Карточный домик, 6 сезон


Досмотрели чисто ради галочки, страдая и превозмогая. Какой сюрприз, без выдернутого из сюжета главного персонажа остальная конструкция рассыпалась словно КАРТОЧНЫЙ ДОМИК АХАХА ТОНКИЙ ЮМОР.
Мотивация оставшихся персонажей в жеппе, убийства бессмысленны, конфликт натужный, все ну очень плохо. Разве что флешбеки про детство и юность Клэр были терпимы.
Сильно бесило, что Клэр попытались одновременно выставить жертвой проклятых мужиков и сильной леди. С какого черта она вдруг стала жертвой Фрэнсиса, не одобрявшей его поступки? Они прекрасно работали в тандеме вообще-то, сценаристы, ау, вы бы пересматривали прошлые сезоны на досуге.
Ужаснее всего обосновано убийство Фрэнсиса. Спасать его наследие от него самого. Гениально. А зачем было спасать его наследие от него самого, если у него ситуация находилась под контролем? И еще этот карикатурный женский кабинет министров. Даже не знаю пытались ли создатели всерьез угодить радфем или надо было думать, что Клэр играет на публику. Но при этом все равно остается жертвой мужиков... Но на самом деле со всем способна справиться... Боже, храни Америку, с такой президенткой точно однажды начнется ядерная война.
Буду считать канонным финалом тот ролик, что Спейси снял у себя на кухне. Он может быть хоть самым мудацким мудаком на Земле, но Карточный домик - его проект, он - сердце проекта, а не кто-то другой.

Удивительная миссис Мейзел


В противовес ужасно слитому Домику хочется осыпать похвалами миссис Мейзел. Поразительно очаровательный сериал про еврейскую девушку из богатой семьи, решившую стать стендап-комиком. У нее двое детей, растяпистый, но милый почти-бывший муж, добрые, слегка старомодные родители и мужеподобная женщина-продюсер (ее все за мужика и принимают). История развивается в Нью-Йорке 50-тых годов. Музыка, костюмы, юмор - ничего лишнего, каждая деталь на своем месте. За два сезона у меня не появилось ни единой претензии. Сериал в лучших традициях Вуди Аллена (даже попер у него одну сцену из "Дней радио" во втором сезоне), приправленный щепоточкой феминизма здорового человека. Рэйчел безумно харизматичная, она мой новый краш

@темы: сериалы

---

Постельное белье нужно периодически обновлять. Никому ведь не надо объяснять смысл этой прописной истины?) И под "обновлять" я имею в виду не только "менять раз в неделю". Комплекты постельного белья со временем изнашиваются, что-то рвется, что-то загрязняется настолько, что отстирать уже невозможно. Поэтому парочка новых комплектов лишними не будут никогда.
Я покупаю постельное белье на сайте https://postel-classy.ru/catalog/linen-satin. У них белье высокого качества, а цены как раз таки не завышенные. Компания московская, но, к счастью для меня, они отправляют заказы в другие регионы России. Наложенным платежом. Минимальная сумма заказа - 3000 рублей, что не так уж много.
Помимо комплектов постельного белья в магазине есть еще скатерти, фартуки, коврики для ванной, шторки для душа и тд.
Вот, например, один из их комплектов белья:

обожаю это сочетание цветов)

@темы: комплекты постельного белья, постельное белье

---

Глава третья, где Ник от критики центра в целом, переходит на критику в адрес своей наставницы. И если он не привирает, то я согласен, что сволочь она еще та.

Мы все проебываемся

Глава третья

Глава третья

Моя наставница, Мелани, хрен знает по какой причине назначила встречу на семь тридцать утра.
Должен сказать, я более чем уверен, что влип в неприятности. В смысле, обычно именно поэтому меня и вызывают наставники, чтобы поговорить с глазу на глаз.
Полагаю, Мелани считает, что я не отношусь к этому месту с должным уважением. Она, жирная, словно Зефирный Человек Стея Пафта, восседает в своем охренительно дорогом офисном кресле в личном кабинете, улыбается, и с невозмутимостью истинного социопата придумывает все новые виды наказаний для меня, отлично зная, на какие рычаги надо давить, чтобы получилось выебать меня пожестче.
Был период, когда мне запрещалось разговаривать с женщинами. Это правило распространялось даже на телефонные звонки, я со своей родной мамой и то не мог поговорить. Нельзя было делать заметки в блокноте, играть на той гитаре, что валяется в общей гостиной и читать в своем домике. Наставница уверяла, что все вышеперечисленное отвлекает меня от борьбы с реальными проблемами.
И, само собой, этим дело не ограничилось. Как я уже говорил, некоторое время назад я начал писать книгу для одного из нью-йорских издательств и успел закончить половину до того, как сорвался, обезумел из-за наркоты и полностью утратил контроль над собой.
Будучи в абсолютно невменяемом состоянии, я звонил своему агенту и редактору, выпрашивал у них деньги и нес полную околесицу. Честно говоря, я думал, что проебал свой шанс. В смысле, я поверить не мог, что они согласятся подождать, пока я разгребу все это дерьмо. Но они остаются на связи (с того момента, как я лег в больницу на детоксикацию), они звонят мне и пишут емейлы, оказывают поддержку, говорят, что будут ждать столько, сколько потребуется, пока я лечусь.
Слава Богу, черт возьми.
Только мысли о том, что мне нужно вернуться к написанию книги, закончить ее и опубликовать, сейчас и удерживают меня на плаву. То есть, я же с семи лет мечтал, что однажды мою книгу издадут. Тот факт, что мне удалось приблизиться к воплощению мечты, кажется настоящим чудом.
Но Мелани уверена, что я не смогу поправиться, если буду думать о написании книги. Она говорит, что из-за нее я воспринимаю себя скорее книжным персонажем, а не реальным человеком. Говорит, что я и книгу-то хочу написать только ради того, чтобы произвести впечатление на других людей. А еще утверждает, что я просто прикрываюсь книгой, не желая сталкиваться с тем, что «происходит на самом деле».
Господи.
Ее слова чуть не довели меня до слез.
— Ник, — произнесла она, широко (фальшиво) улыбнувшись, — твоя книга — просто фантазия. Ты же знаешь, что на свете полно людей, воображающих себя писателями?
Мои плечи поднялись и снова поникли. Я закатил глаза.
— Нет, не знаю, — ответил я. — И готов поклясться, что вы сами не разбираетесь в том, о чем сейчас рассуждаете.
Все ее поросячье лицо сморщилось, мясистые круглые щеки покраснели, зрачки в глазах цвета грязи заметались туда-сюда.
— Н-нет, не разбираюсь. Но с уверенностью могу сказать, что настоящих писателей на свете мало. Тот факт, что ты по-прежнему цепляешься за свою мечту о славе, только лишний раз доказывает мне до чего ты самовлюбленный. Ты все еще мнишь себя особенным. Думаешь, что лучше всех остальных. Считаешь, что слишком хорош для этого центра, для «двенадцати шагов», слишком хорош для Бога. Что же, я уже долго работаю здесь и за это время успела повстречать массу самых разных людей. Могу прямо сейчас сказать тебе, Ник, ты — посредственность. Так что, тебе пора перестать думать о том, чем ты займешься, когда (или если) уедешь отсюда и сосредоточиться на процессе лечения. Нужно относиться ко всему, чем мы здесь занимаемся, очень, очень серьезно. В противном случае, у тебя вообще не будет никакого будущего, о котором можно было бы размышлять.
Она замолчала и сделала несколько глубоких вдохов, как будто совсем выбилась из сил или типа того.
Я скрестил ноги, потом поставил обе на пол и вновь скрестил.
Мой голос дрожал. Пришлось стиснуть зубы.
— Нет, все верно, я понимаю, что вы имеете в виду… И, эм, да, я согласен, что являюсь посредственностью. Даже хуже, чем посредственность. Я настоящее ходячее недоразумение и вечно во всем лажаю. Но творчество, ну, творчество всегда оставалось тем единственным, что у меня получалось хорошо, понимаете? Это правда мой единственный шанс. Если отказаться от этого, то моя песенка спета, я навечно останусь безработным. Так что, я должен продолжать заниматься писательством. Даже если ничего не получится, я по крайней мере буду знать, что попытался. Ничего другого мне не остается.
Мелани засмеялась. Смеялась прямо мне в лицо.
— «Двенадцать шагов» — вот твой единственный шанс, — сказала она с внезапным жутким ледяным спокойствием. — Не о чем больше говорить и не на что надеяться. Либо ты примешь это как данность и продолжишь жить, либо отвергнешь и погибнешь. Выбор за тобой. А пока что тебе запрещается писать свою книгу или какие-либо другие заметки. Тебе запрещается обсуждать книгу с кем-либо. Ни со мной, ни с другими клиентами, ни с людьми, которым ты звонишь по телефону — ни с кем. Если до меня дойдут слухи, что ты продолжаешь заниматься графоманией, то мы немедленно организуем тебе встречу с Линдой, директором центра, после которой, скорее всего, будем вынуждены перевести тебя в вышестоящее учреждение строгого режима, где за тобой будут следить куда пристальнее, чем тут. Все ясно?
Я не сразу нашелся с ответом.
Ну, а что тут, блять, скажешь?
Она победила. Втоптала меня в грязь.

Такой была наша последняя встреча. Теперь вы понимаете почему я сильно разволновался из-за нового предстоящего визита к ней.
Уверен, что кто-то ей на меня настучал и именно поэтому она вытащила меня из постели в сраную рань.
Видите ли, помимо Мелани здесь есть еще примерно пятьдесят так называемых ассистентов наставников, которые постоянно снуют туда-сюда, словно вши на голове. Мне все еще кажется, что их работа сводится к тому, чтобы шпионить за нами (в частности, за мной) и докладывать начальству о каждом нашем проступке. И, блин, каким-то образом им удается замечать буквально все. По крайней мере, все, что касается меня.
Другие люди могут ходить, держась за ручки, и флиртовать напропалую, но стоит мне только взглянуть на девушку, как Мелани тотчас узнает об этом. Клянусь, это правда. Каждый раз одно и то же.
И ей прекрасно известно, что я ничерта не могу с этим сделать.
Как я уже говорил, у меня совсем нет денег, никто мне не поможет. Если меня выпнут отсюда, то я окажусь на улице. На улицах сраного города Феникс в Аризоне. Будь это Сан-Франциско или ЛА, то у меня оставался бы какой-то шанс выжить. Но здесь? Челы, я даже не в курсе, где здесь ближайший магазин.
Не говоря уже о том, что чем дольше меня тут продержат, тем больше денег родители вбухают в это проклятое место. Восхитительный расклад, серьезно. Я имею в виду, что сейчас мои родители настолько отчаялись, что готовы плясать под дудку Мелани. Она им заменяет Бога, в которого (в этом я уверен) никто из них на самом деле не верил.
Если же я начну возражать, то они решат, что я сопротивляюсь лечению, потому что втайне мечтаю о наркотиках. Если я попытаюсь объяснить, что тут нихуя на самом деле не лечат, персонал центра меня мигом заткнет, все сказанное спишут на «бред наркомана». Можно подумать, что из-за своей зависимости я лишился критического мышления и больше не способен на адекватный анализ ситуации.
Возможно, когда я был под кайфом, то действительно не различал глюки и реальность, но сейчас-то я «чист» и со всей уверенностью заявляю, что к этому центру отлично подходит фраза «а король-то голый». Абсолютно голый.

Зато врать я умею мастерски. Жду-не дождусь, чтобы посмотреть, какое выражение появится на жирном, безмятежном, туповатом лице Мелани, когда я скажу ей, что расстался с девушкой. Всего себя, как выразился Джонатан, отныне готов посвятить тяжелой работе, направленной на мое излечение.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

стотыщ презентовал мне Салли Фейс и немного уронил в очередной ад. некоторые вещи не меняются.

@темы: Эстер, люблю тебя шизофренически (с)

---

VANITY FAIR применяет оружие массового поражения

“It’s a pinch-me moment,” says Timothée Chalamet of being on the cover of V.F.’s 25th anniversary Hollywood Issue. #VFHollywood https://t.co/pEz6DP8y06 pic.twitter.com/Zg1zLSwKjW

— VANITY FAIR (@VanityFair) 24 января 2019 г.

Выглядит как очень дорогое порно xD

25th Hollywood Issue #TimothéeChalamet pic.twitter.com/ep4SMdYUGq

— 리즈 (@lizi__xx) 24 января 2019 г.

-------------
А если от природы вы не столь прекрасны как Шаламэ, но стремитесь к этому, то стоит хотя бы периодически наведываться в эстетик-центр komilfo74.ru/ Это предложение подойдет для жителей Че) В центре предлагается масса различных услуг из области косметологии лица и тела, а также услуги гинекологов и УЗИ. Все, что нужно, чтобы оставаться красивой и здоровой)

@темы: косметология, шаламэ мое шаламэ, эстетик-центр, видяшки

---

Очень грустная (ну, по крайней мере для меня) первая глава Красивого мальчика, где рассказывается про первые годы жизни Никки.
шутка про унитаз и Джона - отсылка к Джону Харрингтону, он считается создателем унитазов.

Красивый мальчик

Часть первая

Задерживаясь допоздна

Моя дочь полна любви и радости — она целует каждого человека, которого встречает, пребывая в уверенности, что все люди хорошие и не причинят ей зла. Она напоминает мне самого себя, каким я когда-то был. И это пугает до глубины души, так, что я практически не могу пошевелиться.
Из предсмертной записки Курта Кобейна

1

Мы с моей женой Вики живем в Беркли, в белоснежном деревянном бунгало, построенном в 1920 году, скрытом от чужих глаз за стеной из черного бамбука. На дворе 1982 год, лето ожидания. Все остальное — работа, социальные обязательства — на время забыто. Наш малыш должен родиться в июле. УЗИ показало, что это мальчик. Мы готовимся к его появлению. Красим и украшаем стены в детской, заносим туда белую колыбель, светло-голубой комод, книжные полки, где уже лежат книги Мориса Сендака и Доктора Сьюза, и усаживаем по обе стороны от двери двух стражей — огромных плюшевых панд, которых загодя подарил ко дню рождения ребенка кто-то из наших друзей.
Другой друг принес нам свою семейную реликвию — маслянисто-желтую игрушку-подвеску в форме полумесяца.
Она висит на цепочке в углу гостиной и как будто парит над Сан-Франциско, переливающимся всеми огнями в отдалении.

Схватки у Вики начинаются после полуночи, 20 июля. Мы считаем минуты между ними, согласно методу доктора Ламаза, как нас учили на курсах подготовки к родам.
Пора.
Мы едем в больницу.
Ник, наш красивый мальчик, рождается на рассвете. Он восхищает нас. Мы вовсе не против отказаться от сна ради него. Убаюкиваем его, когда он плачет. Поем ему колыбельные. Мы пребываем в дремотном измененном состоянии сознания, которое ужаснуло бы нас, заметь мы, что подобное творится c кем-то из друзей (большинство наших друзей в самом деле потрясены). Дни проходят под саундрек из песен Пита Сигера, Раффи и The Limeliters, их композиции, проигрываемые снова и снова, снова и снова и снова, выбили бы признательные показания из любого преступника, в тех случаях, когда другие пытки оказались неэффективны. Иногда мы просто подолгу разглядываем крошечные цепкие ручки малыша и вглядываемся в его яркие блестящие глаза. Мы принадлежим к первому поколению неуверенных в себе родителей. До этого у людей просто были дети. А мы — родители. Мы выбираем для наших детей все самое лучшее, например, лучшие коляски и автокресла, рекомендованные журналом Consumer Reports, и переживаем из-за каждого принимаемого решения, связанного с выбором игрушек, подгузников, одежды, еды, лекарств, зубных колец, прививок и всего остального.
Вскоре на смену колыбели приходит односпальная кроватка с полосатым постельным бельем. Мы возим ребенка в коляске и носим в сумке-кенгуру, играем с ним в городских парках и на детских площадках, а также посещаем вместе с ним зоопарк Сан-Франциско. На его книжных полках не осталось свободного места. «Баю-баюшки, Луна», «Погладь кролика», «Там, где живут чудовища», «Яма, которую нужно выкопать»… Я читаю их вслух так часто, что вскоре заучиваю наизусть.
«Молока, молока, молока, для утреннего пирога»

«Ты полюбуйся, мой маленький друг,
Сколько забавностей разных вокруг!»

«Собаки должны облизывать людей. Снег должен падать. Пуговицы должны защищать людей от холода. Смелей, смелей, смелей»

Трехлетний Ник несколько раз в неделю наведывается по утрам в подготовительную школу со стенами пастельного цвета, расположенную в нескольких минутах ходьбы от нашего дома. Распорядок дня один и тот же: игры вроде «утка, утка, гусь», занятия живописью и уроки лепки из глины, пение.
— Вырывай сорняки, собирай камни, — напевает Ник, — все мы состоим из костей и грез.
В свободное время он лазает по игровому комплексу на детской площадке и качается на качелях. Несколько раз он отваживается сходить на свои первые в жизни «шуточные» свидания (формально: прогуливается к дому какого-нибудь ребенка). Иногда мы встречаем другие семьи с детьми в парке у бетонной горки, которая спускается вниз по склону, окруженная со всех сторон стволами дубов. Там же Ник любит кататься на карусели.
У Ника есть дар к строительству и архитектуре, он собирает сложные конструкции из деталей LEGO Duplo и Lego Lilliput. Он любит Тедди Ракспина, Щенков из приюта и своих панд-близняшек. Катается по дому на велосипеде с тремя большими колесами, а на террасе, построенной из красных кирпичей, ездит в пластиковом кабриолете голубого цвета (подарок от моих родителей), которым ему нравится управлять на манер героев Флинстоунов, отталкиваясь ногами.
Мы посещаем Трейнтаун в Сономе, где Ник управляет маленьким паровозом, проезжая на нем мимо миниатюрных сараев и ветряных мельниц.
Весной, когда распускаются полевые цветы, мы совершаем поездку в Йосемитский национальный парк, пешком добираемся до водопадов. Зимой возимся в снегу в долине за Хаф-Доум. И ходим в Океанариум Монтерей Бэй, где Ника завораживают флуоресцентные медузы и кружащие рядом с ним акулы.
Помимо этого, есть еще кукольные спектакли, настольные игры, дружное пение под звуки тамбурина. Надев кимоно и фланелевые пижамные штаны, вооружившись пластиковой гитарой, Ник распевает во всю силу своих легких:
Tingalayo, run my little donkey run
Tingalayo, run my little donkey run
Me donkey walk, me donkey talk
Me donkey eat with a knife and fork
Me donkey walk, me donkey talk
Me donkey eat with a knife and fork
Потом он скидывает кимоно, демонстрируя верхнюю часть его клоунской пижамы в горошек, с салатовыми, небесно-голубыми и вишнево-красными точками.

Он носит флуоресцентные сине-зелено-розовые непромокаемые сапоги. Мы идем по тротуару, он шаркает ногами потому что сапоги ему велики, моя большая рука осторожно сжимает его крохотную ручку, пластиковая гитара перекинута у него через плечо. Он прыгает в каждую лужу. Взгляд у него задумчивый, глаза, обычно кажущиеся бронзовыми, периодически отливают зеленым цветом, напоминая волны на море. Он забавно пританцовывает на ходу, держа над головой желтый зонтик.
— Ай-ай-ай, кажется, пошел дождик!

Показная идиллия отвлекает нас от признаков надвигающейся катастрофы. Первые три года после рождения Ника мы с Вики проводим в утомительном, но блаженном полусне, поглощенные своими новыми родительскими обязанностями, а потом пробуждаемся и при безжалостном свете дня видим наш разрушающийся брак во всем его ледяном великолепии. Я решаю наши с женой разногласия, как взрослый разумный человек: влюбляюсь в нашу общую подругу. Ее сын и Ник играют вместе. Мы с Вики единодушны в любви к Нику, но я слабо представляю, как должен справляться с нашим конфликтом, набирающим обороты с каждым днем. Когда мы добираемся до кабинета семейного психотерапевта, я объявляю, что исправлять что-либо уже слишком поздно.
Браку конец.
Вики застигнута врасплох. Мне не впервой самостоятельно рушить отношения, но ведь у нас еще есть ребенок. Ник. Когда мы с его матерью ссоримся дома, Ник прячется на коленях у панд.
Дети никогда и ничего не выигрывают от таких горьких и жестоких разводов, каким был наш. Последствия схожи с последствиями взрыва грязевой бомбы, столь же сильны и долговечны. Для Ника это тяжелый удар. Мы делим фарфоровую посуду, предметы искусства и нашего маленького сына.
Кажется очевидным, что больше всего нам подойдет вариант с совместной опекой. Мы с Вики оба хотим быть рядом с ним и не видим причин сомневаться в народной мудрости, гласящей, что ребенку лучше воспитываться обоими родителями, а не кем-то одним.
Вскоре Ник уже живет на два дома. В те дни, когда я высаживаю его у дома матери, мы обнимаемся, прощаемся возле белого пикетного забора и я смотрю, как он заходит внутрь.
Вики переезжает в Лос-Анджелес и снова выходит замуж. Мы все еще хотим воспитывать Ника вместе, но теперь, когда нас разделяет пятьсот миль, одним неформальным соглашением о совместной опеке, работающим по принципу игрушки йо-йо, больше не обойтись. Каждый из нас искренне, с долей мстительности верит, что Ник хочет быть именно с ним, а не со вторым родителем, поэтому мы нанимаем адвокатов по разводам. Некоторые из адвокатов являются хорошими посредниками в деле заключения мирных соглашений, но в большинстве случаев дела об опеке доходят до суда. Что, как правило, куда травматичнее в психологическом плане и дороже. Наши адвокаты берут больше двухсот долларов в час и запрашивают предварительные гонорары в размере от пяти до десяти тысяч долларов.
Когда мы выясняем, что судьи в своих решениях чаще всего руководствуются рекомендациями, полученными от детских психологов, после проведенной ими тщательной проверки, то решаем положиться на собственную адекватность и спасти остатки средств на и без того истощившихся банковских счетах.
Ник посещает детского психолога с тех пор, как мы с Вики разошлись, и именно эту женщину мы нанимаем для проведения проверки. Заранее соглашаемся принять любое ее решение.
Специалистка приступает к трехмесячному расследованию, которое сильно напоминает о временах инквизиции. Она допрашивает нас, наших друзей, наших родственников, посещает наши респектабельные дома в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, а также устраивает продолжительные сеансы терапии в своем офисе, играя с Ником в шашки, в карты и возясь вместе с ним с деталями конструкторов. Ник называет ее своим «нервным доктором».
Однажды, играя в ее офисе с кукольным домиком, он показывает ей, где в домике находится комната его матери, а где отца. Когда же она спрашивает его про комнату мальчика, он отвечает:
— Мальчик пока не знает где будет спать.

Мы встречаемся с врачом у нее в офисе, стены которого украшают заключенные в рамки репродукции картин Готлиба и Ротко, среди игрушек и современной мебели, и она оглашает свой вердикт.
Мы с Вики сидим в одинаковых кожаных креслах, устремив взгляды на доктора, импозантную женщину в платье цветочной расцветки, с иссиня-черными кудрями и проницательными глазами, скрытыми за стеклами толстых очков.
Она кладет руки на колени и говорит:
— Вы оба — любящие родители, желающие для своего ребенка только самого лучшего. Это один из выводов, к которым я пришла в ходе данной проверки. Нет нужды объяснять вам, что он — особенный мальчик. Он находчивый, ранимый, эмоциональный и очень умный. Думаю, что вы также сами догадываетесь, что он страдает из-за вашего развода и туманности собственного будущего. В процессе принятия непростого решения, я постаралась учесть все возможные факторы и разработать план, наиболее подходящий для Ника — насколько это возможно в ситуации, где нет идеальных вариантов. Мы хотим свести уровень стресса в жизни Ника к минимуму и обеспечить ему стабильность.
Она по очереди окидывает нас взглядом, а потом начинает копаться в пачке с бумагами.
Тяжело вздохнув, она говорит, что на протяжении учебного года Ник будет жить со мной, а праздники и летние каникулы станет проводить с Вики в Южной Калифорнии.
Я пытаюсь осмыслить ее слова. Я победил. Нет, проиграл. Так же, как и Вики. Я буду рядом с ним каждый день во время учебного года, но как праздновать Рождество без него? Или день Благодарения? А что насчет летних каникул?
Врач протягивает нам копии бумаг, где в письменном виде изложено ее решение. Мы подписываем их, положив на ее же стол. Немыслимо, что я за одно мгновение, корявым росчерком ручки по бумаге, отказываюсь от половины детства своего сына. Это расстраивает нас с Вики, но главный пострадавший — Ник.
Готовясь отправиться в путь, он складывает свои игрушки и одежду в чемодан Hello Kitty с фальшивым замком и ключиком. Я везу его в аэропорт. Он говорит, что у него сводит живот, не потому что он не хочет повидаться с мамой и отчимом (еще как хочет), но потому что не желает уезжать.
Поначалу кто-то из нас обязательно сопровождает его во время перелетов, но после того, как ему исполняется пять, он летает один. Крошечный чемодан сменяется холщовым рюкзаком, набор необходимых ему вещей тоже все время меняется (книги и журналы, игрушки по Стар Треку, видеоигры Micro Machines, пластиковые вампирские клыки, плеер и CD-диски, плюшевый краб). Стюардессы отводят его в самолет.
Мы говорим друг другу «больше всего на свете», это наш способ сказать «я люблю тебя и буду сильно скучать по тебе, мне очень жаль» — специальное выражение, подходящее для спутанного клубка эмоций, возникающих в те моменты, когда он уезжает или возвращается.
Перелеты между Сан-Франциско и Лос Анджелесом — единственные моменты, когда он остается без присмотра родителей, поэтому попав на борт, он тут же заказывает Кока-колу, которую ему запрещают пить дома. Стюардесс не волнует, появится ли у него кариес.
Слишком маленькая радость, незначительная по сравнению с его аэрофобией.
В пять лет Ник начинает посещать подготовительную группу в одной из прогрессивных школ Сан-Франциско, расположенной в столетнем здании из красного дерева, по коридорам которой разрешается бродить в свободное время, и где родители могут, к примеру, жарить кесадию вместе с детьми. К школе ведут каменные ступени, а большие амбарные двери выводят на игровую площадку. Земля там устлана резиновым покрытием, сделанным из измельченных переработанных шин. Там есть набор для игры в тетербол, игровой комплекс из красного дерева и баскетбольное кольцо.
Штат школы укомплектован учителями, готовыми развивать детей «всесторонне», поэтому, помимо стандартного набора уроков, в школе есть впечатляющая творческая учебная программа: на сцене разыгрываются пьесы, сценарии к которым пишут сами дети (во время первого из многочисленных ежегодных спектаклей, Ник, получивший роль комара, засыпает прямо на сцене), есть уроки рисования, занятия неконкурентными видами спорта (вроде догонялок или хоккея со шваброй), в также уроки правописания. В школе отмечают различные религиозные и светские праздники, включая Рождество, Хануку, китайский Новый год и Кванзаа.
Судя по всему, это место идеально подходит для Ника. В группе он занимается лепкой из глины, рисует картины пальцами и демонстрирует наряды из своего неповторимого гардероба. Обычный его наряд включает в себя огромную ковбойскую шляпу, натянутую на лоб так, что видны только его совиные глаза, футболку от Кита Харинга, кожаный жилет с бахромой, трусы, надетые поверх голубых колготок и кроссовки с липучками в виде слоновьих ушей.
Когда другие дети говорят ему, что колготки носят только девчонки, он отвечает:
— Ха-ха. Супермен тоже носит колготки.
Я горжусь его уверенностью в себе и оригинальностью. У Ника разношерстная компания друзей. Он часто играет в парке Золотые Ворота вместе с мальчиком, который обладает всеми задатками тайного агента. Они с Ником бесшумно ползают на животах, подбираясь к ничего не подозревающим родителям, болтающим друг с другом на скамейках. Помимо этого, они любят играть в лабиринте с кучей взаимосвязанных проходов, расположенном внутри геодезических куполов.
Вместе с другим своим близким другом, мальчиком с густой копной темных волос и пронзительными изумрудными глазами, Ник собирает целые города из Лего и конструирует деревянные гоночные трассы, по которым они гоняют машинки от Hot Wheels.
Ник любит смотреть фильмы.
Впечатлившись и изумившись после беседы о его любимых фильмах, мой друг, работающий редактором в местном журнале, просит Ника написать заметку под названием «Никки выбирает кино». Ник надиктовывает ему свои мысли.
— Понимаете, иногда детям нужно выбирать себе фильмы и у них, бывает, никак не получается решить, какой фильм лучше взять, но решать надо быстро, потому что взрослым уже пора в парикмахерскую, а до нее идти десять минут, — начинает он.
Он делится своими впечатлениями о «Леди и Бродяга» и «Винни-Пухе».
— «Дамбо» классный, — говорит он, — отличные песни. Суперские вороны.
Насчет «Бесконечной истории» замечает:
— Не бесконечная она на самом деле.

Когда мне исполнилось шесть лет, мама испекла пирог в виде жирафа с кокосовым орехом и белой глазурью, и мы с друзьями играли в «Прицепи ослу хвост» на заднем дворе.
Ник отмечает свои дни рождения на ферме с настоящими лошадями, в парке развлечений Калифорнийская Великая Америка, в водных парках Raging Waters и в Эксплораториуме, интерактивном научном музее. Его гостей угощают чайными сэндвичами и суши, на стол подается нефильтрованный яблочный сок и кексы без пшеницы.

Однажды Ник объявляет, что хочет сделать пожертвование в благотворительную программу «Игрушки для малышей» и с этими словами отправляется в свою комнату, где складывает в мешок большинство своих плюшевых зверей, игровые наборы вроде «Candyland», «Chutes» и «Ladders», фигурки троллей и большие фигурки супергероев.
С книжных полок исчезают старые детские книжки с картинками, их место занимают серии про Нарнию и Рэдволл, а также издания книг Элвина Брукса Уайта.
Ник отчаянно старается повзрослеть, хотя и не во всем. Он оставляет панд и Себастьяна, плюшевого краба из «Русалочки».
У Ника чутье на новые тренды, он раньше, чем большинство других детей начинает интересоваться набирающими популярность детскими сериалами, от «Мой маленький пони» до «Властелинов вселенной». Увлечение диснеевскими фильмами (101 далматинец, Мэри Поппинс) сменяется интересом к Звездным Войнам.
Ник с друзьями получают приставки Нинтендо и начинают изъясняться на абсолютно непонятном (для взрослых) языке, разговаривая про мини-боссов, глюки, секретные уровни и тыквы, которые повышают уровень персонажа.
Как-то раз Ник наряжается на Хеллоуин черепашкой-ниндзя (он — Микеланджело, а его друг — Донателло), в другой раз он выбирает костюм Индианы Джонса.
Иногда Ник влипает в неприятности.
Однажды он остается ночевать у друга и их обоих ловят на телефонных розыгрышах, о которых ребята узнали из Симпсонов.
Вооружившись справочником, мальчики обзванивают ближайшие бары.
— Здравствуйте, не могли бы вы позвать к телефону мистера Ала Коголика?
— Конечно, малыш.
Громкий выкрик:
— Эй, есть здесь Ал Коголик?
Дети заливаются смехом и бросают трубку.
Потом они начинают звонить просто случайным людям.
— У вас есть Джон?
После паузы:
— Нет?
— Значит так и живете без унитазов?
Но в целом Ник ведет себя хорошо.
Как-то раз один из учителей пишет в разделе для заметок в его дневнике, что иногда Ник кажется немного подавленным, и я рассказываю об этом его новому психологу, с которым он видится раз в неделю.
— Ничего страшного, — говорит она, — он ведь не грустит подолгу, он энергичный, увлеченный, веселый. Лидер в своем классе.
Большинство сообщений от учителей — похвалы. Ника хвалят за его креативность, хорошее чувство юмора, способность к состраданию и участию. Отмечают его усердие.

Я до сих пор храню коробку с его старыми рисунками и сочинениями. Среди прочего там есть написанный его рукой ответ на вопрос нужно ли всегда стараться изо всех сил.
Нет, я не думаю, что всегда нужно стараться изо всех сил. — Написал он. — Например, если друг попросит достать для него наркотики, то не стоит стараться раздобыть их.
Другое сочинение, покоящееся в коробке — это письмо с убедительными доводами, которое он написал мне, когда учеников попросили привести ряд аргументов «за» или «против» выбрав любую интересующую их тему для спора. Письмо заканчивается словами: «Итак, с учетом всего вышесказанного, я считаю, что нужно разрешить мне есть больше чипсов».
Периодически Нику снятся кошмары. В одном из таких снов он приходит в школу и его, вместе с остальными учениками, заставляют проходить проверку на вампиризм.
Похожая проверка у них действительно была, когда у одного из детей нашли вшей.
В тот раз учителя, надев медицинские перчатки, перебирали пальцами пряди волос учеников, совсем как мартышки, осматривая каждый волосяной фолликул. Если в волосах обнаруживали хотя бы одну вошь, то зараженного ребенка отправляли домой, где его должны были познакомиться с лекарством «Kwell» и как следует вычесать расческой с мелкими зубчиками. Процедура это была болезненной и дети из-за нее орали так, что соседи (из лучших побуждений, конечно) могли позвонить в службу защиты детей.
Во сне, Ника и всех его друзей выстроили в ряд для проведения утренней проверки на вампиризм. Учителя в перчатках приподнимали им верхнюю губу, проверяли не отрасли ли клыки. Детям-вампирам сразу же вбивали кол в сердце.
Пересказывая сон утром, по пути в школу, Ник говорит, что поступать так с вампирами нечестно, ведь они не виноваты, что с ними это случилось.

Не знаю, связано ли это с фоновым уровнем тревожности, фотографиями пропавших детей на пакетах с молоком или с какими-то страшилками, которые они могли услышать, но Ник с друзьями кажутся слишком уж зашуганными. У нас за домом есть небольшой дворик, но дети не хотят играть на улице, если меня нет рядом. А от других родителей я слышал истории о том, как их дети страшатся темноты, плачут по ночам, отказываются ложиться спать в одиночестве или боятся ночевать дома у друзей.
После случая со кошмаром, Ник, собираясь ложиться спать, просит меня заходить к нему каждые пятнадцать минут.
Я пою ему.
Close your eyes
Have no fears
The monster’s gone
He’s on the run and your daddy’s here

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Красивый мальчик

---

Хорошо, хорошо, Мироздание я беру назад свои слова, что Оскар адекватнее Глобуса
Никогда больше не буду делать прогнозы по наградам
Кто бы мог подумать, что весной, когда Лили предложила от нечего делать засмотреть Пантеру, мы созерцали будущего номинанта на Оскар. Для качественного финала этой шутки надо рили наградить Пантеру или Рапсодию, а потом отменить Оскар как премию.
И я в принципе согласен, что упомянутые шыдевры номинированы ради рейтингов трансляции церемонии, чтобы быть ближе к народу, но почему Тимми с его внушительной фанбазой в таком случае продинамили? Обидно.
Немножко жаль, что теперь будет недостаточно мотивации не спать всю ночь и смотреть трансляцию. Лантимос на Оскаре это тоже та еще шутка, но, в отличие от остального, годная.

@темы: фильмы

---

Томминокеры

В книгах Кинга, написанных им в период активного потребления веществ, есть нечто особое. Какой-то искренний сорт ужаса и годная, чрезвычайно верибельная сумбурность в мыслях персонажей. На трезвую голову он пишет не хуже, но по-другому. А мне очень заходит вот это. Говорят, Маэстро не помнит как создавал Томминокеров, а ведь какая прекрасная вышла книга.
История про то, как неподалеку с небольшим городком, соседом Дерри (АХАХ), начали откапывать древний космический корабль из-за чего отравили себе воздух и перезаражали все население города. Вот уж когда жители городка стали дружны, дружнее чем в "Под куполом" с их "за команду одну мы все болеем". Тут просто все болеют, плюются выпадающими зубами и читают мысли друг друга, постепенно превращаясь в инопланетных образин.
Концовка не слита, ура.
Есть персонаж писатель-алкоголик, его представляю как чуть более молодого Гранта.
Больше всего жалко одну из первых жертв инопланетного вторжения - пса Питера, чья хозяйка и наткнулась первой на показавшийся из-под земли кусок космической тарелки. Что же вы вечно зверюшек мучаете, Маэстро, эх.

@темы: любите книги. пусть это старомодно, но всегда взаимно.

---

94 гифки из КМ с Шаламой. Сортировать по сценам лень, пусть лежат как есть. Парочка эксклюзив для дайри, ибо на тумблер не лезут из-за размера.

@темы: фильмы, гифкопад, никки сын метамфетамина

---

Вторая глава, где Никки радостно поливает грязью тот самый рехаб, что расхваливал в первой книге И знакомится со своей новой несчастной будущей девушкой.

Мы все проебываемся

Глава вторая

Глава вторая

The Safe Passage Center в Аризоне — это, по сути, нагромождение небольших зданий-коробок, построенных примерно в полутора часах езды от Феникса, на вершине запыленного холма, где земля сухая и бесплодная. Все эти групповые занятия и странные упражнения, придуманные современными психологами, проводятся в строениях, напоминающих слегка переделанные трейлеры, расположенных в центре территории центра. Клиенты, пациенты, или как там нас еще обзывают, все мы вынуждены ютиться в кривых пародиях на деревянные домики. В основном, селят здесь по трое.
Единственным намеком на обеспечение личного пространства является простенькая деревянная ширма, установленная между кроватями. По правде говоря, я стараюсь проводить в своем домике как можно меньше времени. Обстановочка там гнетущая. К тому же, стоит появиться кому-то из соседей, и рискуешь застрять в домике навечно, обсуждая всякую ерунду. Большую часть времени я провожу в центральном здании, рублюсь в разные настолки и пытаюсь самостоятельно освоить игру на шестиструнной акустической гитаре, которую здесь оставил кто-то из бывших пациентов. В одной из комнат есть камин, и мой друг Дэвид по какой-то причине решил, что обязан всегда поддерживать в нем огонь. Я ему за это безумно благодарен. Только у камина и могу согреться.
Безжалостный декабрьский ветер режет мою кожу и заставляет вены кровоточить. Иссохшая, промерзшая земля лишает меня последних крупиц тепла.
Но огонь спасает.
Устроившись перед камином, я часами дурачусь вместе со своими новыми друзьями. Мы смеемся и занимаемся разными глупостями, словно беззаботные дети, для которых мир чист, свеж и полон удивительных открытий. Дэвид, наш хранитель очага, умеет петь, подражая Джонни Кэшу, поэтому я разучил на гитаре несколько его песен: «Мальчик Сью», «Блюз тюрьмы Фолсом», «Кольцо огня». Из нас с Дэвидом получился хороший старомодный дуэт.
Другой мой друг, Джейсон, учит как достичь высот в игре Эрудит.
Но, в основном, мы, ну, просто болтаем. Садимся в кружок и травим разные байки, пытаемся понять, в чем же смысл всей той хуйни, которой мы занимаемся в этом гребаном центре и как мы дошли до жизни такой. Помимо этого, мы, конечно, уйму времени обсуждаем врачей и других пациентов. Мы постоянно сплетничаем, возможно, больше, чем стоило бы. Но, черт возьми, а чем же еще заниматься, если ты заперт в ловушке в каком-то проклятом лечебном комплексе? И еще нам надо как-то защищаться от навязываемой хреноты в духе культов.
Черт возьми, они тут даже свой язык изобрели, придумали разные «броские» фразочки для самовыражения, которые каждому приходится заучивать, прежде чем удается выбраться отсюда.
Например, зацените-ка, вместо «я думаю» мы должны говорить «я осознаю».
Например «Я осознаю, что Ричард не желает говорить о своей реальной проблеме».
Ну, на самом деле, нам рекомендуется только о себе делать подобные заявления. «Я осознаю, что сам всегда пытаюсь избежать разговоров о реальных проблемах и поэтому предполагаю, что Ричард может поступать так же».
Все это порядком раздражает, но в конце концов каждый как-то привыкает.
Понимаете, все дело в том, что здесь, в отличие от большинства реабилитационных центров, находятся люди, которым не только с пристрастием к наркотикам нужно бороться. Некоторые из них вообще не наркоманы, они просто страдают от различных психических расстройств (биополярка, депрессия).
Когда я только приехал сюда, здесь была женщина с расстройством множественной личности.
Другие пациенты пытаются избавиться от последствий серьезных сексуальных травм, являются жертвами растления. Некоторые склонны к селфхарму или страдают от расстройства пищевого поведения, кто-то живет с сексуальной или любовной зависимостью. Часть пациентов каждый день думают о самоубийстве.
Одной женщине, Кэрол, пятьдесят и весь ее сексуальный опыт сводится к трем пережитым изнасилованиям. Мой друг Марк, начиная с десяти лет, занимался сексом со своим старшим братом. По сути, большинство пациентов — чрезвычайно ранимые люди. И поэтому в центре придумали около пяти миллионов различных правил, призванных уберечь всех и вся.
Самое важное: нам не разрешается ни к кому прикасаться, даже если речь идет об обычном рукопожатии. Когда нам хочется обнять кого-то, потому что он уезжает или что-то типа того, требуется сперва позвать помощника наставника, чтобы он, гм, признал сделку законной. Нам не разрешается хранить в своих комнатах какие-либо острые предметы. Не разрешается смотреть фильмы с рейтингом R. Не разрешается есть мороженое, печенье или сахарные хлопья — из-за тех самых людей с расстройством пищевого поведения. Спортом заниматься тоже можно лишь с разрешения помощника наставника.
Все должно быть под контролем. К нам относятся, как к малым детям.
А если я буду нарушать правила, то мне продлят срок пребывания здесь или (что еще хуже) сошлют в какое-нибудь милитаризированное учреждение.
Потому что, как я уже говорил, у меня сейчас ни цента за душой нет. В финансовом плане я полностью зависим от семьи, только на их помощь могу надеяться, когда выпишусь отсюда.
Проблема в том, что мой отец свято верит во всю ту хуйню, которую говорят в реабилитационных клиниках, и согласится буквально с любыми рекомендациями моего наставника. Он меня еще лет на десять бросит гнить здесь, если наставница скажет, что это пойдет мне на пользу.
Так что, я должен быть пай-мальчиком.
Должен соблюдать все их чертовы правила (или по крайней мере не попадаться, если буду их нарушать).
Должен говорить им именно то, что они хотят услышать, чтобы они смогли в свою очередь отчитаться о том, как «замечательно» продвигается мое лечение в этом дебильном центре.
Черт, да я успел побывать в стольких реабилитационных центрах, что ложь про «связь с высшими силами» и ту невероятную пользу, которую я якобы получаю в ходе работы по программе «12 шагов», у меня уже в крови.
Они хотят услышать, что я пережил духовное пробуждение, так что я говорю про духовное пробуждение. Они хотят, чтобы я «глубоко и бесстрашно исследовал себя с нравственной точки зрения» (это шаг четвертый), чтобы получить возможность изменить свою жизнь, так что я рассказываю им, какое мощное влияние на меня оказывают заветы программы, хотя на самом деле ничерта подобного не чувствую и никогда не чувствовал.
Они не в состоянии предложить никаких иных способов решений проблемы. Если программа «12 шагов» для тебя неэффективна, они просто отказываются это признать.
Поэтому я говорю им, что нашел Бога. Говорю, что «шаги» мне помогают. И еще говорю, что решил расстаться с Зельдой.
Они проглотят ложь и не подавятся.
Психологи. Мои новые друзья. Все.
Хотя на самом деле, как я уже говорил, Зельда сама перестала мне звонить.
Но я заставлю окружающих поверить, что это было мое решение.
Тем самым, я докажу им как сильно изменился, каким здоровеньким стал.

Итак, я направляюсь в нашу зону для курения, поплотнее кутаясь в одолженную толстовку и куртку, защищаясь от сильных порывов ветра пустыни. Единственные мои штаны — это узкие брюки-клеш, доставшиеся от почти-что-бывшей подружки.
Лишь добравшись до Аризоны, я обнаружил, что сумка забита нарядами Зельды. Не стоило, пожалуй, доверять ей сборы.

Как бы то ни было, когда я добираюсь до зоны курения, то вижу там только Джонатана. Совсем забыл, что очередное групповое занятие начнется буквально через пару минут.
С Джонатаном мы успели неплохо сдружиться. Он музыкант, ему уже за сорок и у него необычное лицо (тут дело в том, что он попал в автомобильную аварию, когда был подростком и родители вынудили его сделать целую уйму пластических операций, убеждая, что это совершенно необходимо, хотя на самом деле им просто не нравилось как он выглядел). Достигнув совершеннолетия, Джонатан серьезно подсел на кокаин и стал алкоголиком. Но сейчас он «чист».
Черт, да для этого реабилитационного центра он стал лучшей рекламой, парнем с плакатов.
Меня он почему-то воспринимает, как какого-то милого питомца, убежден, что может меня спасти (что бы под этим не подразумевалось).
Так вот, Джонатан здесь, в курительной зоне, сидит, скрестив ноги на той грязной рухляди, в которой раньше можно было опознать белый пластиковый стул.
Он одаривает меня широкой улыбкой. В его темных очках далекий свет солнца отражается таким образом, что кажется будто по их стеклам во все стороны растекаются черные чернила.
— Привет, братишка! — говорит он. Его техасский акцент звучит как самопародия. — Придешь на занятия, а?
Я киваю.
— Конечно.
Он протягивает мне сигарету еще до того, как я прошу об этом (что собирался сделать). Практически все знают, что я на мели.
— Спасибо, чувак, — говорю я, поджигая безфильтровую сигарету «Camel», крепкую как черт знает что.
Делаю пару затяжек, всматриваясь в чистое, холодное небо.
— Джонатан, — начинаю я, прочистив горло, — хочу сказать, что очень много думал о твоих словах. Ну, про ситуацию с моей подружкой.
Он перебивает меня, прежде чем я успеваю закончить, вскидывает руки, словно я какая-то собака, которой командуют: «Место».
— Эй-эй, а ну-ка перестань, — говорит он, мучительно растягивая каждое слово. — Решать тебе и только тебе. И что бы ты ни выбрал, я о тебе хуже думать не буду. Обещаю.
Я ковыряю носком старой кроссовки «Jack Purcell» красную сухую землю, поднимая при этом облако пыли и смотрю, как это облачко медленно дрейфует вверх, ненадолго зависая в воздухе. Ветер пока стих.
Свободной рукой я нервно почесываю ухо.
— Ну, — говорю я, слегка заикаясь, — решение я как раз принял. Положу всему этому конец. Если мы с Зельдой останемся вместе, то без срывов точно не обойдется. Теперь я это понимаю. К тому же, думаю, теперь я действительно осознал, что из себя представляли наши отношения. В смысле, ты был прав, мы точно просто использовали друг друга. По правде говоря, я сомневаюсь, что она способна кого-то любить. Знаешь… у меня такое чувство… как будто любить Зельду — это все равно, что любить черную дыру. Я так больше не могу. Пора с этим завязывать.
Я медленно протяжно вздыхаю.
Блядь.
Блядское блядство.
Джонатан поднимается со стула. Снимает темные очки. Я замечаю, как его зрачки сужаются, спасаясь от тусклого утреннего света.
Джонатан двигает головой вверх-вниз, вверх-вниз
— Начало положено, верно? Ну, братишка, я тобой очень горжусь, правда.
Взгляд его светло-голубых, почти прозрачных, глаз устремлен на меня и я не могу отвернуться.
— Чувак, — говорит он, — я отлично понимаю, как тяжело может быть отказаться от подобных нездоровых отношений. Черт, да мы с моей бывшей женой по-прежнему страдаем той же хуйней, что и десять лет назад. Друг мой, тебе чертовски повезло, что ты уже в двадцать три года учишься справляться с этим дерьмом.
Прежде чем я успеваю понять, что происходит, он обнимает меня, полностью забив на их политику «никаких прикосновений». Я обнимаю его в ответ, шалея от запаха помадки (или что он там использует, чтобы столь тщательно «зализывать» волосы).
— Это твой шанс, Ник, надеюсь, ты и сам это понимаешь. Я видел, как ты поначалу противился лечению здесь. Злился на всех и вся. Блин, я тебя вовсе не виню за это. Год назад я и сам вел себя точно так же. Не знаю, может, именно поэтому я и решил, что буду за тобой приглядывать. Мне уже почти пятьдесят. Я всю жизнь бегал от себя самого. Столько времени зря потратил. Но вот что я тебе скажу, стоя тут, в этом Богом забытом месте, в этот самый момент, когда тебе двадцать три, а мне сорок девять: местные врачи знают, что делают. Ты начнешь понемногу раскрываться, будешь следовать их рекомендациям и не только навсегда завяжешь с наркотиками, но и обретешь любовь и самоуважение, чего был лишен раньше.
Он берет свой окурок, затягивается напоследок и произносит:
— Черт возьми, хотел бы я, чтобы у меня в твои годы появилась такая возможность!
А потом, затушив сигарету и вновь надев темные очки, он добавляет:
— Уж постарайся ее не проебать. Или я тебя сам прибью.
Он смеется над своими словами и я тоже смеюсь, чисто из вежливости.
— Расслабься, малыш, проповедь окончена. Пошли к остальным?
Он начинает спускаться с холма, но не успевает сделать и пары шагов, как я окликаю его.
— Слушай, Джонатан.
Он поворачивается ко мне и вновь снимает очки, видимо, желая продемонстрировать, что действительно внимательно меня слушает.
— Эм, я… ну… спасибо тебе. Я хочу измениться. Правда. И… ну, я верю, что именно здесь смогу это сделать.
Он кивает, улыбается мне, не разжимая губ.
— Все верно, братик. Я бы тебя обманывать не стал.
И снова отворачивается от меня.
— Идем, — бросает он через плечо. — После ужина я могу гитары принести, если хочешь. Нам есть что отпраздновать.
Я иду вслед за ним, внезапно почувствовав, что нахожусь в полной безопасности, словно снова младенцем стал и меня туго запеленали.
Мы доходим до одного из переделанных трейлеров и Джонатан придерживает дверь, пропуская меня вперед. Конечно, мы опоздали, но не критично. Тем не менее, я уверен, что кто-нибудь не преминет сделать мне замечание, поэтому стараюсь побыстрее пройти в заднюю часть помещения и занять свободное место там.
Со одной стороны рядом со мной Ричард, жирный чудик, у которого на голове вечно одна из этих дурацких бретонских кепок. Он наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
— Ты опоздал.
Тихонько смеется и слегка толкает меня локтем.
— Зацени новую девчонку, — говорит он, покачивая своей круглой головой, — уверен, что она в твоем вкусе.
Я велю ему заткнуться, но все же оглядываюсь по сторонам.
В желудке вновь натягивается скрученный канат.
Полагаю, что этой девушке примерно столько же лет, сколько мне. У нее длинные прямые черные волосы и кошачий разрез глаз. Бледная-бледная кожа. Предплечья покрыты толстым слоем рубцов от порезов.
Блять.
Я откидываюсь на стуле.
Догадываюсь, что будет дальше.
Выдыхаю.
Она представляется группе как Сью Эллен.
Акцент выдает в ней южанку.
Я вглядываюсь в ее лицо: расстроенная, застенчивая, волнуется.
Ее темные глаза встречаются с моими.
Блять.

@темы: гифкопад, «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

В то время как у Нортона показывают устаревший клип с рэпом Литтл Тимми Тима, во Франции воссоединяют котопса!
лучшая страна мира

Armie’s video message to Timothée on Quotidien tonight! pic.twitter.com/bIKmApnGM2

— Timothée Chalamet Updates (@tchalametupdate) 18 января 2019 г.

@темы: персиковые мужья, видяшки

---

Стертая личность


Фильм не выдающийся, но крепкий и честно отрабатывающий взятую тему. Страшнее всего в подобных историях для меня то, что репаративные центры существуют до сих пор, даже в прогрессивных странах, и по-прежнему находятся родители, которые верят, что от гейства реально можно вылечить кулаками да молитвами.
Тут случай довольно лайтовый, несмотря на отца-проповедника, главный герой оказался крепким орешком, его мать, почитав чему именно учат ее сына, поняла, что поравалить, и в конечном итоге все для них закончилось неплохо.
Мне кажется или в роли колледжа тот же колледж, что был задействован при съемках КМ? xD Похожая лужайка, здание на заднем плане, комнаты...
И невозможно не провести параллель между двумя этими фильмами, когда мать главного героя начинают поучать его "не высовывай руку из окна, попадешь в аварию!"
- Это вы еще Шаламу не видели, маменька!

Долан и Трой добавили картине привлекательности. Трой - живое доказательство того, что от гейства не вылечишь Стоит на него взглянуть и становится очевидно, что его высшие силы именно геем и задумывали.
6 из 10


Власть


Американскую историю знаю уже лучше, чем российскую, ей-бгу. На экране заговаривают про Уотергейтский скандал, например, а я киваю с умным видом "да-да, об этом был фильм с Нисоном".
На Бейле примерно столько же грима, сколько было в прошлом году на Олдмене. Кажется, что грим оставшийся с Темных времен просто перенесли на Бейла, слегка подкорректировав.
Сюжет - история взлета и падения (относительного падения) Дика Чейни из администрации Буша-младшего. Дик увидел в трагедии 11 сентября великую возможность и на этой основе развернул полномасштабную компанию по захвату власти и установлению тотального контроля за населением США, прикрываясь усиленной борьбой с терроризмом.
Стив Карелл успел и сюда, засветился в роли Дональда Рамсфелда, министра обороны. Все же Карелл-отрицательный персонаж мне нравится больше, чем он-понимающий батя. Когда он улыбается, то выглядит убедительно скользким типом. Я бы даже сказал, что отвратительным. Ничего не имею против Стива, это именно про типаж.
"Власть" хороша занятной подачей истории. Так, поиск лазеек в законах, позволяющих, в частности, удобно "интерпретировать" Женевскую конвенцию, проходит под видом ужина в ресторане, где одно из коронных блюд - возможность пытать пленных.
Щупальца ЛГБТ+-лобби дотянулись и до фильма про белых консервативных гетеросексуальных мужиков, поскольку у Чейни младшая дочь - лесбиянка. И этот факт важен для сюжета. К некоторой чести Чейни стоит отметить, что при всей своей консервативности, сразу отрекаться от дочери он не стал.
7 из 10

Рома


Как уже писал, определенно фестивальное кино, рассчитанное на прокаченных зрителей, готовых почти три часа следить за событиями медленной черно-белой драмы про служанку-мексиканку. Спасибо Куарону за новую душевную травму, процесс рождения мертвого ребенка мне в таких подробностях еще не показывали (15 минут!!!). Трагедии "маленьких" людей на фоне нарастающего пиздеца в стране продемонстрированы мастерски. Пиздец в стране нарастает пропорционально уровню жести в жизни главной героини, а ближе к концу, как и положено в лучших трагедиях, случается катарсис. Не рассчитывал, что фильм мне сильно понравится, но он сумел преподнести несколько сюрпризов. И он просто очень красиво снят.
8 из 10

Зеленая книга


Али, черт возьми, везунчик! Сумел заполучить роль в практически беспроигрышном проекте. Не знаю кем надо быть, чтобы вышло запороть сюжет "богатый высокоинтеллектуальный темнокожий музыкант отправляется в турне по Югу, в сопровождении необразованного, но обаятельного итальянца-расиста". Ах да, дело происходит в 1962 году. Юг. В 1962. Ну вы поняли.
Итальянец нанимается работать шофером, роад-трип начинается. В ходе путешествия герои, такие разные, но все-таки вместе, конечно, постепенно проникаются теплыми чувствами друг к другу и становятся друзьями. Правда, родственники, Дона Ширли (музыканта) уже подали в суд на создателей фильма, уверяя, что на самом деле их Ширли с Тони (водителем) особо не сближался и фильма про себя не хотел
Да ну и ладно, я не считаю, что в данном случае есть повод для конфликта, Дон Ширли показан со всем возможным уважением. Мне больше всего понравилось, что он, в отличие от многих других темнокожих персонажей в фильмах, где затрагивается тема расизма, не чувствует себя "своим" и среди темнокожих. Недостаточно черный для черных, недостаточно белый для белых. Чрезвычайно образованный и талантливый, гений, застрявший между двумя мирами. Сцена, где Дон, в костюме, с белым водителем, при полном параде, смотрит на темнокожих, гнущих спины под палящим солнцем, в поле, прекрасно демонстрирует до чего же Дон одинок и нигде не уместен. Для богатых белых, приглашающих его в свои дома, он остается мастерски обученной обезьянкой, они готовы считать его за человека только пока он стоит на сцене. Слез со сцены - вали в свое гетто, хозяйским туалетом и то не разрешим пользоваться.
Фильм очень голливудско-классический, от первой до последней ноты. Больше всего напоминает "Полуночную жару", именно раскладом по персонажам и схемой их взаимодействий друг с другом.
Совершенно несправедливо, что Тимми должен соревноваться в своей категории с Али, у последнего в сто раз больше экранного времени и диалогов. Дуэт Али с Вигго "химичит" (настолько, что я их зашипперил ), в данном случае это и было главным.
10 из 10.

@темы: фильмы, Эстер, шаламэ мое шаламэ

---

77 авок из КМ, думаю, что в ближайшее время мне авки делать не захочется xD

1	2	3	4
5	6	7	8
9	10	11	12
13	14	15	16
17	18	19	20
21	22	23	24
25	26	27	28
29	30	31	32
33	34	35	36
37	38	39	40
41	42	43	44
45	46	47	48
49	50	51	52
53	54	55	56
57	58	59	60
61	62	63	64
65	66	67	68
69	70	71	72
73	74	75	76
77

Вопрос: кнопка фидбека

1. Спасибо за дозу!		24	(100%)
Всего:		24

@темы: фотошоп сделал мне хорошо, шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина

---

Первая глава, где наш глупенький Ник рассказывает как на самом деле "бросал" Зельду. Советую перечитать эту часть из первой его книги и сравнить. Очень забавно.

Мы все проебываемся

Глава первая

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая
2005
23 года

Она не звонит.
То есть, я-то ей тоже не звоню, но все же. Она не звонит, и я понимаю, что это конец.
Она меня ждать не будет, знаю.
Точно.
Она не звонит.
Наверное (это единственная причина, которая приходит в голову), боится сказать мне правду, боится, что я могу устроить, когда ее услышу.
Но я и сам ей не звоню.
По крайней мере, могу притвориться, что это был мой выбор.
К тому же, мне правда ничего другого не остается, кроме как с ней расстаться. Практически все психологи, которыми переполнено это проклятое место, задались целью убедить меня, что она - настоящий яд для меня, что в наших отношениях любви нет, что она меня просто использовала, а я использовал ее.
Поначалу я сражался с ними. Сражался яростно. Но я больше не в состоянии этого отрицать. Они правы. Пускай я и не могу отказаться от нее. Сомневаюсь, что когда-нибудь сумею это сделать. Я нравился самому себе только в те моменты, когда был рядом с ней.
Она ведь выбрала меня.
В смысле, она же могла бы заполучить любого, просто, блять, любого. А что я из себя представляю?
Ничего.
Я никто.
У нее есть все, чего нет у меня. Она - тот человек, которым я всегда хотел быть.
Она просто такая крутая, понимаете? Охуенно крутая.
То, как она говорит, одевается, ведет себя... Ее опыт... Ее красота... То, насколько она взрослее меня... И до чего же она веселая! Меня решительно все в ней восхищает. Ее знаменитый муж. Ее известная семья. Ее харизма.
Люди головы сворачивают, когда она заходит в комнату.
Когда я увидел ее, то с первого же мига знал, что должен с ней заговорить.
Я так никогда раньше не делал.
Особенно на гребаных двенадцатишаговых собраниях в Западном Голливуде.
Будучи с ней, я чувствовал себя важным. Даже красивым себе начал казаться, впервые в жизни.
Она представила меня своим друзьям, членам семьи.
Люди в Л. А. знали нашу историю.
У меня наконец-то появилась личность, было за что держаться.
Мы с ней собирались пожениться.
Я даже за чертовы кольца заплатил!
Мы занимались любовью по утрам... днем... вечерами напролет. Нам никогда не хотелось вылезать из кровати.
Она рассказала мне свои тайны. Поделилась своим прошлым.
А потом мы, ну, пошли по пизде.
Сорвались. Кололи себе героин, кокс, мет. Заглатывали таблетки в таких количествах, что они перестали оказывать на нас какой-либо эффект. И крэк курили.
Продавали нашу одежду, книги, CD-диски, чтобы купить наркоту.
Спорили, ссорились, орали друг на друга.
Я почувствовал, как ее ногти вонзились в мои щеки, и слезы сами полились из глаз. Я вскочил на ноги и бросился бежать, когда она сильно укусила меня за переносицу и стала бить кулаками, крича, что я прячу наркотики под полом у нее в ванной.
Мы целыми днями сидели взаперти.
У меня были конвульсии после очередной дозы кокса.
Рука распухла из-за гнойника, размером с бейсбольный мяч.
Мое тело уже было не в состоянии нормально избавляться от экскрементов, так что приходилось засовывать руку в перчатке себе в задний проход и вытаскивать оттуда твердые куски дерьма, которые размером и плотностью напоминали хреновы хоккейные шайбы.
Мы оба лишились почти всего, что у нас было: отношений с нашими семьями, уважения наших друзей.
А потом я попытался украсть компьютер из дома своей матери.
Нарисовались копы и меня, представьте, поставили перед выбором: клиника или тюрьма. Я выбрал клинику.
Но родители были полны решимости услать меня как можно дальше от Зельды, поэтому отправили сюда, в Аризону.
А она прошла программу лечения в UCLA, после чего владелица общежития для завязавших наркоманов, где мы оба раньше жили, предложила ей пожить там бесплатно. Это случилось месяц назад, за три дня до Дня Благодарения, если быть точным.
Знаете, поначалу мы все время разговаривали. У нее детоксикация проходила даже хуже, чем у меня, а моя-то была настоящим адом, через который, надеюсь, никогда больше проходить не придется. Но мне двадцать три, мое тело еще молодо. Ей почти сорок и ее тело просто уже не в состоянии справляться с этим.
Сперва ей пришлось вернуться в клинику после двух серьезных припадков, а потом врачи нашли камни у нее в желчном пузыре и пришли к выводу, что его придется удалить. Она болела, серьезно болела. Но я разговаривал с ней каждый день, одалживая у людей телефонные карты, говорил с ней по единственному телефону, который тут установлен, в маленькой комнатке рядом с кухней.
Я сидел на деревянном офисном стуле, раскачиваясь взад-вперед, слушал звуки статических помех, исходящие от обогревателя и сладчайший голос своей возлюбленной.
Мне приходилось закрывать жалюзи на окне, потому что я все время плакал, тело все еще тряслось из-за детоксикации, а кроме того я мерз, постоянно мерз, несмотря на обогреватель и все те свитера и куртки, которые одалживал у соседа по комнате, потому что у меня одежды почти не было.
Зельда говорила, что любит меня. Мы строили планы на будущее, обсуждали, что будем делать, когда я вернусь в Л. А.
Но однажды утром, перед началом групповых занятий, я позвонил ей и все изменилось.
Это был ее голос, ее обычный голос, но из него исчезла нежная соблазнительность. Я сказал, что люблю ее. Она ответила, что больше не знает, какой смысл люди вкладывают в это понятие. У меня внезапно возникла тяжесть в животе, желудок скрутило в узел, резко подскочило давление. Чувство было такое, словно меня сбросили в глубины океана.
Я начал обзванивать всех своих знакомых, умоляя их одолжить мне денег, чтобы я смог вернуться в Л. А., к ней. Никто даже говорить со мной не желал. Полагаю, я израсходовал весь запас одолжений от всех, кого только знал.
В какой-то момент я подумывал про автостоп. Но, честно говоря, я был слишком слаб для этого. И, к тому же, я отлично понимал, что она больше не собирается бороться за меня. То есть, когда-то она стала бы. Раньше она действительно верила в меня.
До того, как у нас случился рецидив, мне предложили написать мемуары о своей жизни. Я успел закончить половину рукописи и слышал от нее только похвалы. Уверен, что Зельда верила в мой успех. Черт, может, поэтому она и оставалась со мной.
Но теперь я все потерял. Книга так и валяется недописанной. На самом деле, я, возможно, уже проебал все на свете. У меня нет денег, нет жилья, нет машины, нет телефона. Ничего нет. Единственная перспектива: выбраться отсюда и начать "трезвую" жизнь, устроившись на какую-нибудь дерьмовую работу с минимальной заработной платой.
Для Зельды я больше не гожусь. Она найдет кого-нибудь другого, человека с деньгами, связанного с индустрией развлечений, который откроет для нее все двери. Я же знаю, как она обычно действует. Чертовски хорошо успел ее изучить. Нам все друг о друге известно.
Однажды, когда мы занимались любовью, заперевшись в нашей чертовой квартирке, она лежала на спине. Не особо задумываясь, что я делаю, я начал вертеться, трахая ее со всех сторон, до тех пор пока не совершил полный круг, а потом просто начал все заново. Черт возьми, я до сих пор так сильно ее хочу.
Нельзя допустить, чтобы она меня бросила. Она просто не может этого сделать. Лучше уж брошу ее первым. Не буду ей больше звонить, никогда. Все кончено. Так и стану говорить людям, начиная с сегодняшнего дня. То есть, вот прямо сейчас пойду и расскажу.
Поднявшись на ноги, иду в зону для курения.
Эта хуйня длится больше месяца.
Пора поставить точку.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

Вулканы - интересная тема, не правда ли? Стоит только мысленно представить вулкан, особенно готовый к извержению, и по телу бегут мурашки. Я не представляю как живут люди рядом с вулканами. Даже если эта громадная сила, заключенная в недрах земли, пока что дремлет, подобное соседство все равно должно вызывать опасения.
И я очень уважаю людей, которые занимаются изучением вулканов. Их не слишком много в современном мире, так что каждый специалист-вулканолог - на вес золота. Вот, например, Максима Криппы постоянно нет дома, ведь вулканолог – полевой естествоиспытатель. Зато человек проживает интересную жизнь, заполненную исследованиями.
Я не слишком много всего знаю о Максиме, но заинтересовался его личностью, прочитав одно из интервью с ним. Максим вдумчиво подходит к своего делу, он продвигается вперед, не останавливаясь на достигнутом. В период 2009-2010 он проходил стажировку в Обсерватории Везувия и музее вулканологии, который находится в Италии, а потом решил, что пора расширить сферу своей специализации и занялся изучением сейсмологии. После этого он некоторое время работал в Москве, а затем отправился в Петропавловск-Камчатский, где, насколько я понял, работает и сейчас, в Институте вулканологии и сейсмологии.
Приятно знать, что на свете есть люди, которые нашли свое призвание и работа им в удовольствие, это мотивирует.
Из упомянутого мной выше интервью с Максимом, узнал, что его любимый вулкан - супервулкан Тоба. Он весьма необычный, этот супервулкан невозможно увидеть. Дело в том, что он потух и превратился в озеро.
Видимо, Максим, как и я, любит трагические истории

@темы: вулканология, вулкан, максим криппа

---

Вступление в книге Ника - 3 страницы
Вступление в книге бати Дэвида - 11 страниц.
Ох, весело мне будет с ним...
Посмотрев прицельно на размеры глав у Дэвида, решил, что буду переводить 2 главы из книги Ника на одну его, а то совсем неравноценно получится.
Попутно, когда делал скрины экранизации КМ, обратил внимание, что там есть плакат с ежом, упоминающийся во ВСТУПЛЕНИИ к этой книге. Гуд джоб, Феликс, классное умение быть внимательным к тем деталям, которые никого кроме Шеффов и не волнуют

Красивый мальчик

Данная книга посвящается мужчинам и женщинам, которые занимаются изучением и борьбой с зависимостью в реабилитационных клиниках, больницах, исследовательских центрах, общежитиях для завязавших наркоманов, домах временного проживания и в организациях, связанных с просветительной деятельностью. И, конечно, в равной степени она посвящается всем тем людям, отважным и преданным, кто продолжает возвращаться на бесчисленные собрания групп «12 шагов», каждый день и каждую ночь, во всех крупных и маленьких городах, разбросанных по территории Соединенных Штатов, так же как и по всему миру. Посвящается им и их семьям: людям, которым близка история, произошедшая в моей семье, поскольку они сами жили и живут с этим, посвящается родным наркозависимых — их детям, братьям и сестрам, друзьям, партнерам, женам и мужьям, а также родителям, таким же, как я сам. «Им просто невозможно помочь, что очень обескураживает», — писал Ф. Скотт Фицджеральд. Но на самом деле вы можете помочь им и можете помочь друг другу. Вы помогли мне.
Также эта книга посвящается моей жене, Карен Барбур и моим детям: Нику, Джасперу и Дейзи Шефф.

When you cross the street,
Take my hand.
— Джон Леннон, «Beautiful Boy (Darling Boy)»

Вступление

Вступление

Мне так больно из-за того, что я не в состоянии спасти его, защитить, уберечь от зла, избавить от боли. Зачем еще нужны отцы, если не для этого?
Томас Линч, «Мы такие, какие есть»

Пап, привет! Господи, я так сильно по вам всем соскучился! Жду-не дождусь нашей встречи! Остался всего один день!!! Урааа! — пишет Ник накануне своего возвращения домой на летние каникулы.

Джаспер и Дейзи, наши дети (восемь и пять лет), сидят за кухонным столом, вырезая, наклеивая и раскрашивая буквы для приветственных плакатов и транспарантов, сделанных в честь его возвращения. Дети целых шесть месяцев не виделись со своим старшим братом.

Утром, когда приходит пора ехать в аэропорт, я выхожу на улицу, чтобы позвать их с собой.
Дейзи, мокрая и грязная, сидит на одной из верхних веток клена. Джаспер стоит под деревом.
— Верни мне его, а не то получишь! — грозится он.
— Не отдам, — отвечает она, — он мой!
Взгляд у нее упрямый, она готова к борьбе, но чуть позже, когда Джаспер начинает карабкаться на дерево, она бросает вниз фигурку Гендальфа. Ее-то Джаспер и хотел получить.
— Пора ехать за Ником, — объявляю я, и они проносятся мимо меня, в дом, скандируя:
— Никки, Никки, Никки!

Дорога до аэропорта занимает полтора часа.
Когда мы добираемся до терминала, Джаспер кричит:
— Никки!
Он указывает куда-то.
— Вон там!
Ник, с перекинутой через плечо зеленой спортивной сумкой, стоит, прислонившись спиной к табличке «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА», на бордюре, неподалеку от зоны выдачи багажа компании United Airlines. Худощавый, в выцветшей красной футболке, накинутой поверх кардигана его девушки. Обвисшие джинсы сползают с костлявых бедер, на ногах красные конверсы All Star. Заметив нас, он оживляется и машет нам рукой.
Дети хотят сидеть рядом с ним, поэтому, забросив свои сумки в багажник, он перебирается через Джаспера и устраивается между ними на заднем сидении. Треплет их обоих по макушкам и целует в щеки.
— Как же я рад вас видеть! — говорит он. — Я по вам скучал, ребята! Очень сильно.
Посмотрев вперед, он прибавляет:
— Пап, мам, и вам я тоже соскучился.
Пока я выруливаю со стоянки аэропорта, Ник рассказывает нам как прошел полет.
— Это был кошмар, — жалуется он, — я сидел рядом с женщиной, которая ни на минуту не затыкалась. У нее были платиновые волосы, утыканные шпильками, похожими на те штуки, которыми лимонные пироги украшают. Вылитая Круэлла де Виль, с очками в роговой оправе, сливовыми губами и лицом, усыпанным розовой пудрой.
— Круэлла де Виль? — переспрашивает Джаспер. Глаза его округляются.
Ник кивает.
— Очень на нее похожа. А ресницы у нее были фиолетовые, длинные, явно накладные. И она надушилась этим средством, Eau de Stinky. — Он зажал нос. — Ну и вонь!
Дети в восторге.
Мы едем по мосту Золотые ворота. Под нами течет река густого тумана, обтекающая мыс Марин.
Джаспер спрашивает:
— Ник, ты придешь на наш Шаг вперед?
Он имеет в виду их с Дейзи выпускной. Джаспер перейдет из второго класса в третий, а Дейзи из детского сада — в первый класс.
— Не пропустил бы и за весь мировой запас китайского чая, — отвечает Ник.
Дейзи спрашивает:
— Ник, помнишь Даниэлу? Она упала с горки и сломала палец.
— Ауч!
— У нее теперь гипс, — прибавляет Джаспер.
— Гипс на пальце? — уточняет Ник. — Наверное, он крошечный.
Джаспер объясняет с серьезным видом:
— Они его ножовкой разрежут.
— Ее палец?
Все трое заливаются смехом.
Спустя какое-то время Ник говорит им:
— У меня для вас кое-что есть, малышня. В моей сумке.
— Подарки!
— Получите их, когда доберемся до дома.
Дети упрашивают его рассказать, что там, но он качает головой.
— Нет-нет, Джас. Это сюрприз.
Я вижу всю троицу в зеркало заднего вида. У Джаспера и Дейзи гладкая кожа оливкового цвета. У Ника она тоже раньше такой была, но сейчас он кажется изможденным и по цвету сравнялся с рисовой бумагой. У детей карие, ясные глаза, а глаза Ника похожи на два черных шара. Волосы у всех сейчас темно-коричневые, но когда Ник был маленьким, то волосы у него были длинными и светлыми, окончательно выгоравшими к концу лета. Одно время они были еще и ломкими, липкими, все в желтых пятнах. После того, как Ник пытался мелировать их при помощи отбеливателя для одежды.
— Ник, ты расскажешь нам историю про Пи Джи? — просит Джаспер.
Ник годами развлекал их историями о британском детективе Пи Джи Фамблбамбле, которого сам выдумал.
— Обещаю, мистер, но попозже.
Мы едем на север по автостраде, затем сворачиваем на запад, минуем несколько маленьких городков, лесистый национальный парк и холмистое пастбище. Ненадолго останавливаемся у почтового отделения Пойнт Рейес, чтобы забрать нашу корреспонденцию. Выход в город не обходится без встречи с десятком приятелей, которые рады видеть Ника и засыпают его вопросами про университет и планы на лето. В конце концов, мы уезжаем оттуда, следуем по дороге, проходящей рядом с потоком Лагунитас-Крик до поворота налево, после чего поднимаемся в гору и выезжаем на подъездную дорожку к нашему дому.
— У нас тоже есть для тебя сюрприз, Никки, — говорит Дейзи.
Джаспер строго смотрит на нее.
— Не говори ему!
— Это плакаты. Мы их сами сделали.
— Деееейзи…
Подхватив свои сумки, Ник идет в дом вслед за детьми. Собаки напрыгивают на него, скулят и лают.
Второй этаж встречает Ника детскими плакатами и рисунками, в том числе и рисунком ежа с подписью «Я скучаю по Нику, плак-плак», которого изобразил Джаспер.
Похвалив рисунки, Ник удаляется в свою комнату, чтобы распаковать вещи.
С тех пор, как он уехал в колледж, его комната, помпейская красная комната в задней части дома, превратилась в еще одну игровую для детей, где выставляются великие творения Джаспера из лего-наборов, среди которых можно встретить дворец махараджи и моторизированного R2-D2. Наводя порядок перед возвращением Ника, Карен убрала оттуда весь плюшевый «зверинец» Дейзи, сменила постельное белье на кровати и принесла новые подушки.

Обратно Ник возвращается с кучей подарков в руках. Для Дейзи он привез Жозефину и Кирстен, кукол от «American Girl», в нарядах, которые сшила его подружка. Наряды эти весьма милы, на первой кукле расшитая блуза в крестьянском стиле и серапе, а на второй зеленый бархатный джемпер.
Джасперу достаются два больших водяных пистолета Super Soaker.
— После ужина, — предупреждает его Ник, — ты вымокнешь настолько, что обратно в дом сможешь приплыть.
— А ты будешь таким мокрым, что тебе понадобится лодка!
— Ты будешь мокрее самых мокрых макарошек.
— А ты будешь настолько мокрый, что потом целый год сможешь душ не принимать!
Ник смеется.
— Было бы здорово, — говорит он, — я бы сэкономил кучу времени.
Мы ужинаем, а потом мальчишки заправляют водой свои пистолеты и спешат на улицу, навстречу ветреному вечеру, и разбегаются в противоположные стороны. Мы с Карен наблюдаем за ними через окно в гостиной. Охотясь друг на друга, мальчишки прячутся за стволами итальянских кипарисов и дубов, ползают под садовой мебелью и крадутся вдоль живой изгороди. Как только появляется возможность для выстрела, они обливают друг друга тонкими струйками воды. Дейзи следит за ними обоими, укрывшись за горшками с гортензиями, стоящими рядом с домом. Когда мальчишки пробегают мимо нее, она одной рукой открывает кран, а другой хватается за садовый шланг. И обливает их с ног до головы. Я останавливаю мальчишечью игру как раз в тот момент, когда они собираются схватить ее.
— Спасения ты не заслуживаешь, — говорю я ей, — но вам всем уже пора ложиться спать.
Джаспер и Дейзи принимают ванну, надевают свои пижамы и просят Ника, чтобы он им почитал.

Он сидит, вытянув длинные ноги, на маленькой кушетке, стоящей между двумя односпальными кроватями. Читает «Ведьмы» Роальда Даля.
Находясь в соседней комнате, мы слышим его голос, точнее, голоса: голос мальчика-рассказчика, серьезный и удивленный, ворчливый и скрипучий голос Бабушки, а также пронзительные вопли Великой старшей ведьмы. "Дети отвратительные и гадкие!.. Дети грязные и вонючие! От них пахнет собачьими какашками! Они хуже, чем собачьи какашки! По срррравнению с запахом детей, собачьи какашки пахнут фиалками и прррримулами!"
Ник, как обычно, устраивает замечательное представление, и дети внимают ему, завороженные.
В полночь все-таки начинается гроза. Идет сильный дождь, а на медную черепицу дома сыплется град, как из пулемета. Грозы у нас случаются редко, но сегодня ночью все небо словно фотовспышками освещается. В перерывах между раскатами грома, я слышу, как шумят ветви деревьев в саду. Помимо этого, я слышу как Ник бродит по коридору, заваривает чай на кухне, тихонько наигрывает мелодии на гитаре, из песен Бьорк, из болливудских фильмов и мелодии к песням Тома Уэйтса, у которого есть очень разумный совет в одной из песен: «Если умер — не садись за руль».
Бессонница Ника меня беспокоит, но я гоню подозрения прочь, напоминая себе, как далеко он продвинулся по сравнению с прошлым учебным годом, когда его выгнали из Беркли. В этот раз он отправился в колледж на востоке и вот, закончил первый курс.
Это кажется настоящим чудом, после всего через что мы прошли. Согласно моим подсчетам, он продержался без метамфетамина уже почти сто пятьдесят дней.
К утру гроза стихает, лучи солнца играют на мокрых листьях клена. Я одеваюсь и иду на кухню вместе с Карен и нашими младшими детьми. Ник, во фланелевых пижамных штанах и поношенном шерстяном свитере, с рентгеновскими очками на голове, уже хозяйничает там. Он стоит у кухонной стойки, возится с домашней кофеваркой. Заливает в нее воду и кофе, ставит на огонь, а потом садится за стол рядом с Джаспером и Дейзи, поближе к своей тарелке с хлопьями.
— Дейзи, — говорит он, — твой план атаки с садовым шлангом был блестяще продуман, но я намерен тебе отомстить. Почаще оглядывайся.
Она вытягивает шею, пытаясь заглянуть себе за спину.
— Ничего не вижу.
— Люблю тебя, дурашка, — говорит Ник.
Вскоре после того как Джаспер с Дейзи отправляются в школу, к нам в дом приходит полдюжины женщин, чтобы помочь Карен сделать прощальный подарок для одной хорошей учительницы. Они украшают купальню для птиц ракушками, отполированными камешками и обкладывают плиткой (плитку сделали сами ученики). Работая, они болтают и пьют чай. Я укрываюсь в своем кабинете.
Позже женщины устраивают обеденный перерыв на открытой кухне. Одна из матерей принесла китайский салат с курицей. Ник, который уходил поспать, возвращается из своей комнаты, стряхивает с себя остатки сонливости и здоровается с гостями. Он вежливо отвечает на их вопросы (опять про жизнь в колледже и планы на лето), а потом, извинившись, говорит, что ему пора ехать на собеседование. После того, как он уходит, я слышу как матери обсуждают его.
— Какой замечательный мальчик!
— Он восхитителен.
Кто-то отмечает его хорошие манеры.
— Тебе очень повезло, — говорит эта женщина Карен, — Наш сын-подросток только вечно ворчит. И не желает проводить с нами время.
Когда Ник возвращается домой несколько часов спустя, у нас уже тихо. Матери с их камешками разошлись по своим домам.
Ника взяли на работу. Завтра он начнет стажироваться в итальянском ресторане, будет официантом. Он в ужасе из-за того, что придется носить униформу, включающую в себя неудобные черные туфли и бордовый жилет, но ему сказали, что все страдания компенсируются щедрыми чаевыми.
На следующий день, вернувшись со стажировки, Ник решает попрактиковаться на нас, изображает персонажа-официанта из одного из своих любимейших мультфильмов — «Леди и Бродяга».
Мы садимся ужинать. Он вплывает в гостиную подняв одну руку вверх, балансируя с воображаемым подносом, и напевает с легким итальянским акцентом:
— Какая ночь, красивая ночь! Такую мы называем «Белла нотте»!
После ужина Ник спрашивает, может ли он одолжить машину, чтобы поехать на собрание Анонимных Алкоголиков.
После нарушения условий комендантского часа и кучи других неприятных происшествий, среди которых стоит выделить аварию с участием обеих наших машин (тут ему удалось справиться за один раз, врезался на одной из них в другую) случившуюся прошлым летом, мы запретили ему садиться за руль, но сейчас его просьба кажется обоснованной. Ему действительно нужно посещать собрания АА, это часть процесса лечения, так что мы соглашаемся. Он уезжает на легковушке, так и оставшейся помятой со времен вышеупомянутого инцидента.
После собрания он возвращается вовремя и говорит нам, что попросил кого-то из знакомых побыть его наставником, пока он здесь.
На следующий день он снова просит одолжить машину, чтобы съездить пообедать с этим новым наставником. Разумеется, я соглашаюсь. Я впечатлен его усердием и той внимательностью, с которой он соблюдает все установленные нами правилами. Он послушно рассказывает нам куда уходит и во сколько вернется. И никогда не опаздывает.

Он снова пропадает на несколько часов.

Следующим вечером мы разжигаем огонь в камине гостиной. Удобно устроившись на одинаковых кушетках, мы с Ником и Карен читаем книги, в то время как Джаспер и Дейзи возятся с фигурками Лего, сидя на выцветшем ковре. Оторвав взгляд от своего гнома, Дейзи рассказывает Нику про «злого картофельноголового» мальчишку, который толкнул ее подругу Алану. Ник отвечает, что зайдет к ним в школу и «превратит голову этого парня в пюре». Спустя некоторое время я с удивлением замечаю, что Ник тихо похрапывает, но без пятнадцати семь он резко просыпается. Взглянув на часы, он тут же вскакивает на ноги со словами: «Чуть не пропустил встречу!» и вновь интересуется может ли взять машину.
Мне приятно видеть, что несмотря на то, что он очевидно устал и предпочел бы отправиться спать, все равно находит в себе силы, чтобы продолжать стараться ради своего выздоровления. Пытаясь взбодриться, он ополаскивает лицо водой из раковины, откидывает волосы с глаз, надевает чистую футболку и поспешно убегает из дома, боясь опоздать.

Уже одиннадцать, а Ник так и не вернулся домой. Я очень устал, но валяюсь в постели без сна, чувствуя себя все более и более неуютно. Есть миллион разумных объяснений. После собраний АА часть группы обязательно отправляются пить кофе. Или, может быть, он заболтался с новым наставником. В голове у меня прокручиваются одновременно два монолога, часть меня твердит, что я глупый параноик, а другая часть уверена, что происходит нечто чертовски неправильное.
К нынешнему времени я уже успел осознать, что от беспокойства нет никакого толку, но бороться с ним невозможно и оно завладевает мной с пол-оборота. Я не хочу сразу предполагать худшее, но когда Ник в прошлом игнорировал правила комендантского часа, это являлось предвестником катастрофы.
Я смотрю в темноту, тревога усиливается.
К сожалению, это состояние мне хорошо знакомо, даже слишком. Я годами вот так ждал Ника. Ночами, после наступления комендантского часа, я стоял здесь, дожидаясь пока раздастся шум двигателя его машины, проезжающей по подъездной дорожке, позже сменяющийся тишиной. Наконец-то — Ник. Звук захлопывающейся дверцы, шаги, щелчок замка на входной двери. Ник старался передвигаться бесшумно, но Брут, наш «шоколадный» лабрадор, обычно заходился лаем при виде него.
В других случаях я ждал телефонного звонка, не до конца уверенный в том, услышу ли в трубке его голос («Пап, привет, как дела?») или голос полицейского («Мистер Шефф, ваш сын у нас.»). Каждый раз, когда он опаздывал или забывал позвонить, я предполагал самое худшее. Он был мертв. Всегда — мертв. Но потом Ник возвращался домой, крался вверх по лестнице, скользя рукой по перилам. Или звенел телефон. «Пап, извини, я у Ричарда. Заснул случайно. Наверное, я лучше тут переночую, не поеду домой. Увидимся завтра. Люблю тебя». Я был вне себя от ярости и в то же время испытывал облегчение, ведь к этому моменту успевал мысленно похоронить его.

Той ночью, так и не дождавшись его, я кое-как засыпаю. Карен будит меня позже, где-то в час. Она слышала, как он пробирается внутрь. Садовый фонарь, установленный на заднем дворе, оснащенный датчиком движения, мигает.
Как есть, в одной пижаме, я иду к задней двери, чтобы поймать его, только тапочки сперва надеваю.
Ночной воздух морозит кожу. Я слышу хруст веток кустарника. Заворачиваю за угол дома и сталкиваюсь нос к носу с огромным перепуганным оленем, который тут же уносится обратно в сад и с легкостью перепрыгивает через живую изгородь.
Я возвращаюсь в постель, и мы с Карен лежим там без сна.
Час-тридцать.
А вот и два часа.
Я дважды проверяю, нет ли его в комнате.
Два-тридцать.
Шум машины, наконец-то.
Я встречаю Ника в кухне, он бормочет какие-то извинения. Я говорю, что с этого момента запрещаю ему брать машину.
— Ну и ладно.
— Ты под кайфом? Признайся.
— Господи, нет.
— Ник, у нас был договор. Где ты был?
— Чего ты ко мне прицепился? — он опускает взгляд. — Ну, пошли мы после собрания домой к одной девчонке, трепались, а потом видео всякие смотрели.
— Телефона в этом доме не было?
— Да я знаю, знаю, — огрызается он, начиная злиться, — я же уже извинился.
— Завтра поговорим, — бросаю я ему в спину, когда он убегает в свою комнату, хлопает дверью и запирается там.

Во время завтрака я пристально наблюдаю за Ником. Собственное тело предает его, оно дрожит словно машина на холостом ходу. Его челюсть ходит ходуном, зрачки бегают туда-сюда. Он обсуждает с Джаспером и Дейзи планы на вечер и нежно обнимает их, но в его голосе слышны резкие нотки.
После того, как Карен и дети уходят, я обращаюсь к нему:
— Ник, нам нужно поговорить.
Он косится на меня с опаской.
— О чем?
— Я знаю, что ты снова употребляешь. По тебе заметно.
Он неотрывно смотрит на меня.
— О чем это ты? Нет, не употребляю.
Теперь он уставился в пол.
— Значит, ты не станешь возражать против теста на наркотики.
— Мне пофиг. Как скажешь.
— Окей. Я хочу, чтобы ты прошел его прямо сейчас.
— Ладно!
— Иди, одевайся.
— Я знаю, нужно было позвонить. Не употребляю я!
Он чуть ли не рычит.
— Собирайся.
Он убегает в свою комнату. Запирает дверь.
Назад он возвращается в футболке с надписью «Sonic Youth» и в джинсах. Одна рука в кармане, голова опущена, на плече висит рюкзак. Другой рукой он сжимает гриф своей электрогитары.
— Ты прав, — говорит он. Отталкивает меня, проходя мимо, — я торчу с тех пор, как вернулся домой. И весь прошлый семестр тоже торчал.
Он уходит из дома, громко хлопнув дверью.
Я бегу на улицу, зову его, но он уже скрылся из виду.
После того, как первый шок проходит, я возвращаюсь обратно в дом, захожу в его комнату и сажусь на незаправленную кровать.
Вытаскиваю скомканный листок бумаги из-под стола.
Ник написал:
Совсем худой, я рассыпаюсь понемножку
Плевать, хочу еще одну дорожку
Вечером в дом вбегают Джаспер и Дейзи. Они заглядывают в каждую комнату, прежде чем, замерев, смотрят на меня и спрашивают:
— А где Ник?

Я старался изо всех сил, пытаясь спасти сына от метамфетаминовой зависимости. Было бы ничуть не легче наблюдать за тем, как он употребляет героин или кокаин, но каждый родитель, чей ребенок подсаживается на мет, вскоре узнает, что этот наркотик обладает особенно ужасающим эффектом. Певец Стефан Дженкинс из группы «Third Eye Blind» заявил в одном из своих интервью, что мет сделает вас «ярким и сияющим». Помимо этого, мет превратит вас в бредящего параноика, деструктивного и склонного к саморазрушению. Вы будете готовы совершать ужасные поступки, лишь бы только снова почувствовать себя яркими и сияющими. Ник был чутким, проницательным, чрезвычайно умным и веселым подростком, но мет изменил его до неузнаваемости.
Ник всегда одним из первых подхватывал модные тенденции: в свое время он интересовался «Заботливыми мишками», «Щенками из приюта», «Моими маленькими пони», «Микро машинами», «Трансформерами», Хи-Меном и Принцессой Ши-Ра, Черепашками-ниндзя, Звездными войнами, Ниндендо, группой «Guns N’ Roses», гранджем, музыкой Бека и многим другим.
В случае с метамфетаминовой зависимостью он тоже оказался одним из первооткрывателей, подсел на мет задолго до того, как политики объявили этот наркотик худшим из всех, что поражали население страны. В одних только Соединенных Штатах Америки метамфетамин (хоть раз) пробовали более двенадцати миллионов человек и, согласно официальной статистике, не менее полутора миллионов человек употребляют его на постоянной основе. Во всем мире насчитывается по меньшей мере тридцать пять миллионов человек, сидящих на мете. Это самый тяжелый из наркотиков, хуже чем героин и кокаин вместе взятые.
Ник утверждал, что искал мет всю свою жизнь.
— Когда я попробовал его в первый раз, — сказал он, — то понял — вот оно.
История нашей семьи, разумеется, уникальна, но также она, в определенном смысле, является универсальной, поскольку все истории о наркомании похожи друг на друга. Я понял это, когда впервые посетил собрание Ал-Анон. Я долгое время отказывался идти туда, но эти собрания, несмотря на то, что они часто доводили меня до слез, придавали мне сил и ослабляли чувство изолированности. Благодаря им, слабело ощущение того, что я живу в осаде. Кроме того, истории других людей подготовили меня к испытаниям, о существовании которых я даже не подозревал. Эти собрания — не панацея, но я был благодарен и за крошечную передышку, за любые рекомендации. Я отчаянно пытался уберечь Ника от гибели, пытался спасти своего сына. Это занятие, замешанное на чувстве вины и беспокойстве, полностью поглотило меня.
Поскольку я являюсь писателем, думаю, никого не удивит то, что я стал писать про себя и Ника, пытаясь разобраться, что же с нами происходит, а также силясь найти решение проблемы, некое лекарство, до сих пор ускользавшее из моего поля зрения. Я был одержим поиском информации о метамфетамине, зависимости, методах лечения. Я не первый писатель, для кого литература стала дубинкой, необходимой для сражения со страшным врагом, а также возможностью сохранить воспоминания, соломинкой (чем угодно), за которую можно уцепиться, когда терпишь бедствие, и мучительным процессом осмысления и осознания всех эмоций и переживаний, переполнявших мой мозг.
В конечном итоге, все мои усилия по спасению Ника оказались напрасны. Писательство не исцелило и меня самого, но оно мне помогло. Работы других авторов тоже помогали. Всякий раз, когда я доставал с полки книгу Томаса Линча «Тело в Движении и Покое: Метафора и Смерть», она сама собой открывалась на странице 95, на эссе «Мы такие, какие есть». Я неоднократно перечитывал его и каждый раз начинал плакать.
Томас Линч, гробовщик, эссеист и поэт, в то время, когда его сын лежал без сознания на диване, после нескольких арестов, ночей, проведенных в вытрезвителе, и госпитализаций, взирал на своего любимого сына-наркомана с печальным, но неизбежным смирением и писал:
«Я хочу запомнить его таким, каким он был: сияющим прекрасным мальчиком с голубыми глазами и веснушками, каким он запечатлен на фотографиях, там, где он держит судака, стоя на причале вместе с дедушкой или впервые надевает костюм, чтобы пойти на школьный выпускной своей сестры, или посасывает большой палец, сосредоточенно рисуя что-то на кухонной стойке или играет на своей первой гитаре или позирует вместе с братом на улице, недалеко от школы, в тот день, когда пошел в первый класс».
Почему чтение историй других людей может помочь? Дело не столько в том, что страдание любит компанию, но в том, что страдальцы (как я понял по собственному опыту) слишком поглощены своими переживаниями и не в состоянии подолгу находиться среди реальных знакомых. Опыт других людей помогал мне справляться с моими собственными эмоциями, читая, я чувствовал себя чуть менее безумным. И, так же как и истории, которые я слышал на собраниях Ал-анон, эти книги служили мне проводниками по неизведанным землям. Томас Линч доказал мне, что можно любить своего ребенка, даже если считаешь его потерянным, возможно, потерянным навсегда.
Кульминацией моей писательской деятельности связанной с этой темой, стала статья, где пересказывалась история нашей семьи, которую я предложил в редакцию журнала New York Times Magazine. Мне было страшно приглашать других людей полюбоваться на наш ночной кошмар, но я был вынужден сделать это. Я чувствовал, что наша история может помочь кому-то, точно так же как Линч и прочие писатели помогали мне. Предварительно я посоветовался с Ником и другими членами семьи. Эта затея их воодушевила, но я все равно нервничал, выставляя нашу личную историю на всеобщее обозрение.
Однако, реакция читателей на статью приободрила меня, а Нику, по его словам, придала сил. С ним связалась редактор одного издательства, спросила, не хотел бы он написать мемуары о своем прошлом, чтобы помочь другим молодым людям, которые тоже ведут борьбу с зависимостью. Ник мечтал поведать свою историю. И, что важнее, когда он приходил в то время на собрания ААА, его друзья (и даже незнакомые люди), осознав, что именно он является тем мальчиком, о котором написано в статье, крепко обнимали его, говорили, как сильно им гордятся. Он сказал, что благодаря этому осознал, что его усилия по борьбе с зависимостью не напрасны.
Я получал отклики от наркоманов и членов их семей (братьев, сестер, детей, других родственников, и, конечно же, от родителей) — сотни сообщений.
Несколько человек были настроены критически. Один из них обвинил меня в том, что я просто использую Ника в своих целях. Другой, возмущенный той частью истории, где упоминалось, что одно время Ник носил одежду задом наперед, написал: «Вы позволяли ему надевать одежду задом наперед? Неудивительно, что он стал наркоманом!»
Но бОльшая часть сообщений были полны сострадания, утешений, советов и, самое главное, общей для нас всех печали. Многие люди, похоже, ощутили, что кому-то наконец удалось правильно описать их собственные чувства. Это и подразумевается под словами «страдание любит компанию»: люди испытывают облегчение, понимая, что не одиноки в своей беде, что все мы оказались вовлечены в некую общую катастрофу. В данном случае речь идет о неком аналоге чумы, чуме социальной: эпидемии, поражающей детей, поражающей их близких.
По какой-то причине, история, рассказанная незнакомцем, воспринималась читателями так, словно им дали разрешение на рассказ историй собственных. Они чувствовали, что я пойму их (и это правда).
«Я сижу здесь с дрожащими руками и плачу», — написал один мужчина. — " Вашу статью мне показали вчера во время нашего еженедельного завтрака для отцов, потерявших своих детей. Человек, который передал мне журнал, три года назад похоронил сына, тот погиб из-за наркотиков».
«Наша история — это ваша история», — писал другой отец. — «С другими наркотиками, городами, другими реабилитационными клиниками, но история та же самая».
И еще один:
«Сперва я был просто поражен тем фактом, что кто-то, не спросив разрешения, написал историю моего ребенка. И лишь прочитав ваш эмоциональный текст, наполненный упоминаниями о тех же событиях и их последствиях, что имели место в моей жизни, до середины, я осознал, что даты наиболее значительных происшествий не совпадают, а значит приходится признать, что другие родители тоже сталкивались с теми невообразимыми трагедиями и несчастьями, которые пережил я… Личный опыт, накопленный за четверть века, побуждает меня переписать последний абзац в вашей статье: сбежав из своей последней реабилитационной клиники, мой сын заработал передоз и едва не умер. После прохождения уникальной программы лечения в другом городе он оставался «чист» почти два года, но потом вновь начал пропадать, иногда на месяцы, иногда на годы. Несмотря на то, что в старших классах он входил в число лучших учеников страны, ему потребовалось двадцать лет, чтобы окончить среднестатистический колледж. А у меня ушло столько же времени на то, чтобы отказаться наконец от бессмысленной надежды и признать, что мой сын либо не может, либо не хочет прекращать употреблять наркотики. Сейчас ему сорок, он получает социальное пособие и живет в общежитии для взрослых наркозависимых».
Было много других писем с невыразимо печальными финалами.
«У моей истории другой конец. Сын в прошлом году скончался от передозировки. Ему было семнадцать».
Или: «Моя прекрасная девочка мертва. Ей было пятнадцать, когда случился передоз».
Или: «Моя дочь умерла».
Или: «Мой сын мертв».
Письма и емейл-сообщения до сих пор вторгаются в мою повседневную жизнь, напоминая о том, как много на свете людей, живущих с зависимостью. И мое сердце вновь рвется на части от каждого из подобных сообщений.

Я продолжал писать, и благодаря этому кропотливому процессу, сумел взглянуть на нашу ситуацию с такого ракурса, откуда получилось увидеть в ней смысл (насколько это в принципе возможно, когда речь идет о зависимости). Что и привело к созданию этой книги. Когда я складывал свои случайные, нелепые мысли в предложения, а предложения — в абзацы и абзацы — в главы, то некое подобие структуризации и здравомыслия появлялось там, где прежде царил только хаос и безумие.
Как и в случае со статьей в Таймс, мне страшно публиковать нашу историю. Но, получая постоянную поддержку со стороны издательства, я продвигаюсь вперед. У нас сейчас нет недостатка в книгах с правдивыми воспоминаниями наркоманов, и лучшие из них способны стать настоящим откровением для всех читателей, любящих подобные истории. Я надеюсь, что книга Ника войдет в их число.
Но пока, за редким исключением (вроде сборника эссе Линча), у нас нет книг про близких наркозависимых. Каждый, кому доводилось столкнуться с этой бедой, и те, кто проходит через это прямо сейчас, знают, что забота о наркомане так же трудна, опасна и изнурительна, как и жизнь с зависимостью. В самые тяжелые моменты, я даже обижался на Ника за то, что у него-то хотя бы случаются краткие передышки, стоит принять дозу — и все проблемы отступят на задний план. Родители, дети, мужья и жены, а также другие близкие люди наркоманов, лишены даже этого.
Ник употреблял наркотики более десяти лет, и за это время я успел обдумать, прочувствовать и сделать все, что только могут ощутить, обдумать и сделать родители наркомана.
И все равно, даже сейчас, я понимаю, что для членов семей наркозависимых не существует единственно верных ответов, нет даже путеводителей с указанными направлениями.
Тем не менее, я надеюсь, что наша история способна подарить мало-мальское утешение, навести на какие-то мысли или… да, хотя бы составить компанию.
Также я надеюсь, что читатели смогут заметить первые «тревожные звоночки», на которые не обращают внимания близкие люди наркоманов, в то время как их зависимость только набирает силу.
Люди любят цитировать слова Ницше: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее». Цитата идеально подходит для всех близких людей наркоманов.
Я не только сумел выжить, но знаю и ощущаю больше, чем когда-либо мог себе представить. Рассказывая нашу историю, я постарался воздержаться от каких-либо прогнозов на будущее, поскольку это было бы нечестно и тем самым я оказал бы читателям «медвежью» услугу. Понятия не имею, что принесет завтрашний день.
Я просто старался честно поведать обо всех важных событиях в жизни Ника и его близких, оказавших на нас наибольшее влияние — как о хороших, так и о плохих.
Многое из того, о чем я написал, причиняет мне боль. Я с одинаковым ужасом размышляю о том, что сделал и чего не сделал. Несмотря на то, что все специалисты милостиво говорят родителям наркоманов: «это не ваша вина», я не позволяю себе сорваться с крючка. Я часто думаю о том, что полностью подвел своего сына. Признавая это, я не напрашиваюсь на утешение, не жажду отпущения грехов, а просто говорю правду. С этим мнением согласятся большинство родителей, переживших то же, что и я.
Некоторые люди, узнав мою историю, не понимали, почему Ник подсел на наркотики, говорили: «Но ваша семья не похожа на неблагополучную».
Но мы неблагополучны — так же, как и все остальные знакомые мне семьи. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Не уверен, попадалась ли мне хоть одна «благополучная» семья, если под «благополучием» подразумевается, что у подобной семьи не бывает тяжелых моментов, а членам семьи не приходится справляться с кучей различных проблем.
Семьи наркоманов, как и сами наркоманы, могут соответствовать вашим представлениям о них или полностью расходиться с ними. Наркоманами становятся дети из неполных и полных семей. Неудачники и те, кому всегда сопутствовал успех. На лекциях и собраниях Ал-Анон мы часто слышим истории об образованных и очаровательных мужчинах и женщинах, которым с легкостью удавалось обманывать окружающих, даже если они в тот момент уже находились на волоске от смерти.
— Вы слишком хороши для этого, — говорит врач алкоголику в одном из рассказов Фицджеральда.
Многие, многие из тех, кто знал Ника, озвучивали подобные мысли.
Один человек сказал:
— Он — последний, кого я бы заподозрил. Только не Ник. Он слишком умен и уверен в себе, чтобы повестись на это.
Я также знаю родителей, которые намеренно отрицают все, что не вписывается в их картину мира, что противоречит тщательно отредактированным приятным воспоминаниям. Понятное любому стремление уклониться от вины. В то время, как дети, напротив, зачастую зацикливаются на болезненных неизгладимых воспоминаниях, поскольку они оставляют более яркий след в памяти. Я надеюсь, что не потворствую родительскому ревизионизму, заявляя, что несмотря на мой развод с матерью Ника, несмотря на нашу драконовскую договоренность о совместной опеке на расстоянии, и несмотря на все мои ошибки и недостатки, детство Ника было счастливым. Ник соглашается со мной, но, возможно, он просто врет по доброте душевной.
Перекраивание прошлого, призванное придать смысл тому, в чем смысл отыскать невозможно — распространенное явление в семьях наркозависимых, но это не единственное хорошо известное нам всем занятие. Еще мы отрицаем серьезность проблемы, с которой столкнулись наши близкие, не потому что мы наивны, а потому что не обладаем нужными знаниями. Даже те люди, кто, в отличие от меня, никогда не употребляли наркотики, должны осознать один неопровержимый факт: многие дети, больше половины от общего числа, однажды попробуют их (ежедневно более шести тысяч человек в США впервые употребляют наркотики). В некоторых случаях наркотики не окажут серьезного негативного влияния на их жизни. Однако для других последствия будут катастрофическими. Мы, родители, ломаем головы, делаем все, что только можем, чтобы уберечь детей, консультируемся с всеми попадающимися нам экспертами, но порой этого оказывается недостаточно. Лишь постфактум мы узнаем, что приложили слишком мало усилий или сделали что-то неправильно. Наркоманы отрицают наличие у себя зависимости и их близкие поступают так же, потому что правда слишком невообразима, слишком болезненна и страшна.
Отрицать проблему — опасно. Я хотел бы, чтобы кто-то в свое время встряхнул меня и сказал:
— Вмешайся, пока еще не стало слишком поздно!
Может, это ничего и не изменило бы, но, как знать? Никто не растормошил меня, не сказал этих слов. А даже, если бы кто и попробовал, не факт, что я бы прислушался. Может, мне суждено было пройти через все это. Как и многие другие люди, попавшим в подобную ситуацию, я стал зависим от зависимости моего ребенка. Я полностью сосредоточился на ней и не отступал, несмотря на то, что действовал в ущерб своим обязанностям перед женой и другими детьми. Я думал: разве родитель не должен быть поглощен борьбой своего ребенка за жизнь? Но, как я осознал позже, моя озабоченность делами Ника ничем ему не помогла, а может, даже навредила. Или ему это просто было безразлично. Кому она точно навредила, так это другим членам моей семьи и мне самому.
Наряду с этим я усвоил еще один поразительный урок: наши дети будут жить и умирать с нами или без нас. Независимо от наших действий, независимо от того, как сильно мы мучаемся и насколько одержимы ими, мы не можем решать за наших детей жить им или умереть. Осознание этого факта разрушает, но вместе с тем дарует освобождение. Я наконец принял решение жить для себя. Я избрал рискованный, но необходимый путь, позволивший мне признать, что Ник сам решит, как проживет свою жизнь и будет ли вообще жить дальше. Как я уже говорил ранее, я не снимаю с себя ответственности и по-прежнему борюсь с собой, чтобы как можно меньше вмешиваться в жизнь Ника. Пока он не употребляет, то является потрясающим, замечательным, харизматичным и любящим человеком, но, как и все остальные наркоманы, о которых мне доводилось слышать, под воздействием наркотиков он превращается в незнакомца, становится отстраненным, глупым, склонным к саморазрушению, сломленным и опасным.
Я изо всех сил старался совместить два этих образа у себя в голове.
Независимо от первопричины: было ли дело в генетической предрасположенности, разводе, моих проблемах с наркотиками, моей гиперопеке, моей неспособности защитить его, моей снисходительности или суровости или незрелости, независимо от всего перечисленного, зависимость Ника, казалось, обрела собственную жизнь.
В этой книге я постарался показать, как именно коварная зависимость проникает в семью и одерживает верх.
За последние десять лет я наделал массу ошибок из-за собственного невежества, надежд, опасений. Я попытался рассказать о том, когда и как произошла каждая из них, в надежде, что читатели сумеют распознать неверный путь, прежде чем ступят на него. А если нет, то я надеюсь, что они хотя бы не будут винить себя за то, что пошли по нему.
Когда мой сын только-только появился на свет, невозможно было представить, что ему предстоит пережить столько страданий, сколько выпало на долю Ника. Родители желают для своих детей только самого лучшего. Я был обыкновенным родителем, уверенным, что уж нашу-то семью эта беда не затронет, только не моего сына. Но, несмотря на то, что Ник уникален, он — обычный ребенок. Он мог быть вашим.
Напоследок, читатель, отмечу, что я в своей книге изменил кое-какие имена и детали, чтобы скрыть личности людей, упомянутых здесь.
Я начну свою историю с момента рождения Ника.
Для большинства семей (если не для всех) рождение ребенка является определяющим моментом, событием, полным радости и оптимизма. Именно таким оно было для нас.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Красивый мальчик

---

Critics Choice Award порадовал немного больше. Не в области кисы, конечно, там снова победил Али (свезло человеку с ролью в практически беспроигрышном фильме), но в целом. А) Нет наград Рапсодии, б) отметили Боджека, в) Эми Адамс, хоть и разделила награду с другой актрисой, но в кои-то веки что-то получила, г) Оливия опять выиграла (но вновь как комедийная актриса, чтоб их всех) и д) миссис Мейзел продолжает грести награды мне на радость. Лучшим фильмом нарекли Рим, что совершенно логично, потому что кроме критиков мало желающих найдется его смотреть Не потому что он плохой, но это чисто фестивальное кино. Я не очень люблю, когда люди так выражаются о фильмах, но тут сложно подобрать другое описание, для супер медленной-то драмы о служанке, где одна только сцена рождения мертвого ребенка растянута минут на 15 и показана достаточно подробно, чтобы вам стало дурновато.
Куарон порадовался и пошел бухать:


Киса решил побыть искусством на максималках, пришел в костюме, который словно включает в себя половину полотен Ван Гога:

много кисы, как обычно

снова очарованная, окольцованная

Hello there, #TimotheeChalamet! We see you at @CriticsChoice pic.twitter.com/W41ZVazRxN

— Critics' Choice (@CriticsChoice) 13 января 2019 г.

вы с Адамс похожие лузеры в плане наград, держитесь вместе, в самом деле




дамочки пользуются тем, что они дамочки и облепляют вовсю




(никогда бы не подумал, что из всего каста Гли именно Даррен "выстрелит" и будет собирать награды, а не Крис. И все время кажется, что он пластику сделал).

С Бейлом киса уже не расстанется, похоже


Тимми снова прикидывается ветошью, когда речь заходит о его костюме на Глобусе. Блин, киса, ты коренной житель Нью-Йорка, где, как минимум, регулярно случаются прайды, давай ты не будешь затирать как ничего-ничегошеньки не знаешь про БДСМ-культуру

Timothée Chalamet on How His Golden Globes ‘Harness’ Look Came About | Entertainment Tonighthttps://t.co/r4mZKYUpHV pic.twitter.com/ZqvL3pYq40

— Timothée Chalamet Updates (@tchalametupdate) 14 января 2019 г.

Люблю этого парня, у них с Тимми очень расслабленные и забавные интервью получаются.

@темы: фильмы, шаламэ мое шаламэ, видяшки

---

супер, удобно будет переслушивать.
когда уже кису усадят начитывать книги! если Маленькую жизнь не экранизируют, пусть хотя бы Тимми начитает за Джуда. Или книги Ника! Сколько копий бы продалось мигом!

@темы: фильмы, шаламэ мое шаламэ, видяшки

---

как всегда внезапны На какой-то вечеринке в честь КМ.
Арми отожрался, бедный Тимми опять зажат Лиз, но что уж поделать, надо радоваться тому, что есть.

+1

@темы: шаламэ мое шаламэ, золотистая жопка, персиковые мужья

---

здрасьте, мы с Никки возвращаемся.
И как немного охуевший переводчик, я решил, что вполне имею право поставить именно такое название книги, как поставил, потому что оно хорошо отражает суть и потому что я бы точно обратил внимание на книгу с подобным названием, увидев ее в магазине
Держите вступление, а потом ждите благопристойное вступление от книги отца Никки, Дэвида. Как и говорил, планирую чередовать перевод этих двух.

Мы все проебываемся

ВСТУПЛЕНИЕ

Посвящается моей семье. Маме, Карен, папе, Джасперу, Дейзи. И Чарльзу Уоллессу. А также "Quimby" и Рамоне.

Hold on, John.
John, hold on.
It’s gonna be all right.

Джон Леннон

ПРИМЕЧАНИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

Эта книга - мемуары. Собрание нынешних воспоминаний автора о пережитых им событиях последних лет. Большинство имен, мест действий и отличительных характеристик людей были изменены. Диалоги и события воспроизведены по памяти и в некоторых случаях подверглись сокращениям, дабы лучше удалось передать суть того или иного разговора/происшествия.

ВСТУПЛЕНИЕ
2002 год
20 лет

Акира жил в подвале у своей матери. По правде говоря, я не был уверен, дома ли он, но на всякий случай постучался несколько раз, после чего услышал его голос - ласковый, успокаивающий, как и всегда.
— Кто там?

Окно в ванной оставалось разбитым еще с прошлого года. Я мог разглядеть в отражении перевернутые вверх тормашками заросли густой травы и эвкалиптовые деревья, тянущиеся ввысь, к темнеющему небу. Район Пресидио за моей спиной длился вплоть до пляжа. Тут не было ничего, кроме леса и казарм. Акира жил на самом краю города. Мне это всегда нравилось.
— Эй, Акира, чувак, это Ник.
Он внезапно возник за стеклянной задней дверью, ведущей в сад.
Его длинные дреды были собраны в хвост за спиной. Взгляд добрый, глаза подведены, а под ними залегли темные круги. Он был тощим, таким же тощим как я.
— Ничего себе, Ник, каким ветром тебя сюда занесло?
Он открыл дверь и я, остановившись на пороге, обнял его. От него пахло травкой, ладаном и еще чем-то знакомым.
— Вот я так и знал, что однажды ты ко мне припрешься, — сказал он, сжав мое плечо. — Предчувствие было. Ну, что нового? Как твои дела?
Я опустил взгляд на тень, залегшую под дверью, где скопилась паутина и прочий мусор.
— Дела идут прекрасно, —таков был мой ответ.

Я шел за ним по пятам. Дорогу-то отлично успел запомнить, уж поверьте.
На тот момент я уже пять месяцев, как снова сидел на наркоте. Меня приняли в Hampshire College, но последний семестр я там ничем почти не занимался, только учился правильно колоть героин и проходил серию игр "Legend of Zelda". Никто вроде бы не замечал, что у меня случился срыв. Даже моя подружка была не в курсе. Но возвращаясь домой в Сан-Франциско, на лето, я в принципе был готов к старому-доброму саморазрушению.
Несмотря на все мои старания, найти в Западном Массачусетсе мет не удалось. Зато героин там чуть ли не на каждом углу продавался, так что я довольно плотно подсел на это дерьмо.
На самом деле, я пришел к Акире как раз в то время, когда пытался отвыкнуть от опиатов, заменив их кучей украденного Викодина. Думаю, опиаты мне никогда особо и не нравились. То есть, влюбился-то я в мет. Именно Акира впервые угостил меня им. Но, слушайте, я бы все равно так или иначе до него добрался. Я находился в поиске. Акира просто помог мне отыскать необходимое. Я бы сделал для него то же самое. Он один из самых потрясающих людей, кого я знаю. Это я понял еще при первой нашей встрече.
И вот меня вновь привели в его комнату, где я увидел всю ту же старую кровать, диванчик, постер Бьорк, магнитофон и, надо же, мой рисунок, который я сделал год назад и совершенно забыл об этом.
С тех пор я успел побывать в двух реабилитационных клиниках. Был период, когда я шесть месяцев жил без наркотиков и исправно ходил на собрания.
Как бы то ни было, прошло больше года с тех пор как я попробовал мет. То есть, мне не доводилось употреблять его с тех пор, как в последний раз видел Акиру.
Мы вместе сидели на кровати, болтали, смеялись и курили дурь через бонг.
А потом я спросил его как бы между делом:
— Ты все еще общаешься с Д.?
Акира взглянул на меня, после чего взглянул на меня еще разок.
— Ха-ха, чувак. Что у тебя на уме?
— Так фабрика все все еще работает, не знаешь?
Он закурил сигарету "Трю". Мне тоже предложил одну.
— Ага, — ответил он, — думаю, что работает. Только Д. больше нет. Она свихнулась, чел, поэтому теперь там Гэвин всем заправляет.
— Свихнулась?
— Ну, параноила постоянно, все дела. Хочешь узнаю на месте ли сейчас Гэвин?
— Конечно, — ответил я, надеясь, что в моем голосе не слышно отчаяния.

Так что Акира сделал звонок и да, оказалось, что фабрика работает.

Мы забрались в машину, в машину моего отца. Мы курили сигареты и слушали сборник песен, который я сам составил.
Дневной свет постепенно угасал и становится серым, по мере того, как туман медленно заволакивал залив.
Бэй-Бридж, казалось, тянулся слишком далеко, заканчиваясь у автострад Ист-Бэй, которые, словно сетка вен, расходились в разных направлениях.

Фабрика печенья представляла из себя кучку складов со снующими туда-сюда грузовиками. Там всегда пахло готовящимся тестом, горячим маслом и сахаром.
Акире пришлось набрать код, чтобы проехать через большие электронные ворота, после чего мы направились на территорию за складами, к офисам, где велся совсем другой бизнес. Бизнес по продаже наркотиков. Мне всегда нравилось это место, оно походило на декорацию из какого-нибудь фильма. Было в нем нечто магическое, притягательное, сулящее новые возможности.
Помимо этого, оно, конечно, походило на место, отлично подходящее для полицейских рейдов. Я легко мог представить кружащие в небе вертолеты, мигающие сирены, оружие наготове.
Это место было идеальной западней, правда.
Но сегодня ночью ничего не случится, сказал я себе.
Сегодняшняя ночь защищена, священна, это моя ночь.
Я хотел, чтобы все прошло как надо.
Мы поднялись по лестнице из бетонных блоков и остановились возле двери Д. То есть, гм, возле двери Гэвина. Акира постучал. Прошло несколько минут, прежде чем мы наконец услышали какой-то щелчок. Дверь очень медленно отворилась и нашим взорам предстал арбалет, стрела которого была нацелена чуть выше головы Акиры.
— Кто это с вами? — спросил Гэвин.
Акира как будто уменьшился в размерах.
— Что? Никого. О чем ты?
Гэвин медленно водил арбалетом, целясь поверх наших голов.
— Ладно. — сказал он. — Проходите.
Мы быстро юркнули внутрь, постаравшись наклонить головы как можно ниже.
Гэвин запер все замки и только после этого опустил арбалет. Но так и не выпустил его из рук.
— Акира, Ник, мы же с вами целую вечность не виделись, да?
Его глаза были широко распахнуты. На голове у него сидела ковбойская шляпа, прикрывающая лысину, а остатки длинных волос все еще свисали до спины. Из одежды на нем были просторные шорты, футболка и большие старые рабочие ботинки. На руке виднелась повязка, на которую он тут же указал.
— Чуть не отрезал руку ножовкой. Хорошо, что дрочу я левой, верно?
На это замечание я отреагировал, гм, неловким смехом. Отдам себе должное.

Фабрика отлично подходит для подобных дел, верно? Там есть комната ожидания с большим телевизором и диванчиками.
Офис Гэвина находился в задней части здания и, как правило, нужно было сидеть в комнате ожидания, пока тебе готовили заказ. Но в ту ночь Гэвин повел нас прямо в свой офис.
В офисе не было ничего, кроме кровати и четырех мониторов, на каждый из которых транслировались разные порно-ролики. Ну, и еще там был крутящийся стул, где восседал Гэвин. А в углу стоял стол, за которым сидела женщина. Она сидела сгорбившись, а ее черные, спутанные, дешево выглядящие, наращенные кудри струились вниз по спине с отчетливо выступающими позвонками.
Она не произнесла ни звука, когда мы вошли в комнату, а Гэвин не потрудился ее представить.
Она была слишком увлечена большой кучей кокаина на столе.
Она делила кокаин на дорожки и занюхивала их. Все ее движения были отработаны до полного автоматизма.
Сделать дорожку.
Занюхать.
Сделать дорожку.
Занюхать.

Ебаное безумие.
Но, как бы там ни было, Гэвин задал вопрос, после которого я уверился, что эта фабрика печенья - лучшее место на Земле.
— Ну, так вы хотите дозу кокса? Или нет, лучше мет, верно?
— Охуительно, — произнесли мы хором.
— Мет значит?
— Да, — ответил я.

Знаете, когда он вручил нам тарелку с двумя жирными дорожками метамфетамина, то они мне почти что злом показались, вот что я вам скажу. Я мог отчетливо различить это в их цвете, запахе, текстуре. Мет был погибелью. Рядом с ним можно было ощутить дыхание смерти.
Но похуй на все это, я ведь все равно занюхал ту дорожку, не так ли?
И Акира тоже.

Я считал про себя.
Прошло совсем немного времени прежде чем меня накрыло. Словно тысячи стрел Амура пронзили своими иглами мое тело.
Я сделал долгий, долгий и медленный выдох. Дороги назад больше не было, верно? Твою ж мать.

А потом девушка, нарезавшая дорожки, вдруг выпрямилась и заговорила. Ее глаза были широко распахнуты. Нелегко было разобрать, что именно она произнесла. Кажется, она говорила с ямальским акцентом.
— Землетрясение, — сказала она.
Мы все уставились друг на друга.
— Что? — спросил Гэвин.
— Землетрясение, — повторила она.
И тут началось. Здание как будто содрогнулось до основания, а потом просто начало трястись, трястись, трястись. Металлический скрежет и звуки крошащегося бетона оглушали. Я рос в Сан-Франциско и застал большое землетрясение 1989 года, когда рухнула часть Бэй-Бриджа, но до той ночи на фабрике по производству печенья мне никогда еще не доводилось чувствовать, как весь мир дрожит вокруг меня. Мы с Акирой встали в дверном проеме, чисто по привычке, как нас учили во время многочисленных учебных тревог в школе. Тряска продолжалась. А затем резко прекратилась.
— Черт побери! — Гэвин практически орал. — Что случилось?!
— Чувак, это было землетрясение, — поделился я своими гениальными выводами.
— Да, и она его почуяла, чел! — Воскликнул Гэвин, указав на девушку. — Эта сучка его учуяла! Как какое-то хреново животное!
Девушка не ответила. Она вернулась к своему прежнему занятию: делала дорожки и тут же употребляла их.

Я нутром все чуял. Желудок скрутило, мышцы напряглись. Это землетрясение было только началом. Так всегда и бывает. Я начинаю употреблять наркоту, и мир отторгает меня. Никогда нет никаких новых возможностей, никто не идет мне навстречу. Мою машину отбуксовывают на штрафстоянку и в конечном итоге я теряю все. Мир шлет меня нахуй. Я всегда знаю, что дело этим кончится, но пытаюсь убедить себя, что уж в следующий раз точно будет лучше.

И, возможно, землетрясение не было знаком свыше, может оно ничего не значило. Но спустя неделю меня выгнали из дома и в итоге я стал жить на улице, в парке за Форт-Мейсон.
Так что, решайте сами.
В обратную сторону это, кстати, тоже работает.
Чем дольше я остаюсь "чист", тем больше возможностей и надежды дарит мне мир.
Но трудно помнить о плохих временах.
Думаю, в этом-то и кроется корень проблемы.
Так что, сегодня я хочу запомнить хорошенько.
Позвольте рассказать вам о том, что случилось:
Я проебался.
Как оно обычно и бывает.
Каждый, сука, раз.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки