Тимми почтил нас своим присутствием, запостил некоторую часть своего лица (волосы здорово отросли))


Видяшку с недо-танцами под Боба Дилана:

Timothée via Instagram Stories pic.twitter.com/DMl3xLRyEe

— Timothée Chalamet Fans (@TimotheeUpdates) 3 мая 2019 г.

И фотку с видом на пустынную дорогу, но там скучно, поэтому ее не принес.

Асиман тоже подал признаки жизни и показал обложку второй книги:

охххх, жду

@темы: любите книги. пусть это старомодно, но всегда взаимно., шаламэ мое шаламэ, персиковые мужья

---

Глава девятнадцатая, где Никки устраивается на работу, которую, разумеется, тут же начинает хуесосить

Мы все проебываемся

Глава девятнадцатая

Глава девятнадцатая

Честно говоря, я не из тех людей, кому требуется быть постоянно занятым. Я не как большинство, не схожу с ума от обилия свободного времени. Не знаю — моему пониманию это недоступно. В перерывах между писательством и чтением, рисованием, игрой на музыкальных инструментах, прогулками и просмотром фильмов, все равно не так уж много времени остается, на все любимые занятия его не хватает. Так что, не могу сказать, что особо вдохновлен перспективой поисков постоянной работы.
Но работу найти все равно нужно, верно? Блин, у Сью Эллен ведь уже началась учеба в универе, а кроме этого она работает на полставки в бутике одежды в центре города, поэтому я чувствую себя полнейшим мудаком, сидя целыми днями дома.
Разумеется, я пишу книгу, но мой редактор из Нью-Йорка во время последнего нашего разговора ясно дала понять, что я не дождусь от нее денег, пока не пришлю нормальный, полноценный черновой вариант романа — а на это может уйти много времени.
Поэтому да, мне крайне необходимо найти еще одну работу, такую, знаете ли, настоящую работу.

Быстро получилось. Мы со Сью Эллен наведались в своеобразную, всевдо-хиппарскую копию кофешопов Сан-Франциско, расположенную через дорогу от нашего дома. Мы заказали напитки и сэндвичи, и поскольку атмосфера там была довольно приятная, и люди выглядели дружелюбными, я спросил не ищут ли они работников.
Тут же был вызван менеджер для проведения собеседования. Им оказалась женщина средних лет с длинными растрепанными волосами, в которые были вплетены цветы. Одета она была в бесформенное платье с каким-то африканским принтом. На ногах — сандалии. Когда я сказал ей, что родился в Беркли, рос в Сан-Франциско и успел поработать там в «Peet's Coffee», то на этом собеседование закончилось. После этого она хотела знать только, когда я смогу приступить к делу. И надо сказать, что мне крупно свезло, потому что если бы она позвонила на прежнее мое место работы и спросила о рекомендациях, то я влип бы в неприятности.

Но, блин, по крайней мере тогда я бы получил небольшую отсрочку. А сейчас мне нужно через пять минут явиться туда на инструктаж. Черт, я чувствую себя до боли тупым, больным и встревоженным — лежа здесь, на кровати Сью Эллен — на моей кровати — под вентилятором, крутящимся и раскачивающимся на потолке — изнемогающим от непривычной для начала лета жары — задыхающимся.
Но здесь, под вентилятором, я в безопасности. И система центрального кондиционирования, работающая днем и ночью, худо-бедно справляется, делая квартиру пригодной для жизни, хотя Сью Эллен из-за нее постоянно жалуется на большие счета за электроэнергию. Но квартира-то маленькая — одна спальня в дальней комнате и гостиная, совмещенная с кухней, окна которой выходят на улочку… ну, точнее, на переулок. В Чарльстоне их называют улицами, но на самом деле это переулки — переулки, куда все выбрасывают свой мусор, как в контейнеры, так и вокруг них. Признаться, я нигде еще не видел столько мусора, как тут. Как-то раз я шел по улице, собираясь встретить Сью Эллен после работы, и видел, как водитель из проезжавшей мимо машины выбросил в окно свои объедки из Макдональдса и пустой бумажный стаканчик, прямо на середину проезжей части.
Мусор забивается в желоба, в темных углах из-за него разводятся тараканы, и вдобавок мусор гниет на солнце. В заброшенных домах и на пустых участках скапливаются горы мусора. Ветер разносит запах помойки. Весь город провонял мусором — этот запах мешается с запахом нашего пота и выбросами с бумажной фабрики, расположенной ниже по реке. И наш маленький переулок, наша маленькая улочка — как апофеоз всего вышеперечисленного — тут вам и уйма ползающих насекомых, и дерьмо, и мусор, и черный асфальт — горячий словно раскаленный металл. Только здесь, внутри, я в безопасности — с кондиционером, вентилятором, моими книгами, моим писательством, сексом и видеомагнитофоном. Я хочу прятаться в этой квартире вечно. Хочу жить тут, как кот. Не желаю выходить в мир. Не желаю работать, знакомиться с новыми людьми, подвергать себя риску. Здесь, будучи в безопасности, я знаю, что со всем справлюсь. А когда нахожусь снаружи, то ни в чем не уверен. Но у меня нет выбора, ведь так? Я же не инвалид. Должен жить, как и все остальные. Нет во мне ничего такого, что спасло бы от выполнения обязанностей. Нужно учиться справляться с проблемами.
И я научусь. Я это сделаю.
Я заставляю себя встать, натягиваю какие-то штаны и понимаю, что уже вспотел. Сью Эллен купила пару динамиков для своего ноутбука, и я включаю один из электронных альбомов Майлса Дейвиса, который без спросу скачал через ее iTunes. Музыка быстрая, с безумным ритмом. Каким-то образом эта музыка помогает мне вспомнить, кто я есть на самом деле, понимаете? Любимая музыка всегда занимала особое место в моем сердце. За это и нужно держаться. Так что, я делаю звук погромче и продолжаю одеваться. Сью Эллен выделила моим вещам немного места в шкафу и освободила один из ящиков комода. Как бы то ни было, у меня и вещей почти нет. Все фотографии и постеры, развешанные по стенам, принадлежат ей. Диван и плюшевые кресла и стол и офисная мебель — все из ее прежнего дома. Остальные вещи она купила сама, но, разумеется, на деньги матери. Но теперь у меня есть работа, так что смогу оплачивать хотя бы часть наших расходов, несмотря на то, что минимальная заработная плата тут смехотворно маленькая — примерно шесть долларов в час. Но мое трудоустройство — скорее чисто символический жест, чем что-то другое. Доказательство того, что я не какой-то чертов жиголо. Доказательство того, что не пудрю мозги Сью Эллен.
И вот я надеваю туфли, зажигаю сигарету и выхожу к влажной, липкой жаре — солнцезащитные очки у меня так сильно запотевают, что почти ничего не видно. Переулок провонял мусором. Тощая бездомная кошка породы бобтейл спит в тени припаркованных машин. Мускулистый паренек с короткими дредами склонился над открытым капотом своей машины, возясь с я-без-понятия-чем. Мужик, которому я дал кличку «ублюдок», идет по узкой улице мне навстречу. Он каждый день примерно в это время совершает обход квартала — жирный, потный. Шорты цвета хаки впиваются ему в ягодицы. Гавайская рубашка, которая ему явно маловата, едва не лопается на животе. Белые носки плотно облегают мясистые икры. Шляется тут в своих белых удобных ортопедических кроссовках. Соломенная шляпа-пирожок надвинута на глаза. Я зову его ублюдком, потому что у него некая разновидность психического заболевания, заставляющая его часами бродить по окрестностям, останавливаться каждые десять минут и выкрикивать:
— Ты ублюдок!
Он ни к кому конкретно не обращается — или, может, обращается ко всем сразу. Когда я увидел его в первый раз, то попытался с ним поздороваться, но он просто повернулся ко мне и заорал:
— Мусору место в мусорном ведре!
Разумеется, мне жаль, что этот мужик не получает нормального лечения — скорее всего, потому что не может себе позволить визит к психиатру и лекарства. Вот еще одно доказательство коррумпированности нашей системы здравоохранения. С другой стороны, есть нечто успокаивающее в том, что ублюдок может спокойно и свободно бродить по округе, не боясь, что его обидят. Я имею в виду, что его воспринимают как эксцентричную часть окружающей обстановки — наряду с другими представителями группы сумасшедших бродяг, типа мужика, который каждый день носит строгие костюмы, орет «Иисус!» во всю силу своих легких, держа над головой какой-то сатанинский символ и шагает из одного конца города на другой, вне зависимости от погоды.
Они считаются такой же частью ландшафта, как живые дубы, древние кладбища, испанский мох, площади и парки, ночлежки и старые южные особняки. И я думаю, что есть в этом нечто достойное уважения. Но, возможно, я так думаю, потому что будучи сам наглухо ебнутым, наконец нашел место с подходящей атмосферкой.
И вот я шагаю вниз по улице — иду быстрым шагом, потому что боюсь опоздать.
Ублюдок орет:
— Ты ублюдок!
И я останавливаюсь, чтобы убедиться, что выброшенный окурок угодил прямиком в мусорное ведро.
Когда я учился в старшей школе, то вынужден был справляться со всем этим треклятым давлением, связанным с поступлением в университет, пытался разобраться, кто же я, черт возьми, такой, ругался с родителями, противостоял всему подряд, жил с ощущением безнадежности, чувствуя, что ни одно из занятий не сможет удовлетворить меня полностью… Догадываетесь, как сильно я тогда мечтал тронуться умом? Утратить связь с реальностью. Дрейфовать в пространстве иллюзий. Жить с закрытыми глазами. Легко. Иметь возможность бродить по Чарльстону, выкрикивая: «Ты ублюдок!». Никогда не работать, никого не любить, не заниматься самосовершенствованием. Никого не подводить. Каким же это было бы облегчением. Побег, за который никто не обвинит. Маленькая безобидная мечта. Фантазия. Романтизированная фильмами, книгами, песнями. «Король червей». «Пролетая над гнездом кукушки». Дэвид Боуи поет:
«И я скорее буду играть здесь
Со всеми сумасшедшими.
И я доволен, они выглядят как вменяемые, как я»
Но когда я повзрослел, то был вынужден посмотреть в лицо правде. Безумие не дарует свободу. Нет ничего романтического в том, чтобы таскаться по улицам дезориентированным и сумасшедшим, растерянным, запутавшимся, захваченным безумием. Иногда я просто хочу свернуться клубком в дальнем углу и лежать там до скончания времен. Иногда хочу бежать и орать и орать.
Но, как бы то ни было, пока я перехожу улицу, направляясь к кофешопу, то мне приходит в голову, что с Ублюдком у меня куда больше общего, чем когда-либо будет с ребятами-хиппи из художественной школы, являющимися моими коллегами. Я вижу их через большое стеклянное окно-витрину, они стоят за прилавком, болтают и смеются. Когда я захожу внутрь и представляюсь, никто из них не кажется особо впечатленным. Тут есть высокий и очень худой парень в крохотных джинсовых шортах, оголяющих его длинные, жилистые, бритые ноги. Из обуви он выбрал какие-то туфли-лодочки оранжевого цвета, носков не надел, а на его обтягивающей скромной футболке нанесен методом шелкографии рисунок парусника. Голова у него бритая, а шея и руки покрыты затейливыми сложными татуировками. На носу шикарные очки в дорогой оправе, и я готов поспорить, что очки ему нужны чисто для образа, а со зрением полный порядок. Зовут его Рафи.
Девушка выглядит попроще, у нее короткие черные волосы и узкое лицо. Одета неплохо — джинсы, футболка с треугольным вырезом и походные ботинки. Ее зовут Элайна. Полагаю, именно она займется моим обучением.
— Слушай, — говорю я ей, как только она собирается устроить для меня небольшую экскурсию по кофешопу, — знаешь, я когда-то был на твоем месте, учил новичка и просто хочу сказать, что ты насчет меня ты можешь не беспокоиться. Я знаю, что и как нужно делать, так что тебе не стоит даже напрягаться.
Она поворачивается, но не смотрит на меня. Уставилась в землю, шею вытянула вперед, такое впечатление, словно слова исходят из ее лба.
— Ой, ну само собой, ты сам во всем разберешься. Готова поспорить, ты устроился на эту работу, потому что считаешь, что легко с ней справишься, не так ли? Что ж, могу тебя сразу сказать — ничерта подобного. Мы работаем по восемь часов в день, а то и дольше, без перерывов. Мы все время на ногах, постоянно в движении. Если тебе нужна работенка, где можно целыми днями бездельничать, то ты ошибся дверью, парень. Мы здесь вкалываем по полной. Большинство новичков и недели не выдерживают. Ты правда считаешь, что работал в таких кофешопах как наш?
Она уставилась на меня своим лбом, руки засунула в карманы и сглотнула. Не совсем понимаю, что у нее за акцент — южанский, но несколько отличается от акцента Сью Эллен. У Элайны южная тягучесть смешивается со звонкостью жителей Среднего Запада.
По крайней мере, у ее лба.
— Нет, извини, я совсем не это имел в виду, — я заикаюсь как идиот, изо всех сил стараясь удержать на лице улыбку.
Черт, пора бы привыкнуть, что любой бесправный человек, получивший наконец должность с мало-мальской властью, относится в своей работе чересчур серьезно. Мне остается только сделать все возможное, чтобы она почувствовала собственную важность — незаменимость, понимаете — а именно изобразить будто я ее боюсь и уважаю. Разумеется, я не сомневаюсь, что справлюсь с этой задачей. Я говорю людям то, что они хотят услышать, начиная с четырех лет. Для меня это так же естественно и легко как дышать. Я могу глотать дерьмо и сосать хуи как лучший в своем деле.
— Ладно, ясно, — требовательно произносит ее лоб, — а что же ты тогда имел в виду?
Следуя ее примеру, я тоже прячу руки в карманы.
— Я просто пытался сказать, — говорю я ей, — что хочу облегчить тебе работу, насколько смогу. Я работал в нескольких кофешопах и помню, как это раздражает — когда за каждым твоим шагом следит новичок. Поэтому ты мне сразу дай знать, если начну тебе мешать. Но прямо сейчас я буду делать все, что ты скажешь, как скажешь, без проблем.
Она наконец-то немного поднимает голову, и теперь я впервые вижу, что у нее зеленые глаза, разительно контрастирующие с загорелой кожей и короткими темными волосами.
— Ладно, договорились, — говорит она, машинально поднимая руку и теребя маленькую сережку в верхнем хряще ее левого уха. — Тогда покончим с этой вводной хренью. Нам нужно приготовить сэндвичи к обеду. Пошли.
Я прохожу следом за ней за стойку, а оттуда — в тесную, пропитанную потом, вонючую кухоньку. Она достает двадцать пять багетов из двухстворчатого огромного холодильника из нержавеющей стали. Мне велят разрезать каждый из багетов вдоль. Начнем с этого.
Время тянется безумно медленно. Рафи и Элайна не позволяют мне делать кофе или заканчивать какие-либо из блюд, так что я застрял на кухне, отмывая каждый ее уголок — создается впечатление, что тут этим не занимались лет пять. Я уже нашел столько дохлых тараканов и крысиного дерьма, сколько за всю жизнь не видел. Я, блин, с трудом борюсь с тошнотой — и это я, паренек, который жрал из мусорок, чтобы выжить.
Остальная часть этого заведения выглядит достаточно приятно — много свободного пространства и света, высокие потолки и бетонные полы. Думаю, что изначально здесь был старый амбар или что-то вроде того. По стенам развешены кривые, но душевные студенческие рисунки, а в углу сооружена сцена, предназначенная для вечеров свободного микрофона и выступлений музыкальных групп по выходным. В кофешопе пропагандируется использование натуральных продуктов и справедливые цены на кофе. Здесь даже есть веганская выпечка и десерты. Среди посетителей, в основном, ребята из колледжа — хипстеры в зауженных джинсах, оставляющие снаружи свои велосипеды. Кроме того, среди местного контингента встречаются пожилые люди - женщины с длинными, седыми волосами, в мешковатых, бесформенных нарядах, мужчины с хвостиками, в сандалиях, которые выглядят так, словно приземлились в Чарльстоне по ошибке, по пути в Беркли или Сан-Франциско — словно Колумбы, нашедшие Багамские острова вместо пути в Азию.
Разумеется, иногда сюда забредают и типичные южане, смущенно разглядывающие меню. Был даже один пузатый, гладко выбритый, рыхловатый мужик с заметным, выразительным южным акцентом, который отвесил оплеуху своему сыну из-за того, что тот баловался в очереди. Когда я спросил Элайну можем ли мы отказаться обслуживать посетителя, она только скривила лицо и велела мне валить обратно на кухню, отскребать посуду в мойке за огромным холодильником.
Но в конце концов, на часах восемь. Элайна объясняет мне кое-что насчет процедуры закрытия, а потом велит собрать весь мусор и отнести его в мусорный контейнер. Я яростно сражаюсь с черными вонючими пластиковыми мешками, мокрыми из-за остатков кофе и других напитков, и вынужден практически волочь их за собой по земле, когда открываю дверь эвакуационного выхода. Солнце почти село, но на улице по-прежнему пиздец, как жарко, и с меня струями льется пот, стекая на плавящийся асфальт. Я внезапно вспоминаю, что Сью Эллен сегодня пробудет на занятиях до десяти тридцати, так что даже после того, как я покончу с делами здесь, все равно буду один.
Мусор с грохотом ударяется о стенки контейнера, и я подпрыгиваю, хотя и должен был ожидать шума. Воздух режет легкие, во рту металлический привкус. Если бы я мог сейчас заорать, то заорал бы.
Но на деле я просто хрипло шепчу себе под нос:
— Блять, Ник, блять. Это твоя жизнь. Это твоя гребаная жизнь.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

Надеюсь, Никки ее включал, когда жил с Зельдой
А моя леди (личный сорт героина) еще прекраснее <333

@темы: Музыка странного сна (с), никки сын метамфетамина, Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с)

---

Мстители: Финал

спойлеры

Не буду говорить громких слов про ушедшую эпоху и тд., поскольку не являюсь ярым фанатом Марвела. Но этот фильм мне уж точно понравился больше предыдущего. Может, дело в изначально заниженных ожиданиях, а может в том, что авторы уменьшили количество неуместного юмора (свалив все остатки на бедолагу Тора, если взглянуть на "развитие" его персонажа от фильма к фильму, то у него биополярка и это как минимум) и достойно завершили линию Тони.
Что сказать, все понимали, что он уйдет и что он не умрет мирно в постели на старости лет (строго смотрю на тебя, Стив), а так и продолжит до последнего жертвовать своими интересами ради спасения других людей. Тони такой Тони. Девочка у него милая народилась, конечно, но не думаю, что жить в домике в глуши - это то, что он смог бы долго вывозить. Он же Тони Старк, епта. Других вариантов счастья нет, всем надо раздавать домики в глуши, жен и детей?

теперь у старкера есть зеркальные обнимашки боли. Это единственный момент, где я слегка прослезился. И хотелось стукнуть Пеппер по рукам, чтобы не мешала прощаться.
С путешествиями во времени жопа какая-то, но так как это фильм по комиксам, то даже не хочу углубляться в эту тему.
Могли бы ради накала страстей хотя бы не смочь вернуть камни обратно, чтобы пошло создание ужасных альтернативных вселенных, эдаких миррор-верс как в Стартреке. И финал Стива, по-моему, слизали у Кинга из «11/22/63». Только у него путешествия во времени не читерские.
Слитую ветку с Баки-собаки жаль, как и Наташу. Ради чего ей спрашивается приделали этот недороман с Беннером. Опять же, разве не трагичнее было бы, умри Бартон? А потом оживает вся его семья и звонят на навсегда отключенный телефон.
Как и Игра Престолов в последних сезонах, Марвел тоже не очень-то щедр на убийства, зато очень щедр на подыгрывания главным персонажам.
Сюжетка с Гаморой из прошлого потенциально интересная, не сомневаюсь, что раскрывать ее нормально не будут. А сколько тут возможных экзистенциальных вопросов! Полюбит ли она Квилла по доброй воли или полюбит потому что знает, что она-из-будущего любила и это вроде как ее обязанность?
Стоило Таносу уйти на пенсию и вот тут ему додумались отрубить руку с перчаткой, wow, соу мач стратеджи. Таноса тоже было жаль, хорошие сады, готовкой заинтересовался, какой толк убивать пенсионера.
Битва эпичная вышла, красивая. Правда, когда поставили строем только женщин и с ними дитя-Питер - это было уже глуповато и в лоб, по-моему. Все поняли, что ты в первых рядах за феминизм, Марвел, узбагойся. Сольника капитанки не смотрел, согласен, что тут выглядит как ОЖП из фика девочки-подростка.
6 из 10, в Аймакс, среди восторженных фанатов, три часа быстро пролетели.

А потом мы выяснили, что Лил где-то на сеансе посеяла телефон, мы поехали в кинотеатр в 4 утра и искали его, но так и не обнаружили. За поход на Мстителей надо отдать самое дорогое, это как с камнем души.

@темы: фильмы, закрытое общество прохождения по пизде (с)

---

@темы: Музыка странного сна (с), Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с)

---

ИП 8x03

[x]
из френдзоны путь один - на тот свет.
не неожиданно, но обидно шопиздец. ну и дура ты, Дени, ну и дура(
мне не хватает нереалистичных сюжетов, где один человек действительно сумел бы заслужить любовь другого.

@темы: тумбля, you win or you die

---

Щегол

Такой красивый язык у книги, моя слабость. Прочитать стоит хотя бы ради причудливой вязи слов, чудесной изящной паутины, сплетенной из мыслей Донны Тартт. К тому же, это настоящий "роман взросления", не помню уже когда читал подобные, наверное, это осталось во временах "Динки" и "Дорога уходит в даль".
Главный герой - Тео, случайно оказывается в музее искусств вместе с матерью во время террористической атаки. Его мать погибает, а еще один из посетителей - пожилой искусствовед, самовольно передает ему на хранение картину - бесценного "Щегла". Дальше Тео предстоит жизнь в богатой семье лучшего друга, переезд в Лас-Вегас вместе с биологическим отцом-мошенником и его подружкой, знакомство с Борисом - таким же потерянным мальчишкой с дурными наклонностями - наркозависимость, алкоголизм, безответная любовь и уйма неприятных переживаний.
Бориса стоит выделить особо, очень рад, что его роль в экранизации исполнит Финн. У Финна же прямо на лице написано, что он по сути своей порочен и склонен к саморазрушению. Сильно удивлюсь, если в будущем не буду читать в желтой прессе как он лечится от наркомании. Идеальный Борис. Шипперил Тео с Борисом всю книгу, тем более, они и правда спьяну экспериментировали друг с другом и через всю жизнь пронесли нежную взаимную привязанность.
У Тео есть Щегол, бесконечные размышления о Судьбе и предопределенности, Борис, безответная любовь и тоска по маме - это его константы.
Под конец истории Донна ему явно подыгрывает, слишком уж гладко все сложилось в итоге, хотя она и приводит достаточно убедительные доводы в свою защиту, заговаривая про превратности судьбы, когда с хорошими людьми может случаться только плохое, а плохие наоборот, бывает, безбожно везет. Книга больше про "любовь убивает, спасает Ремарк", только заменить Ремарка на "Щегла". Искусство может возвеличить и спасти,придать твоей жизни смысл.

И в разгар нашего умирания, когда мы проклевываемся из почвы и в этой же почве бесславно исчезаем, какой же это почет, какой триумф — любить то, над чем Смерть не властна. Не только катастрофы и забвение следовали за этой картиной сквозь века — но и любовь. И пока она бессмертна (а она бессмертна), есть и во мне крохотная, яркая частица этого бессмертия. Она есть, она будет. И я прибавляю свою любовь к истории людей, которые тоже любили красивые вещи, выглядывали их везде, вытаскивали из огня, искали их, когда они пропадали, пытались сохранить их и спасти, передавая буквально из рук в руки, звучно выкликая промеж осколков времени следующее поколение тех, кто будет любить их, и тех, кто придет за ними.

@темы: любите книги. пусть это старомодно, но всегда взаимно.

---

Глава восемнадцатая, Никки добирается до Чарльстона и у него все хорошо. Это, разумеется, только короткая передышка перед новыми проблемами, но пока что все в порядке.

Мы все проебываемся

Глава восемнадцатая

Глава восемнадцатая

Ночью автобус подъезжает к остановке в Чарльстоне. Ну, или ранним утром. Около двух часов ночи по ебаному восточному стандартному времени. Я не спал и ничего не ел почти три дня. То есть, те энергетические батончики, которые мне прислала мама, закончились два дня назад, а я после этого пробыл в автобусе не меньше сорока восьми часов. К тому же, моя телефонная карта сдохла где-то в центре Техаса, и с тех пор я не мог поговорить со Сью Эллен. Если она не встретит меня на стоянке, то хуй знает, что я тогда буду делать.
По крайней мере тут тепло — лучше уж быть тут, чем по ночам морозить себе жопу в Аризоне или Нью-Мексико. Но все равно жить на улице довольно паршиво, где бы ты не находился, и на протяжении последних восьмиста миль я только и мечтал, что о еде и нормальной кровати.
Я замечаю, что молюсь, чтобы она оказалась здесь.
Молюсь… как там звучит это выражение? Атеист в окопе? Именно.
Молюсь, потому что это, скорее всего, мой последний шанс. Молюсь, потому что ничего другого мне не остается. Молюсь, потому что заняться больше нечем.
Но я осознаю, что даже если Сью Эллен придет, то скорее всего будет на взводе из-за того, что я сюда приперся. Уверен, она почувствует, что находится под сильнейшим давлением, таким же сильным, как мое желание сделать все правильно, и вся эта ситуация — огромный скачок в наших с ней отношениях. Меньше всего я хочу, чтобы она выпнула меня на улицу, придя к выводу, что события развиваются слишком быстро.
Черт возьми, я заявляюсь к ней без денег и с сумкой, куда уместились все мои вещи.
Если хоть чуть-чуть на нее надавлю, то она может запаниковать. А если она запаникует, то я окажусь на улице. Так что, ситуация крайне щекотливая, сами понимаете. Я просто собираюсь вести себя как ее друг. Не буду ее целовать, не буду склонять к сексу, пусть живет как жила, делает все, что привыкла. Только в этом случае что-то может получится. А если и тогда нет, то пиздец…
Автобус глушит мотор, в салоне включается свет, а мое сердце останавливается, словно я принял дозу кокса, которая сейчас свалит меня на пол с конвульсиями.
Я дышу ровнее — по крайней мере, пытаюсь это сделать. Джинсы и футболка пропитались потом — все мое тело дрожит, несмотря на то, что снаружи тепло. Водитель вытаскивает мою сумку и гитару из отделения для хранения багажа.
На этой остановке выходят еще человек десять. Похоже, что все они точно знают, что будут делать дальше, залезают в ожидавшие их машины, разбредаются в разные стороны, бросив меня в одиночестве на пустынной стоянке — повсюду разбросан мусор, а тусклые лампы в зоне ожидания внезапно гаснут, словно их выключает невидимка.
Черт.
Сквозь густой, удушливый воздух, при тусклом свете уличных фонарей я могу разглядеть как выглядят здания по обе стороны от того места, где стою я — двухэтажные кирпичные дома офисного типа, разукрашенные граффити, с ветхими старыми квартирками, некоторые из окон забиты досками. Между домами натянуты бельевые веревки — простынки, рубашки, брюки, платья, носки и какая-то еще фигня — все сушится здесь этой теплой ночью. Едва заметный ветерок раскачивает веревки туда-сюда.
По улице эхом разносится мужской голос — что он кричит я не понимаю.
Я вешаю сумку на плечо. Ничего не остается, кроме как уйти отсюда.
Именно этим занимаются люди, когда им некуда пойти — идут и идут и идут и идут.
Так что я начинаю шагать. А потом рядом со мной останавливается машина.
— Эй, Ник, ты куда собрался?
Я оборачиваюсь, гадая не начались ли у меня галлюцинации.
Но нет, это она. Господи Боже. Она здесь. Правда, здесь. Сейчас. Прямо передо мной.
Ничуть не изменилась — зеленые, как у кошки, глаза посверкивают в темноте.
— Господи, Сью Эллен, я поверить не могу, что ты пришла!
Она улыбается и у меня перехватывает дыхание.
— Ну да, конечно, — говорит она, ее ласковый голос звучит лучше нежнейшей из колыбельных. — Я беспокоилась из-за того, что ты не звонил, но решила все равно приехать сюда и подождать тебя.
Я рассказываю ей про телефонную карту, пока запихиваю свои вещи на заднее сидение ее новенького серебристого Вольво универсал.
Я сажусь рядом с ней на кожаное темное пассажирское сидение — по телу внезапно пробегает дрожь — я замираю.
— Это так безумно сюрреалистично, — глупо говорю я.
Она смотрит прямо на меня, и она такая прекрасная, и я проделал весь этот путь сюда, и я действительно люблю ее — да, люблю — люблю сильнее, чем когда-либо любил Зельду.
Это должно быть правдой. Я продолжаю себе это повторять.
Ее бледная маленькая ручка поднимается вверх, ее пальцы легонько поглаживают меня по щеке.
— Как же я рад тебя видеть, — говорю я ей, будучи не в силах остановиться, слова сами вылетают изо рта.
Она поднимает руку выше, отводит в сторону пряди моих длинных, сальных волос.
— Я тоже рада тебя видеть, — произносит она нежно.
Мимо проезжает машина — свет фар отражается в ее глазах — ее слезы словно тени.
— Я перед тобой в неоплатном долгу, Сью Эллен. Ты мне жизнь спасла. Я тебе безумно благодарен.
Она подается вперед и целует меня. Ее пухлые губы прижимаются к моим — она слегка приоткрывает рот. Я не хочу спешить. Не хочу давить на нее. Но она сама меня поцеловала, поэтому я целую ее в ответ.
Целуемся мы с полной отдачей. Я посасываю ее язык. Я крепко прижимаю ее к себе, чувствую тепло ее тела. Она скользит щекой по моей скуле, делает передышку — прячет лицо в изгибе моей шеи — а ее руки обвиваются вокруг моей тощей талии.
— Господи Боже, — шепчет она, вытирая слезы об мою потертую футболку, заношенную чуть ли не до дыр. — До чего ты худой. С тобой все в порядке?
— Ну, — отвечаю я с коротким смешком, — я два дня ничего не ел. А перед этим столько же питался чертовыми батончиками «PowerBar».
Она отстраняется.
— Что? Ты серьезно?
— Да, я же на мели. У меня правда нет ни цента.
— Но ты ведь получишь гонорар от своего публициста, когда допишешь книгу, правда? Почему же никто не захотел одолжить тебе денег?
Наклонившись вперед, я собираюсь поцеловать ее в лоб и тут невольно улавливаю гнилостный, мерзкий запах исходящий от моей одежды и пор на теле.
— Блин, ну я и воняю, — говорю я. — Извини. Как приедем, сразу же залезу под душ. А так да, ты все правильно поняла, я получу эти деньги. Только всем пофиг. Никто из моих знакомых мне больше не верит. Тебе стоит расценить это как предупреждение, верно?
Она смеется, поворачивая ключ в замке зажигания.
Из колонок орет на полной громкости песня Джеймса Брауна, оглушая нас обоих — руки Сью Эллен двигаются хаотично, пока она пытается уменьшить громкость.
— П-прости, — она слегка запинается, не смотрит на меня.
Засмущалась, наверное.
Я говорю, что ей никогда не стоит извиняться за «Крестного отец соула». Это вновь вызывает у нее смех.
— Аминь! Слушай, Ник, ты не волнуйся. Я тебе доверяю. Я доверяю тебе больше, чем кому-либо из своих знакомых. И, кстати, твой папа меня уже попытался предупредить о том же.
Она заводит машину, и мы летим вниз по улице, проезжая не меньше половины, прежде чем разворачиваемся на сто восемьдесят градусов.
— В смысле? Он тебе звонил? — глупо уточняю я.
— Ага. Пытался убедить меня, что я должна запихнуть тебя обратно в автобус, как только ты из него вылезешь. Говорил о тебе всякое дерьмо… Да и меня, если честно, ругал за то, что помогаю тебе. Кажется, мой номер ему дала твоя мама. Ты ведь звонил ей с моего телефона, когда мы еще были в Аризоне, я правильно помню?
Я растекаюсь в кресле, с хрустом поворачиваю голову туда-сюда. Окно полуоткрыто и я могу различить чужеродную сладость во влажном южном воздух. Я закуриваю сигарету.
— Ага, — отвечаю я чуть ли не шепотом. — Черт, прости. Я звонил папе откуда-то из Техаса. Теперь точно куча времени пройдет, прежде чем мы снова заговорим друг с другом. Если вообще заговорим. Он пиздец как рассердился.
— Причем на нас обоих, — произносит она. — А ты не думаешь, что он может быть прав? Что тебе тут станет хуже?
Моя рука находит ее — коже к коже — мои пальцы прочерчивают линии по ее костяшкам — рисуют бессмысленные узоры на ее запястьях и предплечьях.
— Нет, Сью Эллен, точно нет. Ты… Ты — лучшее, что случилось за всю мою жизнь, сколько я себя помню. Это правда, веришь? Тут не может быть двух мнений.
Я вижу как ее силуэт кивает.
Уличные фонари светятся тускло-оранжевым — кровоточат на черную бумагу ночи.

Мы минуем несколько поворотов, тут и там, и я вдруг понимаю, что на улице, по которой мы едем сейчас, неровно уложена брусчатка. По обе стороны от дороги есть широкие тротуарные дорожки и высятся ряды старых домов, которые я могу описать только как «особняки в стиле Нового Орлеана» — у многих домов на крыльце висят газовые фонари, а лестницы, колонны и перила украшены причудливой резьбой, но детали я в темноте разглядеть не могу. Прямо по курсу у нас небольшая площадь с зеленой травой и живыми изгородями, в центре которой установлена большая скульптура какого-то всадника. Вдоль улицы растут гигантские дубы и на площади их тоже полно. С веток гроздьями свисают длинные спутанные клубки мха. Сью Эллен поворачивает рядом с площадью, и мы описываем, так сказать, своеобразный круг, чтобы потом продолжать двигаться по прямой. Следующая улица точно такая же, повсюду дубы, а с веток свисает мох.

Покосившиеся, ветхие особняки клонятся в сторону центральной площади — и вокруг никого. Но когда мы проезжаем еще дальше, минуя заброшенные (как мне кажется) железнодорожные пути, особняки внезапно сменяются ссохшимися мелкими лачугами с замусоренными верандами и разбитыми окнами. Спящие собаки прикованы цепями к лестничным перилам. Здесь есть мужчины и женщины, стоят на тротуаре, разбившись на группки, болтают, держат в руках кружки с пивом, курят сигареты.

Сью Эллен заезжает на большую, широкую, и практически пустую стоянку перед супермаркетом — прямоугольной крепостью с раздвижными стеклянными дверями, ослепительно-яркими посреди окружающей темноты и безмолвия. До этого момента наша поездка походила на путешествие по другому миру — древнему, полному тайн — миру загадочному и живущему черной магией.
Сразу могу сказать, что Чарльстон не похож ни на один город, где мне доводилось побывать. Здесь такая атмосфера, что чудится… будто мертвые тут действительно выбираются из могил — словно все это может быть иллюзией, весь город явился из одной из историй о потусторонних явлениях и удивительным образом растворится в воздухе на рассвете.

Ну, а теперь мы заехали в супермаркет — некий магазин под названием Крогер. Он гигантский и скучный. Теперь-то не нужно сомневаться, где я нахожусь. Я точно в Америке.
Мы выбираемся из машины и направляемся к дверям.
Я хватаю Сью Эллен за талию и притягиваю к себе.
— Ну и безумное местечко, — говорю я.
Она быстро целует меня в щеку, как маленький ребенок.
— Да, в Чарльстоне круто. Но у меня в новой квартире сейчас совсем нет еды, по правде говоря, так что ты выбери, что любишь.
Я перебиваю ее.
— В новой квартире? Ты о чем?
— А, это, — она хихикает, — совсем забыла тебе рассказать. Я согласилась доучиться тут, в Чарльстоне, а мама взамен сняла мне квартиру и дала согласие на то, чтобы ты жил со мной. Нужно только, чтобы ты платил половину арендной платы и устроился на работу.
У меня глаза на лоб лезут.
— Неужто! Не шутишь? Это просто потрясающе!
— Ага, — соглашается она, улыбаясь во весь рот. — Я все предусмотрела, не правда ли? Ну же, пойдем, купим тебе какую-нибудь еду.
Но я пока не собираюсь ее отпускать. Я крепко прижимаю ее к себе и мы долго, со вкусом, целуемся. Я думаю, что, может быть, в конечном итоге все было не зря.
Чарльстон, Южная Каролина.
Блин, никогда бы не подумал.
А Сью Эллен? Она просто охренительно безупречная. Правда, безупречная.
Черт возьми.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

Сильно удивился, встретив на новом альбоме у нее песню по Темной башне:

а теперь выясняется, что она еще и два года назад вышла. вот я тормоз.

@темы: Музыка странного сна (с), любите книги. пусть это старомодно, но всегда взаимно.

---

У бати Дэвида тоже закончилась первая часть книги, но так как главы у него в два раза длиннее, то это только 31 % *вздыхает* ну, движемся помаленьку.
И в очередной раз пострадаю, что такой классный книжный эпизод, из-за которого еще и Шалама убивался под поливалками, выбросили почти целиком.

Красивый мальчик

8

8

Арест — результат неявки в суд, а дело на него завели из-за хранения марихуаны — проступка, о котором он забыл мне рассказать. Тем не менее, я плачу за него залог.
— Это первый и последний раз, — говорю я.
Уверен, что арест послужит для него уроком.

Ник угрюм, но держится за должность бариста, готовит эспрессо и украшает взбитыми сливками латте в кофейне в Милл-Вэлли. Иногда мы заглядываем туда — Карен, Джаспер, Дейзи и я. Ник стоит за стойкой, встречает нас широкой улыбкой. Он знакомит детей с остальными сотрудниками, а потом приносит им по большому стакану горячего шоколада с пуховыми островками взбитых сливок сверху.
Ник развлекает нас историями о работе. Он видел уже столько постоянных клиентов, что распределил их по нескольким категориям. «Умники» заказывают маленькие порции кофе в больших чашках. Он поясняет, что умникам отлично известно, что бариста должен заполнить большую чашку доверху и таким образом они получают дополнительную порцию кофе бесплатно, экономя пятнадцать процентов от общей стоимости. «Зачем бодриться» желают получить капучино с эспрессо без кофеина и обезжиренным молоком. «Квады» — это маньяки, которые заказывают четверной эспрессо.
Невоспитанные клиенты дорого платят за собственную грубость. Ник и его коллеги мстят за себя, специально путая заказы, так что любая неприятная личность, заказавшая кофе без кофеина, получает двойную порцию этилированного эспрессо, а те, кто заказывал обычный кофе, получают кофе без кофеина.

Ник заботится о Джаспере и Дейзи больше, чем когда-либо. Однажды утром, будучи в дурном настроении, Ник вновь пародирует Агнес Мурхед — ее роль в «Полианне» — только теперь его зрителем является уже Дейзи.
— Мисс, у тебя сопливый маленький носик!
Сколько раз бывало, что мы злились на Ника, но он полностью обезоруживал нас своими шутками и добротой? Как можно поверить, что оба Ника, один любящий, заботливый и благородный, а другой эгоистичный и склонный к саморазрушению, являются половинками одной и той же личности?

Дейзи, стоящая в африканской корзине, негодует:
— Ник, как ты меня нашел? Это нечестно!
Ее нашли первой во время игры в прятки, как это всегда и бывает. Ник обнаружил ее свернувшейся в корзине возле книжного шкафа в гостиной.
— Забудь про свои кошачьи подвывания, — говорит Ник новым голосом, подражая пиратскому рыку. — Слышала когда-нибудь, чтобы коррррзинки распевали песни? В следующий раз помалкивай.
Они вдвоем выбегают на улицу, чтобы поискать там Джаспера и двух двоюродных братьев, которые все еще успешно прячутся.
Конец лета, кленовые листья темно-бордового цвета, розы и гортензии ослепительно белые и желтые. Похолодало, и у детей, чья игра в самом разгаре, идет пар изо рта.
Ник, теперь подражающий Карлу Молдену в роли одержимого священника (тоже из Полианны) — орет, обращаясь к Джасперу:
— Мы найдем тебя и когда это случится, то мы подвесим тебя вверх ногами!
— Да! — поддерживает Дейзи. — И мы выльем шоколадный сироп на твою пустую голову!
Ник возится с малышами и кажется, что у нас в семье снова все хорошо.
После его ареста, этот парадокс сбивает меня с толку.

Ник выбирает Калифорнийский университет в Беркли. Теплым августовским днем мы с ним садимся в машину, заодно захватив с собой и Карен с Джаспером и Дейзи и едем туда, чтобы помочь ему заселиться в общежитие. По пути мы перекусываем пиццей, а потом кружим по большой территории кампуса, до тех пор, пока не находим «Bowles Hall», старинное общежитие в тюдоровском стиле.
— Это же замок! — восклицает Джаспер с восхищением и завистью. — Ты будешь жить в замке!
Мы паркуемся перед входом, помогаем Нику вытащить его багаж, проносим вещи через каменную арку, поднимаемся на два пролета вверх по каменным ступеням и находим комнату Ника, а там знакомимся с его соседями, которые как раз распаковывают свои вещи. Они кажутся серьезными, прилежными, а один из них и вовсе похож на законченного зануду.
Все вокруг выглядит очень хорошо.
Один парень, с нечесаными рыжими волосами, в голубом свитере с круглым вырезом, собирает сложную домашнюю компьютерную систему. У другого мальчика — того, что в круглых очках с черепаховой оправой, рядом с небольшим CD-проигрывателем небрежно сложена стопка с дисками Джорджа Майкла, Селин Дион, Барбры Стрейзанд и Элтона Джона, что, с учетом бескомпромиссности Ника в вопросах музыки, не сулит ничего хорошего обитателям небольшой спальни.

Ник провожает нас до машины.
— Все будет хорошо, — нервно говорит он. — Это классное старое здание.
Он обнимает каждого из нас. Я упоминаю диски Джорджа Майкла и Ник смеется.
— Я их исправлю. Не успеют и глазом моргнуть, как будут слушать Марка Рибо.
Рибо — исполнитель одной из любимых песен Ника «Yo! I Killed Your God».
Когда он звонит через несколько дней, то по разговору складывается впечатление, что Ник полностью погрузился в учебу, а больше всего ему нравятся курсы рисования. Позже, однако, он признается, что у него никак не получается сооружать подрамники для своих полотен.
— Что бы я ни делал, они все равно получаются косыми, — говорит он, — и мне приходится таскать их через весь кампус. Чувствую себя Иисусом с крестом.
Во время следующих телефонных звонков он жалуется и на другие курсы тоже.
— Нас обучают ассистенты преподавателей, а не настоящие преподы, — ворчит он, — они идиоты.
Во время некоторых из следующих разговоров Ник кажется отстраненным, а потом он начинает реже отвечать на мои звонки. Я понятия не имею, что происходит, но его молчание подсказывает мне, что дела идут не слишком хорошо. В тех случаях, когда он наконец отвечает — «я был с друзьями» — «универ отличный, но мне с моим музыкальным вкусом пришлось уйти в подполье» — я призываю его сосредоточиться на обучении, пользоваться всеми возможностями, предоставляемые Калифорнийским, чтобы легче было пережить период привыкания.
— Это пойдет тебе на пользу, — объясняю я, — поначалу всегда непросто, но ты справишься.
Я предлагаю ему встретиться с университетским штатным психологом в медицинском центре, если он захочет, и связаться с его психотерапевтом, который прямо говорил Нику, что готов разговаривать с ним так редко или так часто, как он пожелает.
— Многим первокурсникам поначалу нелегко, — говорю я. — Это обычное дело. Возможно, психологи помогут.
Он отвечает, что это хорошая идея. Часть меня верит, что он действительно обратится за помощью, но другая, бОльшая часть, не сомневается, что он этого не сделает.
Спустя неделю мне звонит один из соседей Ника и говорит, что они волнуются за него, потому что Ник не показывался в университете уже несколько дней.
Я в растерянности.
Через два дня, поздней осенью, Ник звонит и в конце концов признает, что в колледже ему не легче. Предполагая, что все дело в наркотиках, я говорю, что нам пора задуматься о реабилитационных клиниках, но он отвечает, что больше не употребляет.
— Я не готов учиться в колледже, — говорит он. — Мне просто нужно еще немного времени. Мне сперва нужно хорошенько поработать над собой. У меня был тяжелый период в жизни — думаю, что я был в депрессии.
Слова Ника звучат рассудительно, и я могу его понять.
Существует достаточно доказательств того, что очень многие дети используют наркотики, пытаясь самостоятельно вылечиться от депрессии, не говоря уже про множество других психических заболеваний. Дети и их родители обычно сосредотачиваются на проблеме с наркотиками, но за этим могут стоять более серьезные или тесно связанные с этим беды.
Как родителям разобраться? Мы консультируемся с различными специалистами, но и у тех не всегда есть правильные ответы. Диагностика не является точной наукой и проводить ее сложно, особенно, когда дело касается детей и подростков, которым свойственные частые перемены настроения и депрессивный настрой.
Многие из симптомов душевных расстройств, по видимому, также являются и симптомами наркозависимости. К тому же, пока специалисты пытаются выяснить, в чем корень проблемы, наркозависимость может усугубить изначальный недуг или слиться с ним в одно целое. Тогда уже становится невозможно понять, где заканчивается одно и начинается другое.
«Принимая во внимание раннее половое созревание юных наркоманов, доступность наркотиков и возраст, когда они употребляют наркотики в первый раз, не стоит удивляться тому, что впоследствии для многих из них наркозависимость становится серьезной проблемой», — писал Роберт Швебел, доктор философии в «Недостаточно сказать «нет». — «Последствия знакомства с наркотиками губительны. Наркотики спасают детей от необходимости жизни в реальном мире, и они не могут научиться справляться с трудностями, ожидающими их в будущем. Те недостаточно развитые навыки, которые и делают их уязвимыми для наркотиков, становятся теми, которые они в итоге так и не осваивают — из-за наркотиков. Им труднее обрести чувство самосознания, овладеть интеллектуальными навыками и научиться самоконтролю. Подростковый период — время, когда человек должен расстаться с детством и перейти во взрослую жизнь. Подростки с наркозависимостью не готовы к роли взрослого… Да, чисто фактически они становятся взрослыми людьми, но остаются подростками на эмоциональном уровне».
Специалист в области детского развития, объясняла мне, что мозг ребенка наиболее пластичен — то есть, сильнее всего подвержен изменениям — в возрасте до двух лет, а потом позже, в подростковый период.
— Хуже всего, если человек вмешивается в работу мозга в подростковом периоде, — говорила она, — наркотики радикальным образом меняют процесс развития мозга у подростков.
Данный опыт и переживания могут перерасти в цикл, усугубляющий эмоциональные проблемы. Фундамент на уровне биологии, прочный и трудноизлечимый. Который только укрепит и приумножит психологические проблемы, придав им хронический характер.
Таким образом, лечение людей, начавших употреблять наркотики еще в подростковом возрасте, обрастает осложнениями из-за того, что разрушения и смена намеченных траекторий происходят не только на физическом уровне, но и имеют поведенческие и эмоциональные корни.

Когда Ник заводит разговор об этом, я вполне верю, что у него могут быть и другие проблемы, может и депрессия. Каким же образом все эти дипломированные распиаренные мозгоправы не заметили столь очевидную проблему? Возможно, психологи не заметили ее, потому что Ник умело притворялся, точно так же как ловко скрывал свою наркозависимость. Депрессия — правдоподобное объяснение и смириться с этим легче, чем с наркозависимостью. Конечно, депрессия тоже является тяжелым заболеванием, но в отличие от наркотиков, она никак не связана с личным выбором. Приятно воображать, что наркотики были симптомом, а не причиной проблем Ника.
Помимо этого, Ник говорит мне, что ошибкой было ехать в Беркли, что он предпочел бы отправиться в колледж поменьше.
По его мнению, его энтузиазм был задушен безликой бюрократической системой Калифорнийского.
— Я пытался переговорить с психологом, — говорит он, — как ты и советовал. Но мне пришлось целый час просидеть в очереди, чтобы просто назначить встречу! А когда я добрался до цели, то мне сказали, что я смогу увидеться с ним только через неделю.
— Я хочу снова подать заявление в колледж, — продолжает он, — а до тех пор собираюсь отдохнуть от учебы, найти работу и восстановить свое психическое и физическое здоровье.

Ник возвращается домой. Он обещает следовать установленным нами правилам — ходить к психотерапевту, соблюдать комендантский час, помогать по дому, работать и вновь разослать заявки на поступление в колледж. Он встречается со своим психотерапевтом, и тот потом говорит мне, что одобряет этот план.
Действительно, кажется, что Нику стало немного получше и поэтому есть основания предполагать, что ситуация постепенно выправляется.
Нику нравятся несколько небольших школ искусств на Восточном Побережье. Больше всего ему по вкусу Хэмпшир-Колледж в западном Массачусетсе. Когда мы приезжаем туда, его воодушевляет живая атмосфера и буколическая обстановка. Он посещает лекции по английскому языку и политологии, а также прогуливается по музыкальной и театральной студии. Я тоже чувствую, что этот колледж идеально подходит Нику.
Судя по всему, его заявления все еще имеют достаточный вес, поскольку через пару месяцев он получает письмо, где говорится, что он зачислен в колледж.
Я вздыхаю с облегчением.
Ник снова ступил на правильный путь, который неизбежно (как мне видится) приведет его обратно в колледж. Мы пережили тяжелые времена, но теперь Ник двинется дальше.

Иногда Ник появляется, чтобы поиграть с Джаспером и Дейзи или материализуется, чтобы перекусить, но в остальное время, свободное от работы, Ник, в основном, сидит в своей комнате. Однажды вечером, когда он на работе, я рано ложусь спать, но просыпаюсь после полуночи. У меня плохое предчувствие. Может, это шестое чувство — родительское чутье. Возможно, некая часть меня уловила первые признаки неизбежных грядущих проблем. Когда я встаю с кровати, раздается тихий шорох и этого достаточно, чтобы разбудить Карен.
— Все нормально?
— Все в порядке, — шепчу я. — Спи.
Пол холодный и в комнате холодно, но я не задерживаюсь, чтобы нашарить тапочки или надеть халат или свитер, потому что не хочу снова шуметь. В коридоре темно, но лунный свет проникает через окно на потолке в гостиной и отливает багрянцем. Я зажигаю свет на кухне и иду к комнате Ника. Стучу в дверь. Нет ответа. Я открываю дверь и заглядываю внутрь. Желудок скручивает в узел.
Незастеленная кровать пуста.
Я уже начинаю привыкать к этой ужасной, мучительной смеси из гнева и беспокойства, где каждая из эмоции довлеет над другой и искажает ее. Это мрачное ощущение безнадежности. Мне оно отлично знакомо, но от этого ничуть не легче.
Ник нарушил комендантский час. Пока что я сосредоточусь на этом.
Я ожидаю, что он появится с минуты на минуту и репетирую свою речь. Я вступлю с ним в спор, хотя наши ссоры служат болезненным напоминанием о моей неспособности повлиять на его поведение.
Я возвращаюсь обратно в спальню на цыпочках и пытаюсь уснуть, но теперь это совершенно невозможно. Лежу без сна.
Беспокойство постепенно одерживает верх над другими эмоциями.
Дом наш расположен на полпути к вершине небольшого холма, дорога рядом, и поэтому любая машина, проезжающая мимо, немного притормаживает рядом с нашим жилищем, как будто сейчас тут и остановится. Одна машина, а затем следующая по очереди тормозят где-то неподалеку. Мое сердце каждый раз замирает. Это Ник.
Но потом водители жмут на газ и продолжают путь к вершине.

В три часа ночи я прекращаю делать вид, что у меня получится уснуть. Встаю с постели. Карен тоже встает и спрашивает:
— Что случилось?
Я объясняю ей, что Ник не вернулся домой. Мы идем на кухню. Она пытается успокоить меня.
— Наверное, он встретился с друзьями, забыл о времени, а когда опомнился, то решил заночевать у них.
— Он должен был позвонить.
— Может, не хотел нас разбудить.
Я смотрю на нее и вижу в ее взгляде отчаяние и беспокойство. Она сама не верит в то, что говорит.
Минуты текут медленно. Мы пьем чай и злимся.
Ранним утром я принимаюсь обзванивать его друзей, даже бужу некоторых из них, но выясняю только, что никто его не видел.
Звоню его психотерапевту, который тоже пытается меня утешить — может, он считает, что его работа заключается в том, чтобы утешать меня — и говорит, что «Ник разберется со своими проблемами и все будет хорошо».
Я все сильнее паникую. Желудок сводит судорогой при каждом телефонном звонке.
Где он сейчас?
Не могу (а точнее, даже не хочу) представить. Отгоняю самые ужасные мысли.
В конце концов, звоню в полицию и обзваниваю отделения скорой помощи, чтобы убедиться, что он не попал в тюрьму и что с ним не произошел несчастный случай.
Набирая номера, я каждый раз готовлюсь к самому худшему. Проигрываю в голове этот разговор — бесстрастный, бестелесный голос и слова: «Он мертв». Я репетирую этот разговор, чтобы быть готовым. Постоянно возвращаюсь к этой мысли, кружу вокруг нее. Он мертв.
Ожидание ужасно, но я больше ничего не могу поделать.
Немного позже, Джаспер, босой и в пижаме, заглядывает на кухню и смотрит на нас своими ясными глазами. Он забирается на колени к Карен и жует кусочек тоста. Потом, позевывая, к нам присоединяется всклокоченная Дейзи. Мы ничего не говорим про Ника. Не хотим их расстраивать. Но скоро все равно придется им обо всем рассказать. Они чувствуют, что что-то случилось. Они видят, что Ника тут нет.
Наконец Джаспер спрашивает:
— Где Ник?
Я отвечаю с большей эмоциональностью, чем собирался:
— Я не знаю!
Джаспер начинает плакать.
— Никки в порядке?
— Мы не знаем, — говорю я, запинаясь. — Надеюсь, что да.

Этот кошмар продолжается четыре дня. Потом он звонит ночью. Его голос дрожит, но у меня все равно словно гора с плеч падает.
— Папа…
— Ник.
Его голос звучит так, словно он находится на дне колодца.
— Я.
Слабо.
— Я облажался.
Гортанный вздох.
— У меня проблемы.
— Где ты?
Он называет адрес, и я вешаю трубку.

Я еду, чтобы забрать его из переулка за книжным магазином в Сан-Рафел. Останавливаю машину и вылезаю из нее, оказываясь рядом с горой хлама и мусорными контейнерами, вокруг которых валяются пустые бутылки, осколки стекла, рваные картонки и замызганные одеяла.
— Папа…
Бормочущий, приглушенный голос раздается из-за следующей вереницы мусорных контейнеров. Я иду туда, отбрасывая в сторону порванные коробки, поворачиваю за угол и вижу Ника, который, пошатываясь, бредет мне навстречу.
Мой сын, стройный и мускулистый пловец, член команды по водному поло, серфер с жизнерадостной улыбкой — весь в синяках, бледный, кожа да кости, а глаза у него — пустые черные провалы. Когда я хватаю его, он обмякает в моих руках. Мне почти что приходится его нести, его ноги волочатся по земле.
В машине, до того, как он теряет сознание, я говорю ему, что он должен лечь в больницу.
— Это необходимо, — говорю я. — Другого выбора нет.
— Я знаю, папа.
Я молча еду домой.
Находясь в полузабытье, Ник монотонно бормочет, что должен кому-то денег, что должен с кем-то расплатиться, а иначе его убьют, а потом снова теряет сознание.
Периодически он приходит в себя и бормочет что-то еще, но слов не разобрать.
Больной, слабый, и все еще мечущийся в бреду, следующие три дня он трясется как в лихорадке, лежит, свернувшись клубком в постели, хнычет и плачет.
Хоть я и в ужасе, но в то же время слегка приободрен, потому что он согласился отправиться в реабилитационную клинику. Я звоню в агенство, которое мы посещали, когда он только-только перешел в старшую школу и договариваюсь о встрече. Однако, утром в день встречи, когда я напоминаю ему о нашем уговоре, он смотрит на меня с возмущением.
— Ни за что!
— Ник, ты должен туда пойти. Ты же сказал, что пойдешь.
— Не нужна мне клиника.
— Ты обещал. Ты чуть не умер!
— Я облажался. Вот и все. Не о чем волноваться. Я выучил свой урок.
— Ник, нет.
— Слушай, со мной все будет нормально. Я никогда больше не стану принимать это дерьмо. Я выучил урок. Теперь я в курсе насколько опасен мет. Это просто пиздец. А я же не тупой. Никогда больше не буду его употреблять.
Я замираю. Неужели не ослышался? Нет.
— Ты про метамфетамин?
Он кивает.
Земля уходит из-под ног. Господи, только не это. Я в ужасе из-за того, что Ник принимал мет. Я тоже сталкивался с этим наркотиком и никогда не забуду о том, что тогда произошло.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Красивый мальчик

---

22.04.2019 в 20:30

Пишет  Hokori:

22.04.2019 в 07:03

Пишет  Diary best:

55 трибьютов художников, посвященных трагедии Нотр-Дам
Пишет  Taho:

55 трибьютов художников, посвященных трагедии Нотр-Дам
















































































































(с)

Не свое | Не Бест? Пришли лучше!

Порадовало, что там еще и Призрака с Кристиной припомнили Но если у Эрика есть Кристина, его, наверное, мало заботит судьба Нотра

@темы: перепосты перепостов

---

Плетеный человек(1973)


После просмотра оригинала, еще раз пересмотрел обзор Критика на говно-ремейк. Стало смешнее, потому что теперь понимал, где создатели ремейка пытались делать отсылочки. Кейдж в костюме медведя, бьющий женщину по лицу - это конечно дааа, единственная весомая причина существования данного сорта говна Это - и пчелы.

Что касается оригинала, то фильм прекрасен. До сих пор держит в напряжении, триллер, выдержавший проверку временем. Про благочестивого девственника-полицейского, приехавшего расследовать таинственное исчезновение девочки на остров к язычникам. Язычники выращивают яблоки, поют греховные песни, рассказывают детям в деревенской школе про фаллические символы и проводят огромное количество различных затейливых обрядов. А лидером у них является лорд Саммерайл, очаровательный товарищ, любящий природу больше, чем людей. Интереснее всего постоянные столкновения этих двух миров - христианского и языческого. Все, что не оскорбляет полицейского на острове, то шокирует, а что не шокирует, то фрустрирует. Кроме того, в фильме хорошие декорации и костюмы. Несмотря на то, что главную интригу я давно себе проспойлерил, смотреть было очень интересно. И теперь, похоже, знаю, что именно вдохновило папочку Фуллера на съемку секса двух улиток.
10 из 10.
Надеюсь, все это было не зря и яблоки в итоге уродились.

Высшее общество


Смешанные впечатления остались от фильма. Сюжеты про космические тюрьмы для преступников уже были, как и сюжеты с преступниками-подопытными кроликами и даже совмещение одного с другим не назвать прогрессивной идеей, но тут эти элементы и не являются главными. А что является? Черт его знает. Фильм - странноватое высказывание на тему деторождения, изолированности человека и взаимоотношений отец-дочь. Герои существуют в каком-то своем мире, потому что в нашем мире невозможно представить, что кучка убийц-уголовниц будет терпеть как их насильственно оплодотворяют, если можно с легкостью убить поехавшую ученую, проводящую данные эксперименты. Вообще нет никакой логики в том, чтобы отправлять с важной космической миссией уголовников, при том, что оставляешь их без присмотра.
А потом еще и собак отправили, это совсем уж бессмыслица, собаки при всем желании энергию из черной дыры не выкачают. Так что фильм больше походит на притчу с аллюзиями, но я так и не понял до конца какую важную мысль авторы пытались донести. Есть ощущение, что пытались, но не донесли. "Жизнь ребенка драгоценна", ай гэсс?
Что мне понравилось так это образ безумной ученой. Эдакая средневековая ведьма, но с современными технологиями да еще и в космосе. Лучше бы фильм на ней сосредоточился, а не на страданиях нелюдимого отца-одиночки Паттинсона.
Тем, кто не любит медленный артхаус без четких идей лучше не смотреть.
4 из 10.



Демоны


Итальянский фильм ужасов 1985 года, поставленный режиссёром Ламберто Бавой. Сценаристом и продюсером был Дарио Ардженто, о нем я кое-что знаю, потому что он снимал ужастик и про Призрака Оперы (который я не видел, но знаю, что он существует ). А Демоны про демонов в кинотеатре, куда людей созвали специально, чтобы демонам было кого покушать. По аналогии с зомби, демону тоже достаточно только поцарапать или укусить жертву, чтобы она присоединилась к легионам тьмы.
Ужастик очень бодренький, с хорошей музыкой, местами трешовый, местами меня немного и испугал. Актеры заметно переигрывают (видимо, специально), в сюжете собрано очень много клишированных ходов, а под конец становится совсем весело, когда один из ГГ катается по кинозалу на мотоцикле, снося головы нечисти, а потом через крышу к ним падает вертолет с убитым пилотом.
7 из 10.

@темы: фильмы, Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с)

---

Божечки
Старое/новое с Оскара

@темы: шаламэ мое шаламэ

---

Глава семнадцатая, такая крохотная, что даже под кат убирать не буду. 41% текста позади, со следующей главы начнется вторая часть книги.

Мы все проебываемся

Глава семнадцатая

Автобус дотаскивается до остановки и распахивает двери, впуская ночной воздух, горячий и густой — почти как в тропиках: вязкий — влажный.
Моя поездка продолжается уже два дня, осталось примерно столько же.
Я с трудом поднимаюсь на ноги, которые затекли и болят, кое-как преодолеваю расстояние до двери и сползаю вниз по трем ступенькам, отделяющим меня от тротуара.
Взгляд у меня все еще затуманенный, ведь всего несколько минут назад я крепко спал, но я могу различить силуэт другого пассажира, курящего неподалеку. Вокруг нас вьются, громко жужжа и стрекоча, насекомые. Света совсем мало. Влажно и жарко, словно мы в другом мире.
— Эй, чувак, — кричу я и собственный голос внезапно кажется мне чужим. — Где мы сейчас, не знаешь?
Он прокашливается, прежде чем отвечает.
— Ставлю на Луизиану. — Говорит он. — Согласен?
Я тоже зажигаю сигарету — голова кружится, шатает.
— Честно говоря, чел, не имею ни малейшего понятия.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

Кроссоверы о которых никто не просил, но они существуют





мое увожение.

@темы: сериалы, видяшки

---

Глава шестнадцатая, последняя глава про рехабы, возрадуемся же этому! Только алкоголизм, только собачки вперед Следующая глава совсем короткая, так что, думаю, завтра ее донесу.

Мы все проебываемся

Глава шестнадцатая

Глава шестнадцатая

Итак, я пережил первую ночь. Хотя и проснулся от собственного крика, не понимая, где, черт возьми, нахожусь. Но потом я повернулся и увидел своего нового соседа, сидящего на узкой кровати, встроенной в стену, и по его лицу догадался, что напугал его до усрачки.
Я перед ним извинился. Он хмыкнул, улегся обратно и повернулся лицом к сероватой стене. Натянул одеяло так, что голова почти скрылась из виду.
Сейчас выходные, поэтому, насколько я понял, разрешается поспать подольше, но мне это не особо помогает. Образы из недавнего кошмара снова и снова проносятся перед моим расфокусированным мутным взором. Мне снилась Зельда. Разумеется. Ей дали некий яд, и она умирала на полу в доме моего отца в Пойнт Рейес. У меня никак не получалось правильно набрать телефонный номер и позвать на помощь. Я не мог дозвониться до больницы. Все было закрыто. Никто не отвечал на мои вопросы. В конце концов, кто-то сказал, что мне ее уже не спасти. Ее больше нет. Этот человек заявил, что мне остается только похоронить ее. Я обнимал ее, захлебываясь криком.
Черт возьми.
Даже после всего, что случилось, она по-прежнему снится мне почти каждую ночь. Я все жду, когда же начнутся сны о Сью Эллен, но этого не происходит.
Как бы то ни было, я отказываюсь от надежды снова заснуть. Не бывать этому. Кроме того, я решаю, что лучше свалить отсюда до того, как я достану соседа по комнате больше, чем сейчас — несмотря на то, что он ведет себя как придурок.
Нет, на самом деле, он вряд ли является придурком. Он просто абсолютно неотличим от большинства других местных парней.
Прошлым вечером я сидел в маленьком дворике с несколькими молодыми парнями, болтал с ними. Они все выглядели одинаково — загорелые, мускулистые, с короткими волосами, зализанными гелем спереди. Они курили Мальборо, расспрашивали меня насчет наркоты и девчонок и после каждой истории пытались похвалиться, что в их жизни бывали случаи и покруче. Там было и несколько парнишек-хипстеров — взлохмаченные волосы, косые челки — кроссовки от «Converse» — узкие джинсы. Но и они ничем особо не отличались от остальных. Говорить они могли только о наркотиках и о том, как хотят с кем-нибудь потрахаться — явно кайфовали, хвастаясь, что принимали больше наркотиков, чем кто-то другой. Даже некоторые из парней постарше подходили к нам и тоже говорили про наркотики, секс и о том какую дичь станут вытворят, когда свалят отсюда.
Никто не заикался о надежде. Казалось, все только и мечтают, что выбраться отсюда. Поэтому я курил одну сигарету за другой. И начал придумывать, как именно покончу с собой.
Ребята, такая жизнь усилий не стоит.
Но наступил новый день.
Солнце греет сильнее, чем прежде — на смену зиме приходит весна. Разумеется, я пиздецки устал, но соглашаюсь сходить вместе с несколькими другими парнями на встречу по «12 шагам», просто чтобы посмотреть, как тут все устроено, понимаете? Двум мужчинам из этой компании хорошо за сорок, и вчера ночью они не принимали участие в разговоре, может это что-то да значит.
И, как бы то ни было, собрание всего в паре кварталов отсюда, почему бы не прогуляться вместе.
Слава Богу, что мама прислала мне эти пачки сигарет, когда я был в «Safe Passage», иначе без них, боюсь, у меня совсем бы крыша поехала. Но она их прислала, и поэтому я курю все утро.
Насколько вижу, городок довольно пустынный — его рвут на части сети супермаркетов и кафе с фаст-фудом. Все дома похожи один на другой, стоят, тесно прижавшись друг к другу, а перед ними зеленые газончики, смехотворно неуместные в этом засушливом пустынном месте.
Мы проходим мимо заправки с большим мини-маркетом, и один парень из общежития, Питер, говорит мне, что именно тут все закупаются конфетами, газировкой и сигаретами. Я его благодарю.
Напротив здания, где проходят собрания, есть небольшой парк, там снуют туда-сюда подростки-скейтбордисты. Меня забавляет то, какими злыми, яростными и полностью сосредоточенными на своем деле они пытаются казаться — все с пирсингом, с татуировками, с яркими волосами и с кошельками на цепочках — орут друг на друга, плюются и все время повторяют «чувак, чувак».
Но все-таки некоторые из них чертовски круты, и я внимательно наблюдаю за ними, избегая разговоров с людьми, столпившимися перед входом в здание.
В такие моменты, перед началом собраний и после того, как они заканчиваются, всегда чувствуешь себя чертовски некомфортно.
Блин, а ребята в Л.А. еще и устраивали посиделки с кофе примерно за час до начала собраний. Большинство участников собраний там переговаривались друг с другом, отпускали шуточки и всегда — всегда — смеялись и похлопывали друг друга по спине. Что же до меня, то, признаться (за исключением тех случаев, когда я приходил с парой друзей), я на этих посиделках прослушивал старые голосовые сообщения или писал кому попало, просто чтобы создать видимость бурной деятельности.

Поскольку я тут новенький, разные мужики подходят ко мне, представляются и говорят: «Добро пожаловать». Я не знаю, что делать, кроме как благодарить их и снова притворяться, что мне пора заняться другими важными делами. Я раз десять прогуливаюсь к урне для кофейных стаканчиков и возвращаюсь назад — хотя кофе у меня при себе нет.
Наконец объявляют о начале собрания и я занимаю свое место.
Полагаю, это из-за того, что собрание проходит в старом школьном спортзале для баскетбола, верхнее освещение тут чертовски яркое.
И вот начинается собрание, в точности повторяющее все прочие собрания, где мне доводилось присутствовать.
Блин, я помню, как круто было впервые попасть на подобную встречу.
Я на тот момент уже несколько дней провел в своей первой реабилитационной клинике и врачи пришли к выводу, что меня можно отправить на собрание вместе с остальными пациентами.
Нам пришлось ехать на обычном городском автобусе до района Марина и по дороге я расспрашивал всех соседей, что именно там будет происходить, поскольку у меня самого даже догадок никаких на этот счет не было. Но их объяснения ничего не проясняли.
Во время первой части собрания, пока зачитывали общие правила и все такое, я по-прежнему ничего не понимал, но потом пожилая британка сделала шаг вперед и начала рассказывать нам свою историю. Это было так странно. В смысле, несмотря на то, что она являлась представительницей другого поколения и судьба ее сильно отличалась от моей — когда она начала объяснять почему сделалась алкоголичкой и какие ощущения ей дарила выпивка и как она потеряла контроль над своей жизнь — это все было полностью созвучно моим переживаниям, моему опыту. Тут-то я и осознал впервые, что действительно являюсь алкоголиком.
И пока она говорила про эти собрания и лечебную программу, я чувствовал, что нахожусь именно там, где должен быть. Это ощущение не покидало меня, начиная с восемнадцати лет и до нынешних дней — за исключением периодов срывов и кратковременных сомнений. Я знал, что был там, где нужно — там, где мне должно быть.
Но сегодня… бля. Этот парень, вышедший вперед рассказывает свою историю, ту же историю, что я слышал уже тысячу раз.
Все дружно смеются над его шутками — кивают, соглашаясь практически с каждым его словом — проявляют эмоции — а потом снова смеются.
А я? Я ничерта не чувствую.
Парень рассказывает, как справился со своей бедой — о поисках Бога — о том, как ему кто-то там из присутствующих помогал — его наставник — его собратья по трезвости. Он рассказывает, как взял на себя некоторые обязательства, связанные с проведением собраний — встречал людей у двери, выбрасывал окурки и что-то там еще — и как все это помогло ему еще больше погрузиться в процесс лечения.
Знаете, он правду говорит: мне все это тоже помогало лечиться, сближало с друзьями, с наставником. Но я внезапно осознаю, что теперь во мне его слова не находят никакого отклика.
Та надежда, что всегда жила во мне — незыблемая вера в то, что они проповедовали — все пропало.
Пот струится по моей шее, спине и груди. Мое спокойствие нарушено. Недомогание усиливается.
Я встаю на ноги. Собрание не окончено, но я шагаю к выходу, проталкиваясь мимо людей, стоящих в проходах — почти все поворачиваются, чтобы взглянуть на меня и мысленно раскритиковать за недостаточно серьезное отношение к делу. По крайней мере, мне так кажется. Их взгляды точно провожают меня до тяжелых огнеупорных дверей спортзала. Эти двери громко захлопываются за моей спиной.
Блин.
Тротуар уже плавится от жара из-за солнечных лучей, а солнце тут больше, чем я когда-либо видел — чуть ли не половину гребаного неба закрывает. Пот пропитывает мою рубашку, когда я стаскиваю пиджак, и ложусь лицом вверх на горячий бетон. Я зажигаю сигарету и пытаюсь курить лежа, надеюсь, что не задохнусь. Ох, ребята, хотел бы я остаться тут навсегда — быть проглоченным солнцем — наполнить голову вспышками света и статистическим электричеством. Я буду просто дрейфовать в пространстве и никогда не проснусь. Слава-бля-Богу.
Легкие заполняются дымом и я поворачиваюсь на бок, засунув одну руку между ног и прижав колени к груди, словно зародыш. Жара обжигающая.
Буду просто спать тут до конца жизни, на этом клятом сверкающем тротуаре.
Глаза мои остаются закрытыми. В голове пусто.
Разумеется, длится это недолго.
Вскоре является Питер, тот парень из «Gallup House», трясет меня за плечи и громко шепчет:
— Эй, вставай, ты нас позоришь.
Я поднимаюсь на ноги, зубы крепко сжаты, взгляд устремлен на него. Не произношу ни слова.
— И тебе нельзя уходить посреди собраний, — говорит он. — У нас есть правила на этот счет.
Я смеюсь, просто, чтобы взбесить его, зажигаю еще одну сигарету и отвечаю:
— Перестань, чел, у меня просто тяжелый денек выдался. В любом случае, тебе-то какая разница? Тебя это никак не затронет.
У него аж ноздри от возмущения раздуваются.
— Я отведу тебя в офис и расскажу Адаму о том, что случилось.
Он грубо хватает меня.
— Прямо сейчас! — он практически орет, ведет себя так, словно я оказываю сопротивление, хотя я и не пытаюсь протестовать.
— Бля, окей, уймись, как скажешь, — отвечаю ему я. — Честно говоря, чел, мне сейчас на все насрать.
Произнеся эти слова, я осознаю, что сказал правду. И я хочу, чтобы он наконец убрал от меня свои руки.
Взгляд у него становится совсем дикий и он орет:
— Ну, это мы сейчас проверим, ага?!
Он направляется к офису, а я плетусь за ним, волоча ноги по земле.

Наверное, не стоит удивляться, что Адам относится к моему проступку так же серьезно, как и все остальные. Лицо у него делается очень злым — челюсти сжаты, брови нахмурены, все дела.
Он предлагает мне сесть, что я и делаю, опускаясь на один из этих низеньких офисных стульев с маленькими колесиками. Когда я откидываюсь назад, стул издает некое металлическое подобие стона.
— Итак, Ник. — произносит Адам глубоким проникновенным голосом. — Меня зовут Адам, я здесь работаю менеджером по выходным. Мы с тобой еще не успели познакомиться.
Я не говорю то, что хочется, а именно:
— Да вы чо.
Я вообще ничего не говорю.
— Послушай, — продолжает он, скрестив свои большие загорелые руки, покрытые жесткими на вид белесыми волосками. — Когда я разговаривал с Чипом сегодня утром, то он сказал мне, что вы двое заключили некое подобие сделки, ты сказал, что у тебя поменялось отношение к лечению и что ты не доставишь никаких проблем. Также он сказал мне, что если ты как-то нарушишь условия соглашения, то я должен немедленно указать тебе на дверь. Ну так что, помнишь свой вчерашний разговор с Чипом?
Мне очень хочется закатить глаза, но я запрещаю себе это делать.
— Помню, — отвечаю я, сделав глубокий вдох — помедлив — выдохнув. — Но я никому и не доставил проблем. Просто… когда я сегодня слушал спикера, то почувствовал себя хреново. Не знаю, я уже давно привык к подобным собраниям, но сегодня чувствовал себя там совершенно чужим. Все вдруг показалось полной чушью. И это меня по-настоящему напугало. Я серьезно. Я знаю, что мне необходимы эти собрания и поэтому был выбит из колеи. Понятия не имею, что мне надо сделать, чтобы заново увлечься всем этим. Я этого пиздец как сильно хочу, уж можете поверить.
Я машинально покачиваюсь на стуле. Окидываю взглядом маленький кабинет с белыми стенами. На стенах нет ни фотографий, ни вдохновляющих постеров, ни репродукций картин, ничего — ничего, на чем можно было бы сфокусироваться, кроме папок с клиентскими досье.
Полагаю, что моего досье в общей куче пока и нет. Я его там точно не вижу.
— Эй, — говорит Адам, видимо, заметив, что я гляжу в пустоту, — так тебе все наскучило? Никто тебя не собирается здесь силой удерживать. Да я тебе даже помогу вещи собрать. Потому что я тебе прямо сейчас могу честно сказать, что не так собирался провести воскресенье. Хочешь уйти — уходи. В противном случае, я бы на твоем месте перестал выдумывать оправдания и начал менять отношение к делу. Судя по тому, что ты сейчас говоришь, твоей жизнь управляет зависимость. Хочешь ей поддаться — на здоровье. Я не собираюсь больше выслушивать жалобы на тебя, как ты там критикуешь программу лечения или что еще, мы здесь подобного не потерпим.
Пару секунд я гадаю, не решил ли он надо мной подшутить или типа того. Может, это какое-то посвящение, некая разновидность дедовщины для новеньких.
— Вы серьезно? — спрашиваю я, позволяя себе нервно рассмеяться. — Я своими сомнениями делиться не могу, совсем? В смысле, я же вам сейчас говорю, что искренне переживаю из-за этого. Я что, должен просто притворяться, что ничего не чувствую?
Боже, теперь его лицо стало еще злее, чем прежде.
— Я не собираюсь с тобой пререкаться, понял? Мы тут дебаты не устраиваем. Ты должен делать, что тебе говорят. Если считаешь, что готов к этому, тогда пожалуйста, оставайся. Если нет, то давай мы прямо сейчас подготовим твои документы на выписку.
Он поворачивается к маленькому монитору компьютера в углу комнаты и тут же начинает что-то печатать.
А я?
Я топаю к телефону-автомату. Пользоваться платным телефоном в здании мне явно не позволят, покуда у них есть возможность это запрещать. Денег у меня нет, но имеется телефонная карта, купленная Сью Эллен, так что я иду и звоню ей. На улице стоят несколько парней, курят рядом со мной, так что я поворачиваюсь к ним спиной и молюсь Богу, чтобы они не оказались такими же стукачами, как все остальные в этом проклятом месте.
Сью Эллен берет трубку после третьего гудка, связь плохая, что-то все время потрескивает словно старая потертая пластинка.
Тем не менее, голос у нее мягкий, нежный и прекрасный, это самые лучшие звуки, что я слышал за всю свою чертову жизнь. За две минуты я убеждаю ее купить мне билет на автобус. Да, я понимаю по голосу, что она обеспокоена, и сам тоже напуган, но она говорит, чтобы я шел на автобусный вокзал — билет из Галлапа, штат Нью-Мексико, до Чарльстона, Южная Каролина, будет ожидать меня там.
Несмотря на страхи и все остальное, я чувствую, что мы оба взволнованы. Напоследок мы говорим друг другу: «Я люблю тебя». Звучит очень искренне.
Я мигом возвращаюсь в свою замусоренную комнату и быстро собираю вещи — кидаю в сумку кое-какую одежду, а потом запихиваю в рюкзак некоторые вещи, которые, как я думаю, пригодятся в автобусе: блокнот, несколько ручек, роман Майкла Шейбона, который я одолжил у Джейсона до того, как мы рассорились, пару пачек сигарет, несколько энергетических батончиков, которые тоже были в посылке от мамы, и бутылку воды.
Ну что же, теперь, похоже, осталось только забрать у Адама гитару и (надеюсь) убедить его выдать мне все необходимые лекарства.
Я в тысячный раз говорю себе, что все будет хорошо. Повторяю это снова и снова, хотя отлично знаю сколько всего может пойти не по плану.
Вдруг Сью Эллен через пару недель выставит меня на улицу? А что если мой отец каким-то образом сумеет связаться с ее родителями и убедит их, что меня даже на порог нельзя пускать?
На самом деле, я уверен, что этим-то он и займется в первую очередь, потому что он точно ужасно взбесится, когда узнает, что я отсюда сбежал.
И это, гм, еще мягко сказано.
Наверное, стоит ему позвонить по дороге, просто, чтобы сообщить, что со мной все в порядке. Хотя скандал выйдет тот еще, без сомнений.
Но важнее всего то, что я поступаю правильно. И пускай сейчас он этого не понимает, когда-нибудь в будущем наверняка поймет.
На самом деле, нам бы лучше вообще не общаться некоторое время. Так ему и скажу, когда позвоню.
Все будет хорошо.
Я забрасываю сумку на плечо и шагаю к офису. Когда другие парни замечают, что я иду с вещами, полностью собранный, то не говорят ни слова, но провожают меня тоскливыми взглядами — уж в этом сомневаться не приходится. Наши взгляды встречаются, и они выглядят полностью побежденными.
Я отворачиваюсь.
Все кончено.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки

---

на самом деле, несмотря на весь этот ужас с Нотр Дамом, сейчас удивительно прекрасное время моей жизни, когда тот самый осторожный внутренний голос, нашептывающий, что что-то непременно испортится и кого-то обязательно будут ценить больше меня, резко сменил тон. Теперь он уверяет, что все движется именно так как нужно и обязательно сложится должным образом. Он уверяет, а я верю.
До этого момента я жил как в стихе:
И я с полпути повернула вспять.
С тех пор все тянутся предо мною
Кривые, глухие окольные тропы…
но каким-то образом, блуждая по темному лесу, в конце концов вышел на широкую дорогу, а на небе воссияло солнце. Хорошо, когда у твоего солнца есть имя и ты точно знаешь, где его найти. "Я люблю тебя и знаю, где ты живешь".

@темы: Привет. Мы будем счастливы теперь - и навсегда (с)

---

невозможно поверить, что это случилось при моей жизни(
Нотр Дам был одной из незыблемых констант, я мечтал увидеть его начиная с 13 лет, когда в первый раз (но далеко не в последний) прочитал роман Гюго.
Я был счастлив, стоя под его сводами в прошлом январе.
Хотел вернуться туда в свой медовый месяц.
и вот.
а если бы я его не увидел, то, наверное, не плакал, а в голос рыдал бы.
такие события просто не должны происходит.

@темы: ангст на двадцать лет вперед (с)

---

Ору-кричу с утра
ОЧЕНЬ надеюсь, что они используют лукасовские наработки, оставшиеся от недоделанного сезона Войн и покажут весь недоделанный обикин, что там остался лежать в закромах студии. Сцена у костра! Очень нужна.
Алсо Мол, сколько можно, опять ищешь Кеноби, даже после очередной своей смерти (в Повстанцах) Когда его перестанут показывать в разных временных линиях
----------
Если вы любили зомбячий сериал Нация Z, то наверняка захотите посмотреть Черное лето онлайн бесплатно. Это спин-офф к Z, надеюсь, что получится не менее увлекательным.

@темы: эники-беники, может сила и пребудет с тобой (но особо не рассчитывай), видяшки

---

Глава пятнадцать, где Никки злит мужика из Альбукерке, а потом задумывается, что не стоило, наверное, злить мужика из Альбукерке и срочно старается ему понравиться.

Мы все проебываемся

Глава пятнадцатая

Глава пятнадцатая

На собраниях «12 шагов» и в реабилитационных клиниках, люди вечно твердят о том, как глупо и безумно совершать одни и те же поступки снова и снова в надежде на иной результат. Разумеется, они имеют в виду, что будучи наркоманом, ты вновь и вновь возвращаешься к наркотикам, зная насколько ужасными и болезненными будут последствия. Но вот я вылезаю из самолета и топаю на встречу с главой этого треклятого центра, чувствуя, что есть в этом всем что-то очень знакомое. Разница лишь в том, что я иного результата не ожидаю. Я-то точно знаю, что зря сюда приехал. А значит это не я, а все остальные мои знакомые безумны. Полагаю, что я наконец вновь обрел вменяемость. Только это не имеет никакого значения. У меня все равно нет выбора, приходится плясать под чужую дудку.
Так что, я направляюсь к пункту выдачи багажа. Главе центра без труда удается узнать меня по описанию, полученному от Мелани. Я вообще охуеть как сильно выделяюсь на фоне остальных пассажиров. Особенно благодаря этому идиотскому пиджаку с бахромой, принадлежавшему бывшему мужу Зельды и брюкам-клеш, оставшимся от самой Зельды.
— Ты, должно быть, Ник, — говорит он дружелюбным басовитым голосом, таким тоном, словно мы встретились на вечеринке по случаю гребаного воскресного просмотра футбола или что-то типа того. Он пожимает мою руку, всеми силами стараясь продемонстрировать, какой он весь из себя уверенный. Такого уровня уверенности наверняка можно достигнуть, несколько лет просидев в его общежитии для завязавших наркош в пустыне Нью-Мексико.
В его улыбке читается: «Положись на меня, мелкий пидорок. Останешься тут на год, и я сделаю из тебя настоящего мужика, вот увидишь». Серьезно, эти мужицкие программы лечения на самом деле являются культами — во главе которых вечно стоят красноречивые мошенники с самодовольными улыбками аля «я достиг просветления» как у Тома Круза. И этот мудила такой же.
У него крепкое мужицкое рукопожатие.
— Меня зовут Чип Барнс, — гордо говорит он, — рад с тобой познакомиться.
Он невысокий и коренастый, с толстыми усами как у порнозвезд 70-тых. На нем сверкающий костюм и пара ковбойских сапог из змеиной кожи.
Господи.
Я хватаю свою сумку, и мы вместе выходим на парковку. Само собой, он водит монструозных размеров внедорожник. На заднем бампере есть встроенная видеокамера, чтобы не приходилось оглядываться, когда даешь задний ход. Кожаный салон пропах лимонным освежителем воздуха.
Чисто из вредности спрашиваю, могу ли закурить.
Он отвечает, что когда мы доберемся до Галлапа, то там я смогу курить сколько влезет. И разражается смехом, будто сказал что-то забавное. Гребаный Чип Барнс — мужик, который наконец-то меня исправит. Человек, который научит меня всему, что должен знать успешный, влиятельный, уверенный в себе мужчина.
Восседает за рулем своего роскошного внедорожника. Кондиционер включил на полную мощность. Волосы зачесаны назад. На лице это ебаная улыбка. Не затыкается ни на секунду.
— Ник, я тебе сразу могу сказать, что ты попал куда нужно. Анонимные Алкоголики были основаны мужчинами, желавшими работать с мужчинами. — Он заранее смеется над еще не произнесенной шуткой. — и происходило это в те времена, когда слова «настоящий мужчина» действительно что-то значили. Смекаешь к чему я клоню? Не то, что сейчас, когда нас даже за спаривание стыдят.
Он опять смеется, подмигивает, вновь заливается смехом и подмигивает.
— Верно я говорю?
Он снимает руку с руля и похлопывает меня по плечу.
— Да уж… ха-ха, — отвечаю я.
Куда ни глянь, повсюду только безжизненная пустыня — унылые оттенки коричневого, все пожухлое и шелушащееся. Кустарники со спутанными ломкими ветвями. Кактусы, гниющие под слоями пыли и песка — выхлопные газы от автомобиля — и сумрачное небо, по цвету похожее на злокачественную опухоль. А еще, ну, тут есть Чип Барнс, продолжающий рулить. Он рулит и болтает, болтает и рулит. Мы проезжаем мимо одного торгового центра и направляемся к следующему. Еще на нашем пути попадаются небольшие жилищные комплексы — многоквартирные дома стоят так близко друг к другу, что практически соприкасаются стенами. Жизнь в четырех стенах. Огромные клетки с кондиционерами без какого-либо намека на индивидуальность. Сталинская Россия на стероидах. Американская мечта. И вот ради этого я лечился? Это именно то общество, полезным членом которого я пытаюсь стать?
Я продолжаю слушать болтовню Чипа. Я слушаю Чипа и киваю головой. Мне предстоит слушать Чипа целый, мать его, год.
— Исходя из того, что нам о тебе рассказали, — говорит он с все той же самодовольной ухмылкой, — мы с ребятами пришли к выводу, что первые пару месяцев ты у нас на первом этапе побудешь. Это значит, что днем ты будешь ходить на групповые занятия, а вечерами работать вместе с другими парнями. Пока ты на первом этапе, тебе нельзя покидать территорию общежития, разве что в сопровождении одного из старых жильцов — тех, кто уже на четвертом этапе или выше. В этом случае сопровождающие и будут нести за тебя ответственность. Если что-то случится, то вина ляжет на их плечи. Это один из наших способов организации подотчетности. Так вот, на первом этапе тебе запрещается пользоваться телефоном или компьютером, за исключением чрезвычайных ситуаций, о которых нас должны известить. Кроме того, поскольку мы хотим, чтобы ты сосредоточился на процессе лечения, мы не разрешим тебе читать литературу, не связанную с «двенадцатью шагами», и на гитаре своей ты тоже играть не сможешь — мы ее заберем и запрем в офисе. Так что, ты точно успеешь сблизиться с другими парнями — и получше узнаешь самого себя.
Мои глаза сами собой закрываются, когда я вдыхаю через нос, медленно и протяжно.
В животе спазмы, по спине градом катится холодный пот.
Я говорю дрожащим заикающимся голосом. Ничего не могу с собой поделать.
— Хорошо, — говорю я. — Да, ну, наверное, все это круто. Но дело в том, что незадолго до срыва я подписал контракт на издание книги, для меня это было настоящее чудо. В смысле, я колледж не заканчивал, ничего такого, поэтому мне кажется, что это вроде как мой единственный шанс, понимаете? Я почти половину книги написал, до того, как вступил в те отношения и снова начал употреблять. Но, кажется, всем знакомым действительно понравилось то, что я уже успел написать, поэтому теперь, когда я «чист», мне не терпится снова заняться книгой. И я уверен, что сумею дописать ее за месяц или два, что было бы просто офигенно — но мне точно понадобится компьютер. Как вы думаете, можно ли как-нибудь договориться, чтобы мне позволили днем уделять некоторое время писательству — если я пообещаю не лазить в Интернет и тд.?
Видимо, Чип меня слушал, потому что отвечает он тут же, и двух секунд не проходит. Он смеется с таким видом, словно ожидал этого вопроса с первого момента нашего знакомства — вероятно, так и было.
— Нет, Ник, извини, но я не думаю, что тебе сейчас о писательстве думать надо. Тебе настоящая работа нужна, будешь трудиться наравне с другими парнями. Один из наших ребят недавно стал менеджером в местном продуктовом магазине в Альбукерке. И договорился там с начальством, чтобы они нашим новичкам тоже работу давали. Вот что я тебе собираюсь предложить.
Я так крепко сжимаю зубы, что они начинают ныть. Челюсть ходит ходуном.
— Но, — говорю я, все еще заикаясь, — почему я не могу заниматься и тем и другим? Я уже работал в подобных местах. Блин, да я почти шесть месяцев проработал в супермаркете в Л.А. Без проблем. Но не могли бы вы, ребята, разрешить мне и писательством заниматься? Честно говоря, только это меня сейчас на Земле и держит.
Голос срывается, и я молюсь Богу, чтобы не разреветься.
— Если бы у меня не было этой книги, — пробую я опять, — то я бы вряд ли пережил процесс детоксикации. Это мой единственный шанс.
Выражение лица Чипа не меняется. Он беззвучно смеется — усмехается как последний мудак.
— Ник, послушай, что я об этом думаю. Сдается мне, что у тебя с расстановкой приоритетов совсем беда. Написание книги тебе ничем не поможет. Тебе следует сфокусироваться на «12 шагах» и налаживании отношений с другими парнями. Все остальное следует задвинуть подальше. Тебе не нужно писать. Тебе не нужно зависать с девчонками. Все, что тебе действительно необходимо, ты получишь от членов нашего братства. Остальная хрень — пустая трата времени.
— Ну, — говорю я, резко вдыхая через нос, — а мне кажется, что это «12 шагов» и ваша идиотская мужская дружба — действительно пустая трата времени. Не вам указывать, что мне нужно, а что нет. Не думаю, вы имеете право судить о чьей-либо жизни только из-за того, что владеете общежитием в пустыне.
Почему бы не дать отпор? Я в любом случае в полном дерьме.
Но его гребаное выражение лица все равно не меняется.
— Я тебе объясню, что дает мне право судить о твоей жизни. Я уже пятнадцать лет живу без наркотиков и алкоголя. А ты, похоже, и пары дней на воле продержаться не может, чтобы тебя не заперли в очередной лечебнице.
Он насмешливо фыркает.
Черт, я едва сдерживаюсь, чтобы не врезать ему. Я весь дрожу. Хочу плакать и орать.
— Поверьте мне, — говорю я ему, — если бы речь шла только о том, чтобы просто оставаться в завязке, так я бы справился с этой хуйней еще в восемнадцать лет. Любой может оставаться «чистым». Жить так, чтобы возникало желание оставаться «чистым» — вот в чем трудность. Признаться, я лучше обколюсь или умру, чем стану самодовольным «излечившимся», упивающимся собственной властью. Нет, я не заинтересован в такой жизни. Так что да, пихайте меня на первый этап. Мне насрать. Нахуй это.
Я стучу кулаком по своей ноге.
— Я не верю во все это дерьмо.

Впервые, с того момента, как мы сели в машину, он на секунду затыкается. Не улыбается даже. На лбу и на шее у него вздуваются вены, похожие на паразитические отростки. Его загорелое лицо делается почти что фиолетовым. Похоже, я добился своей цели. Правда, теперь уже не уверен, так ли это было необходимо. Его самодовольство, его безмятежность обернулись быстрым, кричащим безумием. Он позволил мне сполна оценить произведенный эффект.
— Если ты пытаешься сказать мне, что не хочешь тут быть, то нет проблем. Мне наплевать. Можешь поджать хвост и сбежать — я и так вижу, что ты трус. Ты у меня далеко не первый такой. Я все это уже сто раз видел. Я сто раз встречался с такими, как ты. Думаешь, что ты особенный? Нет, не особенный. Один Ник Шефф является сюда вслед за другим Ником Шеффом. Обычно дело заканчивается тем, что они топают вниз по улице к автобусной остановке и сваливают отсюда. Потом, через неделю-другую они приползают обратно, зализывают свои раны и умоляют меня дать им еще один шанс — уже совсем не такие наглые и спесивые. А что до тех, кто не возвращается, ну, как правило, мне звонят их родители, чтобы сообщить, что их ребенок мертв или попал в тюрьму. Вот что случается с людьми, которые не готовы посвятить себя лечению. И ты думаешь, что мне будет не насрать, когда позвонят насчет тебя? Вот уж нет. Я буду спать спокойно, зная, что предоставил тебе все необходимое для твоего лечения, а ты от этого отказался. Я тебе вот что скажу: программа «двенадцать шагов» подходит — и моя программа подходит- они подходят всем и каждому. Облажаться тут могут только те люди, которые не следуют моим указаниям. Парни вроде тебя, слишком заносчивые и высокомерные, слишком уж изнеженные и не способные, как следует взяться за дело. Ну что, хочешь, чтобы я тебя высадил на автобусной остановке? Без проблем. Как раз сейчас туда подъедем. Только мне кажется, что никто тебе не подкинет деньжат на билет. И завтра ночью ты будешь своей жопой торговать, просто, чтобы тебя пустили переночевать. Потому что, доложу я тебе, ночью в пустыне чертовски холодно. Но я запросто могу высадить тебя на остановке. Мне без разницы. На самом деле, тебе бы лучше принять решение прямо сейчас, поскольку если ты хочешь жить в моем общежитии, то должен будешь заткнуться и делать все в точности, заруби себе это на носу, в точности, как я скажу. Как я вижу, мы оба уже определенные выводы сделали. Так что, если я услышу, что ты доставляешь кому-то проблемы — говоришь парням, что это какой-то культ или что еще — я тут же захлопну перед тобой дверь, выброшу ключ и ноги твоей больше никогда не будет на моей частной собственности. Понял меня?
Я смотрю на потрескавшуюся панель, отделанную черной кожей — в глазах покалывает — все еще борюсь с подступающими слезами. Я дышу. Делаю еще несколько глубоких вдохов.
Стоит ли мне попробовать? Должен ли понадеяться, что Сью Эллен надо мной сжалится? В конце концов, билет на автобус наверняка стоит дешевле, чем на самолет. Поверить не могу, что я сам до этого не додумался. Но что если я не смогу остаться с ней? Вдруг я отказываюсь от последнего шанса на спасение? Что если мне и правда нужна эта лечебная программа?
— Слушайте, — говорю я, на удивление спокойно, — простите меня. Последние несколько дней были очень нервными, понимаете. На самом деле я действительно хочу поправиться. Но я в полной растерянности. В смысле, я уже столько раз пробовал лечиться по этой методике, но продолжал проебываться. Не знаю. Мне кажется, должен быть какой-то иной путь, потому что все, что я пробовал раньше не подействовало. И меня уже достало слушать, что «двенадцать шагов» — мой единственный шанс. Честно говоря, мне страшно, потому что я подозреваю, что они мне почему-то не подходят. Я боюсь, что безнадежен. И мне очень жаль, что я сорвался на вас. Простите, что я вел себя как мудак.
В данный момент меня не интересует, какое там у него выражение лица, поэтому я сижу, уставившись в окно слегка затуманенным взглядом.
— Эй, все нормально, — произносит он, и голос его звучит уже куда бодрее. — Это моя работа, верно? И я могу тебя заверить, что твое дело — не безнадежный случай. «Двенадцать шагов» — универсальный ответ для каждого — буквально каждого из нас. Могу тебе поклясться. Так что будь я на твоем месте, Ник, то перестал бы волноваться из-за того, что с программой лечения что-то там не так и задался бы вопросом, что именно мешает тебе посвятить ей всего себя. На самом деле, я хочу, чтобы ты завтра, когда будет воскресенье, свободное от групповых занятий, написал мне список причин, мешающих твоей работе над шагами.
Он делает небольшую паузу.
— Помимо этого, я хочу, чтобы ты составил список причин, мешающих установлению глубоких отношений с другими мужчинами, и объяснил как они подпитывают твои страхи, связанные с пребыванием здесь. Как тебе эта идея?
Внезапно я замечаю, что мы, видимо, недавно свернули с шоссе, потому сейчас Чип тормозит у одноэтажного здания, имеющего много общего с ранчо из «Семейки Брейди», сериала 70-тых. Таблички никакой нет, но очевидно, что мы добрались до пункта назначения. Желудок вновь завязывается в узел, но я стараюсь не подавать виду. Даже треклятую улыбку из себя выдавливаю.
— Конечно, — говорю я, — кажется, это будет полезно.
Я наконец отваживаюсь взглянуть на него и вижу, что он прямо сияет, гордясь тем, что сумел так быстро меня переубедить.
— Что же, хорошо. Я тебя тут высажу, но мне нужно, чтобы ты прямо сейчас зашел в офис и отметился там. Я обязательно с тобой первым переговорю в понедельник. И серьезно, Ник, если ты захочешь посумасбродствовать, то скажи кому-нибудь из парней, чтобы он мне позвонил. Автобусная остановка вон там, ниже по дороге, и я не хочу, приехав сюда в понедельник выяснить, что ты решил меня кинуть.
С его стороны очень любезно показать мне дорогу к остановке и лишь потом продолжить говорить.
— Помни о том, что Бог создал эту программу для тебя и для меня и для все остальных зависимых. Тебе нужно только позволить нам о тебе позаботиться и тогда начнешь выздоравливать. Понял?
Я киваю.
— Ага, — говорю я, — спасибо вам.
Он помогает мне вытащить вещи из багажника, и мы пожимаем друг другу руки.
Он бросает мне:
— Удачи!
А потом садится в свою дорогую машину и уезжает.
Я не делаю все в точности как он велел.
Я сижу на бордюре и курю сигарету.
Куда ни глянь — дома унылые и полуразвалившиеся.
Я напеваю себе под нос песню Talking Heads.
Повторяю одни и те же слова снова и снова.
This is not my beautiful life
This is not my beautiful life.
Я закрываю глаза.
Держу их закрытыми.
Но лучше не становится.
Я все еще здесь.
И на другую жизнь рассчитывать не приходится.

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки