятся в песочнице и мне жаль прерывать их игру. Я оставил рецепты в ближайшей аптеке, но лекарства смогу забрать только завтра. Спешить некуда. Наблюдаю за тем, как Люси развлекается с друзьями. Когда мне было столько, сколько ей сейчас, родители еще не развелись. У меня не осталось почти никаких воспоминаний о том периоде. Единственное, что приходит на ум: я возвращаюсь из школы вместе с няней и нахожу пушистую гусеницу.
Я знал, что за нашим домом в Беверли-Хиллз есть сад и мечтал отнести гусеницу туда, чтобы дать ей возможность полакомиться всеми нашими классными растениями и прочими вещами. Помню, как думал об этом на обратном пути. Но помимо этого, у меня не сохранилось воспоминаний о той части своей жизни.
Возможно, то, что происходит в жизни Люси прямо сейчас, со временем станет для нее лишь смутными воспоминаниями. Тем не менее, детей можно сравнить с пустыми сосудами, которые вбирают в себя все что угодно и сильно подвержены влиянию со стороны окружения.
То есть, так говорили мне психологи, и я склонен с ними согласиться. События, о которых я ничего не помню, влияют на мои нынешнем решения. Теперь-то я это понимаю. Так что, даже если у Люси и не останется воспоминаний о сегодняшнем дне, все равно она сейчас впитывает информацию, словно маленькая губка. И, шаг за шагом, вырабатывает реакции на те или иные жизненные ситуации. Если ей будет страшно, то она вырастет зашуганной. А если будет чувствовать себя в безопасности, знать, что она любима, то постепенно научится доверять себе, станет уверенной и спокойной.
Я ужасно хочу помочь ей вырасти сильной, любящей себя. Додать ей того, чего никогда не было в моей жизни.

Поскольку Мишель решила, что Люси наконец может навестить Спенсера в больнице, я везу ее в Беверли-Хиллз. Пока мы едем, я пою «Абийойо», подражая голосу Пита Сигера, пересказываю ей эту историю. У нас была кассета с ней, мы с Джаспером ее часто слушали. Абийойо — это великан, который напал на деревню, а остановить его могут только мальчик-музыкант и его отец-волшебник. Я отлично запоминаю подобную информацию, так что пересказываю историю со всеми подробностями и теми же интонациями, что у Сигера. Люси, кажется, увлекается сюжетом и время в пути проходит незаметно. Она смеется, я смеюсь и мы в два голоса распеваем: «Абийойо, Абийойо, йойо йо, йойо йо».

Когда я отдаю десять баксов за парковку у медицинского центра, на часах чуть больше семи. Солнце все еще высоко в небе. На Люси разноцветная юбка, черная безрукавка, носки с пестрым узором и белые кроссовки, которые горят красным цветом во время ходьбы. Мы держимся за руки, пока идем по асфальту к главному входу. Она скачет, смеется и танцует. Я спрашиваю, не страшно ли ей, и она говорит, что нисколько.
Я приезжал сюда уже столько раз, что мне даже не приходится отмечаться на входе. Мы садимся в лифт и едем на третий этаж, где лежит Спенсер. Люминесцентные лампочки потрескивают словно насекомые. Все вокруг насквозь пропахло химикатами и дезинфицирующим средством.

Мы с Люси выходим навстречу стерильному воздуху и минуем пост медсестер, где все суетятся, кажутся сильно занятыми и переутомленными.
Идем вдоль коридора, ступая по узорчатому ковру. Дверь в палату Спенсера закрыта и я тихо стучусь в нее. Мы ждем. Когда Мишель открывает дверь, я замечаю, что выглядит она куда лучше — кажется бодрой и отдохнувшей, никакого сравнения с тем, что было в начале этой истории.
Видимо, Спенсеру действительно полегчало. На его лицо вернулись краски и он опять выглядит нормально. Кажется, даже в весе немного прибавил. Он небритый и исхудавший, но взгляд больше не затуманненный, из него пропал мертвенный глянец.
Люси кидается обнимать отца.
— Папочка!
Она запрыгивает в постель и прижимается к нему так близко, насколько это только возможно.
— О, моя взрослая девочка, — приветствует ее Спенсер, — я скучал по тебе, Непоседа.
— Папочка, ты болеешь?
— Да, сильно разболелся.
Они обнимают друг друга, а мы с Мишель обмениваемся взглядами. Глаза у нас обоих покраснели, начинают течь слезы. Помимо всего прочего, думаю, мы оба испытываем облегчение из-за того, что больше не придется обманывать Люси. Наблюдать за ней и ее отцом… видеть как сильно они любят друг друга… как сильно нуждаются друг в друге… От этого у меня перехватывает дыхание.
Когда Мишель кладет мне руку на плечо, я не в силах сдержать рыдания.

Спенсер почти выздоровел. Его выпишут из больницы завтра или послезавтра. Думаю, я даже не осознавал, как сильно на меня давила вся эта ситуация. Ощущение такое, словно сила гравитации только что в десять раз ослабла. Все мои подавляемые эмоции рвутся наружу, словно океанские волны, налетающие на причал. Бьются об него снова и снова, пытаясь сокрушить преграду своими ритмичными движениями, но в конце концов отступают прочь.
Я плачу, не знаю, что еще мне остается. Мишель тоже плачет, а потом плакать начинает и Спенсер, и вот так мы стоим, сгрудившись около больничной койки, до тех пор, пока Люси не спрашивает:
— Почему вы все такие грустные?
Я отвечаю ей:
— Милая, нам не грустно, мы счастливы.
— Тогда почему ты плачешь?
— От счастья люди тоже плачут.

Немного погодя, я покупаю всем нам пиццу на Третьей улице. Мы едим ее прямо в палате, и смотрим церемонию открытия Летних Олимпийских Игр по телевизору, висящему на потолке. Подшучиваем над костюмами и всем остальным. Люси кажется заинтересованной. Когда начинается часть с выступлением Бьорк, Люси задает мне массу вопросов про певицу, про Исландию, и тд.
Мы сидим здесь все вместе, совсем как настоящая семья, пережившая тяжелое испытание. Мы похожи на солдат, вернувшихся с войны. Готовы смеяться над чем угодно.
Мишель решает поехать домой с Люси и переночевать там вместе с ней. Так что, по крайней мере, сегодня, мне не нужно выступать в роли няни. Спенсер хочет, чтобы я подольше посидел с ним.
Ночью у него по-прежнему случаются приступы боли и ему все еще колют морфий — но в куда меньших дозах.
Когда в палате появляется толстая белая медсестра, чтобы сделать ему укол, Мишель с Люси уезжают на ночь.
У меня все волосы на теле дыбом встают при виде того, как игла протыкает кожу, как она погружается внутрь и в руку выталкивается смесь из крови и наркотика.
Меня тошнит.
Иногда я все еще испытываю желание уколоться. Просто почувствовать, как игла входит в вену. Порой я жажду этого так же сильно, как наркотиков.
Я вижу, что у Спенсера на секунду закатываются глаза, после чего он благодарит медсестру. Он приходит в себя только спустя пару минут.
— Прости, Ник, — говорит он. — Я понимаю, что тебе трудно на это смотреть.
— Да, — признаю я, потупив взгляд. — Это правда. Но я, честно говоря, радуюсь тому, что мне не нужно принимать это лживое дерьмо, затуманивающее рассудок.
— Я бы все отдал, чтобы тоже в этом не нуждаться. И за то, чтобы не пришлось заново слезать с колес.
— Трудно будет слезть?
— Видишь ли, — он улыбается, — скажем так, я наизусть заучил, когда приходит время следующего укола, и жду этого момента. Иногда из-за боли, но иногда просто потому, что моя зависимость снова вошла во вкус, а я пропустил момент, когда это случилось. Ты, может быть, думаешь, что точно этот момент не пропустишь, но где-то внутри тебя все еще сидит наркоман. Он жив, он ждет подходящего момента, чтобы снова завлечь тебя в свои сети. Он никогда полностью не исчезнет и он воспользуется любой возможностью, чтобы вернуть тебя туда, где он хочет тебя видеть.
— Да, — произношу я, глядя в сторону. — Я знаю.
— Мне понадобится твоя помощь, Ник. Мне нужно, чтобы ты прошел через это вместе со мной. Мне не к кому больше обратиться.
— Пожалуйста, Спенсер, не волнуйся. Я буду рядом. Я буду рядом с тобой каждую минуту, если захочешь. Спенсер, в первую очередь, я твой друг. То есть, ты мой лучший друг. Я в неоплатном долгу перед тобой. Я люблю тебя. Правда, люблю.
Кладу свою руку на его большую ладонь и стою так подле его постели.
— Что бы тебе не потребовалось, — продолжаю я, — я обязательно помогу.
Спенсер улыбается и переворачивается на бок.
— Утомился?
— Да, через минуту я уже спать буду. Просто хочу, чтобы ты запомнил, Ник: только забота о других людях может доставить человеку истинное удовлетворение. Неважно насколько мы известны и все в таком духе. Единственное, что на самом деле делает жизнь полноценной — наша любовь к другим. Я действительно помогаю себе тем, что помогаю тебе. Выражаю любовь к человечеству и подтверждаю наличие незримых связей между людьми. И результат говорит сам за себя. Вот скажи, как ты себя чувствовал на прошлой неделе?
Я снова возвращаюсь к соседней койке и сажусь на нее, скрестив ноги.
— Ну, я перепугался, конечно. Но да, в эти дни у меня не было времени на себя. В смысле, принять душ — это уже стало восприниматься как роскошь. Большую часть времени, я пытался убедить себя, Люси или Мишель, что с тобой все будет в порядке. И, пожалуй, это давало некое ощущение свободы. Было тяжело, но я оставался внутренне спокойным, знал, что должен делать.
— Именно об этом я и говорю, — сонно произносит Спенсер, — в этом вся суть программы «12 шагов». В тех самых эмоциях, что ты сейчас испытываешь. Мы с тобой — два человека, помогающие друг другу справляться с жизненными трудностями. Быть таким человеком для другого — ни с чем не сравнимое удовольствие. В твоем случае урок получился ебанутым, но я думаю, что оно того стоило. И теперь-то ты точно сам убедишься, что чем больше отдаешь другим, тем больше получаешь взамен. Это непреложная истина. А сейчас я хотел бы поспать, если ты не против.
— Увидимся завтра.
Поднявшись на ноги, я выключаю прикроватную лампу.
Комната погружается в темноту и я, спотыкаясь. иду к двери.
Я обдумываю слова Спенсера, пока шагаю к своей машине и на обратном пути домой. Я всегда поражался тому, с каким бескорыстием он взялся помочь мне вернуть волю к жизни. Раньше я никогда не задумывался о том, что занимаясь этим, он и себе услугу оказывал. Будучи наркоманом, меня на самом деле заботило лишь то, как бы снова кайф словить. Рядом со мной были несколько людей (Гэк, Пуля, Лорен), но всерьез я волновался лишь о том, где бы раздобыть наркотики, чтобы не пришлось терпеть ломку или куда завалиться спать, все в таком духе.
А теперь, когда Спенсер мне на это указал, я осознал, что покой в моей душе воцарялся именно в те моменты, когда я сосредотачивался на помощи другим. Был волонтером в школе у Джаспера с Дейзи, работал нянькой, готовил еду для всей семьи, убирался в доме, говорил с друзьями по телефону, просто давая им возможность высказаться, не навязывая свое мнение и не осуждая. В те моменты, когда я перестаю думать о себе, то испытываю ощущение свободы. Выражаясь словами из программы «12 шагов» это: «Свобода от рабства своеволия». Раньше я не до конца понимал значение этой фразы, но сейчас понял.
Я еду назад в свою квартиру по шоссе I-10. В ночной темноте огни Лос-Анджелеса переливаются ядовито-оранжевым светом. Телефон звонит несколько раз. Это мои друзья из программы. У Джоша только что закончилось свидание с какой-то девушкой. Он рассказывает о нем, а я просто слушаю. Кевин звонит, потому что у них с его подружкой, Эмили, возникли проблемы в отношениях. Следом за ним объявляется и сама Эмили, хочет поговорить о Кевине. Я выключаю музыку и сижу в машине с телефоном у уха еще пятнадцать минут после того, как паркуюсь в подземном гараже. Думаю обо всех людях, что меня окружают… о людях, которых я встретил, участвуя в программе… и, ну, испытываю сильную благодарность. Я облегченно выдыхаю, ощущая, что нахожусь именно там, где и должен быть.
Когда я кладу трубку и поднимаюсь в лифте на свой этаж, то мне кажется, что невозможное стало возможным. Мне комфортно и приятно находиться в собственной шкуре. Мне нравится быть собой — по крайней мере, в этот момент времени.
Попав в квартиру, я съедаю немного мороженого «Coffee Heath Bar Crunch». Вставляю DVD-диск в видеомагнитофон. И засыпаю.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина

---

Классная фичуретка, где много новых кадров:


Мои гифки из нее:

Самое лучшее - это узнавать моменты книги Ника по крошечным кусочкам. Навскидку я вижу передоз Лорен, разговор с матерью после загула в Сан-Франциско, первое употребление героина в колледже, момент когда они с отцом накурились вместе (это было еще до всего адка, отец не знал к чему единичное раскуривание травки приведет), и, конечно, угощение героином Лорен. Убегание из дома загадочно, но судя по тому, что Ник в этой же одежде въезжает в Тендерлойн, это они так обставили начало срыва в Сан-Франциско.


















Параллели в одежде с реальным Ником:








Как видите, Феликс достаточно внимательно относится к мелочам.

Еще пара новых кадров






Единственная возможность увидеть как киса кушает

и еще один отрывок:

Welcome home. #BeautifulBoy https://t.co/bSQ6oPDV7Y pic.twitter.com/tTJl7dVrvh

— Beautiful Boy (@beautifulboymov) 21 октября 2018 г.

Поражаюсь, как киса после этих кружений не упал замертво, дети вдвоем весят примерно как он xD

@темы: фильмы, гифкопад, шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина

---

внезапно! у нас продолжение истории с Лили-Роуз.






он ей даже отдал фанатскую кепочку, которую в тот же день и подарили!

наверное, дарительница, будет не в восторге.

@темы: шаламэ мое шаламэ

---

Восемнадцатая часть истории Никки. Духовные изыскания от Спенсера и Ко очень утомительны, вот что я вам скажу, ребятки. Бедный Ник, ему-то вообще постоянно приходилось об этом думать.

UPD. Отредактированная версия

Tweak: Growing Up on Methamphetamines

День двести тридцатый

День двести тридцатый

Я сплю на кожаном диване в гостиной. Вдруг прямо передо мной возникает Люси и пристально смотрит на меня из-под челки. Одергивает своими маленькими неуклюжими ручками желтую ночнушку с изображениями героинь из "Суперкрошек". Я подпрыгиваю от неожиданности, а она начинает хихикать. Веснушки, которыми усыпаны ее нос и щеки, сегодня утром почему-то кажутся ярче, чем вчера. Она улыбается мне, демонстрируя маленькие ровные зубки.
— Доброе утро, — приветствую я ее.
Она застенчиво обхватывает себя руками.
— Как дела? — продолжаю я. — Хорошие сны снились?
— Да, — говорит она.
— Правда? А про что?
Она на секунду замолкает, а потом поднимает глаза к потолку и принимается накручивать на палец прядь волос.
— Я не помню.
— Не помнишь? Люси, ты меня очень разочаровала. А что мы будем есть на завтрак?
Она скачет в сторону кухни, выкрикивая:
— Вафли, вафли!
Телефон звонит как раз в тот момент, когда я засовываю в тостер несколько вафель от "Eggo". Я снимаю трубку. Это Мишель. Судя по голосу, она недавно плакала. Спенсер сейчас находится в медицинском центре "Cedars-Sinai" в Беверли-Хиллз. Прошлой ночью ему провели спинномозговую пункцию. И диагностировали менингит. Пока что доктора не выяснили, вирусная это разновидность болезни или бактериальная. Я все равно не знаю, какая между ним разница. Мишель провела ночь на больничной койке, так что сильно измотана. Зато Спенсеру наконец-то сделали инъекцию морфина, и он смог заснуть.
Мишель собирается заехать домой, чтобы принять душ и переодеться. Я соглашаюсь посидеть со Спенсером во второй половине дня, пока Люси в школе. Мишель говорит, что не знает, как меня благодарить.
— Брось, — произношу я. — Я рад, что наконец могу вам чем-то помочь.
— Я тебя люблю, Ник. Ты всегда будешь частью нашей семьи.
От ее слов у меня слезы на глаза наворачиваются.
— Я вас тоже люблю, — произношу я. — Знаешь, если бы не вы, то меня сейчас и в живых бы не было. Вы единственные, кто меня поддержал.
— И всегда будем поддерживать. Спасибо, Ник. Увидимся в больнице.
Мы прощаемся.
Мне надо отвезти Люси в ее подготовительную школу к девяти, так что сейчас дел невпроворот. Надо сделать ей с собой обед и помочь определиться с одеждой. У нее небольшой модный кризис. Вытаскивает из комода все свои вещи, одну за другой. Забавно за этим наблюдать — мне ведь тоже рассказывали истории о том, как родителям приходилось ждать целую вечность, пока маленький я выбивался из сил, подбирая идеальный наряд.
Гляжу, как Люси крутится перед зеркалом, рассматривая свою маленькую фигурку. Она выпячивает живот и проводит по нему рукой, недовольно хмурясь.
— Хочешь, я для тебя что-нибудь выберу? — спрашиваю я.
— Нет! Я сама справлюсь!
— Конечно, извини.
Я выхожу из комнаты и отправляюсь пить кофе.
Это глупо, но из-за того, что в последние дни мне не удается потренироваться, я чувствую, как начинаю сходить с ума. Мысли мчатся с бешеной скоростью, и я постоянно ощущаю фоном беспокойство вкупе с безнадежностью. Эти ощущения очень отчетливые, а я не знаю иных способов их заглушить, кроме как проехаться на велосипеде или, может, пробежаться. Это обсессивно-компульсивное чувство всегда со мной. Даже здесь, с Люси, я не могу на него не отвлекаться. Не могу избавиться от навязчивых мыслей.

Люси выглядывает из комнаты десять минут спустя, одетая ровно в то же, во что и вчера. Я целую ее в лоб. Мы вместе смотрим телевизор, пока не приходит пора отправляться в школу.
В этом районе сплошь одноэтажные дома с ухоженными лужайками и деревянными заборчиками. Мы играем в известную игру: "не наступай на трещины в асфальте, не то мама спину сломает". Люси, похоже, не слишком переживает из-за отсутствия родителей. Она выпрямляется, высоко задирает голову и не дает мне вести ее за руку. Похоже, хочет притвориться, что уже большая.

Добравшись до больницы, я встречаюсь с Мишель в приемной. Глаза у нее опухли и сильно покраснели. Она долго-долго обнимает меня, с силой прижимая к себе. Только тут-то я и осознаю в полной мере, насколько серьезна болезнь Спенсера. Мишель просит меня не волноваться, но вообще-то от спинномозгового менингита можно и умереть. Спенсер не в себе из-за морфина и от боли, да еще и по всему телу выскочила сыпь. Мишель просит меня побыть со Спенсером до пяти часов, а она к тому времени заберет из школы Люси и приготовит ужин. Если я не против, она хотела бы, чтобы я снова заночевал у них дома. Я соглашаюсь.

У Спенсера отдельная палата на третьем этаже. Тут довольно уютно, если забыть про стерильный, отвратный больничный запах, которым пропитано все вокруг. Когда я захожу в палату, руки у меня немного дрожат. Понятия не имею, что буду делать, если Спенсер умрет. Еще никто не заботился обо мне с такой добротой и самоотверженностью, как он. По правде говоря, я напуган до чертиков, но стараюсь не подавать виду. Взглянув на него, лежащего там в окружении трубок и мониторов, я опускаю глаза, не в силах видеть его таким. Спенсер — высокий и крупный человек, но сейчас он словно съежился, будто сложился пополам. Ссохшийся, бледный. Его сыпь — яркие бордово-фиолетовые пятна, которые отчетливо выступают на побледневшей коже.
Увидев меня, он силится изобразить улыбку.
— Привет, братишка, — мягко произносит он. — Есть во всем этом какая-то ирония. Уж извини, что тебе пришлось сюда тащиться.
— Спенсер, пожалуйста, не волнуйся на этот счет. Ты же меня в состоянии и похуже видел. Кроме того, я уверен, что тебе через пару дней полегчает.
Он прикрывает глаза.
— Хорошо бы. А то у меня сейчас такое ощущение, будто в лоб воткнули нож для колки льда.
— Вот блин, старина, и ведь ты даже не замутил перед этим с Шэрон Стоун.
— Что?
— Ничего.
Все равно дурацкая была шутка.

Я подхожу к краю соседней койки, где, должно быть, прошлой ночью спала Мишель. Сажусь и беру в руки рюкзак.
— Хочешь, почитаю тебе? — спрашиваю я.
— Не уверен, что смогу нормально сосредоточиться на сюжете. Мне каждые четыре часа или около того колют морфин. Вообще-то лучше им и сейчас с этим поторопиться, сил никаких нет терпеть эту боль.

Занавески открыты, и солнце освещает комнату, хотя свет здесь все равно тусклый. Я думаю про морфин. Или про героин. Представляю, как игла шприца вонзается в руку, наступает этот волнительный момент, когда тянешь назад за поршень и наблюдаешь, как в шприц набирается кровь, а затем медленно нажимаешь на поршень снова, глядя, как она исчезает в твоей руке, словно по волшебству. Я думаю о покалывающем онемении в задней части шеи и эйфорическом спокойствии, пульсирующем во всем теле. Кажется, я смотрю на Спенсера едва ли не с завистью. Заболеть - все равно, что получить карточку "право на выход из тюрьмы". Помню, когда я работал в реабилитационной клинике в Малибу, то был там один клиент, очень богатый, с женой и детьми. Он намеренно подстраивал несчастные случаи, ломал конечности или просто заявлял, что страдает от мигрени, чтобы получить наркотические лекарственные средства, и при этом неизменно считал, что ничего такого ужасного не делает. Интересно, насколько легко было бы раздобыть тут бутылек чего-нибудь вроде гидроморфона. Можно было бы уколоться прямо в туалете. Спенсер, в его-то состоянии, наверняка ничего и не заметит.
Но потом я думаю про Люси, представляю, что буду находиться рядом с ней, будучи под кайфом, возможно, валяться в отключке, когда она захочет поиграть со мной, захочет, чтобы ее утешили, успокоили, пока ее папа в больнице. И я вспоминаю про Мишель, которая устроила меня на работу, доверила мне своего ребенка, дом, свою собаку. Я просто не имею права их подвести — не сейчас, никогда. Моя жизнь в кои-то веки стала полноценной, и я впервые готов взять на себя ответственность за свои действия и за то влияние, которое они оказывают на других людей.
В этот момент в палату заходит медбрат в зеленой врачебной форме и марлевой повязке, с защитной медицинской шапочкой на голове. За собой он катит металлическую тележку с подносами. Я смотрю на нее тоскливым взглядом.
— Ник, — обращается ко мне Спенсер.
Я поднимаюсь на ноги.
— Да?
— Мне сейчас поставят укол. Если считаешь, что тебе тяжело будет на это смотреть, то лучше подожди снаружи, хорошо?
— Ну...
Над этим стоит подумать.
Какая-то часть меня хочет увидеть, как игла войдет в вену, просто чтобы... ну, вспомнить, как это. И в то же время меня несколько тошнит от таких мыслей. Ведь если разобраться, мне даже не хочется больше торчать. Я ведь употреблял наркоту, чтобы забыть про свою жизнь, не встречаться лицом к лицу с реальностью. Но больше я не хочу убегать. Не хочу познавать жизнь из-за завесы ложных эмоций. Похоже, я готов к серьезным переменам.
Так что я покидаю палату и некоторое время брожу по коридору.
Что вообще можно сказать про больницы?
Независимо от того, насколько они высококлассные, воздух в них всегда пропитан запахами дезинфицирующих средств и различных химических веществ. Двери в большинство больничных палат закрыты, но попадается и несколько открытых. В основном на кроватях лежат пожилые мужчины и женщины, на их телах видны возрастные коричневые пигментные пятна. Их опутывают разные трубки, провода, совсем как Спенсера. Они не то спят, не то без сознания. Мне тяжело на них смотреть. В их увядающих телах как будто сосредоточена вся та безнадежность, что есть в каждом из нас: сожаления о прошлом, страх перед будущим.
Я с содроганием думаю о собственной старости. Всего несколько месяцев назад я всерьез сомневался, что доживу до тридцати. А теперь, когда мне снова хочется жить, я робею и стыжусь при виде всех этих угасающих больных. Как я мог добровольно отказываться от жизни, в то время как эти люди сражаются каждый день, чтобы продлить свое существование?
Живот скручивает в узел — то ли от чувства вины, то ли из-за сожалений.
На одной кровати сидит пожилая женщина, почти совсем лысая. Она смотрит куда-то вдаль, на что-то, доступное только ее взору. С ее губ постоянно срываются стоны. Она совсем одна. Мне почему-то вспоминается дедушка, который умер в нищете, дрожа про одеялом, полученным от Армии спасения, в ветеранском госпитале. Мама мне о нем почти ничего не рассказывала, кроме того, что он был конченым алкоголиком и периодически вырубался на диване, выкрикивая во сне разные богохульства. Мама пыталась заглушить его крики подушкой.
Потом я думаю о Спенсере, о том шансе на новую жизнь, что он мне дал. Он помог мне снова обрести надежду.

Когда я возвращаюсь в палату Спенсера, он улыбается и реагирует на мое появление с чрезмерным энтузиазмом. По телевизору идет какая-то мыльная опера, и он восхищается выбранной цветовой палитрой. Я смеюсь, делая вид, будто не замечаю, что он под кайфом.
Он все равно извиняется передо мной за то, что приходится смотреть на него такого.
— Да, ощущения приятные, — говорит он, — но отказался бы я ради них от всего остального? От Люси? От Мишель? От моей работы? От наших совместных поездок на велосипедах? Или от друзей?
Я беру его за руку, пусть мне сперва и неловко.
— Нет, — продолжает он. — Моя нынешняя жизнь лучше любого кайфа, который могут предложить наркотики. Можно я тебе сейчас кое-что скажу?
Я киваю.
— Быть в завязке — это не просто отказаться от наркотиков. Это еще и радость просветления, которая появляется, когда следуешь духовным принципам. Нет ничего лучше. Забудь про наркотики. Забудь про иглы. Забудь все. Мы существуем на свете ради того, чтобы беспрестанно удивляться тому, что жизнь может нам подарить. И Ник, если мне не удается выкарабкаться, я хочу, чтобы ты знал — я ощущал эту радость бытия. Я видел, что может предложить настоящая жизнь, и это не жестокость, не угнетение — это восторг. Восторг куда более сильный, чем тот, что дарит экстази или этот гребаный морфий. Быть в мире с собой — возможно. И возможно однажды увидеть, как твои мечты воплощаются в жизнь. Все так и есть, Ник, клянусь тебе.
— Спенсер, ну хватит, — отвечаю я, — я знаю, что ты выкарабкаешься. И тебе не нужно все это мне говорить. Я ведь наблюдаю за тобой. Мы видимся каждый день, я вижу, какую жизнь тебе удалось построить. Даже не думай, что я сомневаюсь в твоей искренности. В смысле, я же практически у тебя поселился. Я вижу, насколько тебе помогла двенадцатишаговая программа. Мое самое большое желание, моя мечта — научиться жить так же. Ты понимаешь, что в жизни важнее всего. И мне помогаешь осознать это. Ты замечательный человек. Я могу только мечтать стать таким, как ты.
У нас обоих наворачиваются слезы на глаза, и я начинаю нервно копошиться в рюкзаке.
— Хочешь, почитаю тебе? — спрашиваю я.
— Да, пожалуйста. А что ты хочешь почитать?
— У меня с собой книга Эммета Фокса. Как думаешь, сможешь сосредоточиться?
— Постараюсь.
Я вытаскиваю "Нагорную проповедь" Эммета Фокса. Я читал ее уже столько раз, что страницы пожелтели и истончились, стали загибаться по краям. Спенсер научил меня жить по заветам из этой книги — ну, насколько это в моих силах. Стыдно признаться, но на самом деле я почти ничего не знаю про самого Эммета Фокса. Помню только, что он был каким-то английским знатоком Библии.
Я прислоняю к белой стене синтетическую больничную подушку, облокачиваюсь на нее и начинаю читать. У Эммета Фокса достаточно вольное трактование Нагорной Проповеди Иисуса. Насколько я понимаю, он верил, что каждый из нас носит в себе Царствие Небесное. Также он верил, что наши мысли формируют окружающую реальность. Если человек думает только о Боге и постоянно восхваляет его/ее/эти Силы, то у него в жизни наступает сплошная благодать, любовь и свобода. Заболевания, депрессии и все тому подобное — это последствия наших негативных мыслей. Любому очевидно, что наш мир подчиняется различным законам: законам физики, математики, химии. А Фокс утверждает, что помимо них есть еще духовные законы, столь же реальные и неизменные, как те, что доказаны путем научных исследований.
Если ты на духовном уровне открыт, добр и готов помогать другим, то к тебе все добро вернется сторицей. Но, может быть, в какой-то иной форме. Зачастую это некий внутренний дар. К примеру, если ты найдешь на улице кошелек, где лежит пятьсот баксов, то можешь присвоить деньги себе и купить на них несколько пар ботинок. И у тебя останутся эти ботинки. Однако если ты вернешь кошелек вместе с деньгами, то душа твоя преисполнится любви и благодати. По сути, ты меняешь образ мыслей, и, знаете, похоже, эта система действительно работает. Я правда замечаю перемены.

Итак, я читаю Спенсеру "Нагорную проповедь". Это глава целиком посвящена высказыванию Иисуса "блаженны кроткие". Под кротостью тут подразумевается признание того, что все хороше в твоей жизни происходит лишь благодаря Богу.
Ну, я даже не знаю.
Во "Фрэнни и Зуи" Сэлинджера, часть про Фрэнни полностью посвящена ее попыткам выяснить, что же означает библейское "находиться в состоянии непрестанной молитвы". В самом конце она снова и снова повторяет одну конкретную молитву, стремясь возвыситься над человеческими страданиями, эгоизмом и оторванностью от Бога. Она постоянно соглашается с тем, что некий Бог действительно существует. Или, по крайней мере, некое Высшее Я. Именно этот аспект учения так и остается самым сложным для моего понимания. Это тяжело. Когда я позволяю себе всерьез задуматься на эту тему, понимаю, что мне тяжело принять для себя саму возможность существования Бога.

Но Спенсер кормил меня, помог устроиться на работу, и благодаря его стараниям некоторой стабильности мне все же удалось достичь. Я полностью сосредоточился на том, чтобы во всем следовать его указаниям, будто от этого зависит вся моя чертова жизнь. И, кажется, это правда помогает.
Я смотрю на этого человека, лежащего на больничной койке, одурманенного морфием. Я читаю ему вслух, словно ребенку, точно так же, как читал Джасперу и Дейзи. И внезапно ощущаю, что нахожусь на своем месте.
Продолжаю читать.
Спенсер то проваливается ненадолго в сон и начинает храпеть (в эти моменты лицо его делается расслабленным и неподвижным), то резко просыпается и что-нибудь говорит. Он смотрит на меня, но я не знаю, что он видит, думает, чувствует. А я смотрю на него и испытываю сильнейшее желание быть частью его семьи, стать для него по-настоящему родным человеком.

Мишель возвращается примерно в четыре тридцать. Мне пора забирать Люси из школы. Тамошние работники об этом предупреждены. Мишель слегка накрасилась, а ее короткие волосы теперь вымыты и высушены. С собой у нее большая сумка с вещами.
Она дает мне четкие инструкции насчет того, что следует приготовить Люси на ужин, и всего прочего. Я слушаю и преисполняюсь чувством гордости. Приятно, что она доверяет мне настолько, что готова еще раз оставить со мной своего ребенка. Вернувшись в их район, я останавливаюсь у местного магазинчика с дисками, чтобы взять несколько фильмов для нас с Люси. Ищу что-нибудь подходящее в разделе с семейными картинами от CineFile и в итоге выбираю несколько полнометражек с Маппетами Джима Хенсона. Они мне очень нравились, когда я был маленьким.
Добравшись до дома, я начинаю кипятить воду, чтобы приготовить Люси макароны с маслом и сыром. Заканчиваю с приготовлением нашего ужина, а потом отправляюсь спускаюсь вниз по улице до ее школы.
Она играет во дворе с двумя девочками и мальчиком. Некоторое время я просто наблюдаю за тем, как она общается с друзьями. Вспоминаю Дейзи в ее возрасте. Думаю о том, как по собственной инициативе помогал ее учителю, когда сестренка пошла в первый класс в Марин. Я проработал в этой школе все зимние каникулы, в то время, когда сам учился в Массачусетсе. Я подружился со всеми ребятами из ее класса. Знал, кто из них нуждается в повышенном внимании и все такое. Знаете, даже тяжело было с ними расставаться. В смысле, когда пришло время возвращаться в колледж. Возможно, это и был пример того, как работает двенадцатишаговая программа. Помогая другим, помогаешь себе самому. Похоже, что когда я фокусируюсь на нуждах других людей, мне становится легче воздерживаться от наркотиков. Интересно, как мне лучше всего внедрить этот принцип в свою жизнь.

Я окликаю Люси, она подбегает ко мне и крепко обнимает. После ответного объятия я шагаю за ней, чтобы забрать ее одеяло, коробочку из-под ланча и другие вещи. Домой мы идем пешком, ненадолго задерживаемся там, чтобы взять с собой малыша Тома, после чего гуляем вокруг квартала вместе с ним. Люси задает кучу вопросов. Конечно, она хочет знать, что случилось с ее папой и почему его нет дома. Мишель попросила сказать Люси, что они со Спенсером заняты на съемках фильма, так что поэтому я присматриваю за ней. Мне не очень хочется врать, но выбора нет. Вы, должно быть, думаете, что для меня это пустяк, ведь я уже столько раз обманывал людей.

Я разогреваю наш ужин в микроволновке, а потом мы некоторое время играем с пластиковыми лошадками. Я изображаю комментатора на скачках, а наши лошади становятся участниками забега Дерби в Кентукки. Мишель звонит несколько раз, чтобы убедиться, все ли у нас в порядке. У Спенсера никаких перемен. Ему по-прежнему колют морфин каждые четыре-шесть часов. Возможно, врачи пока больше ничего и не могут сделать, остается следить за развитием болезни. Сейчас его состояние расценивается как стабильное, и врачи не думают, что болезнь представляет угрозу для его жизни. Наверное, я испытываю облегчение, хотя на самом деле вообще не задумывался о том, что Спенсер может не справиться. Я просто не в силах представить, на что станет похожа моя жизнь, если Спенсер умрет. И ни за что не позволю себе допустить такую возможность.

Так что я сажусь рядом с Люси, и мы смотрим "Фильм Маппетов", а потом "Большое ограбление Маппетов" до тех пор, пока не приходит пора укладывать ее спать. Она все это время сидит рядышком, тесно прижавшись ко мне.
Перед сном я читаю ей одну из книжек моей мачехи. Недавно наткнулся на нее в магазинчике подержанных вещей на Сотел и купил для Люси. Я читал эту книгу кучу раз, в ней говорится о маленькой девочке, которая переехала в новый район и пытается завести там друзей. Книга называется "Генриетта", в честь матери мачехи — моей приемной бабушки.
Ее я не видел с тех пор, как вломился к ней в дом примерно три года назад, когда жил на улице. Я заснул у нее в подвале. Она обнаружила меня под горой нестираного белья, и больше всего мне хотелось поспать там еще немного, но мне стало стыдно и страшно, так что я просто убежал прочь. С тех пор наши отношения сошли на нет. Она и ее муж, Джеремайя, были для меня больше бабушкой и дедушкой, чем родители мамы и папы. Вместе с Генриеттой мы много гуляли, бродили по холмам полуострова Марин Хедлендс. Еще мы вместе играли в домино. Она учила меня шить, готовить и еще много чему. Она замечательно разбиралась в политике. Мы с ней смотрели президентские дебаты и выпуски новостной программы PBS NewsHour. Когда мне было десять или одиннадцать, они с мужем взяли меня прокатиться на пароме через залив Сан-Франциско. Мы сошли на берег в порту Сан-Франциско и отправились поесть китайской еды на Север Бич. Она связала для меня шерстяные носки на Рождество с вышитыми сердечками в районе лодыжек.

Я читаю Люси книгу "Генриетта".
Смотрю на картинки и текст, а думаю про своих бабушку и дедушку. Вспоминаю время, проведенное с ними. Я оттолкнул так много людей, разрушил столько отношений... И вот я здесь, лежу рядом с Люси, читаю ей книжку. И это приводит меня к мысли, которую Спенсер повторяет мне чаще всех остальных: в нашем распоряжении есть один-единственный период времени — сейчас.
Я укладываю Люси в постель. Выключаю свет и целую ее в лоб. Это все. В данный момент у меня есть только это. Я просто хотел бы знать, как удержать в узде свой гребаный разум, чтобы он не вертелся постоянно вокруг мыслей о потерях, о боли и обо всем, что я натворил; и как сразу перепрыгнуть в то будущее, которое сейчас видится мне невозможным.
Подобные размышления и побуждали меня всадить в руку иглу.
Я думаю о Спенсере и его советах. "Говори с Богом, а не с самим собой".
И я снова пытаюсь.
Вновь и вновь повторяю про себя, словно мантру: "Боже, спасибо тебе за мою нынешнюю жизнь. Спасибо, что направляешь меня. Спасибо, что оберегаешь".
По просьбе Люси я оставляю дверь в ее комнату слегка приоткрытой и желаю ей спокойной ночи. Молитва немного помогает, но мне все равно не удается успокоить разум и перестать мучить себя воспоминаниями из прошлого. Я привыкаю полагаться на молитвы, но они лишь незначительно ослабляют боль.
Тем не менее, это лучше, чем ничего.
Я продолжаю молиться, не зная, что еще мне делать.
Если задуматься, то все это сильно смахивает на культ. Дело тут не в деньгах — я ни цента не заплатил ни Спенсеру, ни кому-то еще. По правде говоря, они у меня ничего и не просили. Но все участники программы придерживаются определенных учений и доктрин. И, как это бывает во всех культах, они предложили мне убежище, а также дали возможность почувствовать себя частью чего-то большего, ведь прежде я ощущал себя абсолютно потерянным и не знал, за что зацепиться.
Но мне тут же становится стыдно за такие мысли. Такое чувство, словно я их всех предаю. Наверное, мне просто не хочется являться частью какого-либо движения. Я всегда хотел быть сам по себе. Гордыня твердит мне, что я лучше всей этой двенадцатишаговой хуйни. Я снова хочу восстать против правил, но понимаю, что альтернатив у меня нет. Если программа не поможет, значит, не поможет уже ничего, и тогда я обречен умереть от передоза.
Программа должна подействовать. Должна.
Вместо того, чтобы включить телевизор, я вытаскиваю из рюкзака одну из книг, посвященных "12 шагам". Пытаюсь найти в ней утешение. Читаю главу, посвященную второму шагу, где рассказывается о том, как постепенно прийти к вере в Высшие Силы. Я отчаянно ищу смысл в каждом слове. Может, даже воображаю там больше смысла, чем есть на самом деле. Я совершенно уверен, что хочу выздороветь. Мне нужно выздороветь. Я делаю для этого все, что только в моих силах. Если мне каким-то образом удастся повернуть ключ в замке, отпереть какую-то дверь... тогда я, наверное, обрету покой, о котором говорится в программе. Я ищу скрытый смысл в каждом слоге, да так и засыпаю, прямо в процессе поисков.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина

---

у Тимми слишком много красивых фоток в последнее время xD
но вот хоть что-то

1	2	3	4	5	6
7	8	9	10	11	12
13	14	15	16	17	18
19	20	21	22	23	24
25	26	27	28	29	30
31	32	33	34	35	36
37	38	39	40	41

Вопрос: кнопка фидбека

1. <3		21	(100%)
Всего:		21

@темы: фотошоп сделал мне хорошо, шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина

---

Человек на Луне


Очень-очень ранние приготовления к оскаровской гонке. В смысле, посмотрел это потому что в рецензиях кинокритиков фильму, как минимум, пару золотых статуэток прочат.
И это опять фильм про который я кричу: "В Аймакс! Смотрите в Аймаксе!". В идеале лучше выбрать зал, где и аймаксное качество картинки и движущиеся кресла, а не что-то одно, но далеко не до всех городов дошли настолько продвинутые технологии.
У фильма совершенно неземной дивный саундрек и замечательные спецэффекты, позволяющие почувствовать себя участником событий и выйти за пределы Матушки-Земли. Но интереснее не это, а то, что картина о первом полете человека на Луну, на самом-то деле, скорее, о личном горе и способах справиться со смертью ребенка. Да, некоторых людей смерть дочки можно оттащить аж на другую планету. Фильмовский Армстронг запирается в себе после смерти дочки, он почти не общается с женой и, кажется, старается не привязываться к сыновьям, чтобы уберечь себя от возможной боли, а подготовка к лунному полету позволяет ему отвлечься от мрачных семейных дел. Он переезжает вместе с женой и говорит "новый старт", но на самом деле зацикливается на предстоящем полете как до этого зациклился и был готов сделать все возможное ради лечения ребенка, попробовать каждую экспериментальную методику лечения. Очень необычный взгляд на тему космических путешествий, я считаю. Поэтичный даже. Справиться с травмой, добравшись до иной планеты, практически совершив невозможное.
а еще мне очень понравился эпизод, где темнокожие бедняки распевали песню про "зато белый парень на Луне", недовольные тем, что живут среди крыс и мусора, в то время как правительство спускает миллионы от налогоплательщиков на космическую программу. То есть, обычно в подобных фильмах все без исключения гордятся и стремятся к американской мечте, а тут некоторая самокритичность присутствует. И не как у нас "уууу превозмогли вопреки ужасам совка".

9 из 10

Простите за беспокойство


В паблике, где я качал торрент, фильм позицировался как главное ебобо года. И, пожалуй (поскольку Лантимос был занят исторической Фавориткой) с этим можно согласиться. Очень сложно заранее предугадать каким будет главным вотэтоповорот, поскольку сначала ничего не предвещает ПОДОБНОГО и ты не ждешь ничего кроме хорошего юмора и социального комментария на тему расизма вкупе с осуждением капитализма. Ладно, фильм, ты меня подловил! Ты крут. Ты задорный, необычный, ты не маскируешь свои странности. Считаешь их главным достоинством и не зря.
Радуюсь Арми. Он продолжает с мясом отдирать от себя прилипший образ обычного голливудского красавчика для блокбастеров. Наверное, его маменька южанка-христианка в восторге Сперва бисексуала сыграл, теперь расиста. И далеко не просто расиста, хохохо. Это стоит увидеть.

8 из 10
----------
На сайте gdevagon.ru вы можете без проблем производить расчет тарифов жд перевозок и отслеживать как обстоят дела с конкретными интересующими вас вагонами и контейнерами.

@темы: фильмы, Эстер, золотистая жопка, расчет тарифов жд перевозок