Кроссоверы о которых никто не просил, но они существуют





мое увожение.

@темы: сериалы, видяшки

---

Глава шестнадцатая, последняя глава про рехабы, возрадуемся же этому! Только алкоголизм, только собачки вперед Следующая глава совсем короткая, так что, думаю, завтра ее донесу.

Мы все проебываемся

Глава шестнадцатая

Глава шестнадцатая

Итак, я пережил первую ночь. Хотя и проснулся от собственного крика, не понимая, где, черт возьми, нахожусь. Но потом я повернулся и увидел своего нового соседа, сидящего на узкой кровати, встроенной в стену, и по его лицу догадался, что напугал его до усрачки.
Я перед ним извинился. Он хмыкнул, улегся обратно и повернулся лицом к сероватой стене. Натянул одеяло так, что голова почти скрылась из виду.
Сейчас выходные, поэтому, насколько я понял, разрешается поспать подольше, но мне это не особо помогает. Образы из недавнего кошмара снова и снова проносятся перед моим расфокусированным мутным взором. Мне снилась Зельда. Разумеется. Ей дали некий яд, и она умирала на полу в доме моего отца в Пойнт Рейес. У меня никак не получалось правильно набрать телефонный номер и позвать на помощь. Я не мог дозвониться до больницы. Все было закрыто. Никто не отвечал на мои вопросы. В конце концов, кто-то сказал, что мне ее уже не спасти. Ее больше нет. Этот человек заявил, что мне остается только похоронить ее. Я обнимал ее, захлебываясь криком.
Черт возьми.
Даже после всего, что случилось, она по-прежнему снится мне почти каждую ночь. Я все жду, когда же начнутся сны о Сью Эллен, но этого не происходит.
Как бы то ни было, я отказываюсь от надежды снова заснуть. Не бывать этому. Кроме того, я решаю, что лучше свалить отсюда до того, как я достану соседа по комнате больше, чем сейчас — несмотря на то, что он ведет себя как придурок.
Нет, на самом деле, он вряд ли является придурком. Он просто абсолютно неотличим от большинства других местных парней.
Прошлым вечером я сидел в маленьком дворике с несколькими молодыми парнями, болтал с ними. Они все выглядели одинаково — загорелые, мускулистые, с короткими волосами, зализанными гелем спереди. Они курили Мальборо, расспрашивали меня насчет наркоты и девчонок и после каждой истории пытались похвалиться, что в их жизни бывали случаи и покруче. Там было и несколько парнишек-хипстеров — взлохмаченные волосы, косые челки — кроссовки от «Converse» — узкие джинсы. Но и они ничем особо не отличались от остальных. Говорить они могли только о наркотиках и о том, как хотят с кем-нибудь потрахаться — явно кайфовали, хвастаясь, что принимали больше наркотиков, чем кто-то другой. Даже некоторые из парней постарше подходили к нам и тоже говорили про наркотики, секс и о том какую дичь станут вытворят, когда свалят отсюда.
Никто не заикался о надежде. Казалось, все только и мечтают, что выбраться отсюда. Поэтому я курил одну сигарету за другой. И начал придумывать, как именно покончу с собой.
Ребята, такая жизнь усилий не стоит.
Но наступил новый день.
Солнце греет сильнее, чем прежде — на смену зиме приходит весна. Разумеется, я пиздецки устал, но соглашаюсь сходить вместе с несколькими другими парнями на встречу по «12 шагам», просто чтобы посмотреть, как тут все устроено, понимаете? Двум мужчинам из этой компании хорошо за сорок, и вчера ночью они не принимали участие в разговоре, может это что-то да значит.
И, как бы то ни было, собрание всего в паре кварталов отсюда, почему бы не прогуляться вместе.
Слава Богу, что мама прислала мне эти пачки сигарет, когда я был в «Safe Passage», иначе без них, боюсь, у меня совсем бы крыша поехала. Но она их прислала, и поэтому я курю все утро.
Насколько вижу, городок довольно пустынный — его рвут на части сети супермаркетов и кафе с фаст-фудом. Все дома похожи один на другой, стоят, тесно прижавшись друг к другу, а перед ними зеленые газончики, смехотворно неуместные в этом засушливом пустынном месте.
Мы проходим мимо заправки с большим мини-маркетом, и один парень из общежития, Питер, говорит мне, что именно тут все закупаются конфетами, газировкой и сигаретами. Я его благодарю.
Напротив здания, где проходят собрания, есть небольшой парк, там снуют туда-сюда подростки-скейтбордисты. Меня забавляет то, какими злыми, яростными и полностью сосредоточенными на своем деле они пытаются казаться — все с пирсингом, с татуировками, с яркими волосами и с кошельками на цепочках — орут друг на друга, плюются и все время повторяют «чувак, чувак».
Но все-таки некоторые из них чертовски круты, и я внимательно наблюдаю за ними, избегая разговоров с людьми, столпившимися перед входом в здание.
В такие моменты, перед началом собраний и после того, как они заканчиваются, всегда чувствуешь себя чертовски некомфортно.
Блин, а ребята в Л.А. еще и устраивали посиделки с кофе примерно за час до начала собраний. Большинство участников собраний там переговаривались друг с другом, отпускали шуточки и всегда — всегда — смеялись и похлопывали друг друга по спине. Что же до меня, то, признаться (за исключением тех случаев, когда я приходил с парой друзей), я на этих посиделках прослушивал старые голосовые сообщения или писал кому попало, просто чтобы создать видимость бурной деятельности.

Поскольку я тут новенький, разные мужики подходят ко мне, представляются и говорят: «Добро пожаловать». Я не знаю, что делать, кроме как благодарить их и снова притворяться, что мне пора заняться другими важными делами. Я раз десять прогуливаюсь к урне для кофейных стаканчиков и возвращаюсь назад — хотя кофе у меня при себе нет.
Наконец объявляют о начале собрания и я занимаю свое место.
Полагаю, это из-за того, что собрание проходит в старом школьном спортзале для баскетбола, верхнее освещение тут чертовски яркое.
И вот начинается собрание, в точности повторяющее все прочие собрания, где мне доводилось присутствовать.
Блин, я помню, как круто было впервые попасть на подобную встречу.
Я на тот момент уже несколько дней провел в своей первой реабилитационной клинике и врачи пришли к выводу, что меня можно отправить на собрание вместе с остальными пациентами.
Нам пришлось ехать на обычном городском автобусе до района Марина и по дороге я расспрашивал всех соседей, что именно там будет происходить, поскольку у меня самого даже догадок никаких на этот счет не было. Но их объяснения ничего не проясняли.
Во время первой части собрания, пока зачитывали общие правила и все такое, я по-прежнему ничего не понимал, но потом пожилая британка сделала шаг вперед и начала рассказывать нам свою историю. Это было так странно. В смысле, несмотря на то, что она являлась представительницей другого поколения и судьба ее сильно отличалась от моей — когда она начала объяснять почему сделалась алкоголичкой и какие ощущения ей дарила выпивка и как она потеряла контроль над своей жизнь — это все было полностью созвучно моим переживаниям, моему опыту. Тут-то я и осознал впервые, что действительно являюсь алкоголиком.
И пока она говорила про эти собрания и лечебную программу, я чувствовал, что нахожусь именно там, где должен быть. Это ощущение не покидало меня, начиная с восемнадцати лет и до нынешних дней — за исключением периодов срывов и кратковременных сомнений. Я знал, что был там, где нужно — там, где мне должно быть.
Но сегодня… бля. Этот парень, вышедший вперед рассказывает свою историю, ту же историю, что я слышал уже тысячу раз.
Все дружно смеются над его шутками — кивают, соглашаясь практически с каждым его словом — проявляют эмоции — а потом снова смеются.
А я? Я ничерта не чувствую.
Парень рассказывает, как справился со своей бедой — о поисках Бога — о том, как ему кто-то там из присутствующих помогал — его наставник — его собратья по трезвости. Он рассказывает, как взял на себя некоторые обязательства, связанные с проведением собраний — встречал людей у двери, выбрасывал окурки и что-то там еще — и как все это помогло ему еще больше погрузиться в процесс лечения.
Знаете, он правду говорит: мне все это тоже помогало лечиться, сближало с друзьями, с наставником. Но я внезапно осознаю, что теперь во мне его слова не находят никакого отклика.
Та надежда, что всегда жила во мне — незыблемая вера в то, что они проповедовали — все пропало.
Пот струится по моей шее, спине и груди. Мое спокойствие нарушено. Недомогание усиливается.
Я встаю на ноги. Собрание не окончено, но я шагаю к выходу, проталкиваясь мимо людей, стоящих в проходах — почти все поворачиваются, чтобы взглянуть на меня и мысленно раскритиковать за недостаточно серьезное отношение к делу. По крайней мере, мне так кажется. Их взгляды точно провожают меня до тяжелых огнеупорных дверей спортзала. Эти двери громко захлопываются за моей спиной.
Блин.
Тротуар уже плавится от жара из-за солнечных лучей, а солнце тут больше, чем я когда-либо видел — чуть ли не половину гребаного неба закрывает. Пот пропитывает мою рубашку, когда я стаскиваю пиджак, и ложусь лицом вверх на горячий бетон. Я зажигаю сигарету и пытаюсь курить лежа, надеюсь, что не задохнусь. Ох, ребята, хотел бы я остаться тут навсегда — быть проглоченным солнцем — наполнить голову вспышками света и статистическим электричеством. Я буду просто дрейфовать в пространстве и никогда не проснусь. Слава-бля-Богу.
Легкие заполняются дымом и я поворачиваюсь на бок, засунув одну руку между ног и прижав колени к груди, словно зародыш. Жара обжигающая.
Буду просто спать тут до конца жизни, на этом клятом сверкающем тротуаре.
Глаза мои остаются закрытыми. В голове пусто.
Разумеется, длится это недолго.
Вскоре является Питер, тот парень из «Gallup House», трясет меня за плечи и громко шепчет:
— Эй, вставай, ты нас позоришь.
Я поднимаюсь на ноги, зубы крепко сжаты, взгляд устремлен на него. Не произношу ни слова.
— И тебе нельзя уходить посреди собраний, — говорит он. — У нас есть правила на этот счет.
Я смеюсь, просто, чтобы взбесить его, зажигаю еще одну сигарету и отвечаю:
— Перестань, чел, у меня просто тяжелый денек выдался. В любом случае, тебе-то какая разница? Тебя это никак не затронет.
У него аж ноздри от возмущения раздуваются.
— Я отведу тебя в офис и расскажу Адаму о том, что случилось.
Он грубо хватает меня.
— Прямо сейчас! — он практически орет, ведет себя так, словно я оказываю сопротивление, хотя я и не пытаюсь протестовать.
— Бля, окей, уймись, как скажешь, — отвечаю ему я. — Честно говоря, чел, мне сейчас на все насрать.
Произнеся эти слова, я осознаю, что сказал правду. И я хочу, чтобы он наконец убрал от меня свои руки.
Взгляд у него становится совсем дикий и он орет:
— Ну, это мы сейчас проверим, ага?!
Он направляется к офису, а я плетусь за ним, волоча ноги по земле.

Наверное, не стоит удивляться, что Адам относится к моему проступку так же серьезно, как и все остальные. Лицо у него делается очень злым — челюсти сжаты, брови нахмурены, все дела.
Он предлагает мне сесть, что я и делаю, опускаясь на один из этих низеньких офисных стульев с маленькими колесиками. Когда я откидываюсь назад, стул издает некое металлическое подобие стона.
— Итак, Ник. — произносит Адам глубоким проникновенным голосом. — Меня зовут Адам, я здесь работаю менеджером по выходным. Мы с тобой еще не успели познакомиться.
Я не говорю то, что хочется, а именно:
— Да вы чо.
Я вообще ничего не говорю.
— Послушай, — продолжает он, скрестив свои большие загорелые руки, покрытые жесткими на вид белесыми волосками. — Когда я разговаривал с Чипом сегодня утром, то он сказал мне, что вы двое заключили некое подобие сделки, ты сказал, что у тебя поменялось отношение к лечению и что ты не доставишь никаких проблем. Также он сказал мне, что если ты как-то нарушишь условия соглашения, то я должен немедленно указать тебе на дверь. Ну так что, помнишь свой вчерашний разговор с Чипом?
Мне очень хочется закатить глаза, но я запрещаю себе это делать.
— Помню, — отвечаю я, сделав глубокий вдох — помедлив — выдохнув. — Но я никому и не доставил проблем. Просто… когда я сегодня слушал спикера, то почувствовал себя хреново. Не знаю, я уже давно привык к подобным собраниям, но сегодня чувствовал себя там совершенно чужим. Все вдруг показалось полной чушью. И это меня по-настоящему напугало. Я серьезно. Я знаю, что мне необходимы эти собрания и поэтому был выбит из колеи. Понятия не имею, что мне надо сделать, чтобы заново увлечься всем этим. Я этого пиздец как сильно хочу, уж можете поверить.
Я машинально покачиваюсь на стуле. Окидываю взглядом маленький кабинет с белыми стенами. На стенах нет ни фотографий, ни вдохновляющих постеров, ни репродукций картин, ничего — ничего, на чем можно было бы сфокусироваться, кроме папок с клиентскими досье.
Полагаю, что моего досье в общей куче пока и нет. Я его там точно не вижу.
— Эй, — говорит Адам, видимо, заметив, что я гляжу в пустоту, — так тебе все наскучило? Никто тебя не собирается здесь силой удерживать. Да я тебе даже помогу вещи собрать. Потому что я тебе прямо сейчас могу честно сказать, что не так собирался провести воскресенье. Хочешь уйти — уходи. В противном случае, я бы на твоем месте перестал выдумывать оправдания и начал менять отношение к делу. Судя по тому, что ты сейчас говоришь, твоей жизнь управляет зависимость. Хочешь ей поддаться — на здоровье. Я не собираюсь больше выслушивать жалобы на тебя, как ты там критикуешь программу лечения или что еще, мы здесь подобного не потерпим.
Пару секунд я гадаю, не решил ли он надо мной подшутить или типа того. Может, это какое-то посвящение, некая разновидность дедовщины для новеньких.
— Вы серьезно? — спрашиваю я, позволяя себе нервно рассмеяться. — Я своими сомнениями делиться не могу, совсем? В смысле, я же вам сейчас говорю, что искренне переживаю из-за этого. Я что, должен просто притворяться, что ничего не чувствую?
Боже, теперь его лицо стало еще злее, чем прежде.
— Я не собираюсь с тобой пререкаться, понял? Мы тут дебаты не устраиваем. Ты должен делать, что тебе говорят. Если считаешь, что готов к этому, тогда пожалуйста, оставайся. Если нет, то давай мы прямо сейчас подготовим твои документы на выписку.
Он поворачивается к маленькому монитору компьютера в углу комнаты и тут же начинает что-то печатать.
А я?
Я топаю к телефону-автомату. Пользоваться платным телефоном в здании мне явно не позволят, покуда у них есть возможность это запрещать. Денег у меня нет, но имеется телефонная карта, купленная Сью Эллен, так что я иду и звоню ей. На улице стоят несколько парней, курят рядом со мной, так что я поворачиваюсь к ним спиной и молюсь Богу, чтобы они не оказались такими же стукачами, как все остальные в этом проклятом месте.
Сью Эллен берет трубку после третьего гудка, связь плохая, что-то все время потрескивает словно старая потертая пластинка.
Тем не менее, голос у нее мягкий, нежный и прекрасный, это самые лучшие звуки, что я слышал за всю свою чертову жизнь. За две минуты я убеждаю ее купить мне билет на автобус. Да, я понимаю по голосу, что она обеспокоена, и сам тоже напуган, но она говорит, чтобы я шел на автобусный вокзал — билет из Галлапа, штат Нью-Мексико, до Чарльстона, Южная Каролина, будет ожидать меня там.
Несмотря на страхи и все остальное, я чувствую, что мы оба взволнованы. Напоследок мы говорим друг другу: «Я люблю тебя». Звучит очень искренне.
Я мигом возвращаюсь в свою замусоренную комнату и быстро собираю вещи — кидаю в сумку кое-какую одежду, а потом запихиваю в рюкзак некоторые вещи, которые, как я думаю, пригодятся в автобусе: блокнот, несколько ручек, роман Майкла Шейбона, который я одолжил у Джейсона до того, как мы рассорились, пару пачек сигарет, несколько энергетических батончиков, которые тоже были в посылке от мамы, и бутылку воды.
Ну что же, теперь, похоже, осталось только забрать у Адама гитару и (надеюсь) убедить его выдать мне все необходимые лекарства.
Я в тысячный раз говорю себе, что все будет хорошо. Повторяю это снова и снова, хотя отлично знаю сколько всего может пойти не по плану.
Вдруг Сью Эллен через пару недель выставит меня на улицу? А что если мой отец каким-то образом сумеет связаться с ее родителями и убедит их, что меня даже на порог нельзя пускать?
На самом деле, я уверен, что этим-то он и займется в первую очередь, потому что он точно ужасно взбесится, когда узнает, что я отсюда сбежал.
И это, гм, еще мягко сказано.
Наверное, стоит ему позвонить по дороге, просто, чтобы сообщить, что со мной все в порядке. Хотя скандал выйдет тот еще, без сомнений.
Но важнее всего то, что я поступаю правильно. И пускай сейчас он этого не понимает, когда-нибудь в будущем наверняка поймет.
На самом деле, нам бы лучше вообще не общаться некоторое время. Так ему и скажу, когда позвоню.
Все будет хорошо.
Я забрасываю сумку на плечо и шагаю к офису. Когда другие парни замечают, что я иду с вещами, полностью собранный, то не говорят ни слова, но провожают меня тоскливыми взглядами — уж в этом сомневаться не приходится. Наши взгляды встречаются, и они выглядят полностью побежденными.
Я отворачиваюсь.
Все кончено.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

на самом деле, несмотря на весь этот ужас с Нотр Дамом, сейчас удивительно прекрасное время моей жизни, когда тот самый осторожный внутренний голос, нашептывающий, что что-то непременно испортится и кого-то обязательно будут ценить больше меня, резко сменил тон. Теперь он уверяет, что все движется именно так как нужно и обязательно сложится должным образом. Он уверяет, а я верю.
До этого момента я жил как в стихе:
И я с полпути повернула вспять.
С тех пор все тянутся предо мною
Кривые, глухие окольные тропы…
но каким-то образом, блуждая по темному лесу, в конце концов вышел на широкую дорогу, а на небе воссияло солнце. Хорошо, когда у твоего солнца есть имя и ты точно знаешь, где его найти. "Я люблю тебя и знаю, где ты живешь".

@темы: Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с)

---

невозможно поверить, что это случилось при моей жизни(
Нотр Дам был одной из незыблемых констант, я мечтал увидеть его начиная с 13 лет, когда в первый раз (но далеко не в последний) прочитал роман Гюго.
Я был счастлив, стоя под его сводами в прошлом январе.
Хотел вернуться туда в свой медовый месяц.
и вот.
а если бы я его не увидел, то, наверное, не плакал, а в голос рыдал бы.
такие события просто не должны происходит.

@темы: ангст на двадцать лет вперед (с)

---

Ору-кричу с утра
ОЧЕНЬ надеюсь, что они используют лукасовские наработки, оставшиеся от недоделанного сезона Войн и покажут весь недоделанный обикин, что там остался лежать в закромах студии. Сцена у костра! Очень нужна.
Алсо Мол, сколько можно, опять ищешь Кеноби, даже после очередной своей смерти (в Повстанцах) Когда его перестанут показывать в разных временных линиях
----------
Если вы любили зомбячий сериал Нация Z, то наверняка захотите посмотреть Черное лето онлайн бесплатно. Это спин-офф к Z, надеюсь, что получится не менее увлекательным.

@темы: эники-беники, может сила и пребудет с тобой (но особо не рассчитывай), видяшки

---

Глава пятнадцать, где Никки злит мужика из Альбукерке, а потом задумывается, что не стоило, наверное, злить мужика из Альбукерке и срочно старается ему понравиться.

Мы все проебываемся

Глава пятнадцатая

Глава пятнадцатая

На собраниях «12 шагов» и в реабилитационных клиниках, люди вечно твердят о том, как глупо и безумно совершать одни и те же поступки снова и снова в надежде на иной результат. Разумеется, они имеют в виду, что будучи наркоманом, ты вновь и вновь возвращаешься к наркотикам, зная насколько ужасными и болезненными будут последствия. Но вот я вылезаю из самолета и топаю на встречу с главой этого треклятого центра, чувствуя, что есть в этом всем что-то очень знакомое. Разница лишь в том, что я иного результата не ожидаю. Я-то точно знаю, что зря сюда приехал. А значит это не я, а все остальные мои знакомые безумны. Полагаю, что я наконец вновь обрел вменяемость. Только это не имеет никакого значения. У меня все равно нет выбора, приходится плясать под чужую дудку.
Так что, я направляюсь к пункту выдачи багажа. Главе центра без труда удается узнать меня по описанию, полученному от Мелани. Я вообще охуеть как сильно выделяюсь на фоне остальных пассажиров. Особенно благодаря этому идиотскому пиджаку с бахромой, принадлежавшему бывшему мужу Зельды и брюкам-клеш, оставшимся от самой Зельды.
— Ты, должно быть, Ник, — говорит он дружелюбным басовитым голосом, таким тоном, словно мы встретились на вечеринке по случаю гребаного воскресного просмотра футбола или что-то типа того. Он пожимает мою руку, всеми силами стараясь продемонстрировать, какой он весь из себя уверенный. Такого уровня уверенности наверняка можно достигнуть, несколько лет просидев в его общежитии для завязавших наркош в пустыне Нью-Мексико.
В его улыбке читается: «Положись на меня, мелкий пидорок. Останешься тут на год, и я сделаю из тебя настоящего мужика, вот увидишь». Серьезно, эти мужицкие программы лечения на самом деле являются культами — во главе которых вечно стоят красноречивые мошенники с самодовольными улыбками аля «я достиг просветления» как у Тома Круза. И этот мудила такой же.
У него крепкое мужицкое рукопожатие.
— Меня зовут Чип Барнс, — гордо говорит он, — рад с тобой познакомиться.
Он невысокий и коренастый, с толстыми усами как у порнозвезд 70-тых. На нем сверкающий костюм и пара ковбойских сапог из змеиной кожи.
Господи.
Я хватаю свою сумку, и мы вместе выходим на парковку. Само собой, он водит монструозных размеров внедорожник. На заднем бампере есть встроенная видеокамера, чтобы не приходилось оглядываться, когда даешь задний ход. Кожаный салон пропах лимонным освежителем воздуха.
Чисто из вредности спрашиваю, могу ли закурить.
Он отвечает, что когда мы доберемся до Галлапа, то там я смогу курить сколько влезет. И разражается смехом, будто сказал что-то забавное. Гребаный Чип Барнс — мужик, который наконец-то меня исправит. Человек, который научит меня всему, что должен знать успешный, влиятельный, уверенный в себе мужчина.
Восседает за рулем своего роскошного внедорожника. Кондиционер включил на полную мощность. Волосы зачесаны назад. На лице это ебаная улыбка. Не затыкается ни на секунду.
— Ник, я тебе сразу могу сказать, что ты попал куда нужно. Анонимные Алкоголики были основаны мужчинами, желавшими работать с мужчинами. — Он заранее смеется над еще не произнесенной шуткой. — и происходило это в те времена, когда слова «настоящий мужчина» действительно что-то значили. Смекаешь к чему я клоню? Не то, что сейчас, когда нас даже за спаривание стыдят.
Он опять смеется, подмигивает, вновь заливается смехом и подмигивает.
— Верно я говорю?
Он снимает руку с руля и похлопывает меня по плечу.
— Да уж… ха-ха, — отвечаю я.
Куда ни глянь, повсюду только безжизненная пустыня — унылые оттенки коричневого, все пожухлое и шелушащееся. Кустарники со спутанными ломкими ветвями. Кактусы, гниющие под слоями пыли и песка — выхлопные газы от автомобиля — и сумрачное небо, по цвету похожее на злокачественную опухоль. А еще, ну, тут есть Чип Барнс, продолжающий рулить. Он рулит и болтает, болтает и рулит. Мы проезжаем мимо одного торгового центра и направляемся к следующему. Еще на нашем пути попадаются небольшие жилищные комплексы — многоквартирные дома стоят так близко друг к другу, что практически соприкасаются стенами. Жизнь в четырех стенах. Огромные клетки с кондиционерами без какого-либо намека на индивидуальность. Сталинская Россия на стероидах. Американская мечта. И вот ради этого я лечился? Это именно то общество, полезным членом которого я пытаюсь стать?
Я продолжаю слушать болтовню Чипа. Я слушаю Чипа и киваю головой. Мне предстоит слушать Чипа целый, мать его, год.
— Исходя из того, что нам о тебе рассказали, — говорит он с все той же самодовольной ухмылкой, — мы с ребятами пришли к выводу, что первые пару месяцев ты у нас на первом этапе побудешь. Это значит, что днем ты будешь ходить на групповые занятия, а вечерами работать вместе с другими парнями. Пока ты на первом этапе, тебе нельзя покидать территорию общежития, разве что в сопровождении одного из старых жильцов — тех, кто уже на четвертом этапе или выше. В этом случае сопровождающие и будут нести за тебя ответственность. Если что-то случится, то вина ляжет на их плечи. Это один из наших способов организации подотчетности. Так вот, на первом этапе тебе запрещается пользоваться телефоном или компьютером, за исключением чрезвычайных ситуаций, о которых нас должны известить. Кроме того, поскольку мы хотим, чтобы ты сосредоточился на процессе лечения, мы не разрешим тебе читать литературу, не связанную с «двенадцатью шагами», и на гитаре своей ты тоже играть не сможешь — мы ее заберем и запрем в офисе. Так что, ты точно успеешь сблизиться с другими парнями — и получше узнаешь самого себя.
Мои глаза сами собой закрываются, когда я вдыхаю через нос, медленно и протяжно.
В животе спазмы, по спине градом катится холодный пот.
Я говорю дрожащим заикающимся голосом. Ничего не могу с собой поделать.
— Хорошо, — говорю я. — Да, ну, наверное, все это круто. Но дело в том, что незадолго до срыва я подписал контракт на издание книги, для меня это было настоящее чудо. В смысле, я колледж не заканчивал, ничего такого, поэтому мне кажется, что это вроде как мой единственный шанс, понимаете? Я почти половину книги написал, до того, как вступил в те отношения и снова начал употреблять. Но, кажется, всем знакомым действительно понравилось то, что я уже успел написать, поэтому теперь, когда я «чист», мне не терпится снова заняться книгой. И я уверен, что сумею дописать ее за месяц или два, что было бы просто офигенно — но мне точно понадобится компьютер. Как вы думаете, можно ли как-нибудь договориться, чтобы мне позволили днем уделять некоторое время писательству — если я пообещаю не лазить в Интернет и тд.?
Видимо, Чип меня слушал, потому что отвечает он тут же, и двух секунд не проходит. Он смеется с таким видом, словно ожидал этого вопроса с первого момента нашего знакомства — вероятно, так и было.
— Нет, Ник, извини, но я не думаю, что тебе сейчас о писательстве думать надо. Тебе настоящая работа нужна, будешь трудиться наравне с другими парнями. Один из наших ребят недавно стал менеджером в местном продуктовом магазине в Альбукерке. И договорился там с начальством, чтобы они нашим новичкам тоже работу давали. Вот что я тебе собираюсь предложить.
Я так крепко сжимаю зубы, что они начинают ныть. Челюсть ходит ходуном.
— Но, — говорю я, все еще заикаясь, — почему я не могу заниматься и тем и другим? Я уже работал в подобных местах. Блин, да я почти шесть месяцев проработал в супермаркете в Л.А. Без проблем. Но не могли бы вы, ребята, разрешить мне и писательством заниматься? Честно говоря, только это меня сейчас на Земле и держит.
Голос срывается, и я молюсь Богу, чтобы не разреветься.
— Если бы у меня не было этой книги, — пробую я опять, — то я бы вряд ли пережил процесс детоксикации. Это мой единственный шанс.
Выражение лица Чипа не меняется. Он беззвучно смеется — усмехается как последний мудак.
— Ник, послушай, что я об этом думаю. Сдается мне, что у тебя с расстановкой приоритетов совсем беда. Написание книги тебе ничем не поможет. Тебе следует сфокусироваться на «12 шагах» и налаживании отношений с другими парнями. Все остальное следует задвинуть подальше. Тебе не нужно писать. Тебе не нужно зависать с девчонками. Все, что тебе действительно необходимо, ты получишь от членов нашего братства. Остальная хрень — пустая трата времени.
— Ну, — говорю я, резко вдыхая через нос, — а мне кажется, что это «12 шагов» и ваша идиотская мужская дружба — действительно пустая трата времени. Не вам указывать, что мне нужно, а что нет. Не думаю, вы имеете право судить о чьей-либо жизни только из-за того, что владеете общежитием в пустыне.
Почему бы не дать отпор? Я в любом случае в полном дерьме.
Но его гребаное выражение лица все равно не меняется.
— Я тебе объясню, что дает мне право судить о твоей жизни. Я уже пятнадцать лет живу без наркотиков и алкоголя. А ты, похоже, и пары дней на воле продержаться не может, чтобы тебя не заперли в очередной лечебнице.
Он насмешливо фыркает.
Черт, я едва сдерживаюсь, чтобы не врезать ему. Я весь дрожу. Хочу плакать и орать.
— Поверьте мне, — говорю я ему, — если бы речь шла только о том, чтобы просто оставаться в завязке, так я бы справился с этой хуйней еще в восемнадцать лет. Любой может оставаться «чистым». Жить так, чтобы возникало желание оставаться «чистым» — вот в чем трудность. Признаться, я лучше обколюсь или умру, чем стану самодовольным «излечившимся», упивающимся собственной властью. Нет, я не заинтересован в такой жизни. Так что да, пихайте меня на первый этап. Мне насрать. Нахуй это.
Я стучу кулаком по своей ноге.
— Я не верю во все это дерьмо.

Впервые, с того момента, как мы сели в машину, он на секунду затыкается. Не улыбается даже. На лбу и на шее у него вздуваются вены, похожие на паразитические отростки. Его загорелое лицо делается почти что фиолетовым. Похоже, я добился своей цели. Правда, теперь уже не уверен, так ли это было необходимо. Его самодовольство, его безмятежность обернулись быстрым, кричащим безумием. Он позволил мне сполна оценить произведенный эффект.
— Если ты пытаешься сказать мне, что не хочешь тут быть, то нет проблем. Мне наплевать. Можешь поджать хвост и сбежать — я и так вижу, что ты трус. Ты у меня далеко не первый такой. Я все это уже сто раз видел. Я сто раз встречался с такими, как ты. Думаешь, что ты особенный? Нет, не особенный. Один Ник Шефф является сюда вслед за другим Ником Шеффом. Обычно дело заканчивается тем, что они топают вниз по улице к автобусной остановке и сваливают отсюда. Потом, через неделю-другую они приползают обратно, зализывают свои раны и умоляют меня дать им еще один шанс — уже совсем не такие наглые и спесивые. А что до тех, кто не возвращается, ну, как правило, мне звонят их родители, чтобы сообщить, что их ребенок мертв или попал в тюрьму. Вот что случается с людьми, которые не готовы посвятить себя лечению. И ты думаешь, что мне будет не насрать, когда позвонят насчет тебя? Вот уж нет. Я буду спать спокойно, зная, что предоставил тебе все необходимое для твоего лечения, а ты от этого отказался. Я тебе вот что скажу: программа «двенадцать шагов» подходит — и моя программа подходит- они подходят всем и каждому. Облажаться тут могут только те люди, которые не следуют моим указаниям. Парни вроде тебя, слишком заносчивые и высокомерные, слишком уж изнеженные и не способные, как следует взяться за дело. Ну что, хочешь, чтобы я тебя высадил на автобусной остановке? Без проблем. Как раз сейчас туда подъедем. Только мне кажется, что никто тебе не подкинет деньжат на билет. И завтра ночью ты будешь своей жопой торговать, просто, чтобы тебя пустили переночевать. Потому что, доложу я тебе, ночью в пустыне чертовски холодно. Но я запросто могу высадить тебя на остановке. Мне без разницы. На самом деле, тебе бы лучше принять решение прямо сейчас, поскольку если ты хочешь жить в моем общежитии, то должен будешь заткнуться и делать все в точности, заруби себе это на носу, в точности, как я скажу. Как я вижу, мы оба уже определенные выводы сделали. Так что, если я услышу, что ты доставляешь кому-то проблемы — говоришь парням, что это какой-то культ или что еще — я тут же захлопну перед тобой дверь, выброшу ключ и ноги твоей больше никогда не будет на моей частной собственности. Понял меня?
Я смотрю на потрескавшуюся панель, отделанную черной кожей — в глазах покалывает — все еще борюсь с подступающими слезами. Я дышу. Делаю еще несколько глубоких вдохов.
Стоит ли мне попробовать? Должен ли понадеяться, что Сью Эллен надо мной сжалится? В конце концов, билет на автобус наверняка стоит дешевле, чем на самолет. Поверить не могу, что я сам до этого не додумался. Но что если я не смогу остаться с ней? Вдруг я отказываюсь от последнего шанса на спасение? Что если мне и правда нужна эта лечебная программа?
— Слушайте, — говорю я, на удивление спокойно, — простите меня. Последние несколько дней были очень нервными, понимаете. На самом деле я действительно хочу поправиться. Но я в полной растерянности. В смысле, я уже столько раз пробовал лечиться по этой методике, но продолжал проебываться. Не знаю. Мне кажется, должен быть какой-то иной путь, потому что все, что я пробовал раньше не подействовало. И меня уже достало слушать, что «двенадцать шагов» — мой единственный шанс. Честно говоря, мне страшно, потому что я подозреваю, что они мне почему-то не подходят. Я боюсь, что безнадежен. И мне очень жаль, что я сорвался на вас. Простите, что я вел себя как мудак.
В данный момент меня не интересует, какое там у него выражение лица, поэтому я сижу, уставившись в окно слегка затуманенным взглядом.
— Эй, все нормально, — произносит он, и голос его звучит уже куда бодрее. — Это моя работа, верно? И я могу тебя заверить, что твое дело — не безнадежный случай. «Двенадцать шагов» — универсальный ответ для каждого — буквально каждого из нас. Могу тебе поклясться. Так что будь я на твоем месте, Ник, то перестал бы волноваться из-за того, что с программой лечения что-то там не так и задался бы вопросом, что именно мешает тебе посвятить ей всего себя. На самом деле, я хочу, чтобы ты завтра, когда будет воскресенье, свободное от групповых занятий, написал мне список причин, мешающих твоей работе над шагами.
Он делает небольшую паузу.
— Помимо этого, я хочу, чтобы ты составил список причин, мешающих установлению глубоких отношений с другими мужчинами, и объяснил как они подпитывают твои страхи, связанные с пребыванием здесь. Как тебе эта идея?
Внезапно я замечаю, что мы, видимо, недавно свернули с шоссе, потому сейчас Чип тормозит у одноэтажного здания, имеющего много общего с ранчо из «Семейки Брейди», сериала 70-тых. Таблички никакой нет, но очевидно, что мы добрались до пункта назначения. Желудок вновь завязывается в узел, но я стараюсь не подавать виду. Даже треклятую улыбку из себя выдавливаю.
— Конечно, — говорю я, — кажется, это будет полезно.
Я наконец отваживаюсь взглянуть на него и вижу, что он прямо сияет, гордясь тем, что сумел так быстро меня переубедить.
— Что же, хорошо. Я тебя тут высажу, но мне нужно, чтобы ты прямо сейчас зашел в офис и отметился там. Я обязательно с тобой первым переговорю в понедельник. И серьезно, Ник, если ты захочешь посумасбродствовать, то скажи кому-нибудь из парней, чтобы он мне позвонил. Автобусная остановка вон там, ниже по дороге, и я не хочу, приехав сюда в понедельник выяснить, что ты решил меня кинуть.
С его стороны очень любезно показать мне дорогу к остановке и лишь потом продолжить говорить.
— Помни о том, что Бог создал эту программу для тебя и для меня и для все остальных зависимых. Тебе нужно только позволить нам о тебе позаботиться и тогда начнешь выздоравливать. Понял?
Я киваю.
— Ага, — говорю я, — спасибо вам.
Он помогает мне вытащить вещи из багажника, и мы пожимаем друг другу руки.
Он бросает мне:
— Удачи!
А потом садится в свою дорогую машину и уезжает.
Я не делаю все в точности как он велел.
Я сижу на бордюре и курю сигарету.
Куда ни глянь — дома унылые и полуразвалившиеся.
Я напеваю себе под нос песню Talking Heads.
Повторяю одни и те же слова снова и снова.
This is not my beautiful life
This is not my beautiful life.
Я закрываю глаза.
Держу их закрытыми.
Но лучше не становится.
Я все еще здесь.
И на другую жизнь рассчитывать не приходится.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

I won’t survive 💙💙 pic.twitter.com/lf3I7fudZw

— peachmetimmy🍑🚲❤️ (@peachmetimmy) 10 апреля 2019 г.

Надеюсь, выберут этот вариант:

у меня и так кинк на выступающие вены, а тут их прямо на лице разместили! Светло-фиолетовые глаза, правда, тоже очень хороши.

@темы: шаламэ мое шаламэ

---

Timothée via Instagram pic.twitter.com/UBISrfm0so

— Timothée Chalamet Fans (@TimotheeUpdates) 9 апреля 2019 г.

Тимми подал признаки жизни и запостил видяшку из пустыни Где-то дракон сдох, не иначе.

@темы: шаламэ мое шаламэ, видяшки

---

Веном


Не то, чтобы я жаждал убедиться действительно ли все там настолько тупые, как в народе говорят, но Лил предложила глянуть и я подумал, что под виски пойдет нормально. Так и было. То есть, да, все ужасно тупые, но смотреть на это дно не скучно. Можно самоутверждаться, сравнивая себя с абсолютно любым персонажем данной картины. Диалоги шаблонные, последняя битва - все равно, что вы купили два лизуна, кинули их в стену и оставили обтекать. Женщина-ученая идиотка, план главзла хуже чем в некоторых современных мультфильмах, резкая смена целей Венома сводится к тому, что ему понравился придурок Эдди. Это единственная причина забить на родной мир и собратьев-симбиотов. По каким параметрам симбиоты выбирают носителей в фильме тоже никак не объясняется. Почему самый злобный симбиот выбрал сперва бабульку, а потом девчульку? Почему после устроенной им кровавой бани (в людном месте!) не поднялся шум? Почему новый парень подружки гг такой добрый и понимающий? В реальности он бы Эдди спустил с лестницы еще при первом его появлении.
Тот случай, когда фильм настолько плох, что можно посмеяться. 2 из 10. За дизайн языка Венома И пару кадров с видами Сан-Франциско.
"Это Тендерлойн, зуб даю, только наркотики на улицах забыли добавить!"

Шазам


Шазам замечательно зашел на следующий день после Венома, поскольку как раз прекрасно высмеивает штампы супергероических фильмов. Особенно набившую оскомину сцену Ограбления Магаза в присутствии гг (другого времени грабить магазы, разумеется, нет) и Пафосные Речи Злодея. К слову, Стронг самый меланхоличный из злодеев ДиСи. Видимо, после работы в Кингсмен уже ничего не страшно. Кучка детей над ним издевается как хочет, а он все равно ходит медленно в своем стильном пальто и говорит тихим голосом. На стиле.
История о том, что когда вы слишком увлекаетесь проведением собеседований, то в итоге у вас кончатся кандидаты, смертные грехи конкурирующая фирма успеет сманить одного из соискателей и вам придется нанимать первого попавшегося мальца. Живущего в приемной семье с кучей детей из разных стран, среди которых водится и няша Джек из "Оно". Джек отлично поработал в Оно, отлично помелькал в КМ, а тут тем более раскрылся во всей красе, играя позитивного задрота-инвалида (потенциального бойфренда для главного героя). По-моему, он всех затмил. Эшер и Закари тоже были неплохи, но вот он - достойный последователь Шаламы.
Проверка суперспособностей под песню Квин была прекрасна. В целом, главный герой похож на Паучка, только еще моложе и безбашеннее. Использует свалившиеся на него силы именно так, как это делал бы подросток-раздолбай. Заряжает телефоны случайным прохожим, пуляет молниями куда попало, сбегает с помощью суперсилы из школы и ворует еду из торговых автоматов. "Капитан Колготкин" во всей красе.
Ближе к концу фильм ненавязчиво обозначили гомосексуальность (либо асексуальность) одного из второстепенных героев, было мило.
6 из 10.
Что не понравилось так это затянутое вступление и сцена пожирания народа в совете директоров. По-моему, массовке забыли заплатить, переигрывали они ужасно. Если это и было сделано намеренно, для достижения комического эффекта - все равно не айс, переборщили.

О любви, о смерти


Также известен как "Влюбленный гробовщик". Только не думайте, что это какой-то низкопробный ужастик. Очень остроумный и изобретательный фильм про усталого гробовщика, работающего на кладбище в маленьком городе. Работа простая. Была бы, если бы мертвецы не пытались оживать и разбредаться по округе. А тут еще и любовь нагрянула внезапно, в образе юной и прекрасной вдовы. "- А почему мы занимаемся именно любовью на могиле твоего мужа? - У меня никогда не было от него секретов, он бы и сейчас меня понял".
Сперва в этом образе, а потом в нескольких других. Любовь тут так же настойчива, как самовоскрешающиеся мертвецы.
Еще у главного героя, Франческо, есть помощник Ньяги, сборный образ из Игорей от Дракул.
Есть красивые отсылки, есть отличный юмор и должный уровень безумия.
Концовка изящная.«Не горюй, Сюзи, ему не так уж плохо. Ведь он попал в идеальный мир».
Жена плохого не посоветует, 10 из 10 Моя жена не только красивая и умная, но еще и отрада для сердца киномана, истосковавшегося по годным околоартхаусным рекомендациям.

@темы: фильмы, строительные материалы, Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с), стройматериалы

---

Глава седьмая, где батя Дэвид рассказывает про старинного друга Чарльза (шипперю их с Чарльзом), а Никки окончательно отбивается от рук. Хотя нет, это еще не окончательно. Но близко к тому.
Песня из главы, по традиции:

Красивый мальчик

7

После старшей школы я поступил в Аризонский университет в Тусоне, расположенный еще ближе к границе между США и Мексикой. Мой сосед по комнате приехал из Манхэттена.
Чарльз пользовался деньгами из целевого фонда. Его родители умерли. Я так и не узнал как они погибли, но там точно не обошлось без наркотиков и алкоголя. Возможно, совершили самоубийство.
— Потерю одного из родителей, мистер Уординг, еще можно рассматривать как несчастье, — говорил Чарли, цитируя известные строчки из «Как важно быть серьезным», — Но потерять обоих — это похоже на небрежность.
Чарльз был невероятно красив, с этим его внушительным носом, темными кудрями и глазами цвета кофе. Была в нем некая манящая неудержимая энергия. Он поразил меня, так же как и всех остальных своих знакомых, своим воодушевлением и бесконечными байками: про рождественские праздники, отмечаемые в обществе кого-то из родственников Кеннеди в Гианнисе, про «Ассоциацию Церквей Виноградников», про летние каникулы в Монако и на Лазурном берегу.
Когда он пригласил меня и других своих друзей во французский ресторан, то заказал там (на чистейшем французском) улиток, фуа-гра и шампанское «Dom Реrignon». Его истории про обучение в престижной школе-интернате вполне могли бы принадлежать перу Фицджеральда, а истории о сексуальных похождениях полностью соответствовали духу книг Генри Миллера.
Скажите, что вам нужна новая рубашка и он порекомендует портного из Гонконга, который годами шил костюмы для его отца.
Он утверждал, что знает лучшего часовщика на Мэдисон-авеню, лучшего бармена в Карлайле и массажиста в Пирре.
Упомяните, что как-то раз попробовали хорошее калифорнийское вино и он поведает вам, что распивал «Шато Марго» с одним из представителей династии Ротшильдов.
Буквально все в нем внушало благоговение. Включая его манеру пить алкоголь и употреблять наркотики. И то и другое он делал так, что с легкостью зачаровывал тогдашнего меня. Я обнаружил, что в Тусоне существовало два абсолютно разных университета. В первый поступали те, кто воспринимал учебу хоть сколько-нибудь серьезно. А второй — тот, что выбрал я — занимал чуть ли не первое место в хит-параде учебных заведений с лучшими вечеринками, по версии журнала Плейбой. По сравнению с Чарльзом, я был невинным ребенком. Он никогда не позволял учебе или чему-либо другому мешать его моральному разложению и хотя периодически он страдал от жуткого похмелья и последствий своих неверных решений, но при помощи нескольких бокалов шампанского или «Маргариты» мотивировал себя на новые свершения.
У Чарли были друзья, тоже приехавшие из Нью-Йорка, которые жили в саманном розовом доме на бульваре Спидвей, на другом конце города от университета. Они деньгами из целевого фонда не располагали, но у них хватало средств на вечеринки и на пикники со стейками, а зарабатывали они их, продавая замороженные галлюциногенные грибы, привозимые контрабандой с Юкатана. В то время в университете пользовалась популярностью книга Карлоса Кастанеды «Учение дона Хуана: Путь знания индейцев яки». Кастанеда, антрополог, делал заметки по ходу своего обучения у Хуана Матуса, индейского шамана, который познакомил его со своей квазирелигиозной философией, тесно переплетенной с различными западными и восточными мистическими обрядами. Неотъемлемой частью учения дона Хуана являлось употребление различных психотропных средств, включая Пейотль, Дурман и галлюциногенные грибы.
Мы с друзьями были заинтригованы и эта книга побуждала нас воспринимать наши эксперименты с грибами и другими психоделическими средствами не как развлечение, а как высокоинтеллектуальное исследование. Каким-то образом мы приплели сюда же марихуану, Метаквалон, виски Джек Дэниэлс, текилу Хосе Куэрво, кокаин и рандомные транквилизаторы и антидепрессанты. Я довольно отчетливо помню как бродил, спотыкаясь по высокогорной пустыне с красным песком неподалеку от Тусона и наблюдал за тем как одна мексиканская маргаритка превращается в человеческое лицо. Вскоре и остальные маргаритки обзавелись лицами ангелов с тысячелетних фресок, после чего они все хором зашептали ответ на извечный вопрос: в чем смысл жизни? Я наклонился к земле, чтобы расслышать их слова, но шепчущие голоса разразились смешками, а потом множество мрачных лиц трансформировались в кучу хихикающих английских кексов.
Ночью, после того как круглая белая Луна зависла низко над горизонтом, я пришел к выводу, что раз уж люди в книге Итало Кальвино, которую мы проходили на литературе, могли подняться на Луну по лестнице, то и у меня тоже получится это сделать, но отбросил эту идею, когда Чарльз заявил, что нам пора идти в клуб.
Чарльз покупал наркотики, чтобы легче было учиться и они помогали примерно полчаса. Спустя полчаса мы были уже под таким кайфом, что могли думать только о том в какой бар пойдем.
Несмотря на огромные дозы наркотиков и алкоголя Чарльз все равно садился за руль и успел разбить два Пежо.
К счастью — каким-то чудом — там обошлось без жертв (по крайней мере, насколько мне известно).

Я крутил барабан револьвера, уже зная, что это одна из разновидностей русской рулетки. Он врубал Роллинг Стоун. Ставил его любимую песню «Shine a Light», протяжно и громко подпевал голосу Мика Джаггера.
Well, you’re drunk in the alley, baby
With your clothes all torn
And your late night friends
Leave you in the cold grey dawn
Just seemed too many flies on you I just can’t brush them off

По неизвестной прихоти наркотиков, однажды нам взбрело в голову поехать в Калифорнию, чтобы там полюбоваться на восход солнца и вот, прихватив с собой весь имеющийся запас наркотиков, мы отправились на запад, в Сан-Диего.
Когда мы добрались до пляжа, было еще темно.
Мы ждали рассвета сидя на песке, накинув на плечи одеяла, и глядели на линию горизонта. Курили травку и болтали. Через некоторое время один из нас заметил, что уже светло. Мы обернулись. Судя по всему, было около десяти часов утра. Солнце взошло несколько часов назад.
— Ох, — произнес Чарльз, продемонстрировав чудеса проницательности, — солнце-то восходит на востоке.

В другой раз, когда мы возвращались в Тусон после визита к моим родителям в Скотсдейле, то решили подвезти автостопщицу. Когда мы добрались до конечного пункта ее путешествия, подъехали к школе для парашютистов, расположенной в заброшенном городке Каса-Гранде, построенном посреди пустыни, то попутчица убедила нас тоже испробовать ее любимый вид спорта.
Инструктаж проводится перед стеной, на которой кто-то написал «Все, что вы делаете на земле не имеет значения».
Наш инструктор сказал:
— Самая главная ваша задача — насладиться прыжком.
Уже заканчивая свою речь, он внезапно рассмеялся и заявил:
— К черту все это. Пошли полетаем.

Мой парашют не раскрылся. Я спасся буквально в последнюю секунду, когда открылся запасной парашют. Посадка вышла жесткой, но это меня не огорчило.
Чарльз подбежал ко мне.
— Черт побери!

Истории о наркотиках пугающие. Так же как и некоторые военные байки, они повествуют о приключениях и спасении. Выдержанные в лучших традициях длиннейшей череды историй о прославленных и неизвестных мечтателях и их летописцах, даже похмельные или крайне рискованные выходки, а также визиты в отделение экстренной помощи, могут показаться притягательными.
Вот только рассказчики, как правило, умалчивают о постепенной деградации, психических травмах и о неизбежных последствиях.

Однажды ночью, после того как Чарльз вернулся из двухдневного загула, я начал беспокоиться за него, так долго он сидел в ванной. Когда он не ответил на мои крики, я сломал замок и вышиб дверь.
Он потерял сознание и раскроил себе череп, лежал на полу в луже крови. Я позвонил в скорую помощь.
В больнице врач посоветовал Чарльзу завязывать с алкоголем и он пообещал, что прекратит пить, но конечно же не прекратил.

Позже, в том же году, во время очередной нашей поездки, на которую нас вдохновило творчество Хантера Томпсона, мы забрели в Сан-Франциско, прибыв туда ранним вечером. Раньше я там никогда не бывал. Мы затормозили на вершине самого высокого из городских холмов. Дул сильный ветер. После детства, проведенного в Аризоне, я почувствовал, что впервые в жизни могу вдохнуть полной грудью.

Я подал заявку на перевод в Калифорнийский университет в Беркли. Личное дело я себе испортить не успел, поэтому меня приняли, разрешив начать учиться там с осени. В то время не было ничего необычного в том, чтобы создать отдельную специальность в области социальных наук для одного-единственного студента. Я специализировался на смерти и человеческом самосознании.
Свою учебу я продолжил в Беркли, но там тоже было предостаточно наркотиков. Кокаин и травка оставались нашим основным развлечением на протяжении многих уикендов. Один из друзей отца, доктор, пачками выписывал рецепты на Метаквалон, потому что не хотел, чтобы его сын покупал наркотики на улице. Я употреблял наркотики в больших количествах, но не чаще, чем все остальные. Каким-то образом большинство студентов приучились думать, что невозможно получить высшее образование обходясь без алкоголя и наркотиков. Я продолжал общаться с Чарльзом, чья страсть к алкоголю и наркотикам с годами только возросла и теперь, спустя столько лет, думая о нем, пуще прежнего волновался за Ника.
Я определенно перебарщивал с наркотиками, но никогда не принимал столько, сколько Чарльз.
Я ложился в час ночи или в два, потому что помнил, что придется рано вставать и идти на занятия. Чарльз смотрел на меня как на ненормального. Он в это время только начинал веселиться.

После своих французских каникул, Ник вернулся в школу. Язву вылечили, но он сам стал другим. Он все еще хорошо учился и его оценки по большинству предметов держались на отметке «выше среднего» и поэтому наблюдать за его постепенной деградацией было больнее, чем если бы он изначально был дураком.
Он ушел из команды по плаванию и из команды по водному поло, а потом забросил и работу в газете. Начал пропускать занятия в школе, уверяя, что точно знает, какие уроки прогуливать можно, а какие нет. Он возвращался домой поздно, нарушая условия комендантского часа.

Тревожась все сильнее, мы с Карен встречаемся со школьным психологом, который говорит:
— Искренность Ника — это редкость, особенно среди мальчиков и это добрый знак. Продолжайте почаще говорить с ним и он со всем справится.
Я пытаюсь. В Нике как будто уживаются две личности, его терзают внутренние противоречия.
Его учителя и психологи, а также его родители делают все возможное, чтобы помочь ему удержаться, уберечь от той силы, что таится в глубинах его души.
Проработав в местной школе двадцать пять лет, Дон получает должность в другом месте. Ни у кого нет такого влияния на Ника как у него, но даже он — как и все остальные — не в силах убедить Ника сойти с выбранного пути. Некоторых учителей все еще восхищает проницательность Ника и его талант к литературе и рисованию, включая его работу для школьной выставки живописи, ту, где он гуашью нарисовал на оборотной стороне коробки от Клюэдо кричащего мальчика, с надписями на лице. Ученики старшей школы нередко пропускают занятия, но однажды канцеллер говорит мне, что Ник побил школьный рекорд по прогулам среди старшеклассников — это происходит как раз в то время, когда начинают приходить письма из университетов, куда Ник подавал заявки.
Его приняли в большинство из них.
Ник старается как можно реже бывать дома. Тусуется в компании очевидных наркоманов. Я ссорюсь с ним, но он отрицает, что что-либо употребляет. Он достаточно умен, чтобы придумывать убедительные отговорки и умело заметать следы.
Когда его обман раскрывается, я чувствую себя сбитым с толку, ведь мне все еще кажется, что мы с ним так близки — куда дружнее, чем большинство отцов и детей. В конце концов, он сознается, что иногда употребляет наркотики, «как и все остальные», «только травку» и «довольно редко». Он клянется, что никогда не сядет в машину с кем-то, кто находится под кайфом. Мои советы, просьбы, угрозы — все как об стену горох.
Он продолжает успокаивать меня:
— Подумаешь. Это же пустяки. Не волнуйся.
— Нельзя говорить, что это пустяки, — отвечаю я, повторяя одни и те же слова. — это может стать серьезной проблемой. Так случается со многими людьми. У меня есть знакомые, которые поначалу лишь изредка курили травку, но подсаживались на нее, а потом…
Ник закатывает глаза.
— Это правда. — Продолжаю я. — Им пришлось отказаться от амбиций, вместо этого они десятилетиями потакают своей зависимости.
Я рассказываю ему про еще одного бывшего друга, которого постоянно увольняли с работы и чьи отношения никогда не длились дольше пары месяцев.
— Как-то раз он сказал мне: «Начиная с тринадцати лет я только курю косяки и смотрю телевизор, так что, наверное, не стоит удивляться, что дела у меня идут так себе».
— Но ты и сам выкурил тонны косяков. — Возражает Ник. — Лучше бы свой случай приводил в пример.
— Я жалею о прошлом.
— Ты слишком много волнуешься, — пренебрежительно отмахивается он.

Приехав на праздничную семейную вечеринку к моим родителям в Аризоне, мы с Ником решаем обойти вокруг квартала. Со времени моего детства, пальмы стали тоньше и выше, походят на жирафов с непропорционально длинными шеями. Некоторые из старых домов снесли, а на их месте возвели новые. Но в целом наша улица выглядит так же, как раньше. Я помню как прогуливался по тому же маршруту с Ником, когда ему было два или три года. Я тянул за веревку, привязанную к его маленькой пластиковой машине-каталке, он сидел в ней на месте водителя. В тот раз мы добрались до парка Чапарел, а там он нажал на воображаемую педаль тормоза, открыл дверцу и осторожно закрыл ее, прежде чем побежал к искусственному озеру. Он кормил гусей и уток кусочками хлеба. Один старый гусь ущипнул его за палец и Ник заорал во весь голос.

Я чувствовал, что теряю Ника, но все равно старался найти рациональное объяснение: это же нормально, что подростки отдаляются от своих родителей — кажутся чужими и неприветливыми.
«Задайтесь вопросом как Иисус вел себя в семнадцать лет». — писала Энн Ламотт. — «В Библии об этом не упоминается, но он наверняка был тем еще мудаком».
Тем не менее, я все равно стараюсь пробиться, вывести Ника на откровенный разговор, но сказать ему особо и нечего. В конце концов, он поворачивается ко мне и спрашивает не хочу ли я покурить травку. Я смотрю на него. Он проверяет меня, отстаивает свою независимость или наоборот — это попытка сблизиться? Может быть, и то и то.
Он вытаскивает из кармана косяк, зажигает его и передает мне. С минуту я просто гляжу на него. Я до сих пор иногда курю травку. Когда прихожу в гости к друзьям, для которых косяк с марихуаной ничем не отличается от вина, поданного к ужину. В таких случаях, я беру косяк и делаю затяжку. Или две.
Но это совсем другое дело. Тем не менее, я все равно беру косяк, думая — предполагая — что это все равно, что выпить пива со своим семнадцатилетним сыном-подростком, как делали отцы предыдущего поколения — безобидный и сближающий момент.
Я вдыхаю дым, курю с ним, пока мы ходим по моему старому району. Мы болтаем и смеемся, напряжение, возникшее между нами, исчезает.
Но оно возвращается. Возвращается тем же вечером.
Ник — раздраженный и надоедливый подросток, недовольный тем, что его притащили в Аризону.
Я — переутомленный, встревоженный и, во многих аспектах, неопытный отец.
Стоило ли мне курить травку с ним? Конечно нет. Я был в отчаянии, слишком уж отчаянно пытался наладить отношения с ним.
Слабенькое оправдание.

Ник соглашается встретиться с новым психотерапевтом, которого нам рекомендуют как гения в области решения проблем мальчиков-подростков. Мы еще до места встречи добраться не успеваем, а по Нику уже заметно, что его переполняет беспокойство с оттенком отвращения из-за предстоящего визита к очередному мозгоправу.
Этот специалист высокий, чуть сутулый, грузный, с ярко-голубыми глазами. Они с Ником обмениваются рукопожатием и уходят вместе.
Спустя час Ник покидает его кабинет с улыбкой на устах, разрумянившийся. Впервые за долгое время он идет уверенным шагом.
— Это было круто! — Говорит Ник. — Он не похож на других.

Ник наведывается к нему каждую неделю, хотя иногда и пропускает сеансы. Мы с Карен тоже посещаем психотерапевта. Во время одной из наших бесед он заявляет, что Ника исправит колледж. Смехотворное утверждение — когда это первокурснику становилось легче от занятий в колледже? И все-таки мне остается только надеяться, что он прав.

Поздней весной, ясным солнечным днем, к нам приезжает Вики и мы, вместе с Карен и детьми идем на школьную церемонию выпускников. Церемония проводится на школьной спортивной площадке. Ник расстроился из-за того, что в его классе проголосовали за мантии и академические шапочки. Мы с Карен расстроимся, но не удивимся, если он решит не приходить.
Однако, он там появляется. С тщательной укладкой, в мантии и в шапочке, Ник выходит вперед и целует директрису в обе щеки, принимая из ее рук диплом. Похоже, он ликует. Я цепляюсь за соломинки, убеждая себя, что с ним все в порядке. Думаю, что Может Быть. Может быть, в конечном итоге все наладится. После окончания церемонии, мы зовем его друзей на барбекю.
Длинный стол стоит под кизилом, чьи ветки усыпаны розовыми цветами. В самый разгар вечера, когда приносят блюда с едой, Ник и его друзья постоянно то вскакивают, то снова садятся, бегают в дом и возвращаются обратно. Потом они прощаются и вместе уходят на вечеринку выпускников «Safe and Sober», проходящую в местном оздоровительном центре.

Друзья высаживают его у дома поздно ночью — Ника, моего сына-выпускника, который, когда я спрашиваю его как прошла вечеринка, проходит мимо меня, направляясь в свою комнату, бормоча:
— Я совсем вымотался. Спокойной ночи.

Летом Ник перестает сдерживать себя и притворяться. По резким перепадам настроения и сумасбродным выходкам легко понять, что он постоянно находится под кайфом и что употребляет не одну только марихуану. Я угрожаю, наказываю его, говорю о более суровых мерах наказания — все бестолку. Иногда Ник кажется расстроенным или раскаивающимся, но чаще смотрит на меня с отвращением. Для него я стал незначительным. Не представляю, что еще я могу сделать, кроме как предупреждать его, договариваться, устанавливать комендантский час, запрещать ему брать ключи от машины и продолжать таскать его к психотерапевту, несмотря на то, что он с каждым днем становится все более агрессивным, строптивым и безрассудным.

Мы все еще ездим на ужины к Дону и Нэнси по средам. Взрослые собираются на кухне, в то время как внуки обычно спускаются в подвал, заполненный старой мебелью и развешанными по стенам каяками, чтобы поиграть там в пинг-понг. Или же качаются на качелях в гостиной. Я нигде больше не видел качелей в доме, только у Дона и Нэнси. Их качели состоят из двух толстых канала, подвешенных к балке на потолке и брезентового сидения. Иногда дети используют качели как стартовую площадку для своеобразной вариации на тему боулинга. Сперва они выстраивают из разноцветных картонных коробочек сложные высокие сооружения и башенки. Затем усаживают Дейзи на качели, удостоверяются, что она крепко держится за канаты и раскачивают ее, целясь в коробочки.

Большая встроенная плита с шестью конфорками — главная достопримечательность кухни Нэнси. Как правило, на плите всегда-то готовится, заполняя комнату экзотическими и восхитительными ароматами, а порой и запахом гари, в тех случаях, когда Нэнси пробует приготовить какое-то новое блюдо, по рецепту, найденному в газете, в новейшей поваренной книге от Пегги Никербокер или в тв-шоу «Гурман». Однажды на стол подают желтое карри из курицы с белым жасминовым рисом, раиту с йогуртом и огурцами, чатни из манго и плоский индийский хлеб с кардамоном. В другой раз это может быть горячая мексиканская запеканка с зеленым перцем чили и сыром. Или жареная свинина, тушенная с лимоном и черносливом, поданная к столу вместе с хрустящим картофелем и брюссельской капустой, обжаренной с панчеттой.
Когда приходит время ужина, дети берут их любимые керамические тарелки с изображениями животных.
Джаспер всегда выбирает кита. Дейзи и ее двоюродный брат спорят из-за тарелки с собакой, до тех пор пока Дейзи не уступает, соглашаясь на ослика.

Ник как и прежде наслаждается этими веселыми вечерами. Однако, сегодня он ведет себя странно. Он торчит на кухне и сыплет бессмысленными высказываниями.
— Почему люди не могут заниматься сексом с кем хотят и когда хотят? Моногамия — пережиток прошлого. — Читает он лекцию Нэнси, в то время как она помешивает еду в кипящей кастрюльке. — Доктор Сьюз — гений.
Какое-то время он бессвязно рассказывает о своих последних безумных изысканиях в области философии. В тот момент я думаю, что он, наверное, на эти темы и проговорил вчера со своими приятелями до поздней ночи.
Однако, позже до меня доходит, что он, вероятно, просто был под кайфом.
Утром я спрашиваю его об этом. Он все отрицает. Я вновь угрожаю ему, но это бессмысленные угрозы. Я запрещаю ему употреблять наркотики, но и это бесполезно.
Когда мы говорим с его психотерапевтом, тот советует нам не устраивать обыски в доме и не выбрасывать наркотики. Говорит:
— Если вы их запретите, то он станет осторожнее. Вы уже ничего не будете знать про его зависимость и потеряете его. Дома он в большей безопасности.
Друзья и друзья друзей дают противоречивые советы: «выгони его из дома, не спускай с него глаз». Я думаю: выгнать его? И каковы шансы, что станет лучше? Не спускать с него глаз? Попробуйте запереть дома семнадцатилетнего наркомана.

Тихий летний вечер незадолго до его восемнадцатого дня рождения. Я прихожу домой и понимаю, что что-то не так. Постепенно до меня доходит, что Ник сбежал, перед этим стащив из дома деньги, еду и несколько бутылок вина. Тут он проявил избирательность. Взял только хорошее вино.
Я паникую. Звоню его психотерапевту, который, несмотря на происходящее, заверяет меня, что с Ником все будет в порядке, что он таким образом «отстаивает свою независимость». Его протест столь агрессивный из-за того раньше я ничего ему и не запрещал. Наконец-то кто-то сказал это вслух: это я виноват в том, что Ник становился все более угрюмым и незаметным, что он стал принимать наркотики, а теперь лжет и ворует. Я его избаловал. Я готов смириться с этим мнением, признать, что все испортил, хотя все же размышляю о тех «проблемных» детях, чьи родители перебарщивали со строгостью и запретами, а также о тех, кто баловал детей куда больше, чем я, но они, тем не менее, выросли совершенно нормальными.

Ник звонит через два дня. Судя по всему, он и его друзья сейчас находятся в Долине Смерти, накаченные алкоголем и наркотиками. В лучших традициях «одиссеи» Керуака. Я приказываю ему вернуться домой. Он возвращается и я наказываю его. Мы договариваемся, что он найдет работу, чтобы возместить мне украденные деньги (я не особо на это рассчитываю).
— Вечно ты пытаешься меня контролировать! — Кричит Ник однажды вечером, когда я говорю ему, что он не может уходить из дома, пока наказан.
На нем мешковатые зеленые брюки с тканевым армейским ремнем и белая рубашка с закатанными рукавами.
— Я давал тебе достаточно свободы. Ты ею злоупотребил.
— Иди на хуй! — Он злобно повторяет эти слова. — Иди на хуй.
Он убегает в свою комнату, хлопает дверью.

Мы с Карен приходим на общий семейный сеанс психотерапии к врачу Ника, в его маленький и уютный офис с несколькими мягкими креслами. Ник с угрюмым видом сидит напротив нас, плюхнувшись на кушетку. Психотерапевт делает все возможное для ведения цивилизованной беседы, но Ник вспыльчив и враждебен, он твердит, что все мои опасения глупы и произрастают лишь из желания контролировать его жизнь. Он вновь возмущается тем, что мы пытаемся его контролировать.
Позже, лишь позже, я вновь прихожу к выводу, что Ник наверняка был под кайфом. Когда я звоню психотерапевту, чтобы спросить его мнение на этот счет, он отвечает:
— Возможно, но подростки часто бывают враждебными и это нормально. Хорошо, что у него есть возможность открыто выплескивать свои эмоции в вашем присутствии. Для него это полезно.
Мы соглашаемся прийти на еще один сеанс, когда все смогут вести себя более цивилизованно. Ник извиняется и говорит, что слишком злился.
В своих оправданиях он доходит до того, что уверяет нас будто его развлечения — он сознается, что позволяет себе скромные «развлечения» — являются прелюдией перед предстоящей тяжелой работой в колледже.
— Мне кажется, что я это заслужил, — говорит он. — Я столько корпел над учебой в старших классах.
— Не особо ты там усердствовал с учебой.
— Ну, буду усердствовать, когда начнутся занятия в колледже. Я понимаю, что получил превосходную возможность. Я не облажаюсь.
Разумеется, я все еще хочу ему верить. Не думаю, что я такой уж доверчивый, просто не могу правильно оценить серьезность возможных последствий его нынешних действий. Когда изменения происходят постепенно, трудно понять их значимость.

Спустя две недели, днем в воскресенье, Карен собирается съездить на пляж вместе со всеми тремя детьми. У меня дедлайн по работе, поэтому я решаю остаться дома и закончить статью.
На улице туманно, я стою вместе со всеми перед домом, помогаю укладывать вещи в машину. Наши друзья, которые тоже собрались на пляж, уже сидят в своей машине, припаркованной неподалеку.
Затем к нам подъезжают две патрульные машины из местного полицейского департамента. Когда к нам подходят два офицера в форме, я думаю, что они попросят подсказать нужное направление, но они идут мимо меня и направляются к Нику. Они заламывают ему руки за спину, надевают на него наручники, запихивают на заднее сидение одной из полицейских машин и уезжают прочь.
Шестилетний Джаспер — единственный, кто реагирует на случившееся должным образом Безутешно рыдает целый час.

@темы: краска, Музыка странного сна (с), «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», строительные материалы, Красивый мальчик

---

Прекрасный фильм

06.04.2019 в 03:22

Пишет  R.H.Remy:

не пересматривать

@темы: фильмы, видяшки

---

Kid Cudi joins Armie Hammer in Dreamland cast

Timothée Chalamet:

pic.twitter.com/pj0WT3D3vi

— musettamay (@Musetta_May) 4 апреля 2019 г.

У Тимми-то, конечно, все зашибись, а вот за Арми переживаю Выдержит ли его сердце и его печень двойной напор со стороны конкурентов в борьбе за котика.
-------------
Если у вас есть собственный бизнес и вам бы хотелось заняться его раскруткой (а это дело полезное, не следует пренебрегать рекламой), то советую обратить внимание на Курсы по SEO Киев . Зайдите на сайт и самостоятельно ознакомьтесь с более полной информацией. После курсов будет всяко проще ориентироваться в мире интернет-маркетинга) #курсыseoкиев #продвижениесайтов "

@темы: персиковые мужья, Курсы по SEO Киев

---

папа решил оригинальным образом вмешаться в мою личную жизнь, подсадил сегодня на эту песню все, теперь гоняю по кругу бесконечное количество раз.

@темы: Музыка странного сна (с), Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с)

---

Глава четырнадцатая, триггерная для всех людей с аэрофобией (начиная с переводчика). Вот поэтому я и не летаю, не хочу такой "хорошей" смерти

Мы все проебываемся

Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

Самолет кренится набок, и я слышу, как некто, сидящий в передней части салона, очень шумно вздыхает и восклицает дрожащим голосом: «Боже мой!». Глядя сквозь поцарапанное толстое стекло иллюминатора, я вижу только идеальные квадраты пустынной равнины. А из иллюминатора, расположенного через проход от моего сидения, открывается вид лишь на безоблачное небо. Самолет конвульсивно дергается, как будто вот-вот переломится пополам. Пассажиры начинают вразнобой кричать, умолять, хныкать. Люди вокруг меня испускают судорожные вздохи. Самолет трясется и быстро теряет высоту.
Честно говоря, я надеюсь, что он разобьется нахрен. Представляете какая это будет удача? Судьба все решит за меня. Не надо будет продолжать бороться. Не нужно будет силиться понять, стоит ли жизнь того, чтобы продолжать ее жить. Не придется цепляться за эту идиотскую, абсолютно нереалистичную, крошечную паразитку-надежду, которая все кружит в крови — вынуждает меня продолжать жить, хотя все это должно было закончиться еще много лет назад.
Самолет делает рывок вперед, кренится, дергается и окончательно глушит двигатели. Я жду падения, молясь. Вот шанс на хорошую гибель. Не передоз, не убийство после изнасилования, не суицид и не смерть от болезни. Кое-что роднит меня с остальными пассажирами — все мы невиновны. Но, разумеется, на самом деле мы с ними совершенно разные. Я слышу как они паникуют — молятся о спасении — вслух и беззвучно.
— О Боже. О Боже. О Боже.
Двое пассажиров, сидящих передо мной, вцепляются в подлокотники кресел, лица у них мертвенно-бледные, потные, головы запрокинуты к небу — глаза закрыты — на шеях выпирают вены и сухожилия.
Некто, сидящий в передней части самолета восклицает: «Блять!», когда самолет сотрясает новая волна воздушных ударов — багажные полки, расположенные над нашими сидениями распахиваются все разом, так что наша одежда и сумки валятся в проход.
Люди вокруг меня плачут и рыдают. Я их слышу. Слышу и как они орут. В этом ничего хорошего нет. Не хочу я умирать тут- вместе со всеми этими перепуганными людьми, так отчаянно цепляющимися за их жизни, словно в них действительно есть нечто стоящее. Но кто я такой, чтобы в этом сомневаться?
Большинство людей хотят жить, и, честно говоря, я никогда не мог понять почему. Ведь большинство людей одиноки, потеряны, сломлены и испуганы. Большинство людей погрязли в долгах, работают на паршивой работе или сидят без работы вовсе, не следят за своим здоровьем и не видят никаких перспектив. Тем не менее, они все равно хотят жить.
Я не понимаю.
Я не хочу.
Каким-то образом они нашли смысл жизни.
А я так и не смог.
Может, никогда не найду.
Я смотрю через поцарапанное стекло — стараюсь не встречаться ни с кем взглядом- представляю реакцию родных на новость о моей смерти. Черт, они, наверное, вздохнут с облегчением. Никаких больше треволнений. Никаких разочарований. Не надо ни у кого деньги одалживать, чтобы платить за мое лечение. И ложь мою больше терпеть не придется.
Самолет снижается до нескольких сотен метров над землей и все багажные отсеки опять распахиваются.
Я готов — я, блять, полностью готов.
Но потом, внезапно, по какой-то необъяснимой причине, тряска прекращается.
Мы выровнялись. Самолет вновь летит прямо.
Рыдания и молитвы сработали. Мы будем жить. По крайней мере, не сдохнем в этом самолете.
Капитан делает объявление по громкой связи, извиняется и старается успокоить нас — пытается помочь нам расслабиться, сыпля какими-то тупыми шутками, понятными лишь пилотам. Пассажиры истерично смеются. Они вздыхают, утирают слезы и принимаются нервно перешептываться друг с другом. Черт, кажется, я рад за них. Возможно, я даже за себя рад — несмотря ни на что.
Поскольку, да, во мне тоже живет эта глупая надежда. Я такой же, как все остальные. Мир рушится на части, но мне по-прежнему недостает здравого смысла, чтобы просто сдаться.
Вместо этого я сел на самолет — не до Чарльсона, Южная Каролина, а до Альбукерке, Нью-Мексико. Проклятый управляющий «Gallup House» должен встретить меня в аэропорту.
Я, блять, смирился с неизбежным.
Честно говоря, у меня просто не было выбора. Если не считать перспективы проехаться через всю гребаную страну автостопом, «Gallup House» остался единственным местом, куда я мог отправиться. Мать Сью Эллен зарубила на корню идею с арендой машины и купить мне билет на самолет она тоже не пожелала. Я пытался одолжить денег у нескольких старых приятелей из Л. А. — и у мамы с папой тоже просил, конечно — но заранее знал, что не получу ни цента. Деньки, когда люди были готовы выручать меня, давно миновали. Все устали от моей хуйни. И никто из них уже не верит, что я смогу измениться. Для них, ребята, я человек конченый. Потерялся и уже не вернусь назад.
Но на свете все-таки есть один человек, который в меня верит (возможно, потому что ей я еще не успел причинить боли). Сью Эллен хочет мне помочь. Очень жаль, что у нее самой нет денег. Но ей все-таки удалось уговорить мать заплатить за номер в мотеле «Super 8», расположенном рядом с аэропортом, так что мы получили небольшую отсрочку. Мы просидели там примерно три дня — ничего не делали, только занимались любовью, болтали и смотрели фильмы на ноуте Сью Эллен. Комната была крошечная, пахло там застарелым дымом и дымом свежим.Стены номера были выкрашены в бледно-желтый цвет и на них, тут и там, виднелись коричневые пятна, похожие на следы от жира. Простыни были грубыми и постоянно норовили скомкаться — рваные шерстяные одеяла валялись на полу — дым от наших зажженных сигарет, плывущий по воздуху, был густым и удушающим. Одежда валялась повсюду. Мы проводили в этом номере по пятнадцать-шестнадцать часов кряду. Мы говорили, говорили, говорили и говорили.
Если раньше у меня еще и оставались какие-то сомнения, то теперь я был уверен, что действительно смогу полюбить Сью Эллен.
Но, похоже, что с этим придется обождать.
Мы все еще можем строить планы на совместное будущее, даже если оба не верим в него.
Мне предстоит целый год проторчать в Нью-Мексико, в компании кучки бывших алкоголиков. Блин, да кого я обманываю? Мне сильно повезет, если всего год там проведу. Сомневаюсь, что скоплю достаточно денег, чтобы суметь выбраться оттуда самостоятельно. Неа, я должен выпрашивать подачки у своего гребаного отца. А он будет слепо соглашаться со всем, что скажут наставники. Меня запросто могут перекидывать из одного лечебного центра в другой до конца моей проклятой жизни. Уверен, папа считает, что именно это мне и нужно. По крайней мере, он тогда будет спокойнее засыпать по ночам и сможет все свое внимание уделять его настоящим детям.
Но я все-таки попробую попытать счастье со Сью Эллен. Перед тем, как я уехал, она купила мне телефонную карту, и я пообещал, что буду звонить ей каждый день — что и должен делать, то есть, что и хочу делать.
Ох ребята, в аэропорту она плакала так горько. Она прижалась ко мне и все плакала и плакала, так что мне тоже захотелось заплакать, но слезы почему-то не шли.
Я заставил себя пойти к воздушным воротам и поклялся, что не буду оглядываться, но потом все равно оглянулся, и тогда боль в желудке стала настолько нестерпимой, что я наконец заревел.
Она все еще смотрела мне вслед, а мне хотелось содрать с себя кожу, разрезать обе руки и выдрать глаза.
Господи Иисусе, ну до чего же это несправедливо. У нас в самом деле был шанс на совместную жизнь - шанс на такую жизнь, о какой, должно быть, мы оба грезили.
А теперь… теперь у нас, блять, ничего нет. Ничего. И пути к спасению нет тоже.
Мой самолет не разбивается.
Он совершает посадку в аэропорту Альбукерке.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Проебы Никки

---

Глава тринадцатая, где Никки решает не заниматься сексом со Сью Эллен и занимается сексом со Сью Эллен Обычный день из жизни Никки.

Мы все проебываемся

Глава тринадцатая

Глава тринадцатая

Ветер проносится мимо стерильных номеров, похожих на офисы какой-то корпорации — все вокруг залито резким желтым цветом, исходящем от ламп, установленных в деревянных ящиках с увядшими цветами, расставленных по всей территории отеля, а на земле здесь какое-то жалкое подобие брусчатки. Ветер бьет прямо в лицо, пока я спускаюсь по лестничным ступенькам, одновременно пытаясь вытащить сигарету из пачки. Во дворике есть несколько пластиковых стульев, я плюхаюсь на один из них — и поворачиваю голову, немного удивленный, услышав щелчок замка на двери номера, расположенного под номером Джейсона. Сперва я решаю, что сейчас придется извиняться за курение под чьей-то дверью, но потом вижу лицо выглянувшего человека и вскакиваю на ноги.
— Ох черт, Сью Эллен! Это твой номер?
Она удивлена не меньше моего.
Сцепляет руки в замок, испуганно округляет глаза и вроде как отступает на шаг. Есть в ее голосе что-то такое, что советует не подходить слишком близко, соблюдать безопасную дистанцию, хотя вслух она ничего подобного не говорит.
— Ох, Ник. Да. Вау, я не ожидала, что ты так быстро сюда приедешь.
— Я тоже. Но, гм, они смогли отловить доктора и выдать мне нужные лекарства раньше, чем рассчитывали. Хочешь сигаретку?
Я протягиваю ей пачку.
Ее бледные, маленькие пальчики вытаскивают одну сигарету. Она тоже садится на дешевенький стул, но не на тот, что рядом со моим. Я зажигаю ей чертову сигарету, а потом просто делаю это — целую ее в лоб, шепча:
— Все хорошо. Все будет в порядке. Не волнуйся. Спешить нам некуда.
После чего наклоняюсь и целую ее в губы.
Она отстраняется через несколько секунд.
— Извини, — говорит она резко, тело ее напряжено, поза закрытая — кажется, что она настроена чуть ли не враждебно. — Слушай… Я не уверена, что у нас что-то получится. В смысле, все кругом твердят, что ты погибнешь или попадешь в беду, если не поедешь лечиться в Нью-Мексико. Я не могу это просто проигнорировать. От меня все друзья отвернулись. Словно я прокаженная. Так не должно быть, Ник. Это неправильно.
Я отворачиваюсь от нее и со всей силы пинаю ближайший пластиковый стул — безучастно наблюдаю за тем, как он врезается в один из ящиков с цветами, из-за чего в воздух поднимается облако пыли, а на брусчатку падает несколько гвоздик, издалека похожих на пластиковые. Звук удара эхом разносится по дворику — усиливается — отражается от стен — получается настолько громким, что я даже слегка удивляюсь.
Я издаю звук, похожий на «гррр» и топаю по земле ушибленной ногой.
— Это же полная херня. Ну, извини, но я-то торчу в таких вот реабилитационных клиниках с восемнадцати лет и меня порядком заебали их дерьмовые манипуляции. На самом деле они понятия не имеют о чем говорят. Они ведут себя так, словно наделены божественной властью и в получают инструкции прямиком от Господа. Но это вранье. И, как ни крути, это бизнес. Владельцы клиник зашибают кучу бабла, и чтобы выманивать деньги, им необходимо делать вид, будто они являются истиной в последней инстанции и в точности знают, где пролегает грань между добром и злом. Именно поэтому, если ты ставишь под сомнения их доктрины, то они должны настроить всех против тебя — в противном случае иллюзия абсолютной власти пропадет.
Я прижимаю зажженную сигарету, которую все еще держу в руках, к сероватой штукатурке. В воздухе вспыхивают искры, красные и оранжевые точки. Оставшийся жалкий окурок я давлю носком кроссовки. Глаза мои устремлены на край стены, туда, где мягкие перекрытия и никакого камня.
Вдох. Задержать дыхание. Выдохнуть. Не спешить… спокойно и медленно.
— Суть в том, — говорю я, несколько успокоившись, — что их власть зиждется на страхе. Они контролируют нас, чтобы тянуть из нас деньги и удовлетворять собственное эго. Но такие люди, как мы с тобой, Сью Эллен, представляют угрозу для системы. Если они не превратят нашу историю в устрашающий пример для других, то созданная ими иллюзия власти рассыплется, и им перестанут носить бабло. Понимаешь? Они нас просто запугать пытаются. Но истина в том, что я, черт возьми, люблю тебя. Что в этом может быть неправильного? Я, блять, точно знаю, что смогу держаться без срывов и построить нормальную жизнь, только если мне будет за кого держаться — будет за что сражаться. Мы вместе можем построить жизнь, которая будет стоит того, чтобы ее прожить. И никто не сможет навредить нам.
Мои колени хрустят, когда я сажусь рядом с ней и смотрю на ее лицо, покрасневшее от рыданий.
— Послушай, — говорю я ей, — все в порядке. К черту их всех, а?
Она шмыгает носом — слабо улыбается — заикается.
— Прости, — шепчет она, — я знаю, что ты прав. Я правда люблю тебя, Ник. Благодаря тебе, я снова захотела жить. А я на это даже и не надеялась уже, честно. Не могу представить, как бы я жила вдали от тебя. Ты делаешь меня счастливой. Понять не могу, что в этом может быть плохого.
Она неуклюже встает на ноги, берет меня за руку и тянет к своему номеру. Руки у нее бледные и нежные, прикосновения почти невесомые.
— Идем, Ник, скорее. Если Сэм или Дэвид нас увидят — мне конец. Они битый час меня убеждали, что с тобой даже заговаривать не стоит.
— Знакомо, — киваю я. — Я тоже от Джейсона втык получил.
Она прикладывает свою ключ-карту к электронному замку, быстро убирает, когда лампочка на замке загорается зеленым, поворачивает ручку, распахивает дверь, и мы заходим внутрь — в наше безопасное убежище, скрытое от посторонних глаз.
Комната выглядит точно, как номер Джейсона, расположенный этажом выше — та же мебель и такой же темный, липкий, старенький ковер. Только в номере Джейсона царит идеальный порядок и все вещи на своих местах, как в спальне, так и на кухоньке, а Сью Эллен успела везде разбросать одежду, книги и CD-диски. Честно говоря, я не представляю, как ей удалось засрать номер настолько быстро, но у нее это точно получилось.
Впрочем, меня это нисколько не беспокоит. Будь это мой номер, я бы тоже мигом устроил бардак, с той лишь разницей, что вещей у меня в два раза меньше, чем у нее.
На самом деле, приходится перекинуть кучу ее одежды на кровать, прежде чем мне удается сесть на маленький раскладной диванчик с жесткой обивкой, вызывающей ассоциации с креслами в гребаных самолетах.
Я притягиваю к себе Сью Эллен. Теперь мы целуемся по-настоящему. Я кладу руку на ее теплую шею — чувствую, как кровь течет по ее артериям, как бьется под кожей пульс. Быстрее и быстрее. Вся моя кровь приливает к твердеющему органу между ног, напряжение нарастает, наряду с ускоряющимся пульсом, и возбуждение становится болезненным. Я почти что готов сбежать в ванную и быстренько там подрочить, чтобы вернуть себе способность мыслить ясно.
К тому же, я совершенно не хочу заниматься с ней сексом сегодня. Слишком рано — напрямую связано с грубой, постыдной, жалкой нуждой — создалось бы впечатление, будто мы затеяли все это лишь для того, чтобы удовлетворить потребность в сексе и почесать свои глупые эго. Если займемся сексом сегодня, то распишемся в собственном бессилии и подтвердим правоту местных психологов и всех остальных, тех, кто относится к нам снисходительно и пренебрежительно.
Это все не ради секса. Не ради того, чтобы любым способом избавиться от боли.
Речь идет о двух людях, следующих велению сердец, несмотря на то, что весь мир ополчился против них.
У нас любовь, как в лучших классических романах, понимаете? В смысле, это должна быть такая великая любовь, ради которой стоит рискнуть всем. И если мы в первую же ночь займемся сексом, то это будет смотреться дешево. В наших со Сью Эллен отношениях секс вообще малую роль играет. Я имею в виду, что в нашем случае речь не идет о желании просто потрахаться, о чисто физическом влечении и тд.
Мы целуем друг друга.
Ее бледное личико совсем раскраснелось.
В зеленовато-голубых глазах стоят слезы.
— Что же нам делать? — шепчет она. — Что же мы будем делать, черт возьми?
Она плачет у меня на плече, и я чувствую, как футболка промокает насквозь.
— Послушай, — говорю я, — послушай, все хорошо. Я люблю тебя. Это самое важное. Мы будем вместе. Я поеду в Чарльстон. Ничего страшного. Я останусь с тобой. Найду работу. Закончу книгу. Мне больше ничего и не нужно. Я хочу сказать, что только о тебе мечтаю.
От этих слов она плачет пуще прежнего — из носа у нее текут сопли, а глаза, щеки и губы распухают от слез. Я глажу ее по спине словно маленького ребенка — снова и снова прослеживаю пальцами линию ее позвоночника.
— Но ты не сможешь этого сделать, — хнычет она. — У тебя же денег нет.
Я крепче вцепляюсь в нее.
— А что же твоя мама? Думаешь, она не согласится купить мне билет на самолет, если я пообещаю, что верну ей деньги?
Она мотает головой.
— Нет. Ни за что. Я не могу просить ее об этом.
С минуту мы сидим молча, прежде чем ко мне возвращается способность мыслить.
— Ладно, а что если она арендует тебе автомобиль? Мы могли бы добраться на нем до Чарльстона и там его оставить. Будет круто. Я никогда не путешествовал по Америке на машине.
Сью Эллен выпрямляется и заправляет за уши пряди волос.
— А вот это и правда отличная идея. Уверена, что выйдет не дороже, чем билет на самолет.
— Конечно, — киваю я. — А даже если с этим планом не выгорит, я наверняка смогу одолжить у кого-нибудь денег, чтобы улететь отсюда. Не волнуйся. Все будет в порядке.
Она позволяет себе расслабиться и прижимается ко мне, тычась носом в шею, словно кошка.
— Надеюсь, тебе понравится жить со мной на Юге. Для тебя это будет совсем другой мир, непривычный. Извини, что говорю тебе это, но ты там будешь словно белая ворона. — Она смеется, как сумасшедшая. — Надеюсь, тебя это не тревожит.
Я смеюсь вместе с ней.
— Да уж, должен сказать, что никогда не собирался переезжать в Южную Каролину. Но с тобой я готов жить где угодно, честно. Я даже в картонной коробке согласен поселиться, лишь бы быть с тобой. Ты — мой мир, Сью Эллен. Ты — моя причина жить. Понимаешь?
Она прижимается еще ближе. Говорит, что любит меня. Я запускаю пальцы в ее волосы.
— Все будет хорошо, — говорю я — снова и снова — словно посылая электрический импульс по своим венам. В горле у меня першит — мозг словно охвачен огнем — голова кружится — мир плывет перед глазами.
— Все будет в порядке.
Я сглатываю, борясь с приступом тошноты.
А что мне еще остается делать? Вот такая у меня жизнь. Хуй знает, как до этого дошло. Но отрицать очевидное бесполезно.
Когда я был маленьким, то взрослые внушали, что я могу достичь чего угодно, если действительно этого захочу. Ну, и чего же я сумел достичь? Научился выживать. Сейчас мне остается надеяться только на то, что не вляпаюсь в еще большее дерьмо.
Надо сосредоточиться и поверить, что нынешний план — именно то, чего я хочу.
Потому что знаете что?
Так и есть.
Все будет хорошо.
Все будет хорошо.
Все будет хорошо.
Я буду боготворить Сью Эллен с той же силой, с какой боготворил Зельду.
Теперь она станет моим смыслом жизни.

Я подвожу Сью Эллен к кровати и укладываю на живот — ноги ее сведены вместе, так что я без труда устраиваюсь сверху. Я убираю в сторону ее волосы, обнажая длинную, белоснежную шею. Ее тело напрягается подо мной — смесь страха и предвкушения. Я нежно целую ее за ухом. Покрываю поцелуями все ее тело. Зацеловываю целиком. Так проходит несколько часов. И потом мы занимаемся любовью — несмотря на то, что я не собирался этого делать. И мы занимаемся любовью еще раз. И мы говорим и говорим. И целуем друг друга. И занимаемся любовью еще разок. И не можем уснуть. До самого рассвета.
Утром мы наконец засыпаем.
Но потом раздается стук в дверь — стучат громко, сильно и назойливо. Я до последнего надеюсь, что стук прекратится, но этого не происходит.
Когда я быстро вскакиваю на ноги, кровь резко отливает от головы, и я чуть не теряю сознание. Чувствую себя больным и разбитым. Мир вращается перед глазами куда быстрее, чем следовало бы. Я открываю дверь и вздрагиваю от яркого пронзительного солнечного света.
Вокруг талии у меня намотана простыня, вот и весь наряд.
— Что? — глупо спрашиваю я — все еще полуслепой от солнца.
Разумеется, это Джейсон.
Сейчас полвосьмого утра, а он уже орет на меня.
— Ну все, Ник. Знать тебя больше не желаю. Вот твои вещи. Я больше с тобой не заговорю до тех пор, пока не отправишься на лечение, ясно?
Он бросает мою гитару и сумку рядом с дверью и пока я затаскиваю вещи в номер, говорит:
— Я только рад буду прекратить с тобой общаться, уж поверь.
Джейсон такой дерганый, что слегка напоминает обкурившегося торчка.
— Да уж, чувак, крупные тебя неприятности ждут, готовься. И самое ужасное в этой ситуации то, что ты Сью Эллен за собой на дно тащишь.
Услышав это, я на секунду замираю.
— Слушай, Джейсон, — говорю я, повернувшись к нему, — я знаю, почему ты так говоришь. Конечно, ты-то первый раз оказался в реабилитационном центре, поэтому легко купился на их херню. Но однажды ты оглянешься назад и, клянусь, тебе будет стыдно за себя. Когда ты вернешься в реальный мир и снова начнешь трезво смотреть на вещи, то поймешь, что вел себя, как полный придурок. Может, даже вспомнишь каково это — думать собственной головой.
Я моргаю, глядя на мир расфокусированным взглядом, пытаясь вспомнить к чему вел.
— Как бы то ни было, — бормочу я, — приятно осознавать собственную правоту.
Джейсон проводит пятерней по своим жирным волосам, на которых слишком много лака.
— Я не должен выслушивать эту чушь, — говорит он.
Тут я с ним согласен.
— Ну, пока тогда, спасибо за все, — отвечаю я. — Почему бы тебе не обсудить меня на собрании? Уверен, там тебе скажут именно то, что ты хочешь услышать.
Я захлопываю дверь перед его лицом, весь дрожа. Сердце стучит слишком быстро. Дыхание сбивается. Я сгибаюсь пополам от боли в животе, чувство такое, словно меня ножом пырнули.
Я ползу обратно в постель и накрываюсь жесткой хлопковой простыней. Сью Эллен, похоже, благополучно все проспала. Я прижимаюсь к ее теплому обнаженному телу, прислушиваюсь к ритму дыхания. Вдох. Выдох.
Я закрываю глаза. Она дергается во сне, потягивается, переворачивается на другой бок, поворачивается обратно.
Мечтаю заснуть, но сон не идет.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Проебы Никки

---

Ван Гоги


Чернуху у нас все еще умеют снимать хорошо, это да.
Трагичная история о совершенно нездоровых отношениях между отцом и сыном, связанных мощными узами созависимости. Обычно подобное снимают про любовные парочки, тем любопытнее посмотреть на другой расклад. Отец - известный дирижер, сын - художник, практически никому не известный. Сын давно сбежал из дома (впрочем, продолжает существовать на деньги отца) и мечтает получить разрешение на эвтаназию, в качестве аргумента используя наличие иголки у себя в мозгу. А иголка появилась там из-за того, что его пытались убить при рождении.
Но когда отец узнает о своем смертельном заболевании, сын понимает, что обязан быть рядом и что мир без отца ему представляется местом куда более пугающим, чем мир с отцом-эгоистом-трудоголиком. Его можно ненавидеть на расстоянии, но он должен жить.
Никто не хочет задумываться, а что делать, если придется находиться рядом с родителем, медленно теряющим связь с реальностью, поэтому фильм успешно доставляет дискомфорт и причиняет боль.

А над кроватью у давно повзрослевшего мальчика висит портрет Тарковского, меня порадовала эта небольшая дань уважения мастеру. С эстетической составляющей, кстати, тоже все замечательно, кадры выверенные и немного затемненные, самое то для атмосферы упадка и увядания.

Отличная история про детские травмы, рушащие будущее и болезненную любовь несмотря ни на что.
9 из 10.

Франц


Недо-любовная история периода затишья, краткой передышки между Первой Мировой и Второй. Главную героиню зовут Анна, ее жених был пацифистом и поехав на фронт, разумеется, там и сгинул. Анна живет с родителями жениха, исправно ходит к нему на могилу и не помышляет о новых отношениях до тех пор, пока однажды не встречает на кладбище француза Адриена- якобы старого знакомого ее Франца.
Знакомый жениха с самого начала вел себя так странно и подозрительно, что я начал думать не было ли у погибшего жениха романа и с ним, но все оказалось проще.
Фильм чертовски логичный. Несмотря на то, что он, черно-белый, обнадеживает постепенным раскрашиванием мира в яркие краски, в те моменты, когда Анна и Андриен пробуют сблизиться (прием с цветом работает всегда), никакого чуда любви от него ждать не стоит. Это были бы отношения построенные, скорее, на тоске по умершему и желании вновь прилепиться хоть к кому-нибудь, чем на искренней взаимной симпатии. Да, Анна поверила сначала, что раз уж звезды сошлись и застенчивый француз со страшной тайной сам упал к ней руки, то это судьба и надо его брать, но у них просто не было времени узнать друг друга как следует.
В итоге все равно всем стало спокойнее. Особенно родителям Франца, которых накормили утешительной ложью.
Часть с поисками Адриена в Париже мне показалась занятой, а так все хорошо. Мотивироваться от картины с суицидом - типично для французов. Как и запевать Марсельезу при любом удобном случае.
7 из 10.

Эта мышь пугливая - идеальный кандидат на роль мыша из Боджека, того, что чуть не женился на Принцессе Кэролин.

Воспитание чувств


Картина с топорным посылом для девочек: надо учиться, не надо жениться слишком рано выходить замуж за первых попавшихся мужиков.
Но фильм такой красивый! Романтичный (поначалу) и очень эстетичный

К тому же, там место действие близко к моему самому любимому периоду истории - 60-тые. Правда, не Нью-Йорк, а Англия. Главной героине 16, она прилежно учится, занимается музыкой и света белого за учебой не видит, пока однажды ее не подвозит до дому импозантный мужик.
Дженни бросается в омут с головой, радостно забив на учебу, и дело идет к свадьбе, но в самый последний момент выясняется, что мужик все это время был мудаком. Поэтому Дженни снова выбирает учебу.
Кино основано на автобиографических мемуарах, а значит предъявлять за банальность бессмысленно, так что ради эстетики и обаятельной гг я бы посмотреть советовал.
6 из 10.

Гарольд и Мод


Обоже, это любовь Жена советует мне самые лучшие фильмы
Гарольд - избалованный подросток из богатой семьи, его единственный способ привлечь внимание матери - инсценировка самоубийств. Хобби такое. И надо отдать ему должное - устраивает качественные маленькие жутенькие представления и никогда не повторяется.
Второе его любимое хобби - ходить на чужие похороны. Во время одного из этих крайне увеселительных мероприятий он и встречает на кладбище Мод - очаровательную жизнерадостную старушку.
Думаю, что если бы нам показали состарившуюся Пеппи Длинныйчулок, то она вела бы себя в точности как Мод.
Фильм и смешной и трогательный и серьезный, причем переходы от одного настроения к другому плавные и в них нет ни капли фальши. Несмотря на их большую разницу в возрасте, в любовь между Гарольдом и Мод веришь безоговорочно. Сцена

чертовски сильная. После нее Мод мне стала напоминать и главного героя "Жизнь прекрасна".
Было бы здорово когда-нибудь эту историю и в виде пьесы на сцене увидеть.
И там есть подсолнухи
10 из 10, после него еще сильнее хочется жить.

@темы: фильмы, Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с)

---

"you can say that your mind knows your acting but your body doesn't *giggles* someone said that earlier"
yeah i wonder who said that, armie lmao pic.twitter.com/6jkvfT58mB

— dee 🙃 (@crazy_moris) 29 марта 2019 г.

И кто же сказал это, Арми, кто у тебя среди знакомых такой мудрый

@темы: золотистая жопка, персиковые мужья, видяшки

---

без понятия как, когда и где буду играть в это, когда оно выйдет, но хочу взять вот того горячего деда с голограммами.
И Рис, господи, если ты отрастил эти усы не для того, чтобы Джек воскрес из мертвых и отодрал их с мясом, то не представляю зачем.
Еще создалось ощущение, что Рис надевает несколько слоев одежды, пытаясь выглядеть внушительнее.

@темы: борда, видяшки

---

Я живу в Челябинске и этот город не зря называют городом заводов. У нас очень много различных компаний, напрямую связанных с цветной металлургией, трубами и нефтехимической промышленностью. Поэтому я могу более-менее ясно понимать, чем занимаются компании подобные www.mirrico.ru когда случайно попадаю на их сайты в сети.
«МИРРИКО» - это даже не одна компания. Это российская группа производственно-сервисных компаний. В основном, они занимаются тем, что производят и продают химические реагенты, необходимые для нормального функционирования множества различных предприятий, а также предоставляют инженерную поддержку своим заказчикам, консультируют по вопросам применения химических решений.
В группе компаний работают свыше 1200 специалистов и, разумеется, все они прекрасно разбираются в своем деле. Занимаясь строительством скважин, добычей нефти или добычей и обогащением угля, важно соблюдать все необходимые меры безопасности и, в некоторых случаях, искать обходные пути, чтобы не нанести вред окружающей среде. Сами понимаете, когда речь идет о природных богатствах, то необходимо соблюдать особую осторожность, чтобы богатства эти как можно дольше оставались с нами и природные ресурсы не заканчивались.
В «МИРРИКО» очень заботятся о клиентах. Стараются найти индивидуальный подход к каждому и добиваются того, что заказчики уходят от них не только с прибылью, но с чувством глубокого морального удовлетворения. Не зря на сайте компании прямо написано, что их ведущим специалистам компании хочется не только самим быть лидерами, но и работать с лидерами.

@темы: добыча нефти, миррико

---

Глава шестая, где Никки снова сходят с рук "эксперименты" с наркотиками (наш гребаный везунчик ) и он совершает поездку в Париж. Сравнивая с книгой самого Никки - батя Дэвид сиильно преуменьшает парижские проблемы.

Саунд из молодости бати, упомянутый в главе:

Красивый мальчик

6

6

— Марк, восьмой класс лучше седьмого? — спрашивал Дон у своего старшего брата в фильме Тодда Солондза «Добро пожаловать в кукольный дом».
— Не особо.
— А как насчет девятого?
— Да средняя школа вообще отстой. В старших классах лучше. Рукой подать до колледжа. Они называют твое имя, но не запоминают лица.

Я ненавидел старшую школу, эту лабораторную клетку с кучей стереотипов и бесконтрольных проявлений насилия и жестокости, на деле подтверждающую правдивость дарвиновской теории. Оценки у меня, согласно общему мнению, были вполне приличные, но, за вычетом одного предмета, весь остальной учебный процесс был пустой тратой времени. Я ничему не научился и никто этого не заметил.

Но старшая школа Ника больше походит на небольшой гуманитарный колледж. У них разносторонняя учебная программа, где нашлось место рисованию, естествознанию, математике, английскому языку, иностранным языкам, журналистике и тд., а также курсам, посвященным американской системе юриспруденции, жизни Джеймса Мёрсера, Лэнгстона Хьюза, религии и политики. Все преподаватели — люди увлеченные, преданные своему делу.
Обучение стоит дорого. Нам с Вики приходится поднапрячься, чтобы заплатить полную стоимость. Мы оба уверены, что нет ничего важнее, чем образование наших детей.
Но периодически я все-таки задаюсь вопросом, действительно ли от этого будет прок. Некоторые дети из моего родного городка ездили в частные школы. Судя по историям, доходившим до нас, им там было не лучше и не хуже, чем нам — в школе государственной. Возможно, мы обманываем себя, воображая, что с помощью денег можно улучшить или хотя бы облегчить жизнь нашим детям.

Школа Ника располагается в 115-летнем кампусе бывшей военной академии. Классы просторные и хорошо проветриваемые. Рядом со школой есть уличный бассейн, игровые площадки с зелеными насаждениями, современные научные лаборатории, художественные мастерские и театр. В первый же месяц Ник попадает в команду по баскетболу, где собрались одни новички, и даже успевает поучаствовать в матче.
Иногда мы видим новых друзей Ника на территории школы, а по пятницам они заглядывают к нам в гости. Они производят хорошее впечатление, кое-кто из них все время занят в студенческом совете, другие интересуются местной политикой, спортом, живописью, актерством, написанием пьес или исполнением джазовых и классических музыкальных композиций.
Учителей своих Ник обожает. Хорошее начало.

Ник продолжает пачками смотреть фильмы. Эта одержимость у него появилась с тех пор, как он научился самостоятельно нажимать «PLAY» на видеомагнитофоне. Когда он был совсем маленьким, то однажды спросил меня является ли ФБР частью Диснея, потому что для него предупреждение о наказании за пиратство, появлявшееся на экране перед началом фильмов, было напрямую связано с комедиями, приключенческими картинами, драмами и романтическими историями. Наряду с «Розовой Пантерой», «Тонким человеком» и фильмами «Монти Пайтон» он, последовав примеру Карен, теперь одержим творчеством Годара, Бергмана и Куросавы.
После школы и перед просмотром фильмов, в те минуты, когда он не занимается спортом и не развлекается с друзьями, он находит время на общение с Джаспером и Дейзи. Дейзи начала было постигать азы английского, но почему-то переключилась на языки животных — она хрюкает, кричит как осел и мяукает.
Они с Джаспером (густая копна каштановых волос над спокойными, мудрыми глазами), которого мы прозвали Боппи, в честь кометы Хейла — Боппа, той, что носится вокруг Земли, совершенно без ума от старшего брата, и Ник, кажется, отвечает им взаимностью.
Учебный год проходит незаметно. С домашними заданиями Ник справляется быстро, трудится добросовестно. Карен каждую неделю помогает ему заучивать новые французские слова. Я редактирую его сочинения. Оценки у него великолепные и учителя вовсю расхваливают его в своих записках.

Во второй половине дня, в мае, Ник, Джаспер и Дейзи возятся на заднем дворе вместе с Карен. Звонит телефон. Это новый школьный декан, он вызывает нас с Карен к себе, чтобы обсудить отстранение Ника от учебы, в связи с тем, что он покупал марихуану на территории школы.
— Он отстранен?!
— А вы разве не знали?
Ник нам ничего не сказал. Даже несмотря на предыдущий случай с марихуаной, произошедший два года назад, я все равно поражен.
— Извините, должно быть произошла какая-то ошибка.
Это не ошибка. Я тут же начинаю искать рациональные объяснения. Он опять экспериментирует, думаю я, как и многие другие дети. Я говорю себе, что Ник вовсе не наркоман, он совсем не похож на тех позаброшенных всеми мальчишек, которые бесцельно шатаются по центральной городской улице, покуривая сигареты, или на того сына моего знакомого, который недавно попал в автомобильную аварию, сев за руль после большой дозы героина.
Не так давно до меня доходили слухи о девушке (ровеснице Ника), угодившей в психиатрическую клинику, после попытки суицида (она перерезала вены). Она тоже сидела на героине. У Ника нет ничего общего ни с кем из этих детей. Ник искренний, любящий, примерный ученик.

Мои родители так и не узнали, что я употреблял наркотики. Даже если спросите их сегодня, они ответят, что я либо все выдумываю, либо сильно преувеличиваю. Но это не так.
В старшей школе я тратил на травку большую часть своих скромных карманных средств, вместе с теми деньгами, что выручал за доставку газет. Я, как и большинство других подростков, выросших в 60-тые и 70-тые годы двадцатого века, имел дело не только с марихуаной, но и с другими видами наркотиков, неизвестных предыдущим поколениям. Раньше подростки пили пиво, а вот наркоманов представляли исключительно как заморских курильщиков опиума из Китайского квартала или джазовых музыкантов, сидящих на героине.

В нашем среднестатистическом районе, где в каждом доме стояли телефоны с циферблатами и телевизоры, показывающие всего три канала, один из соседей выращивал марихуану под чердачным окном, а другой продавал ЛСД. У большинства школьников, не только у хулиганов, но и у пай-мальчиков и девочек-отличниц, включая ту, о которой я грезил, пока учился в старших классах, всегда можно было найти травку или какие-нибудь таблетки.
По вечерам я тусовался в новой компании, среди людей объединенных страстью к марихуане и рок-н-роллу. Накуривался и отправлялся гулять с ними или же мы все вместе заваливались в гости к кому-то из знакомых. Как правило, нам удавалось прокрасться в свои комнаты незаметно, но иногда нас все же отлавливали и заставляли отужинать с родителями.
Однажды моя мама сказала:
— А у вас сегодня чертовски хорошее настроение, не так ли?

В тот вечер мы с друзьями после ужина поднялись в мою полутемную комнату с постером «Jefferson Airplane» на стене и слушали музыку на моем проигрывателе Stereo 8. «Битлз», сольные исполнения Леннона, «The Kinks» и Дилановское:
«Хоть хозяева и устанавливают правила
Для мудрецов и для дураков,
У меня нет правил, мам, чтобы их соблюдать».
Брайан Джонс, Дженис Джоплин, Джими Хендрикс, Джим Моррисон, Кит Джон Мун — все уважаемые нами рок-звезды — были мертвы. Их личные трагедии ничуть не повлияли на наше желание употреблять наркотики. Их смерти, казалось, не имели к нам никакого отношения, возможно, потому что умерли они, как и жили — занимаясь любимым делом. Можно было сказать, что и жили-то они только ради музыки.
— Я — пустое место, — провозглашали «The Who». — Надеюсь, что умру до того как постарею.
И:
— Почему б вам всем не зат-т-ткнуться.
Мы игнорировали то, что считали просто тупыми истеричными возгласами про «угрозу для жизни» и другие антинаркотические предупреждения, поступавшие от государственных служб.
«Они» — государство, родители, — просто пытаются нас запугать. Почему? После дозы мы видим их насквозь, и они теряют власть над нами. Им нас не остановить».

Мои родители были кем-то вроде хиппи. Они слушали «Herb Alpert & The Tijuana Brass». Периодически они организовывали субботние вечеринки, приглашая своих друзей — музыкантов-любителей, которые рассаживались в нашей гостиной, угощались сырным фондю и устраивали джем-сейшены. Мой отец играл на трубе как Ал Хирт, а моя мама, которая носила мини-юбки, и, в течение короткого периода в конце шестидесятых, постоянно ходила в оранжевых и фиолетовых бумажных платьях с принтами пейсли, растягивала меха сиплого аккордеона. Они играли композицию «Девушка с Ипанемы» и заглавную музыкальную тему из фильма «Мужчина и женщина». Но мода на наркотики моих родителей не коснулась. По правде говоря, у них на вечеринках даже алкоголя не было. Выбор напитков варьировался от «Fresca» до «Sanka».

Летом в Аризоне было настолько жарко, что один журналист прославился, зажарив яичницу на капоте своей машины. Всякий раз, как кто-то открывал входную дверь, мой отец кричал:
— Выходи или заходи, живо! Что ты пытаешься сделать, охладить пустыню?
По вечерам я катался на велосипеде вместе с другом, загорелым пареньком со скучной стрижкой, жившим в тех же условиях, что и моя семья и любившего сбегать за пределы нашего клаустрофобического крошечного мирка, туда, к индейской резервации и бесконечной пустыне. Как-то раз, душной летней ночью, мы с ним отправились в резервацию по привычному маршруту и, проигнорировав плакаты с надписями «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» и «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ», взобрались на один из цементных барьеров, деливших пустыню на части. Когда мы откинулись назад, опираясь на локти и стали любоваться звездами, мой друг вытащил из кармана небольшой шарик из алюминиевой фольги. Развернув его, он протянул мне маленький кусочек бумаги с изображением льва.
— Это ЛСД, — сказал он.
Нервничая, я положил льва себе на язык, где он и растворился. Сперва я застыл и почувствовал тошноту, но вскоре по телу волнами разлилось удовольствие. Ощутив внезапный прилив энергии, я вскочил на ноги. Ночь сделалась светлее. В пустыне шел ливень, омывая все кругом. Я поражался тому, как прекрасно теперь вижу в темноте. Луна была в третьей четверти, но я списал это на эффект от наркотика.
Скакавший мимо заяц остановился и уставился на меня.
Чувство тревоги и одиночества, преследовавшее меня постоянно, испарилось. Вместо этого я теперь едва не тонул в блаженстве, мне казалось, что все в мире будет — и было — абсолютно правильно.
Мне нужно было вернуться домой до десяти, так что я поехал назад на велосипеде, крутя педали без каких-либо усилий. Оставив велосипед в гараже, я зашел в дом, стараясь ступать как можно бесшумнее. Я собирался подняться в спальню, но на полпути меня окликнули. Пришлось пойти на кухню, к родителям.
— Хорошо сегодня поиграли?
Они понятия не имели, что я сидел там с ними, смотрел главный фильм недели «Живёшь только дважды», будучи под кайфом.

Солнечным майским днем мы с Карен молча едем в школу Ника. Ученики, сгрудившиеся под флагштоком перед входом в кампус, указывают нам дорогу к нужному кабинету, находящемуся на первом этаже в здании научного корпуса. Там мы и встречаемся с новичком-деканом, который носит футболку, шорты цвета хаки и кроссовки. Он предлагает нам сесть, указав на два пластиковых стула перед столом, заваленным научными журналами.
К нам присоединяется еще один человек, парень с темными пышными волосами, в рубашке с открытым воротом. Он представляется школьным психологом.
За окнами, на спортивной площадке с зеленой травой, носятся мальчишки, среди которых есть и друзья Ника, дубасят друг друга клюшками для лакросса.
Декан и психолог интересуются как идут наши дела.
— Бывало и лучше, — отвечаю я.
Они кивают. Несмотря на проступок Ника, они стараются успокоить нас, объясняют, что хотя во многих школах действует политика нулевой терпимости, они избрали более прогрессивный и разумный подход, лучше соответствующий образу жизни современных подростков.
— Ник получит второй шанс, — говорит декан, наклоняясь вперед. — Некоторое время он будет на испытательном сроке, и если нарушит правила еще раз, то будет исключен. Помимо этого мы настаиваем, чтобы он посетил лекцию о вреде наркотиков и алкоголя.
— А что именно случилось? — спрашиваю я.
— После обеда один из учителей увидел, как Ник покупает наркотики, это произошло рядом со зданием столовой. Согласно правилам школы, любой ученик, торгующий наркотиками, должен быть исключен. Мы уже выгнали мальчика, продавшего Нику травку.
Сложив руки на коленях, школьный психолог произносит:
— По нашему мнению, Ник совершил ошибку. Мы хотим помочь ему избежать подобных ошибок в будущем. Мы воспринимаем его ошибку как возможность.
Его слова звучат логично и обнадеживающе. Мы с Карен рады, что Ник получит не только второй шанс, но и необходимую помощь со стороны школы. Декан, психолог и другие учителя постоянно сталкиваются с подобными проблемами. В ходе нашей беседе, продлившейся целый час, я упоминаю, что беспокоюсь из-за того, что Ник занимается серфингом, и ему могут предложить наркотики на пляже. Странный парадокс: многим подросткам мало покорения огромных тихоокеанских волн. Я не раз видел, как серферы в гидрокостюмах принимают наркотики прямо на берегу, перед тем как идут в воду.
Декан и психолог обмениваются взглядами.
— Мы можем обсуждать только случай Ника, — говорит декан.
Он рассказывает нам об одном из школьных учителей естествознания, который тоже занимается серфингом.
— Мы переговорим с Доном.
— Он замечательный человек. Возможно, он сможет дать Нику пару советов.
Потом они рассказывают нам о центре, где можно проконсультироваться касательно алкогольной зависимости и наркозависимости. Вернувшись домой, мы сразу же звоним туда и договариваемся о встрече на завтра.
На встречу отправляемся втроем, но вскоре мы с Карен уходим, а Ник два часа проводит наедине с психологом, который должен не просто поговорить с ним, но и проконсультировать по всем вопросам, связанным с наркотиками.
Когда мы возвращаемся за ним, Ник говорит, что только зря время потратил.

Дон, учитель — невысокий мужчина с песочно-бронзовыми волосами и небесно-голубыми глазами. Черты лица у него одновременно мягкие и грубые. Насколько нам известно, обаятельным его не считают, но уверенности в себе ему не занимать, и он относится с должным терпением и энтузиазмом как к предметам, которые преподает, так и к своим ученикам. Он один из тех учителей, что незаметно оказывают влияние на чужие жизни. Он не только учит естествознанию, но и является школьным тренером по плаванию и водному поло. А кроме этого, проводит занятия в группе психологической поддержки. Ник становится его новым протеже. Мы узнаем об этом несколько дней спустя после визита к психологу, когда Ник возвращается в школу.
— Вот это мужик! — восклицает Ник забегая в дом, скидывая с плеч рюкзак и направляясь к холодильнику.
— Вот это учитель… — Ник высыпает в миску хлопья и принимается нарезать банан, чтобы бросить его кусочки туда же. — Он сидел рядом со мной за обедом. Он офигенный!
Ник наливает молоко.
— Он действительно классный серфер! Он всю жизнь серфингом занимается!
Он хватает кусок хлеба.
— Я был в его кабинете. Там повсюду висят фотографии берегов разных стран!
Он намазывает на хлеб арахисовое масло, а потом достает из холодильника джем и мажет его толстым слоем поверх масла.
— Он спросил, не хочу ли я как-нибудь заняться серфингом вместе с ним.

Через несколько недель они едут на пляж вместе. Ник возвращается домой в полном восторге.
Дон регулярно встречается с Ником в школе и звонит к нам домой. Когда учебный год подходит к концу, он начинает убеждать Ника вступить в команду по плаванию, которая снова соберется осенью. Ник сопротивляется. Ни за что. Но Дон и слышать ничего не хочет. Летом он часто звонит Нику в Лос-Анджелес, чтобы узнать, как идут его дела. И продолжает напоминать про команду по плаванию. После поездки в Северную Калифорнию в конце лета, Дон предлагает сделку. Если осенью Ник придет на первую тренировку, то он больше не будет забрасывать его предложениями насчет вступления в команду. Ник соглашается.
Нику пятнадцать, он теперь учится в десятом классе и, как и обещал, является на первую тренировку школьной команды по плаванию. А потом на еще одну и еще.
Поскольку у него и так натренированное худое тело и мускулистые руки, способные грести по большим волнам на доске для серфинга, Ник, и без того являющийся отличным пловцом, быстро улучшает свои навыки под чутким руководством Дона. Он наслаждается сплоченностью команды. А сильнее всего привязывается к Дону.
— Я просто хочу его порадовать, — объясняет Ник Карен на следующий день после тренировки.

Плавательный сезон заканчивается незадолго до Рождества. К этому времени, Дон уже успевает заманить Ника и в команду по водному поло. Ника избирают со-капитаном. Карен, Джаспер, Дейзи и я регулярно приходим на его матчи. Мы с Карен сидим рядом с другими родителями, а Джаспер с Дейзи карабкаются по металлическим ступенькам трибуны и периодически выкрикивают: «Вперед, Никки!»
Помимо этого, Ник зарекомендовал себя как прекрасный актер. Однажды вечером мы с Карен, а также составившие нам компанию друзья и родственники, дружно восхищаемся школьной постановкой пьесы «Весеннее пробуждение», написанной драматургом Фрэнком Ведекиндом в 1891. Данную пьесу часто запрещают или подвергают цензуре (но не в этот раз). Пьеса откровенная, рассказывается в ней о пробуждении сексуальности у группы молодых людей, неспособных обратиться за советами к взрослым. Девушка, пытавшаяся сделать медикаментозный аборт, умирает, а еще один персонаж кончает с собой.

Дон поощряет интерес Ника к морской биологии. На исходе его второго года обучения в старшей школе, Дон рассказывает ему о летней программе в Калифорнийском университете в Сан-Диего, посвященной этой теме. Однажды Ник приходит домой, размахивая распечатанной на принтере брошюрой университета и образцом заявления, которые нашел на их официальном сайте, и спрашивает, можно ли ему будет туда поехать. После недолгих переговоров между мной и его мамой, Ник подает заявку.

Утром в конце июня из окна самолета открывается удивительный вид. Розоватое небо и Тихий океан, волны которого, там где они резко схлестываются с береговой линией, кажутся особенно ярко-голубыми. У них тот самый, наиболее оптимистичный из всех морских оттенков, что только есть в палитре Южной Калифорнии.
Приземлившись в Сан-Диего, мы забираем наши чемоданы на стойке с багажом и садимся в автомобиль, взятый напрокат. Мы едем на север по шоссе номер 5, через Сан-Диего, до тех пор, пока не находим поворот к небольшому пляжному райончику Ла-Холья. Съехав с автострады, мы довозим Ника до кампуса Калифорнийского университета и помогаем закончить с оформлением документов. Ник немного нервничает, но ребята тут, похоже, дружелюбные. У нескольких из них тоже есть при себе доски для серфинга, это добрый знак.
Мы прощаемся. Дейзи обнимает Ника за шею своими крошечными ручками.
— Все хорошо, малышка, — говорит он, — я скоро вернусь.

Ник часто звонит нам. Перед ним открываются новые перспективы.
— Возможно, мне стоит стать морским биологом, — выдает он однажды.
Он рассказывает нам о других ребятах из программы и о том, как он и его новые приятели-серферы встают пораньше, чтобы успеть до занятий сбегать по крутой тропе на Блэкс Бич. И говорит, что решил заодно записаться на университетские курсы по дайвингу. Однажды во время ночного погружения неподалеку от острова Санта-Каталина ему удается поплавать с дельфинами.
После окончания обучения за Ником приезжает Вики, и остаток лета он проводит в ЛА. В этот раз лето, как будто, пролетает быстрее, чем обычно, и вот Ник уже снова дома, готовится к своему третьему году обучения в старшей школе.
Это самый сложный год.
У Ника есть сплоченная компания друзей, которым он предан и с которыми пылко обсуждает вопросы политики, загрязнения окружающей среды и различные социальные проблемы. Они вместе протестуют против казни в Сан-Квентин. Один наш друг, тоже присутствовавший там, видел Ника, сидящего на мостовой. По его щекам катились слезы.

Ник любит учиться. Писательство по-прежнему удается ему лучше всего. Наряду с его творчеством для учителя по английскому, который вдохновляет его на написание коротких рассказов и стихов, он присоединяется к редакции школьной газеты в качестве редактора и автора статей. Он пишет душевные личные статьи и политические заметки про антидискриминационные меры, о Литлтоне, Колорадо, перестрелках и войне в Косово. Он посещает редакционные совещания и задерживается в школе допоздна, помогая отредактировать очередной выпуск газеты. Его статьи становятся все более провокационными. К примеру, однажды он пишет о том как предал собственные высшие идеалы. Эта статья посвящена паре наших дорогих друзей, тех самых, которых мы считаем неофициальными крестными отцами Ника. Один из них живет с ВИЧ-положительным статусом. Он дал Нику браслет в поддержку борьбы со СПИДом. «С той же эмблемой, как на всех этих ленточках, которые цепляют идиоты-знаменитости, вы знаете, на тех, что им раздают перед церемониями Оскар», — пишет Ник. — «Для большинства людей эти ленточки, вероятно, не более, чем модное украшение, но браслет, подаренный мне другом, был символом надежды. Мне сказали, что деньги, вырученные за продажу браслетов идут на медицинские исследования, необходимые для поисков лекарства». Ник написал, что он носил браслет каждый день, «но потом я повзрослел. И несмотря на то, что я по-прежнему любил своих крестных, начал волноваться, что могут подумать обо мне другие люди. Я слышал, как ребята из моей средней школы говорили отвратительные вещи о геях… (и) мне стало неуютно ходить с браслетом… В конце концов, я снял его». А потом Ник рассказывает, что потерял его. " Мне жаль, что я потерял свой браслет», — заключает он, — «но, возможно, его отсутствие — символ более яркий, чем сам браслет. Символ того, что однажды у меня не хватило мужества заступиться за друга». Воодушевленный похвалами главного редактора их газеты, Ник подает заявку на премию имени Эрнеста Хемингуэя для журналистов из старших школ, отправляя на конкурс эту и несколько других статей.
Он занимает первое место.
Затем он отправляет статью для раздела «Мой ход» в редакцию журнала «Newsweek», и ее публикуют в феврале 1999 года. В этой статье он резко критикует концепцию совместной опеки.
«Может быть, пора дополнить текст брачных клятв», — пишет он, — «Клянетесь ли вы любить этого человека в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни, до тех пор пока смерть не разлучит вас? А если вы вдруг разведетесь, когда у вас уже будет дети, клянетесь ли вы, что останетесь жить в одном с ними городе?» На самом деле, поскольку люди часто нарушают свадебные обеты, возможно, лучше придумать соответствующий закон: если вы завели детей, то обязаны оставаться рядом с ними. Как насчет хотя бы капли здравого смысла: если вы теперь живете далеко от своего ребенка, то должны сами приезжать к нему?» Он с горечью рассказывает о собственном опыте жертвы совместной опеки: «Я всегда скучаю по кому-то».

Литературные и музыкальные вкусы Ника продолжают эволюционировать. Прежних его любимых авторов (Дж.Д. Сэлинджер, Харпер Ли, Джон Стейнбек и Марк Твен) сменяет плеяда различных мизантропов, алкоголиков, наркоманов, самоубийц и авторов, страдавших от депрессии: Рембо, Берроуз, Керуак, Кафка, Капоте, Миллер, Ницше, Хемингуэй и Фицджеральд. Книги одного из его любимых авторов, Буковски, согласно статистике, чаще всего похищают из университетских библиотек. Буковски однажды назвал своих читателей «побежденными, сумасшедшими, проклятыми». Большинство подростков такие и есть. Или, по крайней мере, так о себе думают. Но меня все равно беспокоит тяга Ника к подобным авторам, особенно к тем, что воспевают наркоманию и распущенность.

На весенних каникулах мы вдвоем отправляемся в путешествие, чтобы изучить учебные программы колледжей на Среднем Западе и на Восточном побережье. Мы летим в Чикаго и прибываем туда туманным утром. У нас в запасе есть свободный день, поэтому мы посещаем Чикагский институт искусств, а вечером идем на спектакль. Ник успевает сходить на несколько лекций, а ночь проводит в общежитии Университета Чикаго. На следующее утро мы летим в Бостон и там арендуем машину. После двухдневного тура по колледжам, мы добираемся до Амхерста, куда приезжаем уже затемно. Останавливаемся в центре города и ужинаем в индийском ресторане. Покончив с едой, спрашиваем, как нам добраться до нашего отеля.
Мужчина, к которому мы обращаемся с этим вопросом, оглушительно кричит в ответ:
— Езжайте прямо! Пока не доберетесь до двух фонарей!
Он свирепо смотрит нам в глаза.
— А потом направо! Направо, никогда не сворачивайте налево!
Мы с Ником в точности выполняем его инструкции, Ник выкрикивает подсказки так же громко и грозно, как это делал прохожий.
— Стой! — орет он. —Правее! Правее! Правее. Ты должен ехать направо, никогда не сворачивай налево!
Наша последняя остановка — Манхэттен. Там Ник посещает Университет Нью-Йорка и Колумбийский.
Вернувшись домой, он отправляет заявки в несколько колледжей, и мы обсуждаем его планы на лето. Он продолжает заниматься французским с Карен. У него есть способности к изучению иностранных языков: он легко запоминает информацию и у него превосходный слух. Пробелы в словарном запасе он компенсирует достоверным парижским акцентом и (спасибо Карен) разными фразочками из французского сленга.
Незадолго до окончания учебного года, школьный учитель Ника по французскому пытался убедить его отправить заявку на участие в летней программе в Американском университете Парижа. Посовещавшись, мы с Вики решаем отправить его туда.
Большую часть июня Ник проводит в ЛА, а потом на три недели уезжает в Париж. Когда он звонит нам по телефону, то говорит, что отлично проводит время. Его французский улучшился и он завел новых друзей. Даже роль в студенческом фильме получил.
— Мне здесь нравится, но я скучаю по вам, — говорит он однажды, перед тем, как вешает трубку. — Передай малышам, что я их люблю.
Когда программа заканчивается, Ник прилетает домой, и я еду встретить его в аэропорту. Ожидая у воздушных ворот, я вижу через стекло, как он выбирается из самолета. Выглядит он ужасно. Он подрос, но первым делом я обращаю внимание на другое. Волосы у него грязные, взлохмаченные. Под глазами темные круги. Кожа посерела. И его настрой тоже тревожит. Я замечаю, что он напряжен и угрюм. В конце концов, я прямо спрашиваю, что с ним такое.
— Ничего. Я в порядке, — отвечает он.
— С тобой что-то случилось в Париже?
— Нет! — гневно восклицает он.
Я гляжу на него с подозрением.
— Ты заболел?
— Со мной все нормально.

Однако, через несколько дней он жалуется на боли в животе, поэтому я записываю его на прием к нашему семейному доктору. Осмотр продолжается целый час. Потом Ник выходит в коридор и говорит, что доктор хочет переговорить со мной.
Доктор скрещивает руки на груди и смотрит на Ника с беспокойством. Чувствуется, что сказать ему хочется многое, но он только объявляет, что у Ника язва желудка.
Разве у ребенка может быть язва в семнадцать лет?

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Красивый мальчик