12.04.2014 в 21:34

Пишет  torticolis:

Когда в моей жизни появилась любовь, я вдруг заметил, как много есть песен, которые каким-то образом про меня. И фильмов много про меня. Пьес, стихов, картин, даже скульптур! Я каким-то образом оказываюсь просто в центре мирового искусства (с) Е. Гришковец

И это безумно приятно.

@темы: перепосты перепостов, Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с)

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Глава пятая, в основном, рефлексия Дэвида по поводу постоянных перелетов Ника от одного родительского дома к другому. И для Иисуса место нашлось В последние дни все время попадается что-то про Иисуса.

Красивый мальчик

5

5

— Твой муженек-психопат мучает моего братишку, — Ник, уперев руки в бока, обращается к Карен, которая только зашла в комнату и остановилась рядом со мной.
Сегодняшним дождливым утром он должен улететь в Лос-Анджелес.
Я расчесываю спутанные кудряшки Джаспера, а он визжит так, словно я выдираю ему ногти плоскогубцами.
Ник недавно вернулся из душа, завернувшись в голубое полотенце, а теперь он накидывает сверху оранжевую парку и идет за большими зелеными непромокаемыми сапогами, стоящими у входной двери, а заодно прихватывает там детские водительские очки.

Он размахивает деревянной ложкой.
— Отключи звук у этого дурилки, — говорит мне он.
Обращаясь к Джасперу он заявляет:
— О, как же незавидна, как печальна твоя жалкая участь, мой возлюбленный брат. Ох, какая несправедливость. Какая жестокость.
Поднеся ложку ко рту, он декламирует: «Доброе утро, доблестные члены моего экипажа», строчку из оперетты «Корабль Её Величества «Пинафор», чем отвлекает Джаспера, и мне удается закончить причесывать его.

Ник, уже успевший упаковать свои вещи, прощается со всеми.
Джаспер и Ник обмениваются секретным рукопожатием. Это сложный ритуал: обычное рукопожатие, потом они размыкают руки и хлопают друг друга по ладоням, сжимают кулаки, сперва Ник стучит по кулачку Джаспера, затем они меняются, еще одно рукопожатие и после этого они медленно отпускают друг друга, а в конце, соприкасаясь лишь кончиками указательных пальцев, в унисон восклицают: «Ты!»
Джаспер плачет.
— Нет, Никки, я не хочу, чтобы ты уезжал!
Они обнимаются, а потом Ник целует в лоб малышку Дейзи.
Он еще раз обнимает Карен.
— Спутник, друг ты мой старинный, хорошего тебе лета, — говорит она.
— Я буду скучать по тебе, КБ.
— Пиши.
— И ты пиши.

Направляясь в аэропорт, я выбираю дорогу, пролегающую рядом с Оушен-Бич, вместо того, чтобы ехать через город. Ник смотрит на бушующее море.

Добравшись до терминала «Юнайтед эйрлайнз», я паркую машину на стоянке и иду вместе с Ником к стойке, где он регистрирует багаж. Мы прощаемся у входа в воздушный коридор. Ник говорит: «Больше всего на свете» и я отвечаю ему: «Больше всего на свете». Каждый раз, когда мы прощаемся в аэропорту, на моем сердце появляется новый шрам, но я стараюсь не подавать виду, чтобы не расстраивать его еще больше.

После того, как он поднимается на борт самолета, я, глядя сквозь стеклянную стену, наблюдаю за тем как массивная металлическая конструкция, в которой он находится, взмывает в небо.

Может, это и было наилучшим решением в сложившейся ситуации, но я ненавижу совместную опеку. Предполагается, что у ребенка не возникнет никаких сложностей с жизнью на два дома, с разными по характеру родителями и отчимами/мачехами, а также, возможно, с разными сводными братьями и сестрами и различающимися, а порой и открыто противоречащими друг другу, правилами, ценностями, ожиданиями.
«Дом — это святое» — говорила Эмили Дикинсон. Но дома бывают самые разные. Многие ли взрослые готовы жить на два дома?
Для детей дом представляет еще большую ценность, он — их колыбель развития, как физического, так и эмоционального, непоколебимый символ всего, что ассоциируется у них с родителями: стабильности, безопасности, жизненных принципов.

Спустя неделю после отъезда Ника я отправляюсь в округ Марин, находящийся неподалеку от Инвернесс, чтобы взять (для статьи в журнале) интервью у известного детского психолога по имени Джудит Уоллерстейн, которая основала «Центр Джудит Уоллерстейн для семей в переходном периоде». Она привлекла внимание международной общественности, когда стала высказывать отрезвляющие мысли о разводе в эпоху счастливой пост-разводной Америки второй половины 60-тых. До того времени бракоразводный процесс оставался сложным процессом, говорить о котором было не принято, и разводы случались редко. Перемена нравов и возникновение концепции разводов «без вины сторон» сделали их простым и распространенным явлением.
Это стало настоящим освобождением для многих взрослых людей — социальные соглашения больше не обязывали их поддерживать изжившие себя отношения. Согласно общему мнению, по большей части основанном на принятии желаемого за действительное, предполагалось, что и дети станут счастливее, если будут счастливы их родители. Но доктор Уоллерстейн обнаружила, что в большинстве случаев дети оставались морально травмированными.
Началось все с того, что она пообщалась с детьми в возрасте от двух до семнадцати лет, чьи родители развелись в начале 70-тых годов. Она выяснила, что детям было тяжело пережить период развода, но предположила, что данная проблема носит временный характер.
Год спустя она вновь собрала тех же детей для беседы. Они не просто не оправились, их состояние ухудшилось. В течение следующих двадцати пяти лет, Уоллерстейн периодически повторяла встречи с детьми. Выводами она поделилась в нескольких опубликованных книгах: более трети от общего числа испытуемых детей жили с диагнозом «депрессия», разной степени тяжести, а еще больше среди них оказалось детей проблемных, не справляющихся с учебой. Почти все они отчаянно стремились вступить в отношения и поддерживать их.

Никто не хотел слышать дурные вести и гонец, принесший их, был атакован. Феминистки решили, что Уоллерстейн выступает против равноправия, по сути заявляя, что они должны вернуться домой, спасти свои браки и продолжать заботиться о детях.
К ее работе апеллировали самые разные группы людей, включая консерваторов нового поколения, которые ссылались на ее труды, чтобы «доказать» важность традиционных семейных ценностей и выступить против неполных семей и нетрадиционных союзов.
Мужские правозащитные организации похвалили ее за то, что она отметила важность роли отца в процессе воспитания ребенка, и осудили ее, когда она высказала мнение, что в некоторых случаях вердикты в пользу совместной опеке детям только вредят. Тем не менее, ее книги прогремели на всю страну, она повлияла на суды, законодательные органы, психотерапевтов и родителей. Ее книги стали бестселлерами, и они все еще являются своего рода Библией для многих психотерапевтов и судей. Некоторые судьи велят разводящимся парам в обязательном порядке ознакомиться с книгами Уоллерстейн.

Я встречаюсь с доктором Уоллерстейн в ее деревянном доме в Бельведере, из окон которого открывается вид на залив и кафе «Sam's Grill» на набережной Тибурона.
Она миниатюрная, изящно одета, с серебристыми волосами и ласковыми светло-голубыми глазами. Когда я спрашиваю ее мнение о совместной опеке, особенно о совместной опеке, разделенной на два города, как в случае с Ником, то она говорит, что наблюдала за маленькими мальчиками и девочками, которые, вернувшись из одного дома в другой, бродили от предмета к предмету — от стола к кровати, от кровати к дивану — и касались их, чтобы убедиться, что они действительно все еще здесь. Отсутствующий родитель кажется даже более нереальным, чем предметы интерьера. По мере взросления дети перестают нуждаться в тактильных доказательствах, но у них может возникнуть ощущение, что оба их дома иллюзорны, являются лишь временным убежищем.

К тому же, в то время как маленькие дети в случаях с совместной опекой страдали из-за того, что слишком долго находятся вдали от одного из родителей и видятся с ним только урывками, особенно если родители живут далеко друг от друга, у подростков возникали иные проблемы.
Доктор Уоллерстейн объясняет: «Из-за частых вынужденных переездов, дети не могли наслаждаться общением со сверстниками… Подростки с горечью замечали, что им приходится проводить лето с родителями, а не с друзьями».
В заключение она говорит: «Вам хотелось бы думать, что дети с легкостью привыкают к жизни на два дома, обзаводятся двумя комплектами друзей и приспосабливаются к стилю общения каждого из родителей, но большинство детей не обладают такой гибкостью мышления. Они ощущают, что с их личностями что-то не так, поскольку подавляющее число людей в принципе не способны вести двойную жизнь».

Для многих семей летние каникулы являются передышкой после череды стрессов, связанных со школой, возможностью провести время вместе. Я же просто хочу, чтобы каникулы закончились побыстрее.
Мы с Ником часто говорим по телефону. Он рассказывает мне про просмотренные фильмы, про матчи и про хулигана на детской площадке, говорит о новых друзьях и прочитанных книгах. Пока он находится в ЛА., то в доме тише, чем обычно, но даже радость из-за появления нового малыша отчасти заглушается приступами черной меланхолии. Мы никогда не привыкнем к его отъездам. По-настоящему мы счастливы только тогда, когда он рядом с нами.

Он возвращается на две недели, и мы стараемся уместить в этот период времени как можно больше занятий серфингом, плавания, каякинга и других развлечений. Успеваем съездить к нашим друзьям в Сан-Франциско и приятно провести время с ними. По вечерам Ник возится с детьми или мы разговариваем. А смотреть на то, как он разыгрывает по ролям сценки из известных фильмов у нас вообще давно вошло в привычку. У Ника впечатляющие актерские способности.
Де Ниро: «Ты со мной говоришь?» Не только эта строчка диалога, он воспроизводит всю сцену из Таксиста целиком. И Том Круз: «Покажи мне деньги». И Мистер Ти: «Жаль мне дурачка».
Он подражает голосу Джека Николсона в «Сиянии»: А вот и Джонни!» и безупречно повторяет движения Джастина Хоффмана из «Человеке Дождя». И успешно имитирует акцент Шварценеггера: «Аста ла виста, бейби», «Не кипятись, тупица», «Я еще вернусь», «Иди со мной, если хочешь выжить».
Лучше всего ему, пожалуй, удается образ Клинта Иствуда: «Так что, ты должен задать себе всего один вопрос: «Повезет ли мне?». Ну как, урод?»
Помимо этого, обговорив заранее все детали, мы навещаем его в Лос-Анджелесе, забираем с собой и ездим на север, в Санта-Барбару или на юг — в Сан-Диего. Однажды мы берем напрокат велосипеды на острове Колорадо и при оранжевом свете полной луны прогуливаемся по огромному пляжу, где заворожено наблюдаем за десятками тысяч сверкающих рыб-грунионов, пригнанных к берегу волной и оставшихся там для их захватывающего брачного ритуала. Самки рыб, извиваясь, закапываются в песок, чтобы отложить яйца. Самцы обвиваются вокруг самок, оплодотворяя их. Меньше чем через полчаса новая большая волна уносит рыб обратно в океан. Возникает ощущение, что их здесь никогда и не было, что мы все это выдумали.
Когда выходные заканчиваются, мы отвозим Ника к дому его матери и отчима в Пасифик Палисадес, обнимаем его на прощание, и он скрывается из виду.

Лето закончилось. Наконец-то. Карен, Дейзи, Джаспер и я отправляемся в аэропорт. Ждем у входа, когда прибудет самолет с детьми, находящими под гнетом «совместной опеки». Мимо нас проходит вереница пассажиров с членами их семей, а следом за ними появляется стайка несовершеннолетних детей, летевших в одиночестве, к одежде которых приклеены розовые бумажки с их именами, написанные фломастером. Самые маленькие дети заодно прикрепили к лацканам курток значки с крыльями, как у пилотов самолетов.
А вот и Ник.
Он коротко подстрижен и на нем новый голубой кардиган с пуговицами, который он носит нараспашку поверх футболки. Мы по очереди обнимаемся с ним.
— Больше всего на свете.
Потом мы забираем его чемодан, заполненный летней одеждой.

Пока мы едем домой, в Инвернесс, Ник рассказывает нам о своей попутчице.
— Потом она достает большие красные наушники, — говорит он о женщине, которая сосредоточила все свое внимание на нем, поняв, что он летит один, — врубает плеер от Уокмэн и начинает покачиваться и мотать головой, сидя с закрытыми глазами, бормоча слова песни и напевая их свои дрожащим голоском: «Оооо, детка. Господь — Скала, Мой Искупитель… Ооо, детка, это ты, Господь мой, ты послал меня сюда, тыыыыы послал меня сюда».
Ник наблюдает за реакций публики — то есть, смотрит на нас.
— Когда начинается нужный ей отрывок, она снимает наушники и надевает их на меня! — продолжает он. — «Послушай», произносит она, — «ты должен это услышать». Просто берет, надевает их на меня и врубает звук на полную громкость. Даже не спрашивая, хочу я что-то слушать. А в песне слова: «Я взываю к Иисусу. Ооооуууу. Иисус взывает ко мне. О да! Иисус — ты взорвал мой мир!» У меня башка чуть не взрывается от этих громких воплей, но я только вежливо улыбаюсь, снимаю наушники, протягиваю их ей и хвалю песню, но она на этом останавливаться не собирается. Говорит: «А следующая еще лучше» и снова на меня наушники напяливает. Теперь… Это рэп: «Дьявол искушает меня, йоу, но я не буду слушать, нет…» и мне вновь приходится улыбаться и кивать, чтобы после окончания песни еще раз попытаться вернуть ей наушники. Она говорит: «Оставь кассету себе, сынок» и вытаскивает ее из плеера. «Спасибо, это очень любезно с вашей стороны, но я не могу ее принять», — начинаю было возражать я, но взгляд у нее делается пугающим, так что я быстро выпаливаю: «Ну, если вы уверены, что готовы мне ее отдать, то буду счастлив взять эту чудесную кассету, спасибо».
Ник вытаскивает кассету из кармана брюк.
— Хотите послушать?
Дальше мы едем под звуки песен с кассеты. Ник берет руки Джаспера в свои, двигает ими в такт музыки и подпевает на припевах «оууу оуууу» вместе с хором.

В доме становится громче. Вместе с тремя детьми, разными приятелями Ника, многочисленными ударными и духовыми инструментами и двумя собаками, в нашем доме постоянная какофония из звуков пения, плача, лая, смеха, криков, проигрываемых песен Раффи, стука, визгов, музыки Эксла Роуза, ударов, звуков падений и завываний.
Однажды моя агент болтала с одним из моих приятелей.
— Не могу понять, то ли он живет в детском садике, то ли в собачьем приюте, — сказала она.

Нам нужна новая машина. Учитывая количество детей и собак, самый очевидный вариант — минивэн. Мы отправляемся в автосалон и устраиваем тест-драйв некоторых моделей. Я сравниваю разные модели минивэнов, желая определить, какая из них самая безопасная. Нас не одурачивает рекламный ролик, где говорится, что Хонда Одиссей — это минивэн для людей ненавидящих минивэны, но мы все равно покупаем именно эту машину. В знак протеста добавляем на крыше авто крепление для серф доски.

Вдоль береговой линии можно найти куда более красивые и менее людные пляжи, чем Болинас, где летом яблоку негде упасть от подростков и собак. Однако, за день до начала учебного года, ослепительно-ясным днем, мы отправляемся именно на этот пляж. Карен, Джаспер и Дейзи возятся в песке, Джаспер опутывает Дейзи морскими водорослями, а потом они на пару строят башенки из ракушек, едят песок и плещутся в воде у берега лагуны. Брут и Лунный пес носятся вместе с другими местными собаками. В какой-то момент Брут ворует у нас багет для пикника.
Мы с Ником присоединяемся в воде к другим серферам и садимся на наши доски. Пока мы ждем волну, Ник подробнее рассказывает про свои летние каникулы, про баскетбол и фильмы, а также выдает расширенную версию истории про хулигана, который доставал его в местном парке, а потом преследовал до дома, гонясь за ним на велосипеде. Когда мы заговариваем о завтрашнем дне, Ник признается, что волнуется из-за учебы в старшей школе, но и воодушевлен тоже.
Наступает лучшее время дня, и мы с Ником дожидаемся еще и следующей волны, которая потом выносит нас к пляжу, где Ник присоединяется к Джасперу, возводящему жилища хоббитов из песка и кусочков древесины и украшающему их ракушками и водорослями.
Пока они заняты строительством, Джаспер спрашивает Ника:
— Как выглядит Лос-Анджелес?
— Это большой город, но я живу в милом местечке на окраине, — объясняет Ник, — там есть парки и пляжи. Там почти что как здесь, но нет тебя. Я по тебе скучаю, пока живу там.
— И я по тебе скучаю, — говорит Джаспер, а затем спрашивает:
— Почему твоя мама не может переехать сюда, чтобы мы жили все вместе и тебе больше не пришлось бы уезжать?
— Какая отличная идея, — отвечает Ник. — Но я почему-то не верю, что ее можно воплотить в реальность.

Возвращаясь домой с Болинас, мы продолжаем обсуждать его бесконечные перелеты между нашим домом и Л. А. Ник жалуется на них. Хотя он никогда не смог бы отказаться от одного из родителей, вариант с совместной опекой он тоже выбирать не стал бы.

Мой вывод таков: да, это повлияло на его характер. Он замечательный мальчик, более ответственный, эмоциональный, опытный, рефлексирующий и благоразумный, чем мог бы быть при других обстоятельствах. Но плата за все вышеперечисленное оказалась слишком высока. Учитывая глубину той эмоциональной и географической пропасти, куда он рухнул после нашего развода — что, вероятно, происходит практически при каждом разводе — нельзя было еще и заставлять его летать туда-сюда. Это мы должны были приезжать к нему. Несмотря на то, что нам было бы труднее запланировать эти визиты, я думаю, что у Ника тогда было бы более счастливое детство. Вместо этого, за все его поездки от одного родителя к другому, ему достался лишь жалкий утешительный приз: бонусных миль скопилось больше, чем есть у большинства взрослых.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Красивый мальчик

---

хочу запомнить момент, когда окончательно влюбился в этот сериал. шестая серия, быстро получилось

@темы: сериалы, Музыка странного сна (с), видяшки

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

две последние клетки мозга, не захваченные дофаминовой лихорадкой, все-таки попробуют писать обычные посты

Затерянные во льдах


Когда-то видел на эту тему (выживание в суровой ледяной стихии) нечто похожее, только там был Эверест (вроде) и группа скалолазов, один из которых, кажется, упал в яму и переломал ноги, другой умер, а потом и вовсе началась буря из-за чего связь с их другом, оставшимся внизу, прервалась.
Мадс сыграл на десять из десяти, за него переживаешь и надеешься, что его персонаж выживет, вопреки всему. Мотивацию "спасти незнакомого человека, отчасти попавшего в беду из-за тебя" я понимаю умом, но не сердцем. Будь это совершенно незнакомый человек, я в схожих обстоятельствах бросил бы его умирать и спасался один (опустим тот факт, что я бы при такой температуре скончался в первый день).
Идея не новая, сделано качественно.
7 из 10. Гимн человеческой эмпатии и скрытым возможностям наших организмов, активирующимся в минуты опасности.

Враг


До знакомства с фильмом слышал историю про гигантских сюжетных пауков, о которых актерам не разрешалось распространяться по контакту и что это одна из самых таинственных историй в современном кинематографе. Ну не такая уж и таинственная, не зря по фильму разбросаны подсказки, позволяющие понять, что происходит на самом деле. Не то, чтобы Вильнев желал оставить большой простор для интерпретаций.
История про мужчину, встретившегося со своим двойником-актером кино. А может и не встретившегося, может крепко поехавшего кукухой. Посмотрите и сами узнаете.
6 из 10.

По половому признаку


Очередной представитель несколько набившего оскомину ряда картин из серии "про сильную женщину". Хорошо хоть, что по реальным событиям и про судебные слушания, благо, эту тему люблю. В Америке суды зачастую превращаются в целое шоу.
Арми Хаммер играет Арми Хаммера, вариант домашний. Готовит, возится с детьми, поддерживает жену. Немного умирает от рака (красиво плачет), но не до конца.
Байопик вышел сильно предсказуемый, но смотрибельный.
Отдельный лол, что в начальных титрах в одном месте написали "фильм Мими ЛедерА", как будто трудно догадаться, что Мими вряд ли является мужиком. Крайне показательно для фильма о неравенстве полов.
6 из 10.


Дюна, версия с фанатским монтажем


Оживил в голове сюжет, вспомнил какой Кайл красивый. Получил некоторое удовольствие от первой половины фильма, но вторая, на мой взгляд, так и осталась днищем. Нет, фанатский монтаж этого франкенштейна не спасает. Кроме Кайла и креативных костюмов смотреть особо не на что. Любовная линия полное убожество, надеюсь, в книге это лучше раскрыто.
4 из 10.

@темы: фильмы

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Гадания онлайн

Несмотря на то, что по жизни я являюсь человеком достаточно прагматичным и ориентированным на всяческие материальные ценности, при этом вовсе не отрицаю участие неких высших сил в жизни каждого из людей. Периодически я обращаюсь с какими-либо просьбами к Мирозданию, потому что верю, что Мироздание слушает. По этой же причине следует быть осмотрительнее, загадывая желания.)
К различным гаданиям я тоже иногда прибегаю. И, видя, что результаты гаданий сбываются, еще больше укрепляюсь во мнении, что потусторонние силы существуют. Обычно выбираю для этих сайт гадания онлайн, поскольку сам не умею ловко обращаться с картами и что-либо у них выяснять. А гадания в режиме онлайн не менее эффективны, чем обычные.
К примеру, Гадание на отношения всегда пользовалось популярностью и будет популярно в будущем. Любому человеку, заинтересованному в личных отношениях, хочется знать как относится к нему его избранник. Любит или не любит, а если пока нет, то стоит ли продолжать бороться за его расположение... Гадание может дать ответы на эти вопросы и подсказать нужное направление.
А кроме этого хочется порекомендовать всем Гадание по Книге Перемен. Если правильно и четко сформулировать (мысленно) интересующий вас вопрос, то и ответ получите ясный, не требующий каких-то дополнительных интерпретаций.
Помимо гаданий на сайте есть также сонник, ежедневный гороскоп и описания самых различных обрядов, включая обряды приворотов и отворотов.

@темы: гадания онлайн, привороты

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Глава десятая, где с Ником и Сью Эллен происходит то, что я уже проспойлерил в прошлый раз

Мы все проебываемся

Глава десятая

Глава десятая

Сью Эллен соглашается встретиться со мной в лесу, недалеко от границы, за которой кончается территория центра. Я просто хочу поговорить с ней наедине, вот и все.
Солнце быстро опускается за смутно различимые очертания гор на горизонте — небо по цвету словно рисунок сделанный выцветшими мелками: оранжевые, красные, розовые и фиолетовые полосы.
У нас есть секретное местечко, скрытое от посторонних глаз колючими кустарниками и сухими спутанными ветвями — оно примерно в двухстах метрах от вереницы домиков и в четырех метрах от забора из колючей проволоки. Всегда приятно знать, что ты сидишь за колючей проволокой, не правда ли. А то мало ли, вдруг удрать захочешь.
Сью Эллен поднимает на меня глаза — взгляд ищущий, губы приоткрыты. Она прячет свои маленькие ладошки в карманы моей куртки, прижимается ко мне. Я целую ее, а она целует меня в ответ. Целуемся мы отчаянно — так, будто нам это жизненно необходимо — словно мы долго блуждали в лесу — голодали — ослабли и умираем от обезвоживания. Я посасываю ее язык, когда она вдруг отстраняется.
— Извини, — говорит она шепотом, чтобы нас никто не услышал, — я просто… Даже не знаю. Мне очень страшно, Ник. Мы скоро выберемся отсюда и я не могу избавиться от мысли, что после этого мы никогда больше не увидимся.
Я кладу свои руки в перчатках на ее плечи. Наклоняюсь, так чтобы наши глаза были на одном уровне.
— Слушай: я не собираюсь тебя бросать, понятно? Я что угодно сделаю, чтобы быть с тобой. Я ведь тебя люблю. Влюблен по уши. Это самое главное. К тому же, мы же уже решили, что переедем вместе в Сан-Франциско. Начнем там новую жизнь, верно я говорю? Вместе.
Она краснеет. Вижу слезы в ее глазах.
— Но я не уверена, что смогу убедить маму. Она не понимает. Она меня не слушает. Она даже к словам моей наставницы не прислушивается. У нас был общий телефонный разговор, я пыталась объяснить ей, что у нас с ней созависимые отношения и что мне пора жить самостоятельно, а она стала плакать, спрашивать чем меня обидела и все такое. Она хочет, чтобы я вернулась домой.
У меня непроизвольно сжимаются челюсти, а желудок снова ухает куда-то вниз.
— Ты не можешь вернуться домой, — возражаю я, — для тебя это будет смерти подобно. Если хочешь распрощаться с прошлым, то надо сбежать подальше от привычных мест и старых знакомых. Твоя мать должна это понять. Объясни ей, что дело вовсе не во мне. Скажи, что тебе нужно начать все заново. Скажи, что она может приезжать в гости, когда захочет, но тебе необходимо отдалиться от всего, что связывает с прошлым. Кроме того, ты не останешься без поддержки в Сан-Франциско. Скажи ей, что большинство бывших пациентов именно туда и перебираются. Уверен, что это сработает. Если она и правда желает тебе добра, то должна дать тебе свободу.
Сью Эллен прижимается ко мне и я целую ее в лоб.
— Все будет хорошо, — обещаю я ей. — Я тебя очень сильно люблю. И я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Скажи своей маме, что она может со мной поговорить, если хочет. Я точно сумею убедить ее, что с нами все будет нормально. Там нам уж точно будет лучше, чем здесь.
Она издает тихий смешок.
— Ну да, конечно. Представляю как это будет: «Привет, мам, познакомься с моим другом-наркоманом. Он хочет, чтобы ты позволила мне уехать с ним в незнакомый город на другом конце страны. Он обещает, что обо всем позаботиться, так что переживать не о чем». Хах. Она будет в восторге.
— Ну, — говорю я, посмеиваясь вместе с ней, — можно пропустить часть про наркоманию. Иди сюда.
Я укладываюсь на колюче-каменистую землю и тяну Сью Эллен за свитер — пытаюсь заставить присоединиться ко мне.
Она садится на колени, но не ложится рядом.
— Главная проблема в том, — шепчет она, — что мне и саму себя трудно убедить. В смысле, как я могу быть уверена, что ты не сорвешься? Откуда мне знать, что ты не втянешь меня в неприятности?
Моя челюсть ходит ходуном. Я смотрю в небо, ловлю взглядом последние проблески ярких цветов. Когда я пытаюсь заговорить, то голос ломается и приходится сперва прокашляться.
— Ну да, прости, конечно, я понимаю. Я доверия не заслуживаю. Много раз уже это доказывал. Все, кто пытался помочь мне, так или иначе пострадали. На самом деле, насчет меня можно быть уверенным только в том, что доверия я нихрена не заслуживаю. И я сейчас не пытаюсь оправдаться. Я всю жизнь был тем еще поганцем. Этого никак не изменишь, понимаешь?
Сью Эллен укладывается рядом со мной, посреди грязи и камней.
Я поворачиваюсь к ней. Наши глаза отчаянно стараются не разрывать прямой контакт. Ее зрачки расширяются из-за сгущающейся темноты. Я продолжаю говорить, в основном, просто потому что нервничаю из-за окружающей нас тишины.
— Малышка, единственное, что я тебе могу сказать — в этот раз все будет по-другому, честно. Ну да, я знаю, что это одна из самых банальных фраз на свете. Но что поделать? Это правда. Я наконец-то начинаю любить себя. И я понимаю, что любовь к себе — это и любовь к тебе тоже. Ты стала частью меня. И всегда ею останешься. Наверное, я был рожден для того, чтобы любить тебя. Думаю, нам суждено было встретиться, влюбиться, и дальше идти по этому насквозь ебнутому миру рука об руку. Не уверен, что могу рассуждать о Судьбе или Боге, я все еще сомневаюсь в силе своей веры. Но если и есть на свете Бог — какая-то высшая сила, направляющая нас, как говорят местные спецы — то нашу с тобой встречу точно стоит воспринимать как часть некоего грандиозного плана. В смысле, это дар свыше — это гребаное чудо. Я не собираюсь от него отказываться. Я не отступлю.
По телу пробегает дрожь, и я сжимаю руку Сью Эллен, может, сжимаю слишком сильно, потому что она вдруг пытается отстраниться.
— Не сомневайся во мне, — говорю я, не позволяя ей отодвинуться. — И ни один человек в этом треклятом центре не сможет усомниться в искренности наших чувств. Я имею в виду, что именно этому они и пытаются учить нас каждый день, черт возьми. Отпускать себя — доверяться интуиции, полагаться на высшие силы — отдаваться им всецело — прислушиваться к советам «тихого внутреннего голоса», как они выражаются. Что же, именно этот голос нашептал, что я влюблен в тебя и, уверен, с тобой произошло то же самое, так что нам ничего другого и не остается, кроме как прислушаться к нему. Ведь пока мы к нему прислушиваемся, то находимся под защитой, а значит у нас все будет в порядке.
— Конечно, — говорит она, глядя на меня воспаленными, блестящими глазами — в уголках глаз посверкивают, не падая, слезы. — Но что мы будем делать? На что мы будем жить?
Когда я наклоняюсь к ней, она размыкает губы, и мы нежно целуемся, обнимая друг друга, прервав разговор.
Я шепчу:
— Не волнуйся, ладно? Твоя мама поможет нам на первых порах, а потом мы оба устроимся на работу. И я расплачусь с твоей мамой как только закончу вторую часть книги. Правда. Передай ей, что я это гарантирую. А в свободное время мы будем гулять по городу, ходить на концерты, в кино, на выставки — не будем забывать и про собрания по «12 шагам» — мы снова станем жить полной жизнью, понимаешь — вместе — любя друг друга.
Мы снова целуемся и я чувствую ее слезы на своем лице.
— Но ты же даже не веришь в эффективность «12 шагов», — полузадушенно шепчет она.
Мы вместе смеемся над этим.
— Ну, мне нравятся участники программы, пускай в изучении ее самой углубляться и не хочется. Я хочу сказать, что это же так здорово: мы можем поехать в любой штат и зависнуть там с классными ребятами, которые занимаются тем же, что и мы — по крайней мере все они больше склонны к самокопанию, чем обычные люди, в программе не участвующие. Поверь мне, Сью Эллен, тебе там точно понравится. Это потрясающий город, и когда ты находишься там, то чувствуешь… даже не знаю… что можешь наконец вдохнуть полной грудью, вроде того. Сама увидишь. Это будет так замечательно — жить вместо, только ты и я.
Я снова целую ее — перекатываюсь на спину — она седлает меня, прижимаясь ко мне всем своим телом. Мы все целуемся и целуемся, прикасаемся друг к другу и шепчем слова любви.
Наступает вечер — серое сменяется черным.
Я знаю, что в центральном здании, наверное, уже накрывают к ужину, но мы решили задержаться на улице подольше.
От поцелуев по телу пробегает приятная дрожь — возникает смутная приятная пульсация в крови, слегка напоминающая кайф от дозы, но не такая и даже близко не похожая на него. И все же это лучше, чем совсем ничего.
— Нам пора идти, — шепчет Сью Эллен мне на ухо.
Я согласно киваю, и она поднимается на ноги.
Именно в этот момент в глаза мне ударяет яркий луч света фонарика, но кто, блять, знает, как долго она там стояла и караулила? Она обращается конкретно ко мне, выкрикивает мое имя с сильным акцентом. Мэриан — проклятая троллиха.
— Неееек, мальшик мой, што здесь происходить?
Она убирает фонарик и теперь я вижу как она покачивает своей луковицеобразной головой, туда-сюда, туда-сюда. Я пытаюсь выровнять дыхание, хотя сердце у меня бьется так быстро, что, кажется, недалеко и до сердечного приступа.
— Вы сами знаете что, — говорю я, молясь всем богам, чтобы голос не дрогнул и не выдал мой ужас.
Мэриан продолжает качать головой, а помимо этого еще и осуждающе языком цокает.
— Штош, йа очень сожалеть, што это произошло. Я кашдый день устраиваю обход территорийа в это время.
Я выдавливаю из себя смешок.
— Ну, очевидно, что мы об этом не знали. Мы крупно облажались, да?
Она медленно кивает.
— Ах, Неееек, какой же ты глупый. Зачем ты сделать это? Почему?
Я наконец встаю на ноги.
— Мы любим друг друга, — говорю я ей.
Она заливается смехом.
— Ну, как знать, может вы и будете ошень счастливы вместе. Это может пойти вам обоим на пользу. Или все кончится ошень плохо. Йа, йа, как вы сказать, вы крупно облажаться. Нек, ты должен пойти в офис к Мелани. Сью Эллен, а ты иди со мной.
Я протягиваю руку, желая сжать руку Сью Эллен, но она быстро отстраняется — горбится — заливается слезами. Она медленно подходит к Мэриан, словно будучи в трансе. И я наблюдаю за тем, как они вместе удаляются прочь. Даже тень Сью Эллен кажется съежившейся, поверженной. Мой живот пронзает острая боль, ощущения такие, словно я наглотался битого стекла и запил осколки антифризом.
Я впервые мысленно признаю, что, возможно, совершил огромную ошибку, связывавшись со Сью Эллен. Я снова и снова спрашиваю себя, не навредил ли ей больше, чем помог — не лишил ли ее шанса на излечение в этом чертовом Safe Passage Center.
В чем я точно уверен, так это в том, что все наши с ней планы пошли прахом. У нас был шанс, но мы его просрали. А еще я точно знаю, что теперь обязан оставаться с ней, что бы ни случилось.
В смысле, это ведь моя вина.
Пока я иду к главному зданию, руки ужасно дрожат.
Я столько всего в жизни успел испортить.
Но в этот раз я постараюсь сделать все правильно.
Точнее, я должен сделать все правильно, у меня нет другого выбора.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

перечитал Персиков в новом переводе и теперь снова хочу долго бить Оливера...
но собирался про перевод написать.
С технической точки зрения перевод от Попкорна, разумеется, лучше любительского. Он гладкий и хорошенький. "Давай!", несмотря на мои шутки ("Давай" повторял Оливер и в конце концов Элио дал) лучше "Бывай!" и в случаях с "Давай потом!" ближе всего подошел к правильной трактовке Later.
ннно при этом перевод вышел бездуховный утратил большую часть душевности оригинала и умудрился испортить все почти мои самые любимые цитаты, включая ту, что с По и сердцем под плитами мостовой, посему любительский перевод так и остается фаворитом.
А Асиман, в своем предисловии, написанном специально для российских читателей, еще раз доказал, что он очень наглый мужик Ну конечно, за всю историю литературы ни у каких влюбленных персонажей не было столь мощной связи как у Оливера и Элио. Потрясающее авторское самомнение.

@темы: любите книги. пусть это старомодно, но всегда взаимно., персиковые мужья

---

Прочитав эту главу, вы можете понять, что будет дальше с Никки и Сью Эллен... Я серьезно, он рассказал вот эту историю про Мэтта и потом с ним случилось практически то же самое Вся ирония жизни Никки в этом.

Мы все проебываемся

Глава девятая

Глава девятая

Мелани прямо-таки светится от счастья. Так про беременных женщин говорят, мол, они аж светятся. Вот и с ней то же самое. И светится она из-за меня. По крайней мере, я на это надеюсь. Мини-копия Мелани нашему отвратному перенаселенному миру точно не нужна. Так что, во имя спасения всей нации, надеюсь, что сияние вызвал я.
— Нормально себя чувствуешь? — спрашивает она. — Ты наконец созрел, чтобы сделать следующий шаг к полноценной жизни. Словами не передать, как я тобой горжусь.
Ей и не нужно ничего мне объяснять. Сам догнал уже. Если бы я собирался честно ответить на ее вопрос, то сказал бы: непривычно снова ощущать проблески надежды. Я был готов сдаться. Совсем близко к краю пропасти подошел.
— Ник, ты для меня — продолжает она, — один из самых успешных моих проектов. Я всегда буду считать изменения, произошедшие с тобой, своим главным достижением.
Она сияет словно хренов херувимчик. Светится. Очевидно, что она ни секунды не колебалась, присваивая себе все заслуги.
— Я обсудила твой случай на последнем общем собрании, и мы единодушно проголосовали за то, чтобы в конце недели перевести тебя на Дневную программу. Помимо этого, мы решили освободить тебя от всех контрактных обязательств. Тебе больше не придется переживать из-за того, что ты не можешь общаться со Сью Эллен. Хотя, конечно, я надеюсь, что ты не будешь слишком сближаться с ней… или с кем-то другим из пациентов, если уж на то пошло.
Я киваю.
Солнечный свет просачивается сквозь полоски жалюзи на окне. Здесь нет кондиционера, дверь заперта, а я, видимо, еще и переборщил с кофе, потому что начинаю страшно потеть. Содержимое моего желудка прилипает к его стенкам, а потом живот скручивает судорогой, словно все там вращается, как в аттракционе-центрифуге, которые часто попадаются на городских ярмарках. Язык распухает, и дышу я с трудом.
Вот что бывает, если пытаться выжить на одних сигаретах и кофе. Но, разумеется, я даже на чертов стакан воды не могу рассчитывать. У нас тут дохуя трогательный момент.
— Знаешь, — молвит Мелани со слезами на глазах, — я хочу, чтобы ты знал, что даже когда ты уедешь отсюда, все равно можешь звонить мне в любое время, если захочешь поговорить. Честно говоря, я хочу, чтобы ты звонил — даже если это будут обычные дежурные звонки, время от времени. Я искренне надеюсь, что наше с тобой общение не прервется. Я уже говорила — ты мне как сын. И ты вдохновляешь меня на новые свершения.
Я смотрю в пол, проявляя должное смирение.
— Спасибо вам, — говорю я, в то время как самочувствие мое все больше ухудшается. Может быть, дело не в кофе?
В смысле, я шляюсь по кабинетам психологов с семи лет. И за все это время я успел неплохо заучить их свод правил. Вообще-то врачи должны оставаться бесстрастными — профессиональными — нейтральными. Они не должны демонстрировать личную эмоциональную вовлеченность. Никогда.
— Все хорошо? — спрашивает она. Лицо ее вновь становится обеспокоенным.
Я беззаботно улыбаюсь.
— Да, — отвечаю, — да, все замечательно.
Она улыбается в ответ.
— Вот и чудно.
Так и сидим.
Перебрасываемся улыбками.
По истечению пятидесяти минут я немедля отправляюсь на поиски Сью Эллен — пока иду, то тошнота понемногу проходит — и делаю небольшую остановку только для того, чтобы посмотреть, как вороненок неуклюже приземляется на кривую ветку дерева. Он совершает две попытки, прежде чем улетает прочь и присоединяется к другим птицам, сгрудившимся на краю крыши.

Сью Эллен как обычно сидит в курилке.
Ноги скрещены, одной рукой все время нервно стряхивает пепел с сигареты, другую запустила в свои длинные блестящие черные волосы. Большие солнцезащитные очки косо болтаются на кончике ее орлиного носа. Челюсти пощелкивают, как будто она скрипит зубами. Несмотря на то, что день выдался солнечным, шея у нее замотана толстым шерстяным вязаным шарфом, и к тому же она надела сразу несколько теплых вещей — кардиган и что-то облегающее, с глубоким вырезом, не знаю как это правильно называется. Джинсы у нее голубого цвета, укороченные, доходят до лодыжек.
— Эй, Сью Эллен, — говорю я — очень громко говорю. — Как дела, крошка?
Все поворачивают головы и смотрят на меня с таким ужасом, словно я только что взобрался на крышу небоскреба и угрожаю спрыгнуть вниз.
Рей наклоняется вперед — палец прижат к губам, глаза бегают туда-сюда — и шепчет:
— Шшшш, Ник, ты что творишь?
Я встаю рядом со Сью Эллен.
— Все в порядке. Я пришел, чтобы объявить, что примерно три минуты назад нас со Сью Эллен освободили от контрактных обязательств.
Она вскакивает на ноги.
— Серьезно?
— Ага, серьезно. Можем говорить сколько влезет.
— Или избегать друг друга, но по собственному желанию.
Она смеется над своей шуткой, а потом все остальные засыпают нас поздравлениями.
Думаю, они и правда верят, что из нас со Сью Эллен выйдет отличная пара.
Во всяком случае, мы получаем от них массу поддержки.
Они способны заметить разницу, понимаете?
Это не просто отчаянная попытка найти хоть кого-нибудь, чтобы урвать себе дозу кайфа.
Мы действительно заботимся друг о друге.
Это любовь.
Поверьте мне, будь это что-нибудь другое, я бы никогда не сумел выстроить отношения со Сью Эллен.
Я же видел чем это чревато.

Когда я только приехал сюда, был тут парень Мэтт из штата Мэн, который немедля решил заделаться моим наставником. Он был крепко сбитым — весь в татуировках — с длинными, прямыми волосами и сильным-сильным акцентом. Он реально ненавидел этот центр, когда тут оказался, совсем как я, видимо, поэтому я и привлек его внимание. Он сидел и курил рядом со мной, в то время, как мое тело все еще страдало из-за детоксикации, и рассказывал, как он себя вел, когда начал тут лечиться — что раз пять паковал сумки и собирался свалить из центра. Он всю жизнь прожил на улице. Черта с два он позволит этим сверхчувствительным маменькиным сынкам, пожирателям сои, от которых пахнет пачули и благовониями, командовать им. Стоит ему кулаки сжать и он их всех за минуту раскидает.
Но когда я с Мэттом познакомился, он уже был совершенно другим человеком. Он стал вежливым и заботливым. Он поддерживал меня в те моменты, когда никто другой этого делать не желал.
— Знаю, тебе кажется, что это совершенно дерьмовое местечко, — говорил он, а его маленькие глаза посверкивали из-под густых бровей, — но ты все-таки попробуй выполнить пару их упражнений. Так было со мной, чел. Однажды я сказал себе: Мэтт, просто, бля, попробуй. Мой сынишка в приемной семье живет, потому что мы с его мамой наркоши и не имеем права о нем заботиться. Я точно знаю, что мамка его с иглы слезать не собирается, так что он только на меня и может рассчитывать. Хрена с два я позволю каким-то незнакомым людям мальца моего воспитывать. Поэтому я и решил дать этому месту шанс, понимаешь, и стал выступать на групповых собраниях, а теперь вот чего достиг. Уеду отсюда через пару недель, а право на встречи с сыном они для меня уже сейчас выбили. Знаю, что этого мало, но надо же с чего-то начинать.

Но спустя несколько дней, после общей экскурсии в океанариум Альбукерке, мы, как обычно, собрались в комнате для вечерних собраний. Мэтт и девушка по имени Рейчел отсутствовали, что было странно, ведь днем они все время были рядом, я с ними тусил.
Когда все разошлись, я направился в главное здание и увидел, что Мэтт с Рейчел заперты в офисе помощников наставников, у дверей которого столпились чуть ли не все сотрудники центра.
Пару часов спустя приехали такси, одно для Мэтта, одно для Рейчел. Я смотрел, как они грузят в багажники машин свои вещи. Мэтт ходил с опущенной головой. Он не мог смотреть никому из нас в глаза. Ему даже не позволили с нами попрощаться.
Разумеется, вскоре до нас дошли слухи о том, что с ним случилось. Я, собственно, и так догадывался в чем дело.
Одна из помощниц наставников, косолапая баба по имени Соня, ходила от домика к домику, напоминая пациентам про общее собрание. Когда она добралась до домика Рейчел, то услышала какой-то странный шум и заглянула внутрь. Согласно слухам, в разгар секса она их не застала, но они лежали в постели обнаженные.

Их выставили из центра меньше чем через два часа. Не было суда. Не было присяжных. Только наказание. И хотя меня эта ситуация расстроила, в глубине души я признавал, что они заслуживали изгнания.

Это как в некогда популярной песне Пичез. «Вытрахай эту боль». Ее крутили в каждом чертовом клубе Нью-Йорка, когда я жил там. Оно и неудивительно. «Вытрахай эту боль». Трахайся, напивайся, колись, кури, нюхай, режь себя, обжирайся, гони страдания прочь. Будь под кайфом. Сорвись.
Вот что с нами происходит. И именно это случилось с Мэттом и Рейчел. Так что, да, не стоит удивляться, что их выгнали из центра. Даже несмотря на то, что из-за этого сын Мэтта так и остался в приемной семье. И несмотря на то, что кто-то из них или они оба, могли снова подсесть на наркоту и передознуться.

Я плакал, глядя как уезжают такси, как красные мазки фар исчезают за первым поворотом дороги, покрытой гравием.
У меня было чувство… что-то подобное я пережил в Сан-Франциско, когда до меня дошло, что уличный дилер, получив сорок баксов, вместо героина подсунул мне обычное черное мыло. Мне было стыдно и тошно из-за того, что ему так легко удалось меня одурачить, и не хотелось ни с кем обсуждать свой проеб. А еще на меня дикая ярость нахлынула — аж заколотило всего — словно вся кровь к голове прилила, да так резко, что барабанные перепонки лопнули — оставив меня дезориентированным, с головокружением и мечтами о том, как я выслежу этого ублюдка и проломлю ему череп.

Когда Мэтта выставили на улицу, я опять-таки был вне себя от ярости. Я же доверял ему. Я действительно поверил во всю ту херню, что он говорил. Я на него равнялся. Думал, что он и правда изменился. Но все это было обманом, ребята, обычным мошенничеством. Он меня кинул, точно так же, как дилер в Сан-Франциско.
Так что да, меня прямо раздувало от ярости. А кроме того, я чувствовал печаль и стыд. И, несмотря на все, я волновался за него, понимаете? Я с ужасом представлял, как он может себя повести, получив такой вот пинок под зад.
Люди постоянно гибнут.
Только в прошлом году я потерял двух знакомых — один скончался от передоза, другой попал в аварию на мотоцикле. Невозможно спокойно относиться к подобным новостям. И невозможно предсказать, кто из нас, тупиц, погибнет следующим.
Черт, Мэтт может покончить жизнь самоубийством, а я об этом, скорее всего, даже не узнаю. Я и номер его телефона-то не знаю, ничего вообще.

Но мы со Сью Эллен — совсем другая история. Мы друг для друга не просто средство избавления от боли. Мы друг о друге заботимся. Мы по-настоящему влюблены. И наши отношения вовсе не влияют на процесс лечения, совсем наоборот. Мы понукаем друг друга серьезнее относиться к лечению. Знаете, очень круто, что мы действительно поддерживаем друг друга — оказываем необходимую помощь в минуты слабости, когда нам страшно или нас охватывает ощущение безнадежности.
Она ободряет меня и я ободряю ее. Благодаря мне, она чувствует себя красивой, интересной, заслуживающей любви. Признаем, она точно не открылась бы другим, если бы я не повторял постоянно, что хочу ее и нуждаюсь в ней.
Я не хвастаюсь, это просто факт. Она полагается на меня, а я на нее. Мы обмениваемся письмами. Приглядываем друг за другом. Уличать нас не в чем. И никто не пытается этого сделать. В смысле, мне кажется, что знакомые считают нас милой парочкой, типа того.
И теперь, когда я объявляю, что нас освободили от контракта, все, кажется, искренне радуются этой новости — поздравляют нас и все такое.
Мы стоим все вместе, смеемся и болтаем, до тех пор пока не приходит пора идти на занятия.

Я невольно замечаю, что на ветках деревьев вокруг нас расселись вороны — ждут, когда мы уйдем, и можно будет заняться оставленным нами мусором.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

Глава четвертая здаравенная, где батя Дэвид рассказывает о собственных экспериментах с травкой, "успешно" переживает аналогичный травяной кризис у Ника (хааа) и пока что продолжает счастливо жить в неведении.

Красивый мальчик

4

Когда я был маленьким ребенком, наша семья жила неподалеку от Уолденского пруда, в Лексингтоне, штат Массачусетс. Наш дом стоял неподалеку от фермы, где выращивали яблоки, кукурузу и помидоры, а также собирали мед из выстроенных в ряд ульев. Мой отец был химиком-инженером. В одном из телевизионных рекламных роликов он услышал, что в Аризоне легче дышится. Он страдал от сенной лихорадки, поэтому решил прислушаться к этому совету.
Он устроился на полупроводниковый завод в Фениксе.
Мы уселись в наш Студебекер цвета зеленого горошка и поехали туда, по пути останавливаясь на ночь в мотелях сети Motel 6 и перекусывая в забегаловках Denny’s и Sambo's.
Мы добрались до Скотсдейла и жили там в отеле, пока строился наш типовой домик. Работа моего отца на заводе Моторола заключалась в том, что он "выращивал", разрезал и производил травление кремниевых пластин, необходимых для транзистов и микрипроцессоров. Мама вела колонку в "Scottsdale Daily Progress", писала о новостях нашей школы и нескольких соседних - составляла списки победителей научных ярмарок и указывала результаты спортивных состязаний небольшой местной лиги.
Мы с друзьями часто вспоминаем о нашем детстве, когда все было иначе. Мир виделся куда более невинным и безопасным местом. Моя сестренка, братишка и я сам, вместе с другими детьми, жившими в нашем районе, допоздна играли на улице, пока наши матери не начали кричать, что пора идти ужинать. Мы играли в салки и просто в догонялки, мальчики бегали за девочками.
Типичный ужин перед телевизором - жареная курица, картофельное пюре с кусочком сливочного масла, яблочный крамбл - все это расставлено по отдельным ячейкам - водружалось на складные подносы и мы сидели с едой, смотрели "Бонанца", "Великолепный мир цвета" и "Агенты А.Н.К.Л.". Мы были бойскаутами и герлскаутами. У нас были барбекю, мы строили картинг, пекли печенье в игрушечной печке моей сестры и на шинах сплавлялись по рекам Солт и Верде.
Но я не уверен, были бы те времена на самом деле столь беззаботными, как мне запомнилось. Новости в нашем районе распространялись тихими голосами наших матерей. Чарльз Менсон, пятидесятипроцентные распродажи и модные диеты - вот три самые популярные темы для обсуждения, часто всплывавшие во время уличных встреч, домашних вечеринок и партий в маджонг, а также в салоне красоты, где моя мама красила волосы.
Дамы шептались о десятилетнем ребенка из нашего квартала, который повесился. А потом о девушке, жившей в паре домов от нашего, погибшей в автомобильной аварии. Водитель, парень постарше, был под кайфом.
Близость к границе с Мексикой обеспечивала бесперебойное поступление разнообразных наркотиков, продававшихся по низким ценам. Но, возможно, географическое месторасположение не имело большого значения.
Нашу школу и наш район наводнили доселе неизвестные и неиспробованные наркотические средства, как это случилось и в других штатах Америки в середине 60-тых. Целый шведский стол с наркотиками.
Наибольшей популярностью пользовалась марихуана. После школы дети тусовались на велосипедной стоянке, продавая косяки по 50 центов. Пакетик с двадцатью восемью граммами травы обходился в десять долларов.
Они предлагали свои косяки и в школьном туалете, часто забегали в нашу среднюю школу и снова уносились прочь. Один из моих друзей купил косяк и, выкурив его, поделился с нами впечатлениями. Он сказал, что купил марихуану у одного нашего общего знакомого и выкурил косяк на заднем дворе своего дома. Закашлялся, ничего не почувствовал, а потом вернулся в дом и съел целую пачку печенья "Chips Ahoy!".
После этого он стал курить травку почти каждый день.
Примерно через год один из соседских ребят спросил, не хочу ли я выкурить по косячку. На дворе был 1968 год, я учился в средней школе.
Я почти ничего не почувствовал, но зато у меня и галлюцинаций не было и не возникло желания улететь с крыши, как это случилось с дочерью Арта Линклеттера, после того, как она впервые заглотила таблетку ЛСД. Казалось, что от марихуаны нет никакого вреда и поэтому я, почти не раздумывая, согласился повторить эксперимент, когда пришел в гости к другому мальчишке и его старший брат передал мне зажженный косяк в аллигаторном зажиме.
Конечно, открыто такое не обсуждалось, но травка, из-за окружавшего ее флера криминальности, была как пароль, позволявший существенно расширить круг знакомств. После нескольких лет одиночества в младших классах, я был этому несказанно рад.
Пока я находился под кайфом, меня легче было рассмешить и я сам чувствовал себя остроумнее, сыпля шутками перед обкуренной - и следовательно менее придирчивой - аудиторией. Эдакое средство-полумера для неуверенных в себе. Любые впечатления - от видов живой природы или музыки - в разы усиливались после выкуренного косяка, а кроме того, в таком состоянии мне проще было заговаривать с девочками, что является бесценным преимуществом для любого мальчишки четырнадцати-пятнадцати лет.
Мир становился менее четким и в то же время более ярким. Но, скорее всего, я даже не из-за этого продолжил курить травку. Помимо давления со стороны сверстников и ощущения кайфа, бунтарского духа, возникавшего в тот момент, когда я поджигал косяк, и новых друзей и помимо того, что травка частично избавляла меня от неловкости и застенчивости... помимо этого, марихуана позволяла мне почувствовать что-то в те моменты, когда казалось, что эмоции пропали начисто и избавляла от части эмоций, когда их было слишком уж много. Именно потому, что травка делала окружающий мир менее четким и более ярким, я мог чувствовать то больше, то меньше.
В наше время мои ровесники часто говорят, что раньше наркотики были другими: менее сильными, более психоделическими. Это правда.
Согласно результатам проведенных исследований, сейчас в каждом косяке с марихуаной концентрация ТГК, основного психоактивного вещества, в два раза больше, чем прежде, что в разы усиливает эффект, в сравнении с косяками из 60-тых-70-тых. То и дело мелькают сообщения, что в ЛСД или экстази подмешивают (или просто заменяют на) мет или другие наркотики и примеси, в то время как раньше мы слышали истории про детей, которые занюхивали порошок для чистки труб, думая, что это кокаин.
Одно отличие неоспоримо. После целого ряда исследований было доказано, что наркотики, включая марихуану, оказывают негативное влияние на организм человека, как в физическом, так и в психологическом плане.
Мы считали, что они безвредны. Они таковыми не являлись.
Я знаю, что некоторые люди любят с ностальгией вспоминать старые-добрые времена, когда они употребляли "безвредные" наркотики. Они нисколько не пострадали. Но повезло не всем. И в прежние времена бывали несчастные случаи, самоубийства, смерти от передозировки. Я до сих пор сталкиваюсь на улицах с шокирующе-большим количеством жертв наркотиков, подсевших на них как раз в 60тые-70тые. Некоторые из них стали бездомными.
Любители пустой демагогии обожают приплетать сюда теории заговоров. Судя по всему, это свойственно многим алкоголикам и наркоманам.
"Когда его, бывало, развезет после выпивки, он всегда принимался ругать правительство", — говорил Гекльберри Финн про своего запойного отца.

Когда Ник был еще маленьким, лет семи-восьми, я впервые завел с ним разговор о наркотиках. Мы говорили о них "простыми словами и часто", как советуют представители "Партнерства для детей без наркотиков". Я рассказал ему о людях, которые так или иначе пострадали или вовсе погибли. Рассказал про собственные ошибки молодости. Я искал в его поведении первые признаки подросткового алкоголизма и наркомании (Номер 15 в списке от одной организации: ваш ребенок добровольно вызывается помочь прибраться после вечеринки с коктейлями, хотя другую работу по дому делать отказывается?).
Когда я был ребенком, родители заклинали меня держаться подальше от наркотиков. Я ослушался их, потому что понимал, что они сами не знают, о чем говорят. Они ни разу не притрагивались - и до сих пор не притронулись - к наркотическим веществам. Но я-то знал о наркотиках не по наслышке. Поэтому, когда я предупреждал Ника об опасности, то верил, что он посчитает мои слова заслуживающими доверия.
Многие наставники из лечебных центров убеждены, что родителям следует лгать детям насчет их прежних экспериментов с наркотиками. Эффект может быть прямо противоположный ожидаемому, как и в случаях, когда известные спортсмены, в записанных для школ или телевидения роликах заявляют: "Ребят, не употребляйте дурь, я из-за этого чуть не умер", и все же вот они стоят, прославленные, осыпанные бриллиантами, золотом, получающие многомиллионные гонорары, живехонькие.
Слова: "я еле выжил".
Считываемый посыл: "я выжил и теперь процветаю, вы тоже так сможете".
Дети видят, что с их родителями все в полном порядке, несмотря на то, что они употребляли наркотики.
Так что, возможно, мне следовало солгать Нику о своем прошлом, но я этого не сделал. Он знал правду. Тем не менее, я полагал, что у нас с ним настолько доверительные отношения, что я точно замечу, если он начнет их употреблять. Я даже наивно полагал, что если у Ника возникнет желание попробовать наркотики, то он расскажет мне об этом.
Я ошибся.

В этот прохладный и туманный майский день, пока мы все еще находимся, скорее, на "зимней" половине весны, в воздухе витает аромат горящей древесины - напоминание о том, что мы разводили огонь за обедом. В это время года солнце рано скрывается за горами и тополями и поэтому, хотя сейчас всего четыре часа дня, наш задний дворик окутан тенями.
Туман клубится вокруг ног мальчиков, в то время как они перебрасывают мяч туда-сюда. В их игре мало смысла - похоже, они больше увлечены разговором. Может, обсуждают девушек или музыку или вспоминают владельца ранчо, который вчера пристрелил бешеную собаку в Пойнт Рейес Стейшен. Гость Ника - мускулистый, занимается тяжелой атлетикой. Он в обтягивающей футболке, выгодно подчеркивающей его накаченную грудь и бицепсы. А на Нике большой серый кардиган - мой.
Кто угодно, взглянув на него, с его кудрявыми волосами, неясным томлением, и лицом человека, уставшего от жизни, догадался бы, что он курит травку, это как минимум.Тем не менее, несмотря на его наряд, на резкие перемены настроения - на его возрастающую апатию и плохо скрываемое раздражение - и несмотря на его новую компанию друзей, по большей части состоявшую из грубых флегматичных парней, я, взглянув на Ника, вижу только юность и жизнелюбие, игривость и невинность.
Ребенка.
И поэтому я совершенно сбит с толку плотно примотанными друг к другу стеблями марихуаны, которые держу в своих руках.

Карен сидит на диване в гостиной, склонилась над альбомом и что-то рисует тушью. Джаспер дремлет рядом с ней, сжав во сне свои крошечные кулачки. Когда я подхожу к ним, Карен поднимает голову. Я демонстрирую ей марихуану.
— Что это? Где ты это...?
А потом:
— Что? Это Ник принес?!
Это риторический вопрос. Ответ ей уже известен.
Я пересиливаю панику, как обычно желая сперва успокоить ее.
— Все будет хорошо. Однажды это должно было случиться. Мы с этим справимся.
Выйдя на крыльцо, я зову мальчиков.
Они прибегают, Ник все еще держит в руках мяч и тяжело дышит.
— Мне нужно с вами поговорить.
Они смотрят на мою вытянутую руку, в которой зажат пакет с марихуаной.
— Ой, — говорит Ник.
Он немного напрягается, стоит смирно, ожидая, что будет дальше.
Лунный пес подбегает к нему и обнюхивает его ногу.
Ник не из тех, кто все отрицает даже при наличии доказательств. Он виновато смотрит на меня большими испуганными глазами, пытаясь оценить насколько плохи его дела.
— Зайдите в дом.

Мы с Карен сидим за столом перед мальчишками. Я бросаю взгляд на нее, ища поддержки, но она растеряна не меньше моего. Меня поражает не только тот факт, что Ник курит травку, но и то, что я совершенно не догадывался об этом.
— Как давно вы курите?
Загнанные в угол мальчишки переглядываются.
—Это первый раз, когда мы сами купили, — отвечает Ник. — Но попробовали раньше.
Я размышляю: можно ли ему верить?
Вот еще одна невероятно тревожная мысль, ранее никогда не приходившая мне в голову. Разумеется, ему можно верить. Он не станет мне врать. Зачем ему врать?
Я знаком с родителями, чьи дети постоянно попадают в разные неприятности дома и в школе. Самое неприятное во всем этом - обман.
— Расскажите мне, как именно это случилось.
Я смотрю на его друга, который еще ни словечка не произнес. Он уставился в пол. Ник говорит за них обоих:
— Ну, все же пробуют.
— Все?
— Почти все.
Ник разглядывает собственные длинные пальцы, руки его широки раскинуты на столе. Потом он убирает руки, прячет кулаки в карманы.
— Где ты это достал?
— Да так. У одного парня.
— У кого именно?
— Это неважно.
— Еще как важно.
Они называют нам имя этого мальчика.
— Мы просто хотели узнать какой от травки эффект, — говорит Ник.
— И как?
— Да ерунда, ничего особенного.
Друг Ника интересуется, сообщу ли я о случившемся его родителям. Когда я говорю, что да, он упрашивает не делать этого.
— Извини, но я должен им рассказать. Я позвоню им, а потом отвезу тебя домой.
Ник спрашивает:
— А как же наша вечеринка с ночевкой?
Я гляжу на него.
— Мы отвезем твоего друга домой, а потом нас с тобой ждет еще один разговор.
Он все еще смотрит в пол.

Отец нашего гостя, когда я звоню ему, благодарит за то, что я поставил его в известность. Он выражает обеспокоенность, но говорит, что для него это не такой уж и сюрприз.
— Мы уже проходили через это с нашим старшим сыном, — поясняет он, — видимо, они все хоть раз да пробуют. Мы с ним поговорим.
— Мы слишком заняты. Не можем все время следить за ним, — добавляет он оправдывающимся тоном.
Когда я дозваниваюсь матери мальчишки, продавшего им травку, она злится, убежденная в том, что ее сына оклеветали. Она заявляет, что Ник и его друг пытаются навлечь на ее сына неприятности.

Мы с Ником остаемся наедине, он выглядит раскаявшимся. Кивает головой после моих слов о том, что мы с Карен решили посадить его под домашний арест.
— Конечно, я понимаю.
Вот к чему мы пришли. Мы не хотим реагировать на случившееся слишком бурно, но еще больше боимся проявить легкомысленность. Мы назначаем наказание, чтобы продемонстрировать, что мы серьезно относимся к нарушению правил, установленных в нашей семье, в наших отношениях. У любого действия должны быть последствия, и мы надеемся, что в данном случае выбрали подходящую меру наказания.
Кроме того, меня настораживают его новые приятели. Я понимаю, что не могу указывать, с кем ему дружить, а запрет на общение может только добавить друзьям привлекательности в его глазах, но я, по крайней мере, пока что в состоянии урезать время их встреч. А еще я хочу понаблюдать за ним. Присмотреться к нему внимательнее. Попытаться разобраться, что же происходит на самом деле.
— Как долго я должен буду сидеть дома?
— Не меньше пары недель, а там посмотрим.
Мы устроились друг напротив друга на кушетках.
Кажется, что Ник искренне сожалеет о случившемся.
Я спрашиваю:
— Почему ты решил попробовать травку? Совсем недавно сама мысль о том, чтобы что-то покурить - сигарету или косяк с марихуаной - была тебе противна. Помню, как тебя и Томаса, — я упоминаю одного его друга из города, — наказали за то, что вы выкинули сигареты его мамы.
— Не знаю.
Схватив красную ручку, лежащую на кофейном столе, он начинает черкать линии на газете.
— Наверное, просто из любопытства.
Помолчав с минуту, он произносит:
— Мне ведь даже не понравилось. И-за травки я почувствовал себя... Не знаю. Странно.
Он добавляет:
— Не волнуйся. Я не буду курить.
— А что насчет других наркотиков? Ты больше ничего не пробовал?
Его оскорбленный взгляд убеждает меня, что он говорит правду.
— Я знаю, что сделал глупость, — отвечает он, — но я же не тупица.
— А что скажешь про алкоголь? Ты когда-нибудь напивался?
Он медлит с ответом.
— Мы напивались. Однажды. Я и Филип. Во время нашей лыжной поездки.
— Лыжной поездки? На озеро Тахо?
Он кивает.
Я вспоминаю те долгие выходные в середине зимы, еще до рождения Джаспера, когда мы арендовали домик на территории курорта "Alpine Meadows". Мы разрешили Нику позвать с собой его друга Филипа, который нам нравился, тихого и приятного в общении мальчика. Он невысокий, с длинной челкой, закрывающей весь лоб. Мы дружим с его родителями.
Тогда мы приехали в горы ночью, незадолго до того, как дороги перекрыли из-за метели. Поутру все сосны были покрыты снегом.
Раньше Ник катался только на лыжах, но в тот раз они с Филипом решили испробовать сноуборды. Будучи серфером, Ник полагал, что без труда сумеет переключиться на сноуборд.
— Снег вместо воды, только и разницы, — говорил он, — все дело в балансе и силе тяжести.
Может и так, но большую часть времени он провел, кубарем скатываясь с горы, прежде чем ему удалось сделать все правильно.

В настоящем времени я спрашиваю его:
— Когда ты там успел напиться? Где вы взяли спиртное?
Он раскачивается взад-вперед на кушетке.
— Вы с Карен однажды решили лечь спать пораньше, — говорит он, — а мы остались сидеть у камина, телевизор смотрели. Нам стало скучно и мы захотели в карты поиграть, но я не смог найти колоду. Пока искал ее, наткнулся на шкафчик со спиртным. Мы взяли бокалы и отлили немного из каждой бутылки - совсем чуть-чуть, чтобы никто ничего не заметил. Там были ром, бурбон, джин, саке, текила, вермут, скотч и какая-то странная зеленая фигня, "creme" что-то там.
Он сделал небольшую паузу.
— Мы все выпили. Вкус был отвратительный, но нам было интересно узнать, что чувствуешь, когда напиваешься, так что мы все выпили.
Я вспомнил ту ночь. Мы с Карен проснулись из-за того, что мальчиков громко рвало. Одновременно в двух ванных на первом этаже. Мы пошли проверить, как они себя чувствуют. Тошнило их до самого утра. Мы решили, что они подхватили кишечный грипп. Утром мы позвонили матери Филипа.
— Наверняка, сейчас как раз эпидемия гриппа началась, — поддержала она нашу версию.
На следующий день мальчики все еще чувствовали себя плохо, так что поездка домой по горной цепи Сьерра-де-Сан-Франциско вышла та еще. Один раз мы не успели вовремя затормозить на обочине и Филипа вырвало прямо из окна машины.
— Это был единственный раз. С тех пор, я к спиртному не притрагивался. Даже думать об этом не хочу.
Его сознательность обескураживает, но его признание для меня все равно, что удар в живот, из-за раскрывшегося обмана меня пошатывает, как и от новости про эксперименты со спиртным. Но я все равно ценю откровенность Ника. Я рад, что он хотя бы сейчас сказал правду.
— Не знаю успокоит ли это тебя, но я на самом деле все это терпеть не могу. Я не пытаюсь оправдываться, но — после паузы — это тяжело.
— Что тяжело?
— Все это. Не знаю. Все вокруг пьют. Все курят.
Я думаю о его любимом Сэлинджере, вложившим в уста Фрэнни фразу: "Мне надоело, что у меня не хватает мужества стать просто никем".
В понедельник я связываюсь с его классным руководителем и рассказываю о том, что случилось. Он назначает нам с Карен встречу после окончания школьных занятий.
Мы встречаемся в опустевшем классе, рассаживаемся по партам. Учитель показывает мне листок с ответами Ника на один из недавних тестов - по математике, географии и литературе. Ник разрисовал страницу граффити, изобразил пышногрудую девушку с большими глазами, мужчину с пустым взглядом и много раз написал собственные инициалы. По стилю и содержанию эти рисунки резко контрастируют с нарисованной мелом сценой из жизни жителей Средневековья, которая занимает все три части большой зеленой доски, установленной в передней части класса.
На другой стене висят автопортреты учеников. Я с легкостью нахожу среди них работу Ника: сделанный резкими штрихами мультяшный портрет мальчика с безумной улыбкой и широко распахнутыми глазами.
Его учитель похож на Икабода Крейна, у него густые каштановые волосы, залысины на затылке и кривой нос. Примостившись на маленьком стуле, он пролистывает папку с работами Ника.
— Он хорошо справляется с заданиями, — говорит он, — с учебой у него все в порядке. Уверен, вы и сами это знаете. Он лидер в классе. Побуждает других учеников - даже тех, кто не особо заинтересован - принимать участие в дискуссиях, вдохновляет их.
— Но что насчет марихуаны? — спрашивает Карен.
Стул ученика для учителя слишком мал, он сгибается на нем пополам , положив локти на парту.
— Я обратил внимание, что Ника тянет к ребятам, которые считаются "крутыми", — говорит он. — К тем, которые украдкой курят сигареты и, предполагаю, травкой тоже балуются. Скорее всего. Но я не думаю, что вам стоит переживать из-за этого. Это обычное дело. Большинство учеников пробуют марихуану.
— Но, — возражаю я, — Нику же всего двенадцать.
— Да. — Вздыхает учитель. — Именно в этом возрасте их и тянет на подобные эксперименты. Мы едва ли можем что-то изменить. Это находится за пределами наших возможностей. Дети сами разбираются, рано или поздно. Уж лучше раньше.
Когда мы спрашиваем, что он может нам посоветовать, он говорит:
— Обсудите с ним эту ситуацию. Я тоже с ним переговорю. Если вы не возражаете, то и во время урока эту тему подниму. Никаких имен упоминать не буду, конечно.
То ли мучаясь от чувства вины, то ли из-за того, что он уже давно сдался, он все повторяет:
— Мы почти ничего не можем сделать. Разве что объединенными усилиями - вы со своей стороны, школа со своей - тогда еще, может, будет толк.
— Нужно ли запретить ему играть с..? — Я перечисляю имена мальчиков. — Похоже, что они на него плохо влияют.
Листья за окном слегка мерцают под лучами полуденного солнца, пока учитель тщательно обдумывает ответ на мой вопрос.
— Конечно, я выступаю за более здоровые дружеские отношения, — говорит он, — но не уверен, добьетесь ли вы чего-то запретами. Насколько я могу судить, если ребенку что-то запрещают, то он все равно это делает, только тайком. Наставления эффективнее запретов. Попробуйте прибегнуть к этому методу.
Он рекомендует нам одну книгу о подростках и обещает, что обязательно будет на связи.

На улице свежо. На школьной площадке нет никого кроме Ника, который ждет нас. Он сидит на маленьких детских качелях, поджав свои длинные ноги.

Оставшись наедине в нашей спальне, мы с Карен обсуждаем случившееся, делимся своими догадками и страхами.
Что меня больше всего тревожит? Я знаю, что курение марихуаны может войти в привычку и из-за этого Ник рискует забросить учебу. Еще я боюсь, что он захочет попробовать другие наркотики.
Я предупреждаю Ника насчет травки.
— Начав курить травку, люди могут впоследствии перейти на тяжелые наркотики, это случается постоянно, — говорю я.
Скорее всего, он мне не верит, точно так же, как я не верил словам взрослых, когда сам был молод. Но, несмотря на миф, сотворенный людьми моего поколения, теми первыми, кто поспособствовал повсеместному распространению наркотиков, марихуана - проводник к другим наркотикам. Почти все мои знакомые, курившие травку в средней школе, пробовали и другие наркотики. И, если зайти с другой стороны, я никогда не встречал человека, чье пристрастие к наркотикам не началось бы с травки.

Я заново переосмысливаю каждое свое серьезное решение, принятое в прошлом, включая наш переезд. Я никогда не обманывал себя мыслью, что в каком-либо американском пригороде, предместье или деревне, вне зависимости от ее удаленности от столицы, можно спрятаться от всех опасностей, но все же я полагал, что в городке вроде Инвернесса нам будет безопаснее, чем в районе Тендерлойн.
Теперь уже не настолько в этом уверен.
Я задаюсь вопросом, стоило ли нам уезжать из Сан-Франциско. Переезд, вероятно, ни на что не повлиял; то, что случилось, произошло бы где угодно.
Я обзываю себя лицемером и вздрагиваю. Как я могу говорить ему, чтобы он не употреблял наркотики, если он знает, что я их принимал? "Делай как я говорю, а не как я сам делал". Я уверяю его, что предпочел бы не употреблять наркотики. Рассказываю ему о друзьях, чьи жизни были разрушены из-за них.
И в то же время, как обычно, мысленно прихожу к выводу, что все дело в разводе.
Я напоминаю себе, что есть много детей из полных семей, которые употребляли наркотики, и не меньше детей из семей неполных, которые к ним никогда не притрагивались. В любом случае, я никак не могу выкинуть это травмирующее событие из жизни Ника.

Следующие несколько дней я продолжаю говорить с Ником о наркотиках, о давлении со стороны сверстников и о том, что на самом деле круто.
— На самом деле, нет ничего круче, чем быть образованным, учиться, усваивать новые знания, — объясняю я ему. — Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что самыми классными из ребят были те, кто не притрагивался к наркотикам.
Я понимаю, как нелепо все это звучит, и знаю, что сам бы ответил, будучи ровесником Ника:
— Ага, конечно.
Тем не менее, я стремлюсь доказать ему, что знаю о чем говорю, что понимаю насколько распространенным явлением стали наркотики, каким сильным может быть давление со стороны знакомых и до чего велик соблазн.
Кажется, что Ник внимательно меня слушает, но невозможно с уверенностью сказать, что именно он вынес из моих рассуждений и вынес ли что-то вообще.
Да, я чувствую, что мы с Ником уже не так близки, как прежде. Теперь я сделался удобной мишенью для его раздраженных выпадов. Иногда мы ссоримся из-за того, что он ленится помогать по дому или плохо делает домашнюю работу. Но это только сбивает с толку, ведь кажется, что это обычные подростковые бунты.
Три недели спустя я отвожу Ника на осмотр к врачу.
Я выключаю музыку, отматываю кассету к началу и включаю снова. Я понимаю, что не стоит слишком давить на Ника, иначе он просто замкнется в себе, но хочу удостовериться, что сделал все, что было в моих силах.
В наших однообразных беседах, повторяющихся несколько недель кряду, мой тон варьируется от предупреждений до просьб.
Сегодня беседа выходит менее напряженной. Я сообщаю ему, что мы с Карен посоветовались и решили, что срок его домашнего ареста подошел к концу.
Он кивает и говорит:
— Спасибо.

Я продолжаю внимательно следить за ним в течение следующих нескольких недель. Кажется, что теперь Ник не такой мрачный, как раньше. Я прихожу к выводу, что случай с марихуаной следует считать не более чем следствием заблуждения, и может быть, это даже к лучшему, что он попробовал, ведь он усвоил важный жизненный урок.
Мне кажется, что усвоил.


Ник учится в восьмом классе. Судя по всему, дела идут куда лучше, чем раньше. Он редко общается с тем мальчиком, который (по моему мнению) хуже всего на него влиял - с тем самым, кто (по словам Ника) и продал ему травку. (В этом деле я на стороне Ника, а не матери мальчика).
Вместо этого он проводит большую часть своего свободного времени на пляже, занимается серфингом вместе с друзьями из Западного Марин. Мы с ним и вдвоем часто плаваем, колесим вверх и вниз по побережью, гоняясь за волнами от Санта-Круз до Пойнт Арены. Во время этих поездок нам хватает времени, чтобы поговорить, и Ник кажется искренним и оптимистичным. Для учебы у него тоже хватает мотивации. Он хочет учиться на "отлично", отчасти ради того, чтобы повысить шансы на поступление в одну из местных частных старших школ.
Ник продолжает запоем поглощать книги. Он читает и перечитывает "Фрэнни и Зуи" и "Над пропастью во ржи". Прочитав "Убить пересмешника", он делает по ней сочинение в виде записанных на кассету сообщений с автоответчика Аттикуса Финча, с посланиями для Джима и Джин от Дилла и анонимными звонками с угрозами, поступавшими Аттикусу с того момента, как он взялся за защиту Тома Робинсона.
Ник читает "Трамвай «Желание»" и после этого записывает радио-интервью с Бланш Дюбуа.
Когда приходит черед сочинения по "Смерть коммивояжера", он рисует мультфильм, где обличает ложные семейные ценности семейства Ломан.
Далее настает черед проекта-биографии и Ник, нацепивший на себя "седой" парик, "седые" накладные усы и белый костюм, выходит на сцену и пересказывает, с пронзительным южным акцентом, историю жизни Марка Твена.
— Меня зовут Марк Твен. Усаживайтесь поудобнее и позвольте познакомить вас с моей историей.
Нет ни малейших признаков того, что он что-то курит - ни травку, ни сигареты. На самом деле, он производит впечатление счастливого человека, разве что несколько взбудораженного из-за предстоящего выпускного по случаю окончания восьмого класса.

Выходные выдаются теплыми и безветренными. Нику тринадцать. Проведя спокойный день дома, обнадеженные новостью о поднимающихся на юге волнах, мы с ним приматываем наши доски для серфинга к крыше машины и едем по извилистой дороге на пляж, расположенный к югу от Пойнт Рейес.
Чтобы добраться до нашего серферского местечка, надо еще час идти по травянистой тропе через песчаные дюны. Взяв доски под мышки мы с Ником бредем к устью лимана, где, согласно слухам, размножаются большие белые акулы.
Мимо нас носятся кролики, а над головами пролетает стая пеликанов, выстроившихся клином.
Солнце висит низко; кажется, что его лучи нарисовали водянистой акварельной краской абрикосового цвета. Когда сгущаются сумерки, туман, похожий на тесто для блинчиков, льется на пастбище среди холмов, а оттуда стекает в залив.
Никогда прежде это место не было столь идеальным для серфинга, как сейчас. Волны высотой от шести до восьми футов вкатываются в бухту, разбиваясь на длинные, расслаивающиеся, шелковистые линии.
Мы быстро надеваем наши гидрокостюмы и бежим в воду, а оказавшись там сразу же взбираемся на доски. Уходящее солнце окрашивает небо на западе в яркие рубиново-алые цвета. А на другой стороне неба низко болтается жирная и желтая Луна.
В воде есть еще пара серферов, но они вскоре уезжают, и теперь это место всецело принадлежит нам с Ником. Серфинг сегодня получается особенно захватывающим. Не слышно никаких звуков, кроме ровного свиста досок, взрезающих воду, а затем, через равные промежутки времени, грохота разбивающихся волн. Прокатившись на одной волне, мы тут же гребем к следующей.
Подняв взгляд в очередной раз, я вижу, что Ник низко пригнувшийся к своей доске, находится в "трубе", отгорожен от меня стеной воды.
Темнеет.
Луна скрывается за дымкой тумана, туман окутывает и нас. Я замечаю, что мы с Ником находимся в двух разных потоках и движемся в противоположные стороны канала. Между нами не меньше девяноста метров. Я начинаю паниковать, потому что сгущающиеся сумерки и туман мешают нам видеть друг друга. Я слепо гребу в сторону Ника, отчаянно ищу его, борюсь с течением, не обращая внимания на боль в руках. Наконец, после, как мне кажется, получаса безостановочной гребли, порыв ветра раздирает в клочья часть туманной завесы и я вижу его. Высокий и пленительный, Ник словно стоящий на куске слоновой кости, скользит вверх и вниз по сверкающей, "стеклянной" стене воды, выбивая белые брызги из-под доски. На лице его сияет улыбка.
Завидев меня, он машет мне рукой.
Измученные, проголодавшиеся, опаленные ветрами и насквозь пропитанные водой, мы в конце концов выбираемся на берег, снимаем гидрокостюмы, убираем вещи в рюкзаки и шагаем к машине. На обратном пути мы заезжаем в закусочную.
Мы едим буррито размером с пузатых свиней и пьем лаймовую содовую. Ник размышляет вслух, говорит о будущем - о старшей школе.
— До сих пор не верю, что меня туда взяли, — говорит он.
Не припомню, видел ли я его когда-нибудь столь оживленным, как после визита в эту школу.
— Все кажутся такими.... — он тогда сделал паузу, подбирая нужное слово, — увлеченными. Всем подряд. Рисованием, музыкой, историей, писательством, журналистикой, политикой. А учителя... — он умолк, чтобы перевести дыхание, — учителя просто потрясающие! Я побывал на уроке поэзии. Не хотелось оттуда уходить.
Потом он прибавил уже тише:
— Мне туда ни за что не попасть.
Конкуренция за места в этой школе была очень высока.
Но он сумел поступить и теперь, в приступе эйфории, делает вывод:
— Похоже, все идет как надо.

Церемония выпускников должна состояться в начале июня, во второй половине дня. Был арендован зал в церкви и родителей попросили помочь с расстановкой стульев, установкой сцены, размещением декоративных украшений и столов с закусками.
В назначенный день я прихожу пораньше, чтобы помочь закончить с приготовлениями. Через пару часов приезжают учителя и члены семей выпускников и рассаживаются на складных стульях. Чуть позже появляются и сами ученики. Разряженные в пух и прах, они двигаются скованно. Большинство девушек приходят в недавно купленных или взятых напрокат вечерних платьях. Они едва могут передвигаться на своих высоких каблуках; покачиваются словно пьяные. Мальчикам неуютно в рубашках с жесткими воротниками, они с угрюмым видом ослабляют галстуки и дергают себя за рубашки, пытаясь их разгладить, но вместо этого, дюйм за дюймом вытаскивают их из своих брюк классического покроя.
Но несмотря на дурацкие наряды, их настроение понемногу улучшается. А вместе с тем каким-то образом возрастает и уровень их благопристойности.
Директор школы называет имена выпускников, одно за другим. Каждый из них (кто-то способен идти прямо, а кто-то не очень) поднимаются на сцену по небольшой лесенке и получают свои дипломы. Одноклассники приветствуют их бурными криками.
Сегодня, в виде исключения, они радуются успехам друг друга с неподдельным и искренним энтузиазмом. Болеют за каждого мальчика и каждую девочку. Всех ждут одинаковые возгласы и аплодисменты. Они аплодируют ботаникам и отстающим, дурнушкам, красоткам, тихоням; лидерам, спортсменам, посредственностям, изгоям.
Я совсем не ожидал, что растрогаюсь из-за выпускной церемонии восьмиклашек, но именно сейчас происходит. За прошедшие три года мы успели хорошо узнать этих ребятишек, пока возили их в школу и сопровождали в поездках за город; видели их на вечеринках в своем доме; приходили послушать их доклады, посмотреть пьесы с их участием, музыкальные концерты и спортивные соревнования; общались с их родителями; и узнавали (в основном - от Ника) обо всех их успехах и неудачах, влюбленностях и печалях.
Мальчики и девочки, пока еще дети, но уже стоящие на пороге взрослой жизни, делают шаг вперед.
Мальчик, чья мать отказывалась признать, что он продал Нику марихуану.
Тот, с кем он напился.
Приятель-серфингист.
Шумные скейтбордисты.
Девочка, с которой Ник часами болтал по телефону ночью, пока не приходил я и не говорил ему, что пора повесить трубку.
Дети из бассейна.
Все эти дети, неуклюжие и растерянные, дрожащими руками сжимающие свои дипломы, осторожно спускаются со сцены, превратившись в выпускников средней школы, и теперь направляются к яме со змеями под названием "старшая школа".

После выпускного начинаются выходные, и некоторые семьи в этот знойный июньский день приезжают на пляж
"Heart’s Desire Beach". В бухте спокойно. На ужин у нас чипсы и сальса, зажаренный целиком большой лосось, гамбургеры на гриле и содовая.
Мерцающая вода в бухте теплая, дети плавают на байдарках и в каноэ и их судна, разумеется, переворачиваются. Выбравшись на берег, стоя рядышком в толстовках, все еще с мокрыми волосами, друзья Ника весело обсуждают совместные планы на лето - как будут ездить на пляж и вместе отправятся в лагерь - но Ник не участвует в разговоре.
Столько лет прошло, а я все еще не умею смиряться с его отъездами.

Сгущается туман и вечеринка подходит к концу.

Вернувшись домой, мы рассаживаемся перед камином и Ник зачитывает нам сообщения от друзей, написанные в его ежегоднике.
"В старшей школе у тебя будет миллион подружек".
"Удачи с серфингом".
"В следующем году меня здесь уже не будет, так что увидимся лет через десять. Пиши!"
"Я люблю тебя, зайчонок. Влюбилась в тебя с первого же взгляда".
"Безумно хочу увидеть твою новую сестричку, жаль, пока не знаю как вы ее назовете. Надеюсь, Джаспер с ней поладит".
"Удачи со старшей школой и с пусканием новых "шептунов""
"Мы мало общались, но все равно, веселых тебе летних каникул!"
"Повеселись летом как следует, тупой придурок. Шучу-шучу".
"Посвяти мне одну из своих книг. А я тебя упомяну в своей речи, когда буду Оскар получать. Будь здоров..."
Его классный руководитель написал: "Где бы ты не оказался, куда бы тебя не занесла судьба, ищи истину, стремись к прекрасному, твори добро".

Наступает очередное наше лето, частично омраченное предстоящим отъездом Ника в Лос-Анджелес, хотя в этом году он и договорился с Вики, что приедет к ней только после того, как родится его сестра.
Седьмого июня, утром, Карен, Ник, Джаспер и я садимся в машину.
Ребенок лежит неправильно, поэтому решено было сделать кесарево сечение. Карен захотела, чтобы операцию провели в день рождения ее матери. Операция назначена на шесть.
Сестра Карен дала ей диск с успокаивающей музыкой певицы Энии, но Карен просит включить Нирвану. Она врубает “Nevermind” на полную громкость.
Gotta find a way, a better way, I'd better wait
Я проезжаю через лес и делаю остановку у дома Дона и Нэнси, где высаживаю Ника с Джаспером, которым предстоит ждать звонка из больницы вместе с бабушкой и дедушкой.

Наша дочка рождается в семь часов утра. У нее черные вьющиеся волосы и сверкающие глаза. Мы даем ей имя Маргарита, но зовем просто Дейзи.
Нэнси приезжает в больницу вместе с Ником и Джаспером и их провожают в тускло освещенную комнату, где находятся Карен с Дейзи. Медсестра спрашивает, хотят ли Нэнси и Ник помочь впервые искупать малышку. Джаспер сидит рядом с Карен, пока Нэнси и Ник, под руководством медсестры везут колыбель с Дейзи в детское отделение и там помогают взвесить ее, искупать, нарядить в мягкую белоснежную распашонку с крошечными розовыми слониками и малюсенькие пинетки. Она весит три с половиной кг, рост - пятьдесят три сантиметра.
Глядя на малышку, Ник говорит Нэнси:
— Никогда не думал, что у меня будет такая семья.
На следующий день мы возвращаемся домой. Рядом с Ником на заднем сидении теперь стоят два детских автокресла.

Через день я просыпаюсь рано утром и обнаруживаю, что мальчики, оба - во фланелевых пижамах, сидят на диване с кружками горячего шоколада в руках. Ник читает вслух книгу «Квак и Жаб - друзья». Джаспер прижимается к нему. В камине разведен огонь.
Захлопнув книгу, Ник отправляется готовить нам всем завтрак и пока он стоит у плиты, то напевает, старательно подражая рыку Тома Уэйтса: "Яйца гонятся за беконом на сковородке".
Мы завтракаем, после чего я решаю прогуляться вместе с мальчиками до ближайшего пляжа, а на обратном пути мы ненадолго останавливаемся, чтобы собрать ежевику для пирога. На это уходит куда больше времени, чем предполагалось, потому что Ник с Джаспером, чьи пальцы и губы перемазаны голубым, отправляют по десять ягод себе в рот и только одну - в корзинку.
Вернувшись домой и рано отобедав (на десерт - обещанный пирог), Ник с Джаспером возятся в траве. Джаспер, похожий на львенка, забирается Нику на голову и они скачут по двору на большом красном шаре. Карен держит на руках Дейзи, которая ошарашенно смотрит по сторонам. Брут, неуклюжий словно бурый медведь, только что вышедший из спячки, растягивается на газоне рядом с детьми. Ник, за чью шею все еще цепляется Джаспер, перекатывается, хватает Брута за щеки и поет, глядя ему прямо в глаза: "Подари мне поцелуй, чтобы можно было помечтать". Он смачно целует Брута в нос. Брут зевает, Ник весело подбрасывает Джаспера к небу, а Дейзи тем временем засыпает.
Я перевожу взгляд с одного своего ребенка на другого и вспоминаю те ошеломляющие эмоции, которые впервые испытал после рождения Ника. Наряду с родительскими радостями, после появления ребенка у тебя возникает ощущение полнейшей беззащитности. Оно одновременно возвышает и страшит.
Несколько дней назад я прочитал в газете о взрыве школьного автобуса в Израиле и новые сведения по делу о взрыве, унесшем жизни нескольких детей в Оклахоме больше года назад; о детях из лагеря для беженцев, попавших под пули во время военных действий в Боснии; а также историю о китайском грабителе, признанном виновным в вооруженном ограблении, который, взойдя на виселицу, крикнул своему брату: "Позаботься о моем сыне!".
Читая подобное, я испытываю острую тоску совершенно особого рода. Возможно, родители переживают за каждого ребенка в мире. Может быть, мы испытываем больше эмоций, чем когда-либо могли себе представить.
Когда я смотрю на собственных троих детей, освещенных рассеянным золотистым сиянием солнца, чьи лучи с трудом пробиваются сквозь густую листву тополей, то душа моя до краев переполнена осознанием того, что сейчас они в безопасности, они счастливы. В конечном итоге, именно этого, мы, родители хотим больше всего на свете.
Вот бы так было всегда: дети рядом, играют друг с другом, здоровые и счастливые.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Красивый мальчик, никки сын метамфетамина

---

мало того, что вместе, еще и тема наркомании.
сплошная наркомания кругом, второй день смеюсь с того, что Арми получил себе сестричку-Лили

@темы: фильмы, золотистая жопка, персиковые мужья

---

фик из разряда тех, что слишком долго болтаются в черновиках, бесят меня и оказываются дописанными, потому что я хочу от них отвязаться.
Про ужасного продюсера Арми (в лучших традициях нового Голливуда) и бедную восходящую звездочку Тимми. ООС (хотя для меня не ООС, в параллельных мирах вполне могло из Арми вырасти и такое), даркфик, драма, АУ. NC-17. Предупреждение: изнасилование. Пять страниц.
Произросло из старой новости о том, что Арми когда-то собирался продюсировать Леди Берд.

Продюсер

Одним из лучших моментов в подобных шоу, исполнявшихся для него, единственного зрителя, был именно этот — момент осознания. Когда очередной робкий мальчик бочком входил в номер, сжимая дрожащими руками папку со сценарием, и замирал на пороге, разглядев, в каком виде встречает его продюсер.
Некоторые мальчишки открывали рты от удивления и стояли столбом, пока их не окликали, а в глазах других удивление сменялось на осознание-покорность-принятие неизбежного за какие-то доли секунд. Иными словами, Арми было интересно смотреть, прикладывая минимум усилий, насколько быстро в современном человеке можно пробудить раба.
Богатые белые засранцы с Юга, являвшиеся его предками, наверное, аплодировали ему из своих комфортабельных котлов в Аду, пока черные черти раздували угли под ними.
Впрочем, не сочтите за расизм, светлые мальчики ему нравились больше. На белоснежной коже легче различить следы от укусов.

Сегодняшнего мальчика с необычной французской фамилией и выпендрежным именем Арми расхваливали особенно усердно. «Талант-самородок», хвалился его агент. Агента звали Брайан. Неплохой мужик, не гнушается использовать любые методы, когда речь заходит о продвижении его протеже.
— Если бы Голливуд в нынешнем году не заработал феминизм головного мозга, — жаловался он же, — то мальчик мог получить главную роль в одном крупном проекте.
Но не получилось, не срослось. Юному мистеру Шаламэ, пережившему череду прослушиваний, предстояло довольствоваться второстепенной ролью мальчиша-плохиша в молодежной мелодраме о пробивной девчонке. Это был уже второй по счету проект, где женский персонаж уводил главную роль из-под носа у Шаламэ, поэтому Арми предполагал, что ему не придется долго уговаривать парня принять условия сделки. Хотя как знать. Вдруг французская кровь вскипит в самый неподходящий момент и в воздухе запахнет свержением тирании. Арми интересовали любые возможные варианты.

Посмотрев на вышедшего к нему из ванной продюсера в коротком халате, в одном только коротком халате, наброшенном на голое тело, Тимоти Шаламэ застыл. Не попятился к двери, не выронил сценарий и не начал шумно дышать через нос, что часто случалось с испуганными людьми, а просто застыл на месте. Арми воспользовался моментом, чтобы как следует разглядеть его. Выглядел Шаламэ очень хорошо, лучше, чем на снимках в его портфолио. Высокий и худой, с густыми вьющимися волосами, тщательно уложенными в аккуратную прическу. Лицо — лучше всего. Выразительные зеленые глаза, пухлые губы, точеный нос. Большинству людей многонациональность предков на пользу не шла, а вот Тимоти повезло. Он напоминал статуэтку, выточенную из мрамора. Такую могли продать за пару миллионов с аукциона, и Арми украсил бы ею свою гостиную. Правда, сперва статуэтку стоило раздеть.
Впечатлить продюсера своим нарядом Тимоти не пытался. На нем были обычные темные джинсы и симпатичный зеленый свитер с радугой. Считать полоски в радуге Арми поленился, предпочел сразу кинуть свитер в перечень признаков, указывающих на нетрадиционную ориентацию Шаламэ.
Наслаждаясь затянувшимся замешательством гостя, Арми проследовал к черной кушетке, стоявшей рядом с зеркальным столиком, и вальяжно расселся там, расставив ноги чуть шире, чем это стоит делать людям в халатах.
— Присаживайся, — дружелюбно предложил он, похлопав по месту рядом с собой, — обсудим твою роль.
Тимоти, словно принцесса, очнувшаяся от чар благодаря звукам его голоса, снова начал подавать признаки жизни. Вздохнул, сглотнул, бросил тоскливый взгляд в сторону двери…
Он мог уйти. Это Арми говорил бы на суде, если бы кто-то из нервных мальчишек решился выступить против него и обратился в полицию. «Дамы и господа, я не приказывал ему, а лишь предложил! Разве это нынче преступление — быть вежливым человеком и предложить гостю место подле хозяина?»
Посомневавшись еще несколько коротких мгновений, Тимоти, опустив голову, проследовал к кушетке и примостился на самом ее краю, чтобы ни одной частью тела не соприкасаться с Арми.
«Скромник, значит».
Но он не сбежал — и это заранее превращало его в проигравшего. Однако у игры, которую вел Арми, существовали определенные правила, и он не собирался что-либо менять в действующей схеме.
Протянув руку и взяв со столика бутылку красного вина (предусмотрительно откупоренную), Арми разлил алкоголь по бокалам, протянул один из них Тимоти и лишь после этого осведомился:
— Ты же пьешь вино?
Погрустневший Шаламэ покачал головой, но бокал ему не вернул. Арми отметил, что руки у мальчика тоже красивые, с длинными пальцами. Разве что ногти не в идеальном состоянии — ну да это пустяки.
— Какой ты весь из себя правильный. Это нужно будет исправить. Если всерьез собрался влиться в голливудскую тусовку, то должен заранее привыкнуть к тому, что пить придется много. Ни один фестиваль, ни одна вечеринка до или после церемоний награждений не обходится без огромного количества алкоголя. Ты ведь хочешь стать знаменитым актером?
В глазах у мальчишки вспыхнул какой-то огонек, он покрепче вцепился в бокал и ответил:
— Хочу. Очень хочу.
— Вот, вот он, нужный настрой!
Арми придвинулся чуть ближе и наклонился к его уху.
— Я видел запись с твоих последних проб, где вы с Сиршей разыгрывали сцену знакомства. Талант у тебя точно есть. Знаешь что? Таланта у тебя даже больше, чем нужно для такой мелкой роли. Не думаешь ли ты, что ее стоит расширить? Мы могли бы выкинуть из фильма несколько сцен с ее первым парнем, тем недалеким гейчиком, и сосредоточиться на семейной трагедии твоего персонажа. Это сделало бы его более объемным, понимаешь? Не обычным двухмерным мудаком, чей образ граничит с мультяшностью.
Мальчик внимательно слушал его, глядя прямо перед собой. Его губы сжались в тонкую ниточку, он хмурил брови и что-то лихорадочно обдумывал. Арми казалось, что он видит, как крутятся шестеренки в его голове. Тимоти должен был понимать, что если он упустит эту возможность, то следующего шанса, возможно, придется дожидаться еще несколько лет.
— А какой правильный ответ на ваш вопрос? — наконец произнес Тимоти. Голос его звучал печально, но он старался храбриться. Спину держал прямо и даже решился вина отхлебнуть.
«Разумно. Тебе же будет легче».
— Правильным ответом будет «да, сэр», — улыбнувшись, любезно ответил Арми, и положил руку на коленку Шаламэ. Недолгое изучение коленки показало, что она как раз в его вкусе. Острая, это и через джинсы чувствовалось.
— А что будет, если я откажусь? — спросил Тимоти, никак не препятствуя троганию коленки. Арми решил, что ответ на этот вопрос пригодится Тимоти для оправданий перед совестью. Мальчику нужно убедиться, что других вариантов у него не было.
Его можно понять.
Если с самообманом срастется, сэкономит на визитах к психотерапевту.
— У отказа могут быть самые печальные последствия. Знаешь, бывает, что человеку, уже утвержденному на роль, приходится покинуть проект из-за разногласий с режиссером. Или с продюсером. Даже самым талантливым актерам следует понимать, что без связей с нужными людьми, на одном таланте, далеко не уедешь.
— Вы еще и в другие проекты меня отсоветуете брать? — уточнил мальчик безжизненным голосом.
Арми кивнул. Мальчик явно переоценивал степень его влиятельности в Голливуде, но только полный дурак и импотент стал бы его сейчас переубеждать.
Мальчик одарил его долгим печальным взглядом и, признавая свою полную капитуляцию, осторожно, неохотно, сам придвинулся ближе и положил голову ему на плечо. От его кудрей исходил приятный древесный аромат. Арми хотелось наброситься на него и сделать все максимально быстро и грубо, но против этого подхода восставала другая часть его натуры, та, что подобных случаях отвечала за автопилот.
«Мальчика следует распробовать медленно, как дорогое вино» — нашептывала она.
— Представь, что это актерское упражнение, — посоветовал гостю Арми, проводя рукой по его кудрям, — убеди меня, что происходящее тебе нравится.
Арми вновь подал ему бокал. Возражений не последовало. Прикрыв глаза, Тимоти сделал большой глоток и облизал губы. Похоже, что он отнесся к совету серьезно.
После второго глотка Тимоти счел возможным перебраться к Арми на колени и без каких-либо дополнительных указаний запустил пальцы в его короткие волосы.
«Как играет! Пожалуй, мальчишку и правда ждет большое будущее» — подумал Арми не без доли восхищения.
Припав к шее Тимоти, он целовал и покусывал белоснежную кожу, прислушиваясь к прерывистому дыханию, чувствуя, как Тимоти сжимает и снова разжимает кулак с зажатыми в нем прядями его волос. Мальчик все еще был напряжен.
— Побольше активности, — усмехнувшись, сказал Арми, когда поцелуи ему несколько приелись, и, схватив Тимми за тонкое запястье, направил его руку в нужном направлении. Ниже, ниже, ниже. Глаза мальчишки округлились, когда он провел рукой по члену Арми. По всему выходило, что с такими размерами Шаламэ иметь дела не доводилось. До сегодняшнего дня.
— Продолжай гладить, да, вот так, так, — объяснял Арми правила обращения с его «самым дорогим», и звучало это так, словно он объяснял мальчишке, как надо приручать некоего зверя. Возможно, опасного.
Арми ждал, что мальчик выпадет из роли и снова начнет протестовать, как это часто случалось в подобных обстоятельствах, но нет, Тимоти явно настроился идти до конца. Его тонкие пальцы осторожно совершали путь от головки члена до паха, притрагивались к густым светлым волосам, коими был усеян лобок Хаммера, и поспешно возвращались обратно, повторяя эту нехитрую операцию раз за разом, старательно, но без энтузиазма.
Это больше походило на поддразнивание, чем на прелюдию.
Желая перейти уже к основному действу, Арми приказал Тимми раздеться.
— Такое тоже случается на некоторых собеседованиях, привыкай. Бывают случаи, когда требуется оценить физическую подготовку актера, — «подбадривал» он Тимоти, пока тот избавлялся от одежды.
«Правда, трусы позволяется оставить».
Жаль, что не приходилось рассчитывать на то, что мальчишка разденется медленно и эротично. Быстро скинув всю одежду (белые трусы, какая прелесть. Классика), Тимоти остановился в нескольких шагах от кушетки, сцепив руки в замок. Ему хотелось прикрыться, но он сдерживался — еще одно очко в его пользу.
Арми позволил последнее промедление, желая рассмотреть тело мальчика во всех деталях, а заодно лишний раз продемонстрировать ему, что он абсолютно беззащитен, что ему нечего противопоставить чужой воле.
Да, сходство со статуэткой усилилось. Абсолютно белоснежная кожа, не считая пятнышек-родинок. Выпирающие ребра, выпирающие косточки на запястьях и на бедрах — слишком много острых углов.
«У него наверняка и задница слишком узкая».
Член дернулся. Заманчивая мысль.

С красивыми статуэтками принято обращаться бережно, но Арми не собирался следовать дурацким правилам.
— Встань на колени, — распорядился он чуть охрипшим голосом, расставил ноги шире и распахнул полы халата.
«Неужели так теперь будет всегда» — читалось в печальном взгляде Тимоти, тотчас шагнувшего к нему.
«До тех пор, пока не обзаведешься влиятельными друзьями, — мысленно ответил ему Арми. — И тебе пора на свидание с первым из них».
Опять же, стоит отдать мальчику должное: подгонять его не пришлось.

Несмотря на очевидную неопытность, Тимоти усердно старался, пытаясь довести Арми до оргазма.
«Еще бы он не усердствовал. Наверняка надеется, что я кончу от минета и оставлю его в покое» — с насмешкой подумал Арми.
Моменты, когда нужно было остановить очередного «соску» и пояснить ему, что так легко он не отделается, Хаммеру тоже нравились.

Следовало отметить, что Тимоти, как и на стадии с прикосновениями, все равно осторожничал, не рискуя заглатывать член до конца. Возможно, боялся, что Арми просто схватит его за голову и будет трахать в рот, не давая вдохнуть достаточно воздуха. В основном он облизывал член, но облизывал вдумчиво, не пропуская ни одной выступающей венки и периодически поднимая взгляд на Хаммера, глядя на него чуть ли не с мольбой.
«Богу плевать, малыш, а если и нет, то твои страдания для него все равно, что отличное субботнее шоу».

Тимоти, похоже, чуть не разрыдался от досады, когда Арми взял его за плечи, мягко отстранил в сторону и выдал следующее распоряжение:
— Молодец. А теперь иди и приляг на кровать. На спину. И ноги раздвинуть не забудь.

После этих слов мальчики зачастую вновь впадали в бесполезное оцепенение, так что им требовались четкие, простые и понятные инструкции.
Сглотнув, Тимоти поднялся на ноги и двинулся к кровати. В его движениях все еще оставалась грация, походка была легка. Его не портили даже не слишком прямые ноги. Некоторым и изъяны добавляют очарования.
Арми с удовольствием устроился между его ног, последовав за ним к постели.
В мимолетном порыве нежности он погладил Тимоти по внутренней стороне бедер, прежде чем взял с прикроватной тумбочки тюбик со смазкой. Кажется, внезапная ласка напугала Тимоти больше, чем все, что было до этого, настолько он напрягся.
Бывали случаи, когда Арми велел мальчикам самостоятельно «готовить себя к употреблению», но он понимал, что если свалить эту работенку на Тимоти, то из-за его неопытности процесс мучительно затянется. Уж лучше взять дело в свои руки. Для Арми процесс подготовки к сексу был не прелюдией, а рутинным утомительным занятием, досадной преградой на пути к главной части действа.
Он растягивал Тимоти умело, не причиняя ему лишней боли (забавное все же выражение — как будто любая боль не является лишней), не обращая внимания на его короткие прерывистые вздохи и не замечая, с какой силой он вцепляется в покрывало.
Да, Тимоти был узким. Дьявольски узким. Его задница была маленьким аккуратным произведением искусства, очевидно не предназначенным для грубых вторжений людей с большими членами.
Именно поэтому Арми, когда со скучной частью наконец было покончено, испытывал особое наслаждение, медленно входя в эту узкую, чертовски узкую и горячую задницу. Ягодицы Тимоти умещались у него в ладонях, их словно специально подгоняли по размеру, зная, что однажды Арми появится в жизни обладателя этой отличной задницы. Владелец задницы, разумеется, все еще был ему не рад, но кому какая разница? Арми уж точно было наплевать. Сейчас — наплевать на сто десять процентов.
Всецело сосредоточившись на своих ощущениях, он не издавал ни звука и лишь блаженно вздохнул, когда ему удалось войти до конца.
После этого он оставил ягодицы Тимоти, на которых уже появились красные пятна от его ладоней, в покое и навалился на мальчика, устроившись так, чтобы можно было безотрывно смотреть ему в глаза. У некоторых из мальчишек, стоило насадить их на член, взгляд становился остекленевшим, отсутствующим, словно они ускользали от Арми в некое секретное укрытие в глубинах разума, оставляя на откуп тела, но взгляд Тимми совсем не изменился, он смотрел на Арми все с тем же испугом и напряжением.
Чудесный мальчик.

И ничего, что доиграть роль «заинтересованного партнера» до конца Тимоти не смог. Начиная с того момента, как Арми задвигался в нем, постепенно наращивая темп, мальчик плакал, даже не пытаясь этого скрывать. Крупные слезы катились по его щекам, путались в длинных ресницах.
Не замедляясь, Арми слизнул пару капель с его щек. Тимоти задрожал и издал некий скулящий звук, похожий на плач котенка, успевшего за свою короткую жизнь повстречаться с жестокими людьми.
Арми поцеловал его в губы. Поцелуй подействовал не хуже кляпа.

Тимоти был слишком хорош, и благодаря этому его «пытка» не затянулась надолго. Не прошло и нескольких минут, как Арми, издав глухой стон, кончил и упал на бок рядом с Тимоти, тяжело дыша. Сейчас он чувствовал себя королем мира, завоевавшим очередную небольшую, но гордую страну. Позднее наступит отходняк. Позднее придется возвращаться в обычный мир, идти домой и объясняться с женой по поводу долгого отсутствия, но пока оставалось время, чтобы ухватить последние мгновения чистого наслаждения.
Арми с нежностью взглянул на Тимоти. Тот, поспешно утерев слезы, ответил ему усталым и все еще испуганным взглядом. Очевидно, он боялся, что от него потребуют что-то еще.
Арми не потребовал. Благодушно улыбнувшись Тимоти, он произнес свою излюбленную, коронную фразу:
— Добро пожаловать в Голливуд, малыш.
После чего встал с кровати и неспешно направился в ванную, прекрасно зная, что, когда он вернется, мальчика в номере уже не будет.
Он и правда надеялся, что сумеет помочь карьере Шаламэ взлететь.
«Было бы неплохо увидеться с ним еще раз… Еще раз и еще…»
Тимоти. Не слишком ли официозно — после того, что было между ними?
Пускай он будет Тимоти для других.
Для него — просто Тимми.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», персиковые мужья

---

Эзра в Париже отжигает на все деньги Вот досада, Тимми-то тоже во Франции сейчас, но весь в работе (тренируется к Дюне без отрыва от съемок в фильме Андерсона, хочет себе новый нервный срыв) и на модные показы не приехал в этот раз. когда наше ау про еврейскую коммуналку уже станет реальностью?!

@темы: ебливая кисуля, шаламэ мое шаламэ

---

Оскар 2019

Чесна, не собирался его смотреть, но мой Тимми на четырех лапах периодически будит в сраную рань, а когда ты уже пробежался с ним по холоду, то спать не особо хочется
И знаете, заниженные ожидания творят чудеса, эта оскаровская церемония понравилась намного больше предыдущей. Страшную часть - когда награждали Пантеру и Рапсодию (победа Рапсодии за монтаж это даже не ад а АДИЩЕ, вы не представляете сколько людей, имеющих непосредственно отношение к монтажу, успело ее обосрать за манеру снимать тысячу бессмысленных кадров в секунду и постоянные смены ракурса) и пришел прямиком к удивительной победе Первого человека на Луне за спецэффекты.
За лучший мультфильм статуэтка ушла многочисленным Павукам через Вселенные, ожидаемо, но обидно. Качественная попса победила Искусство.
За лучшую песню отдали Гаге. Максимально ожидаемо. Когда они заводят свое "шала шалала", так и тянет переделать припев под Шаламу.
Лучший актер второго плана - Али, кто бы сомневался.
Лучший адаптированный сценарий - Спайку Ли за Клановца. Из имеющихся вариантов - самое нормальное. Респект Ли за отсылку:

Со сцены выступил с "веселой" речью про геноцид темнокожих, зато потом бодро скакнул на Сэмюэля Джексона

Несколько статуэток ушло Куарону, включая "лучшего режиссера".
Оливия! Победа Оливии была внезапна и прекрасна вдвойне, а ее речь я и вовсе считаю лучшим, что было на церемонии. Самое искреннее и милое выступление

The Queen's Speech.
Olivia Colman, we love you 🇬🇧 #Oscars pic.twitter.com/Sr6JuXZ3Nh

— Sky Cinema (@SkyCinemaUK) 25 февраля 2019 г.

Лягушонок Рами настолько перенервничал после получения Оскара, что упал со сцены, уронил статуэтку и привлек внимание дежурной команды "Скорой помощи":

so not only did he fall and drop his award but they had to bring out the EMTs to check on him pic.twitter.com/bZQNj8RjRk

— Emmy 👑🌈 (@snafumercury) 25 февраля 2019 г.

За лягушонка все равно рад, пусть и получил он за посредственный фильм, но зато не надо ждать "почетного пенсионного".

"Ребята, не бейте, я сам в шоке"


Слава всем Бгам, Академия доказала, что она не совсем ебнулась, только процентов на двадцать. За лучший фильм награду получила "Зеленая книга". Я же говорил - классика Голливуда, как она есть. Жаль, что не Фаворитка, но после запугивания Рапсодиями и Пантерами я согласен, пусть продолжают любить классику, зыс ис файн. Типа за пятьдесят лет все забыли "Полуночную жару", давайте закрепим.

В своей речи со сцены авторы фильмы внезапно сказали, что посвящают его Кэрри Фишер, я даже сперва подумал, что ослышался и промотал назад, но нет, все верно. Вот тут объясняется почему.
Это был очень трогательный момент(

А Шалама, моя бедная Шалама, в своих лучших традициях выложила непонятную инста-стори и тут же ее снесла.

Timothée Chalamet just shared this on his instagram stories! ✨ pic.twitter.com/Q855VEp1jP

— timothée chalamet post ✨ (@arttchalamet) 24 февраля 2019 г.

Детка, ты там не плачь и не обкуривайся слишком сильно, если уж лягушка победил, то ты точно еще победишь.

@темы: фильмы, шаламэ мое шаламэ

---

оооо вот это правильная атмосфера Темных начал!
Даже без деймонов смотрится круто, жду теперь вместе с деймонами!

@темы: сериалы, видяшки

---

почему моя любимая би-икона Обри убивает Финна-не девственника, что же вы творите, черти За кадры из Головы-ластика отдельный плюсик.

@темы: фильмы, видяшки

---

Глава восьмая, где Ник рефлексирует в машине. Теперь эта противоречивая личность НЕ хочет уезжать из лечебного центра

Песня откуда строчка про чуму:

Мы все проебываемся

Глава восьмая

Глава восьмая

Некоторые из моих приятелей уже перешли на Дневную программу, то есть, живут в городском отеле, часть номеров которого выкуплена лечебным центром, а к нам приезжают только на групповые занятия. Эдакий промежуточный этап между стационарным лечением и жизнью в реальном мире. Почти все пациенты переходят на Дневную программу за неделю-две до выписки и, вот так сюрприз, кажется, Мелани считает, что я тоже скоро буду готов к этому.
Подозреваю, она разработала план вместе с моим отцом: предполагается, что я примерно месяц буду оставаться участником Дневной программы, а потом сниму жилье вместе с кем-то из своих нынешних приятелей и в конце концов устроюсь на работу. Скорее всего, в кофейню или какое другое похожее дерьмовое местечко.
Разумеется, я по-прежнему буду каждый вечер посещать встречи по «12 шагам», а по средам стану приезжать сюда на собрания «выпускников». Честно говоря, раньше меня бы ни одни пункт этого плана не устроил. Я всегда говорил, что будучи в США не согласен жить нигде кроме Сан-Франциско, ЛА или Нью-Йорка. Думаю, мне просто важно держаться поближе к эпицентру событий.
Но пока что, так и быть, я согласен испробовать жизнь в Аризоне — потому что Сью Эллен тут тоже на какое-то время застряла.
Но дольше пары недель мы здесь не проведем.
Сью Эллен уже сказала, что согласна уехать со мной в Сан-Франциско сразу после выписки из центра. Ее мама оплатит нам аренду квартиры, а я ей верну деньги, после того, как допишу книгу и получу за нее аванс. Потому что, конечно же, я буду жить в этой квартире вместе с ней.
Представляя, как паршивы были бы мои дальнейшие перспективы без Сью Эллен, я преисполняюсь благодарности за встречу с ней. Она подарила мне надежду и шанс на хорошее будущее. И мне нравится думать, что я отплатил ей тем же. Днем мы постоянно обмениваемся записками, а по ночам встречаемся в лесу, каждую ночь. Сидя у костра, я пою песни для нее одной, хоть мы и притворяемся, что не общаемся.
Есть в этом нечто особенное. В смысле, если бы нам не нужно было делать вид, что мы соблюдаем условия контракта, не нужно было бы прятаться по углам, то и веселья бы резко поубавилось.
А так у нас есть наш чудесный маленький секрет — что-то, за что можно ухватиться, когда дела идут плохо.
Если же говорить о самой необходимости лжи и вынужденной двуличности, то я из-за этого вовсе не переживаю.
Когда я только-только очутился в этом проклятом месте, то отчаянно спорил со всеми треклятыми наставниками, взявшимися критиковать меня. Я спорил из-за всего, с чем был не согласен — хотел, чтобы они привели убедительные аргументы в пользу своей точки зрения, понимаете?
Но чем больше я спорил, тем больше они обвиняли меня в том, что я застрял на стадии отрицания.
— Просто выслушай нас, — говорили они. — Посиди спокойно, задайся вопросом, нет ли в наших словах истины. И если решишь, что нет, то не волнуйся — просто забудь об этом. Но если наши слова вызывают у тебя желание защищаться — если они пробуждают в тебе гнев или обиду — то это, скорее всего, указывает на то, что тебе следует еще раз хорошенько обдумать все, что мы пытаемся до тебя донести.
Ну вот, а их запрет на наши со Сью Эллен романтические отношения никаких сильных эмоций у меня не вызывает. Я обдумал слова Мелани и пришел к выводу, что это чушь. Кроме того, Сью Эллен явно никак не влияет на мой прогресс и не сводит на нет проделанную работу.
Собственно, именно благодаря моему прогрессу, я и в состоянии теперь поддерживать отношения с кем-то, ну, нормальным.

Как бы то ни было, сегодня я сильно взволнован из-за предстоящей конной прогулки. Ранчо находится на территории крошечного городка в сорока милях отсюда. Городок со всех сторон окружен горными тропами, ведущими к заброшенным серебряным рудникам и древним пещерным жилищам коренных жителей Америки.
Единственное, что меня огорчает — то, что Сью Эллен не смогла поехать с нами из-за всех этой фигни про «не оставайтесь наедине». Тем не менее, она одолжила мне денег, чтобы я смог прокатиться, и это было очень мило с ее стороны.
Помимо нас с Кевином, набралось еще семь-восемь желающих.
У Кэт и у Тима есть машины, взятые напрокат, так что мы просто поедем цепочкой, друг за другом.
Мы все взволнованны, шумим, говорим одновременно.
Ну, все кроме меня.
Я курю одну сигарету за другой.
Вот же срань.
В смысле, несмотря на то, что я мечтаю выбраться отсюда, мне трудно представить, что действительно придется уехать.

Суровая зима закончилась, забрав с собой снег и ледяной ветер.
Солнце наконец-то начало понемногу согревать, а в чистом небе над нашими головами на фоне гор и пустынных пейзажей, проплывают пышные облака, похожие на гусениц.
Я привык думать о центре как о тюрьме. Мескитовые деревья и красноватая земля, сливающиеся друг с другом, были словно стальные прутья, а возвышавшее среди них здание головного офиса центра походило на остров посреди океана, откуда невозможно сбежать.
Но теперь, блин, начинает казаться, что только тут я и могу быть свободен. Это внешний мир — тюрьма. Во внешнем мире полно работы, машин, мобильных телефонов, квартир и супермаркетов.
Прилично одевайся, строй планы на субботу, загибайся от одиночества.
The Safe Passage Center — это оазис спокойствия — Шангри-Ла — священный храм.
Я тушу очередную сигарету.
Черт, я не хочу никуда уезжать.
Я смотрю куда-то вдаль, в уголках глаз горячо от подступивших слез.
Я стою так до тех пор, пока кто-то не стукает меня по затылку.
— Эй, Ник, пошли.
Это голос Меган.
В смысле, Меган рядом со мной и стоит.
Она смеется.
— Возьми себя в руки, лунатик. Черт. Так ты едешь или что?
— Эм, ага, — отвечаю я. — Еду.
Она хватает меня за руку и тянет за собой в сторону дороги.
— Ну, машины-то тут уже.
Я оглядываюсь. Разумеется, она говорит правду.
Разделившись на две группы, мы залезаем в арендованные авто и быстро срываемся с места.
Поскольку Тим настоял, чтобы я захватил дробовик, то я сижу с ним в обнимку, ногами упершись в черную панель из искусственной кожи, в салоне автомобиля «Chrysler Sebring» и курю очередную сигарету, игнорируя большую наклейку «КУРЕНИЕ ЗАПРЕЩЕНО», налепленную на окно со стороны пассажирского сидения.
Должен сказать, что езда в настоящей машине кажется чертовски сюрреалистичным переживанием. И даже слегка пугающим.
Эдакий привет из внешнего мира, ощущение свободы. Напоминание о том, что меня ждет. Напоминание о том, что мне предстоит принимать решения, нести ответственность за свои действия и справляться с разного рода ебаным безумием.
«Чума кажется реальной». Дэвид Боуи был прав.
Я смотрю в окно машины.
Говорю Тиму:
— Это так странно.
Не могу разглядеть выражение его лица.
— И не говори, — отвечает он. — Когда я впервые после лечения получил ключи от машины, то подумал, что я и водить-то давно разучился. А можешь представить, как странно спать одному в номере отеля? Блин, чел, никогда не думал, что я такое скажу, но я скучаю по жизни в центре. Прикольно было просыпаться в три часа утра от храпа Брайана, красться на кухню за горячим шоколадом и читать там книги до тех пор, пока меня не ловила Мэриан.
Его слова вызывают у меня улыбку.
— Ну брось, не можешь ты скучать по Мэриан. Она же настоящий тролль. Коротает в центре время, дожидаясь пока ей разрешат нас сожрать, перемолоть наши кости и испечь из этого порошка хлеб, типа того.
Тим смеется.
— Ахаха, точно, это мне в голову не приходило. Тролль… именно. Или, может, ведьма. У нее же бородавки на лице и она вечно ходит сгорбившись.
Мэриан — одна из помощниц наставников. Она может быть настоящей занозой в заднице, но ко мне она всегда относилась неплохо, несмотря на ее сходство с троллем (или ведьмой). Вообще-то я ей нравлюсь потому что пытаюсь говорить с ней на ее родном языке, на немецком.
Я знаю только две фразы: «Тебе нравится моя задница?» и «Лицо у тебя, как у мартышки». Мэриан почему-то находит это невероятно забавным. К тому же, мы с ней в карты играем.
— Ну не знаю, — произносит Кевин, глядя на меня с заднего сидения, — ее акцент меня реально заводит. Она похожа на персонажа из какой-то немецкой сказки.
На самом деле, она австрийка, но всем пофиг.
— Тим, штупай-ка в швою комнатту. Веселью конец. Йа заканчивать твою вечеринку.
У Кевина получается пародия скорее на Шварценеггера, а не на Мэриан, но мы все равно смеемся.
— Ну ладно, убедили, — говорит Тим, — может, по Мэриан я и не скучаю, но по жизни в центре скучаю все равно. Ребят, вам действительно стоит постараться сосредоточиться на занятиях, пока торчите там, потому что, когда срок подойдет к концу, то второго шанса уже не будет. Сечете?
— Конечно, — говорю я, разглядывая его, — но ты-то «еще вернешшься».
Тим смеется над моей дурацкой пародией, но его взгляд не меняется — остается отрешенным, почти что пустым.
— Ну да, — отвечает он, — верно, я вернулся. Но это не одно и то же.
Я наблюдая за тем, как он смотрит на дорогу. И в тысячный раз думаю о том, до чего же он симпатичный парень. Настоящий красавчик.
— О, слушайте, — вдруг снова заговаривает он, обращаясь по большей части только ко мне, — совсем забыл вам сказать, что купил кучу CD. Альбом Эла Грина отдавали всего за пять баксов. Представляете?
Я улыбаюсь.
— Ну, не уверен, что Эл Грин сейчас пользуется большой популярностью, но в любом случае тебе повезло с ценой. А какой альбом?
Он показывает мне белоснежную коробочку с диском «I’m Still in Love with You», где единственным темным пятном на обложке является фотография самого Грина.
Это один из моих самых любимых музыкальных альбомов.
— Класс, включай, — говорю я.
Тим вставляет диск в магнитолу и тыкает на кнопку, пропуская первые две или три песни.
Голос Эла Грина, чистый и прекрасный, доносится из динамиков машины.
Песня про любовь.
Ну конечно.
Хотел бы я, чтобы подобные песни ассоциировались у меня со Сью Эллен, заставляли бы скучать по ней.
Но, честно говоря, сейчас я вообще не вспоминаю про Сью Эллен. У меня просто не выходит думать о ней.
Слушая песни о любви, я представляю Зельду.
Она здесь, ее образ отпечатан на внутренней стороне моих век. Она стоит на фоне ясного неба, в лучах солнечного света, посреди бесплодной пустыни.
Она позирует на фоне гор, чьи острые зубцы виднеются на горизонте, острые, словно ее ключицы, ее выступающие позвонки на спине и косточки на бедрах.
Глаза жгут слезы — окружающий мир размыт — сладковато-соленые капли стекают по моим скулам.
Меган замечает это даже с заднего сидения.
Кладет руку мне на плечо.
Она наклоняется вперед, слегка приоткрывает рот, ее губы чуть ли не в дюйме от моего уха.
— Милый, все будет хорошо. Ты это переживешь. Обещаю. Мир огромен. И жизнь тебя еще не раз сможет удивить.
Кажется, Кевин каким-то образом расслышал ее слова, потому что он орет:
— Вот сейчас мы едем кататься на лошадях! Кто бы мог подумать, а?
Тим качает головой.
— Вот блин да. Я и лошадей-то вживую никогда не видел, не знаю, чего ожидать. То, что сейчас происходит, никак не вяжется со временем, когда я закидывался героином в гостиничном номере, где можно было жить неделю за сто баксов.
Я делаю вдох, а потом медленно, с расстановкой, выдыхаю.
— Спасибо вам, ребят. Вы правы. Мы проделали большой путь, верно?
Меган с силой сжимает мое плечо.
— Да уж, блин, это точно.
Кевин заикается, мы все распереживались.
— И теперь мы есть друг у друга, верно? Мы друзья. У меня никогда раньше не было настоящих друзей.
— И у меня тоже, — соглашаюсь я. — Для меня такое в новинку.
Начинает играть следующая песня. Я снова перевожу взгляд на дорогу.
Мы съезжаем с шоссе и едем по маленькому жуткому городку, который кажется практически заброшенным. Здесь есть бар с заколоченными ставнями — заброшенный магазинчик со всякой всячиной — домики-трейлеры с пыльными лужайками и собаками, сидящими на цепях. По пустынным грунтовым дорогам бродят стайки цыплят.
Мы проезжаем по узкому деревянному мосту, и я невольно задерживаю дыхание.
Дорога выводит нас к высоким горам — земля тут бесплодная, нет ничего кроме чахленьких кустов ежевики и перекати-поля.
Тим въезжает на самодельную парковку, и я понимаю, что наша поездка окончена.
Вообще-то Кэт и остальные члены второй группы уже тут, вышли из машины и ждут нас.
Кэт кричит Тиму:
— Чего так долго-то?
Он показывает ей средний палец и оба покатываются со смеху.
А потом и все остальные тоже начинают смеяться — просто стоим рядышком и смеемся.
— Ну и странная же из нас компашка вышла, а? — говорит Джонни, мужчина средних лет из моей основной группы, и мы хохочем пуще прежнего.
Это же правда. При других обстоятельствах мы никогда бы не стали проводить время вместе.
Но вот мы здесь.

Мы садимся на лошадей и едем друг за другом по узкой тропе. Наш проводник говорит, что мы можем перейти на галоп. Так мы и поступаем. И уносимся прочь.

@темы: Музыка странного сна (с), никки сын метамфетамина, Проебы Никки