за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Глава двадцать вторая, где Никки пьет, ловит крабов и страдает.
Глава двадцать вторая
Глава двадцать вторая
Незадолго до рассвета я выныриваю из яркого, тревожного сна. Меня трясет из-за пота, насквозь пропитавшего простыни, а сердце стучит слишком быстро, панически. Серый рассвет заполняет собой комнату, просачиваясь через прорехи в жалюзи, истекая бледным приглушенным светом. Мои глаза широко распахнуты. Пальцы лихорадочно комкают пустоту. Мой желудок рвется ввысь и грозится вывалиться через горло, пока я мчусь в ванную. Там меня рвет алыми и желтыми остатками алкоголя над фарфоровым унитазом. Мой мозг разбухает. Мой череп трескается под воздействием давления.
Новый приступ рвоты — давлюсь ею — на лице мешанина из соплей и слез, все жилы взбухли. Одного запаха достаточно, чтобы я грохнулся в обморок.
Я ударяюсь о холодную белую плитку на полу, беспомощно прижимаюсь к нему горящей щекой. Ничего другого не остается, кроме как, лежать там, дрожа, подтянув колени к груди. Я пытаюсь дышать медленнее. Пытаюсь прийти в себя. Моргаю, чтобы сфокусировать взгляд.
Серый свет просачивается в ванную. Жирный паук с длинными, грубыми волосатыми лапками осторожно ползет вверх по унитазу, подбираясь к источнику зловонья. Он скрывается за грязным ободком, и я быстро вскидываю руку, смывая его вместе со всей рвотой — ну, хотя бы с ее частью.
Я дотаскиваю себя до пола на кухне, по пути умудряясь встать на ноги, хоть и все еще передвигаюсь пошатываясь.
Мне нужно выпить. Клянусь, я не хочу этого, но другого выхода нет. Это мой единственный шанс нормально прожить сегодняшний день. К тому же, мне ведь предстоит ехать ловить крабов вместе с Расселом. Точно нужно выпить.
Но первым делом я должен убедиться, что Сью Эллен все еще спит, потому что она страшно рассвирепеет, если увидит, как я напиваюсь в семь часов утра. Она и так уже много раз «пилила» меня из-за того, что пью слишком часто. И это ведь ей известно только о половине подобных случаев.
Поэтому я пробираюсь обратно в спальню и вижу, что она определенно все еще крепко спит, завернувшись в одеяло так, что виднеется только копна спутанных черных волос на подушке. Несмотря на то, что я неизменно страдаю от похмелья, когда выпиваю ночью, встаю я всегда в шесть или семь утра. Так уж повелось, еще со времен старшей школы, когда я на вечеринки ходил. Мои друзья могли продрыхнуть до полудня, но я вскакивал на рассвете, с ворохом разрозненных мыслей в голове, вне себя от беспокойства, неспособный сидеть на одном месте — и в конечном итоге мне приходилось отправляться прогуляться или чем-то еще себя занимать, ожидая, пока проснутся все остальные. Но теперь я знаю то, что мне не было известно раньше: какое лекарство нужно принимать в подобных случаях. Всего несколько глотков и я тут же успокоюсь.
И, гм, да, именно так я поступаю сегодняшним утром.
Я допиваю бутылку водки, лежавшую в морозильнике, и мое тело тут же наполняется теплом и спокойствие, словно я проглотил солнце. Это чудо, серьезно. Что с того, что я зависим от алкоголя? По крайней мере, выпивка мою жизнь не разрушит — в отличие от тяжелых наркотиков. Это просто, хм, небольшой порок. Вот и все.
Но, как бы то ни было, опустошив бутылку, я иду убираться в ванной, чтобы Сью Эллен ничего не заподозрила — и пытаюсь избавиться от неприятного запаха, попшикав из баллончика с лаком для волос. Не уверен, что это помогает. Но в любом случае, думаю, что к тому моменту, как она проснется, запах все равно выветрится. Я оставляю все как есть и иду варить кофе и делать тосты с клубничным джемом и маслом. Солнце висит низко и светит ярко, его лучи словно витки катушки в электрической плите, датчик температуры доходит до высшей отметки и готов самовозгореться. Я вожусь с кондиционером, но даже когда он включен на максимум, в квартире все еще душно, поскольку огромные стеклянные окна пропускают солнечные лучи — запирают слои влажной, осязаемой, грязной атмосферы в нашей маленькой приватной экосистеме. Бежать некуда. Нигде не спастись.
Остается только валяться голым на диване в гостиной — завернувшись в тонкую простыню — и глотать холодную воду, стакан за стаканом — пытаясь утолить неутолимую жажду. Из-за жары и алкоголя я пребываю в полузабытье — то ли бодрствую, то ли дремлю. Я включаю фильм про зомби, который мы получили от Нетфликс, но едва ли могу сосредоточиться на сюжете. Кажется, я снова теряю сознание, потому что, когда прихожу в себя, то вижу, что на экране бесконечно вертится заставка меню.
На кофейном столике рядом со мной лежит записка от Сью Эллен. Она пишет, что ушла на работу, а меня будить не хотела. Пишет, что любит меня. Я встаю и иду посмотреть сколько сейчас времени, задерживаясь у холодильника, чтобы взять пива — и слегка паникую, увидев, что осталось всего две бутылки. Надо срочно сбегать в алкомаркет, прихватив остатки моих денег. Я залпом выпиваю первую бутылку и сразу же вскрываю вторую, на этот раз стараясь пить более размеренно. Часы на духовке показывают, что уже почти полдень.
Приняв душ, я мчусь по улице к невзрачному алкомаркету, где все бутылки спрятаны за пуленепробиваемым стеклом. Собственно, там и стойка с кассой и маленькая старушка, заправляющая магазином, находятся за стеклом, поэтому наша денежные операции проводятся через металлический ящичек, который мы с ней толкаем туда-сюда. Я кладу туда десять долларов, собираясь накупить алкоголя на все деньги, а она взамен передает мне пол-литра водки и пол-литра виски от неизвестных компаний-производителей.
Женщина здесь всегда одна и та же, похожая на библиотекаршу, в роговых очках, с толстым слоем помады на губах, в каком-то простецком комбинезоне. Лицо у нее все сморщенное, ссохшееся, увядшее, помятое, словно кусок высушенного фрукта. Раньше она всегда улыбалась мне при встрече. Теперь просто смотрит, и во взгляде ее золотистых глаз с черными пятнами-зрачками мелькает что-то похожее на жалость. Она качает головой, обслуживает неохотно. Очевидно, что мне уже не нужно показывать ей удостоверение личности.
Я запихиваю обе бутылки в карманы брюк, бормочу «спасибо» и спешу убраться оттуда ко всем чертям. Дверной колокольчик звенит у меня за спиной. когда дверь закрывается.
Блять. Похоже, пора искать новый алкомаркет. Из-за этой гребаной бабы у меня возникает адовое чувство вины. Кто она такая, чтобы судить?
Иисусе.
Я бегу обратно домой, чтобы успеть выпить водку до прихода Рассела. Бутылку виски я прячу в щель между стеной и телевизором, где ее не найдет Сью Эллен. Занимаясь подобной фигней, сложно не вспоминать все те собрания «12 шагов», которые я посещал. Помню, слушал рассказы других людей о том, как они рассовывали по дому бутылки, а пустую тару выкидывали в соседские мусорные баки, чтобы мусорщики не догадались, как много они выпивают. Честно говоря, когда я думаю об этом сейчас, то вспоминаю, что они упоминали и о том, как меняли алкомаркеты, потому что им тоже было слишком стыдно каждый день встречаться с одними и теми же продавцами. А то и по нескольку раз за день. Но меня от всех этих людей отличает то, что я-то знаю обо всех тревожных звоночках, верно же? И я знаю, когда пора будет остановиться.
Они рассказывали о том, как утратили контроль над своими жизнями, что и со мной бывало из-за тяжелых наркотиков. Но сейчас я просто выпиваю и травку покуриваю, что не чревато негативными последствиями. Какие тут могут быть проблемы? Я продолжаю повторять себе, что их не будет. Первый раз в жизни я веду себя как обычный молодой человек — беззаботно хожу по барам и веселюсь.
Блин, да я даже свой двадцать первый день рождения отмечал в общежитии для завязавших. Меня ограбили, лишили всех тех увлекательных приключений, которых были у всех моих ровесников. Быть «чистым» — все равно, что вести себя как сорокалетний мужик, запертый в теле молодого человека. Как я могу найти общий язык с кем-то из сверстников? Я как будто с другой планеты прилетел. И все это из-за того, что мои гребаные родители запаниковали, свихнулись от беспокойства и заставили меня лечь на реабилитацию, когда мне было восемнадцать. Можете себе это представить? Я на тот момент употреблял мет всего-то четыре или пять месяцев. Но, разумеется, когда я оказался в клинике, то нам там всем промыли мозги и заставили поверить, что мы больны, хотя это полная чушь. Рак — это болезнь, ВИЧ — болезнь, а зависимость — нет. Но врачи пихали эту идею в наши головы до тех пор, пока мы не сдались и не уверовали в нее. Поэтому, само собой, что бы я не употреблял, все равно потом возвращался к ним. Они запрограммировали меня, заставили поверить, что только так и может быть. Они выдумали для меня это самоисполняющееся пророчество, и я продолжал ходить по кругу. Но теперь все кончено — чары спали. Я завязал с реабилитационными клиниками, двенадцатью шагами, психотерапевтами, иглоукалыванием, исцелением внутреннего ребенка и прочей хуетой. Я собираюсь ловить крабов с Расселом. В Чарльстоне, Южная Каролина.
Он заезжает за мной где-то в половине первого.
Я уважаю Рассела больше, чем знаменитостей, представителей интеллигенции, рядовых работников индустрии развлечений, нью-йоркцев, дорогих врачей и прочих моих знакомых. В ЛА все первым делом спрашивают: «Чем ты занимаешься?». И именно от ответа на этот вопрос зависит то, как с тобой будут обращаться в дальнейшем. Но здесь дела обстоят совсем иначе. Никого не волнует, где ты работаешь. О тебе судят по поступкам, по тому как ты общаешься с друзьями — все просто, никакой гламурной чуши По крайней мере, так утверждает Рассел. Честно говоря, за свою жизнь я встречал всего пару людей похожих на него. Одним из них является Акира, мой друг из Сан-Франциско. О другом даже думать не могу.
И вот теперь Рассел. Я им всецело восхищаюсь.
Он стучится в дверь, и я позволяю ему быстренько выкурить косяк, перед тем как мы отправляемся в путь. Он говорит, что одолжил грузовик, на котором приехал, у друга, а в кузове там сидит очень тихая, пугливая черная собака. Похоже, помесь лабрадора с кем-то.
— А, — говорит Рассел, — это собака Кэролайн, Луна. Она попросила меня присмотреть за ней пару дней.
Понятия не имею, кто такая Кэролайн, но какая разница. По дороге на пляж огромные дубы, чьи корни прорываются через тротуар, сменяются зловонными топями, где тонкие струйки воды прочерчивают дорожки, словно рисуя линии на цветной бумаге. Мы пересекаем мосты, проезжаем мимо разваливающихся заправочных станций с рекламными плакатами, призывающими есть вареный арахис, пить охлажденное пиво и покупать крупу. В центре Чарльстона атмосфера изобилия и процветания, в то время, как окраины отчаянно бедны. Стоянки трейлеров, заколоченные дома, супермаркеты Piggly Wiggly и Wal-Marts, все это.
Дорога блестит от жары.
— Тебе тут понравится, — говорит Рассел, — тебе не помешает немного размеренности и спокойствия.
Я киваю, признавая его правоту.
— Да, — говорю я, бездумно уставившись в окно, — но я никогда не умел жить так.
— Ну, — отвечает он, посмеиваясь, — я чемпион по расслабону, так что ты в надежных руках.
Он подъезжает на грузовике к стоянке Макдональдс, а и мы встаем в очередь для автомобилей.
— Хочешь что-нибудь?
— Неа.
Он заказывает двойной Роял Гамбургер с сыром и большую порцию Колы, а потом мы подъезжаем к окошку выдачи заказов. За стеклом стоит грузная женщина с туго заплетенными косичками. Она наклоняется к нам.
— Не хочешь заодно взять картошку фри, милый?
Рассел широко улыбается, обнажая свои квадратные белые зубы.
— Нет, мадам. У меня от нее газы.
Она смеется и смеется и я смеюсь тоже. Рассел благодарит ее и мы забираем еду и мы уезжаем и мы, гм, поглощаем ее. Наша следующая остановка — заправочная станция, где Рассел покупает двенадцать бутылок Budweiser и сетчатую корзинку для крабов, а заодно берет упаковку с куриными шейками за девяносто девять центов. Я ничего купить не могу, поскольку сегодня утром истратил последние деньги. Рассел говорит, что мне не стоит переживать из-за этого.
— Я работал на Уолл-стрит, представляешь? — рассказывает он мне, пока мы едем по дороге, пересекая мосты и минуя супермаркеты. — Сотрудничал с крупными фирмами, играл на бирже и все такое. Я жил в Нью-Йорке два года и заработал кучу бабла. Черт, никогда в жизни не был несчастнее, чем в те времена. Никакая работа не стоит того, чтобы целыми днями сидеть ради нее взаперти. Я предпочту получать меньше, но иметь возможность готовить, гулять по пляжу, охотиться на крабов с приятным джентльменом вроде тебя.
— Хах, — отвечаю я.
Он сворачивает на боковую дорогу и внезапно нас со всех сторон окружает высокая болотная трава, а мы сами продвигаемся все дальше и дальше в болото. Паркуемся мы возле серого причала, окруженного темными водами, отражающими солнечный свет. Рассел хватает мини-холодильник, пиво и сеть. Я беру куриные шейки и пытаюсь удерживать Луну, не позволяя ей броситься навстречу грязи и устричным ракушкам.
Мы вместе идем на причал. Ловля крабов, оказывается, происходит совсем не так, как я представлял. В смысле, это вообще не увлекательно. По сути, нужно только взять куриную шейку и положить на дно сети, так, чтобы она не выпала. А потом вы просто опускаете сеть в воду и ждете. И ждете. Спустя десять или пятнадцать минут вытягиваете сеть обратно. Если повезет, то в ней обнаружится несколько крабов, поедающих курицу. Тогда вы бросаете крабов в холодильник и опускаете сеть снова. Разумеется, в большинстве случаем никаких крабов там нет и нужно просто пробовать еще раз. Этим мы и занимаемся. Продолжаем макать в воду клятую сеть и пьем пиво. Рассел рассказывает мне истории из своей жизни, я делюсь своими.
— У меня бывали тяжелые времена, — говорил он. — Коксом баловался и все такое. Тебе просто нужно как-то полюбить жизнь, понимаешь? В смысле, дружище, ты оглянись вокруг! Красота, верно? Нам ничего не надо делать, только греться тут на солнышке. Может, наловим крабов, а может и нет. Это неважно. Потом вернемся домой, сварим этих мудил и сливочным маслом польем, а потом еще побазарим и, может, спортивный матч какой-нибудь посмотрим. Вот и все, чувак. Больше ничего не надо.
В семидесятые по телевизору крутили передачу Шоу Дика Каветта. У меня есть кассета, где записан выпуск с участием Джона Леннона и Йоко Оно. На этом шоу Джон говорил, что хотел бы стать рыбаком — готовить ужин из даров моря, разбираться в приливах, отливах и тд. Он сказал, что хотел бы быть таким человеком, а не тем, кому необходимо выступать перед людьми, подвергать все сомнению, вечно чувствовать себя неудовлетворенным и мечтать о большем. Черт возьми, глядя на Рассела, я так отчаянно мечтаю стать рыбаком. Почему не получается довольствоваться этим? Что за боль и безумие в глубинах моей души отравляют этот прекрасный день? Солнце, болото, Луна прячется в тени за нашими спинами. Почему меня не покидает беспокойство? Я гляжу на Рассела и всецело им восхищаюсь. Он смог справиться с главной проблемой человечества: научился быть довольным.
Когда начинает темнеть, мы едем к нему домой. Варим крабов и съедаем их со сливочным маслом и хлебом. Сидим в гостиной, курим травку и выпиваем до тех пор, пока с работы не возвращаются Келли и Сью Эллен. Тогда мы с Расселом встаем и приветствуем девушек. Решаем сходить все вместе за мексиканской едой. Я так отчаянно хочу, чтобы этого было достаточно, понимаете? Я улыбаюсь, смеюсь и пью. Но во мне зияет дыра, поглощающая все это и жаждущая чего-то большего.
Я не чувствую удовлетворения. И ненавижу себя за это.
Мы все проебываемся
Глава двадцать вторая
Глава двадцать вторая
Незадолго до рассвета я выныриваю из яркого, тревожного сна. Меня трясет из-за пота, насквозь пропитавшего простыни, а сердце стучит слишком быстро, панически. Серый рассвет заполняет собой комнату, просачиваясь через прорехи в жалюзи, истекая бледным приглушенным светом. Мои глаза широко распахнуты. Пальцы лихорадочно комкают пустоту. Мой желудок рвется ввысь и грозится вывалиться через горло, пока я мчусь в ванную. Там меня рвет алыми и желтыми остатками алкоголя над фарфоровым унитазом. Мой мозг разбухает. Мой череп трескается под воздействием давления.
Новый приступ рвоты — давлюсь ею — на лице мешанина из соплей и слез, все жилы взбухли. Одного запаха достаточно, чтобы я грохнулся в обморок.
Я ударяюсь о холодную белую плитку на полу, беспомощно прижимаюсь к нему горящей щекой. Ничего другого не остается, кроме как, лежать там, дрожа, подтянув колени к груди. Я пытаюсь дышать медленнее. Пытаюсь прийти в себя. Моргаю, чтобы сфокусировать взгляд.
Серый свет просачивается в ванную. Жирный паук с длинными, грубыми волосатыми лапками осторожно ползет вверх по унитазу, подбираясь к источнику зловонья. Он скрывается за грязным ободком, и я быстро вскидываю руку, смывая его вместе со всей рвотой — ну, хотя бы с ее частью.
Я дотаскиваю себя до пола на кухне, по пути умудряясь встать на ноги, хоть и все еще передвигаюсь пошатываясь.
Мне нужно выпить. Клянусь, я не хочу этого, но другого выхода нет. Это мой единственный шанс нормально прожить сегодняшний день. К тому же, мне ведь предстоит ехать ловить крабов вместе с Расселом. Точно нужно выпить.
Но первым делом я должен убедиться, что Сью Эллен все еще спит, потому что она страшно рассвирепеет, если увидит, как я напиваюсь в семь часов утра. Она и так уже много раз «пилила» меня из-за того, что пью слишком часто. И это ведь ей известно только о половине подобных случаев.
Поэтому я пробираюсь обратно в спальню и вижу, что она определенно все еще крепко спит, завернувшись в одеяло так, что виднеется только копна спутанных черных волос на подушке. Несмотря на то, что я неизменно страдаю от похмелья, когда выпиваю ночью, встаю я всегда в шесть или семь утра. Так уж повелось, еще со времен старшей школы, когда я на вечеринки ходил. Мои друзья могли продрыхнуть до полудня, но я вскакивал на рассвете, с ворохом разрозненных мыслей в голове, вне себя от беспокойства, неспособный сидеть на одном месте — и в конечном итоге мне приходилось отправляться прогуляться или чем-то еще себя занимать, ожидая, пока проснутся все остальные. Но теперь я знаю то, что мне не было известно раньше: какое лекарство нужно принимать в подобных случаях. Всего несколько глотков и я тут же успокоюсь.
И, гм, да, именно так я поступаю сегодняшним утром.
Я допиваю бутылку водки, лежавшую в морозильнике, и мое тело тут же наполняется теплом и спокойствие, словно я проглотил солнце. Это чудо, серьезно. Что с того, что я зависим от алкоголя? По крайней мере, выпивка мою жизнь не разрушит — в отличие от тяжелых наркотиков. Это просто, хм, небольшой порок. Вот и все.
Но, как бы то ни было, опустошив бутылку, я иду убираться в ванной, чтобы Сью Эллен ничего не заподозрила — и пытаюсь избавиться от неприятного запаха, попшикав из баллончика с лаком для волос. Не уверен, что это помогает. Но в любом случае, думаю, что к тому моменту, как она проснется, запах все равно выветрится. Я оставляю все как есть и иду варить кофе и делать тосты с клубничным джемом и маслом. Солнце висит низко и светит ярко, его лучи словно витки катушки в электрической плите, датчик температуры доходит до высшей отметки и готов самовозгореться. Я вожусь с кондиционером, но даже когда он включен на максимум, в квартире все еще душно, поскольку огромные стеклянные окна пропускают солнечные лучи — запирают слои влажной, осязаемой, грязной атмосферы в нашей маленькой приватной экосистеме. Бежать некуда. Нигде не спастись.
Остается только валяться голым на диване в гостиной — завернувшись в тонкую простыню — и глотать холодную воду, стакан за стаканом — пытаясь утолить неутолимую жажду. Из-за жары и алкоголя я пребываю в полузабытье — то ли бодрствую, то ли дремлю. Я включаю фильм про зомби, который мы получили от Нетфликс, но едва ли могу сосредоточиться на сюжете. Кажется, я снова теряю сознание, потому что, когда прихожу в себя, то вижу, что на экране бесконечно вертится заставка меню.
На кофейном столике рядом со мной лежит записка от Сью Эллен. Она пишет, что ушла на работу, а меня будить не хотела. Пишет, что любит меня. Я встаю и иду посмотреть сколько сейчас времени, задерживаясь у холодильника, чтобы взять пива — и слегка паникую, увидев, что осталось всего две бутылки. Надо срочно сбегать в алкомаркет, прихватив остатки моих денег. Я залпом выпиваю первую бутылку и сразу же вскрываю вторую, на этот раз стараясь пить более размеренно. Часы на духовке показывают, что уже почти полдень.
Приняв душ, я мчусь по улице к невзрачному алкомаркету, где все бутылки спрятаны за пуленепробиваемым стеклом. Собственно, там и стойка с кассой и маленькая старушка, заправляющая магазином, находятся за стеклом, поэтому наша денежные операции проводятся через металлический ящичек, который мы с ней толкаем туда-сюда. Я кладу туда десять долларов, собираясь накупить алкоголя на все деньги, а она взамен передает мне пол-литра водки и пол-литра виски от неизвестных компаний-производителей.
Женщина здесь всегда одна и та же, похожая на библиотекаршу, в роговых очках, с толстым слоем помады на губах, в каком-то простецком комбинезоне. Лицо у нее все сморщенное, ссохшееся, увядшее, помятое, словно кусок высушенного фрукта. Раньше она всегда улыбалась мне при встрече. Теперь просто смотрит, и во взгляде ее золотистых глаз с черными пятнами-зрачками мелькает что-то похожее на жалость. Она качает головой, обслуживает неохотно. Очевидно, что мне уже не нужно показывать ей удостоверение личности.
Я запихиваю обе бутылки в карманы брюк, бормочу «спасибо» и спешу убраться оттуда ко всем чертям. Дверной колокольчик звенит у меня за спиной. когда дверь закрывается.
Блять. Похоже, пора искать новый алкомаркет. Из-за этой гребаной бабы у меня возникает адовое чувство вины. Кто она такая, чтобы судить?
Иисусе.
Я бегу обратно домой, чтобы успеть выпить водку до прихода Рассела. Бутылку виски я прячу в щель между стеной и телевизором, где ее не найдет Сью Эллен. Занимаясь подобной фигней, сложно не вспоминать все те собрания «12 шагов», которые я посещал. Помню, слушал рассказы других людей о том, как они рассовывали по дому бутылки, а пустую тару выкидывали в соседские мусорные баки, чтобы мусорщики не догадались, как много они выпивают. Честно говоря, когда я думаю об этом сейчас, то вспоминаю, что они упоминали и о том, как меняли алкомаркеты, потому что им тоже было слишком стыдно каждый день встречаться с одними и теми же продавцами. А то и по нескольку раз за день. Но меня от всех этих людей отличает то, что я-то знаю обо всех тревожных звоночках, верно же? И я знаю, когда пора будет остановиться.
Они рассказывали о том, как утратили контроль над своими жизнями, что и со мной бывало из-за тяжелых наркотиков. Но сейчас я просто выпиваю и травку покуриваю, что не чревато негативными последствиями. Какие тут могут быть проблемы? Я продолжаю повторять себе, что их не будет. Первый раз в жизни я веду себя как обычный молодой человек — беззаботно хожу по барам и веселюсь.
Блин, да я даже свой двадцать первый день рождения отмечал в общежитии для завязавших. Меня ограбили, лишили всех тех увлекательных приключений, которых были у всех моих ровесников. Быть «чистым» — все равно, что вести себя как сорокалетний мужик, запертый в теле молодого человека. Как я могу найти общий язык с кем-то из сверстников? Я как будто с другой планеты прилетел. И все это из-за того, что мои гребаные родители запаниковали, свихнулись от беспокойства и заставили меня лечь на реабилитацию, когда мне было восемнадцать. Можете себе это представить? Я на тот момент употреблял мет всего-то четыре или пять месяцев. Но, разумеется, когда я оказался в клинике, то нам там всем промыли мозги и заставили поверить, что мы больны, хотя это полная чушь. Рак — это болезнь, ВИЧ — болезнь, а зависимость — нет. Но врачи пихали эту идею в наши головы до тех пор, пока мы не сдались и не уверовали в нее. Поэтому, само собой, что бы я не употреблял, все равно потом возвращался к ним. Они запрограммировали меня, заставили поверить, что только так и может быть. Они выдумали для меня это самоисполняющееся пророчество, и я продолжал ходить по кругу. Но теперь все кончено — чары спали. Я завязал с реабилитационными клиниками, двенадцатью шагами, психотерапевтами, иглоукалыванием, исцелением внутреннего ребенка и прочей хуетой. Я собираюсь ловить крабов с Расселом. В Чарльстоне, Южная Каролина.
Он заезжает за мной где-то в половине первого.
Я уважаю Рассела больше, чем знаменитостей, представителей интеллигенции, рядовых работников индустрии развлечений, нью-йоркцев, дорогих врачей и прочих моих знакомых. В ЛА все первым делом спрашивают: «Чем ты занимаешься?». И именно от ответа на этот вопрос зависит то, как с тобой будут обращаться в дальнейшем. Но здесь дела обстоят совсем иначе. Никого не волнует, где ты работаешь. О тебе судят по поступкам, по тому как ты общаешься с друзьями — все просто, никакой гламурной чуши По крайней мере, так утверждает Рассел. Честно говоря, за свою жизнь я встречал всего пару людей похожих на него. Одним из них является Акира, мой друг из Сан-Франциско. О другом даже думать не могу.
И вот теперь Рассел. Я им всецело восхищаюсь.
Он стучится в дверь, и я позволяю ему быстренько выкурить косяк, перед тем как мы отправляемся в путь. Он говорит, что одолжил грузовик, на котором приехал, у друга, а в кузове там сидит очень тихая, пугливая черная собака. Похоже, помесь лабрадора с кем-то.
— А, — говорит Рассел, — это собака Кэролайн, Луна. Она попросила меня присмотреть за ней пару дней.
Понятия не имею, кто такая Кэролайн, но какая разница. По дороге на пляж огромные дубы, чьи корни прорываются через тротуар, сменяются зловонными топями, где тонкие струйки воды прочерчивают дорожки, словно рисуя линии на цветной бумаге. Мы пересекаем мосты, проезжаем мимо разваливающихся заправочных станций с рекламными плакатами, призывающими есть вареный арахис, пить охлажденное пиво и покупать крупу. В центре Чарльстона атмосфера изобилия и процветания, в то время, как окраины отчаянно бедны. Стоянки трейлеров, заколоченные дома, супермаркеты Piggly Wiggly и Wal-Marts, все это.
Дорога блестит от жары.
— Тебе тут понравится, — говорит Рассел, — тебе не помешает немного размеренности и спокойствия.
Я киваю, признавая его правоту.
— Да, — говорю я, бездумно уставившись в окно, — но я никогда не умел жить так.
— Ну, — отвечает он, посмеиваясь, — я чемпион по расслабону, так что ты в надежных руках.
Он подъезжает на грузовике к стоянке Макдональдс, а и мы встаем в очередь для автомобилей.
— Хочешь что-нибудь?
— Неа.
Он заказывает двойной Роял Гамбургер с сыром и большую порцию Колы, а потом мы подъезжаем к окошку выдачи заказов. За стеклом стоит грузная женщина с туго заплетенными косичками. Она наклоняется к нам.
— Не хочешь заодно взять картошку фри, милый?
Рассел широко улыбается, обнажая свои квадратные белые зубы.
— Нет, мадам. У меня от нее газы.
Она смеется и смеется и я смеюсь тоже. Рассел благодарит ее и мы забираем еду и мы уезжаем и мы, гм, поглощаем ее. Наша следующая остановка — заправочная станция, где Рассел покупает двенадцать бутылок Budweiser и сетчатую корзинку для крабов, а заодно берет упаковку с куриными шейками за девяносто девять центов. Я ничего купить не могу, поскольку сегодня утром истратил последние деньги. Рассел говорит, что мне не стоит переживать из-за этого.
— Я работал на Уолл-стрит, представляешь? — рассказывает он мне, пока мы едем по дороге, пересекая мосты и минуя супермаркеты. — Сотрудничал с крупными фирмами, играл на бирже и все такое. Я жил в Нью-Йорке два года и заработал кучу бабла. Черт, никогда в жизни не был несчастнее, чем в те времена. Никакая работа не стоит того, чтобы целыми днями сидеть ради нее взаперти. Я предпочту получать меньше, но иметь возможность готовить, гулять по пляжу, охотиться на крабов с приятным джентльменом вроде тебя.
— Хах, — отвечаю я.
Он сворачивает на боковую дорогу и внезапно нас со всех сторон окружает высокая болотная трава, а мы сами продвигаемся все дальше и дальше в болото. Паркуемся мы возле серого причала, окруженного темными водами, отражающими солнечный свет. Рассел хватает мини-холодильник, пиво и сеть. Я беру куриные шейки и пытаюсь удерживать Луну, не позволяя ей броситься навстречу грязи и устричным ракушкам.
Мы вместе идем на причал. Ловля крабов, оказывается, происходит совсем не так, как я представлял. В смысле, это вообще не увлекательно. По сути, нужно только взять куриную шейку и положить на дно сети, так, чтобы она не выпала. А потом вы просто опускаете сеть в воду и ждете. И ждете. Спустя десять или пятнадцать минут вытягиваете сеть обратно. Если повезет, то в ней обнаружится несколько крабов, поедающих курицу. Тогда вы бросаете крабов в холодильник и опускаете сеть снова. Разумеется, в большинстве случаем никаких крабов там нет и нужно просто пробовать еще раз. Этим мы и занимаемся. Продолжаем макать в воду клятую сеть и пьем пиво. Рассел рассказывает мне истории из своей жизни, я делюсь своими.
— У меня бывали тяжелые времена, — говорил он. — Коксом баловался и все такое. Тебе просто нужно как-то полюбить жизнь, понимаешь? В смысле, дружище, ты оглянись вокруг! Красота, верно? Нам ничего не надо делать, только греться тут на солнышке. Может, наловим крабов, а может и нет. Это неважно. Потом вернемся домой, сварим этих мудил и сливочным маслом польем, а потом еще побазарим и, может, спортивный матч какой-нибудь посмотрим. Вот и все, чувак. Больше ничего не надо.
В семидесятые по телевизору крутили передачу Шоу Дика Каветта. У меня есть кассета, где записан выпуск с участием Джона Леннона и Йоко Оно. На этом шоу Джон говорил, что хотел бы стать рыбаком — готовить ужин из даров моря, разбираться в приливах, отливах и тд. Он сказал, что хотел бы быть таким человеком, а не тем, кому необходимо выступать перед людьми, подвергать все сомнению, вечно чувствовать себя неудовлетворенным и мечтать о большем. Черт возьми, глядя на Рассела, я так отчаянно мечтаю стать рыбаком. Почему не получается довольствоваться этим? Что за боль и безумие в глубинах моей души отравляют этот прекрасный день? Солнце, болото, Луна прячется в тени за нашими спинами. Почему меня не покидает беспокойство? Я гляжу на Рассела и всецело им восхищаюсь. Он смог справиться с главной проблемой человечества: научился быть довольным.
Когда начинает темнеть, мы едем к нему домой. Варим крабов и съедаем их со сливочным маслом и хлебом. Сидим в гостиной, курим травку и выпиваем до тех пор, пока с работы не возвращаются Келли и Сью Эллен. Тогда мы с Расселом встаем и приветствуем девушек. Решаем сходить все вместе за мексиканской едой. Я так отчаянно хочу, чтобы этого было достаточно, понимаете? Я улыбаюсь, смеюсь и пью. Но во мне зияет дыра, поглощающая все это и жаждущая чего-то большего.
Я не чувствую удовлетворения. И ненавижу себя за это.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки
Думаю, что он там, у себя в Плоском мире, тоже сейчас улыбается и хвастается удачной экранизацией одного из главных творений.
Хотя что там резать? Никаких кровавых сцен в фильме нет, никакого смакования преступлений Банди. Интересно, что фильм поначалу даже вызывает желание усомниться в виновности Банди. Несмотря на то, что прекрасно знаешь всю его историю. Но Тед настолько невероятно обаятельный, симпатичный и дружелюбный, что ему хочется верить.
