Незадолго до рассвета я выныриваю из яркого, тревожного сна. Меня трясет из-за пота, насквозь пропитавшего простыни, а сердце стучит слишком быстро, панически. Серый рассвет заполняет собой комнату, просачиваясь через прорехи в жалюзи, истекая бледным приглушенным светом. Мои глаза широко распахнуты. Пальцы лихорадочно комкают пустоту. Мой желудок рвется ввысь и грозится вывалиться через горло, пока я мчусь в ванную. Там меня рвет алыми и желтыми остатками алкоголя над фарфоровым унитазом. Мой мозг разбухает. Мой череп трескается под воздействием давления. Новый приступ рвоты — давлюсь ею — на лице мешанина из соплей и слез, все жилы взбухли. Одного запаха достаточно, чтобы я грохнулся в обморок. Я ударяюсь о холодную белую плитку на полу, беспомощно прижимаюсь к нему горящей щекой. Ничего другого не остается, кроме как, лежать там, дрожа, подтянув колени к груди. Я пытаюсь дышать медленнее. Пытаюсь прийти в себя. Моргаю, чтобы сфокусировать взгляд. Серый свет просачивается в ванную. Жирный паук с длинными, грубыми волосатыми лапками осторожно ползет вверх по унитазу, подбираясь к источнику зловонья. Он скрывается за грязным ободком, и я быстро вскидываю руку, смывая его вместе со всей рвотой — ну, хотя бы с ее частью. Я дотаскиваю себя до пола на кухне, по пути умудряясь встать на ноги, хоть и все еще передвигаюсь пошатываясь. Мне нужно выпить. Клянусь, я не хочу этого, но другого выхода нет. Это мой единственный шанс нормально прожить сегодняшний день. К тому же, мне ведь предстоит ехать ловить крабов вместе с Расселом. Точно нужно выпить. Но первым делом я должен убедиться, что Сью Эллен все еще спит, потому что она страшно рассвирепеет, если увидит, как я напиваюсь в семь часов утра. Она и так уже много раз «пилила» меня из-за того, что пью слишком часто. И это ведь ей известно только о половине подобных случаев. Поэтому я пробираюсь обратно в спальню и вижу, что она определенно все еще крепко спит, завернувшись в одеяло так, что виднеется только копна спутанных черных волос на подушке. Несмотря на то, что я неизменно страдаю от похмелья, когда выпиваю ночью, встаю я всегда в шесть или семь утра. Так уж повелось, еще со времен старшей школы, когда я на вечеринки ходил. Мои друзья могли продрыхнуть до полудня, но я вскакивал на рассвете, с ворохом разрозненных мыслей в голове, вне себя от беспокойства, неспособный сидеть на одном месте — и в конечном итоге мне приходилось отправляться прогуляться или чем-то еще себя занимать, ожидая, пока проснутся все остальные. Но теперь я знаю то, что мне не было известно раньше: какое лекарство нужно принимать в подобных случаях. Всего несколько глотков и я тут же успокоюсь. И, гм, да, именно так я поступаю сегодняшним утром. Я допиваю бутылку водки, лежавшую в морозильнике, и мое тело тут же наполняется теплом и спокойствие, словно я проглотил солнце. Это чудо, серьезно. Что с того, что я зависим от алкоголя? По крайней мере, выпивка мою жизнь не разрушит — в отличие от тяжелых наркотиков. Это просто, хм, небольшой порок. Вот и все. Но, как бы то ни было, опустошив бутылку, я иду убираться в ванной, чтобы Сью Эллен ничего не заподозрила — и пытаюсь избавиться от неприятного запаха, попшикав из баллончика с лаком для волос. Не уверен, что это помогает. Но в любом случае, думаю, что к тому моменту, как она проснется, запах все равно выветрится. Я оставляю все как есть и иду варить кофе и делать тосты с клубничным джемом и маслом. Солнце висит низко и светит ярко, его лучи словно витки катушки в электрической плите, датчик температуры доходит до высшей отметки и готов самовозгореться. Я вожусь с кондиционером, но даже когда он включен на максимум, в квартире все еще душно, поскольку огромные стеклянные окна пропускают солнечные лучи — запирают слои влажной, осязаемой, грязной атмосферы в нашей маленькой приватной экосистеме. Бежать некуда. Нигде не спастись. Остается только валяться голым на диване в гостиной — завернувшись в тонкую простыню — и глотать холодную воду, стакан за стаканом — пытаясь утолить неутолимую жажду. Из-за жары и алкоголя я пребываю в полузабытье — то ли бодрствую, то ли дремлю. Я включаю фильм про зомби, который мы получили от Нетфликс, но едва ли могу сосредоточиться на сюжете. Кажется, я снова теряю сознание, потому что, когда прихожу в себя, то вижу, что на экране бесконечно вертится заставка меню. На кофейном столике рядом со мной лежит записка от Сью Эллен. Она пишет, что ушла на работу, а меня будить не хотела. Пишет, что любит меня. Я встаю и иду посмотреть сколько сейчас времени, задерживаясь у холодильника, чтобы взять пива — и слегка паникую, увидев, что осталось всего две бутылки. Надо срочно сбегать в алкомаркет, прихватив остатки моих денег. Я залпом выпиваю первую бутылку и сразу же вскрываю вторую, на этот раз стараясь пить более размеренно. Часы на духовке показывают, что уже почти полдень. Приняв душ, я мчусь по улице к невзрачному алкомаркету, где все бутылки спрятаны за пуленепробиваемым стеклом. Собственно, там и стойка с кассой и маленькая старушка, заправляющая магазином, находятся за стеклом, поэтому наша денежные операции проводятся через металлический ящичек, который мы с ней толкаем туда-сюда. Я кладу туда десять долларов, собираясь накупить алкоголя на все деньги, а она взамен передает мне пол-литра водки и пол-литра виски от неизвестных компаний-производителей. Женщина здесь всегда одна и та же, похожая на библиотекаршу, в роговых очках, с толстым слоем помады на губах, в каком-то простецком комбинезоне. Лицо у нее все сморщенное, ссохшееся, увядшее, помятое, словно кусок высушенного фрукта. Раньше она всегда улыбалась мне при встрече. Теперь просто смотрит, и во взгляде ее золотистых глаз с черными пятнами-зрачками мелькает что-то похожее на жалость. Она качает головой, обслуживает неохотно. Очевидно, что мне уже не нужно показывать ей удостоверение личности. Я запихиваю обе бутылки в карманы брюк, бормочу «спасибо» и спешу убраться оттуда ко всем чертям. Дверной колокольчик звенит у меня за спиной. когда дверь закрывается. Блять. Похоже, пора искать новый алкомаркет. Из-за этой гребаной бабы у меня возникает адовое чувство вины. Кто она такая, чтобы судить? Иисусе. Я бегу обратно домой, чтобы успеть выпить водку до прихода Рассела. Бутылку виски я прячу в щель между стеной и телевизором, где ее не найдет Сью Эллен. Занимаясь подобной фигней, сложно не вспоминать все те собрания «12 шагов», которые я посещал. Помню, слушал рассказы других людей о том, как они рассовывали по дому бутылки, а пустую тару выкидывали в соседские мусорные баки, чтобы мусорщики не догадались, как много они выпивают. Честно говоря, когда я думаю об этом сейчас, то вспоминаю, что они упоминали и о том, как меняли алкомаркеты, потому что им тоже было слишком стыдно каждый день встречаться с одними и теми же продавцами. А то и по нескольку раз за день. Но меня от всех этих людей отличает то, что я-то знаю обо всех тревожных звоночках, верно же? И я знаю, когда пора будет остановиться. Они рассказывали о том, как утратили контроль над своими жизнями, что и со мной бывало из-за тяжелых наркотиков. Но сейчас я просто выпиваю и травку покуриваю, что не чревато негативными последствиями. Какие тут могут быть проблемы? Я продолжаю повторять себе, что их не будет. Первый раз в жизни я веду себя как обычный молодой человек — беззаботно хожу по барам и веселюсь. Блин, да я даже свой двадцать первый день рождения отмечал в общежитии для завязавших. Меня ограбили, лишили всех тех увлекательных приключений, которых были у всех моих ровесников. Быть «чистым» — все равно, что вести себя как сорокалетний мужик, запертый в теле молодого человека. Как я могу найти общий язык с кем-то из сверстников? Я как будто с другой планеты прилетел. И все это из-за того, что мои гребаные родители запаниковали, свихнулись от беспокойства и заставили меня лечь на реабилитацию, когда мне было восемнадцать. Можете себе это представить? Я на тот момент употреблял мет всего-то четыре или пять месяцев. Но, разумеется, когда я оказался в клинике, то нам там всем промыли мозги и заставили поверить, что мы больны, хотя это полная чушь. Рак — это болезнь, ВИЧ — болезнь, а зависимость — нет. Но врачи пихали эту идею в наши головы до тех пор, пока мы не сдались и не уверовали в нее. Поэтому, само собой, что бы я не употреблял, все равно потом возвращался к ним. Они запрограммировали меня, заставили поверить, что только так и может быть. Они выдумали для меня это самоисполняющееся пророчество, и я продолжал ходить по кругу. Но теперь все кончено — чары спали. Я завязал с реабилитационными клиниками, двенадцатью шагами, психотерапевтами, иглоукалыванием, исцелением внутреннего ребенка и прочей хуетой. Я собираюсь ловить крабов с Расселом. В Чарльстоне, Южная Каролина. Он заезжает за мной где-то в половине первого. Я уважаю Рассела больше, чем знаменитостей, представителей интеллигенции, рядовых работников индустрии развлечений, нью-йоркцев, дорогих врачей и прочих моих знакомых. В ЛА все первым делом спрашивают: «Чем ты занимаешься?». И именно от ответа на этот вопрос зависит то, как с тобой будут обращаться в дальнейшем. Но здесь дела обстоят совсем иначе. Никого не волнует, где ты работаешь. О тебе судят по поступкам, по тому как ты общаешься с друзьями — все просто, никакой гламурной чуши По крайней мере, так утверждает Рассел. Честно говоря, за свою жизнь я встречал всего пару людей похожих на него. Одним из них является Акира, мой друг из Сан-Франциско. О другом даже думать не могу. И вот теперь Рассел. Я им всецело восхищаюсь. Он стучится в дверь, и я позволяю ему быстренько выкурить косяк, перед тем как мы отправляемся в путь. Он говорит, что одолжил грузовик, на котором приехал, у друга, а в кузове там сидит очень тихая, пугливая черная собака. Похоже, помесь лабрадора с кем-то. — А, — говорит Рассел, — это собака Кэролайн, Луна. Она попросила меня присмотреть за ней пару дней. Понятия не имею, кто такая Кэролайн, но какая разница. По дороге на пляж огромные дубы, чьи корни прорываются через тротуар, сменяются зловонными топями, где тонкие струйки воды прочерчивают дорожки, словно рисуя линии на цветной бумаге. Мы пересекаем мосты, проезжаем мимо разваливающихся заправочных станций с рекламными плакатами, призывающими есть вареный арахис, пить охлажденное пиво и покупать крупу. В центре Чарльстона атмосфера изобилия и процветания, в то время, как окраины отчаянно бедны. Стоянки трейлеров, заколоченные дома, супермаркеты Piggly Wiggly и Wal-Marts, все это. Дорога блестит от жары. — Тебе тут понравится, — говорит Рассел, — тебе не помешает немного размеренности и спокойствия. Я киваю, признавая его правоту. — Да, — говорю я, бездумно уставившись в окно, — но я никогда не умел жить так. — Ну, — отвечает он, посмеиваясь, — я чемпион по расслабону, так что ты в надежных руках. Он подъезжает на грузовике к стоянке Макдональдс, а и мы встаем в очередь для автомобилей. — Хочешь что-нибудь? — Неа. Он заказывает двойной Роял Гамбургер с сыром и большую порцию Колы, а потом мы подъезжаем к окошку выдачи заказов. За стеклом стоит грузная женщина с туго заплетенными косичками. Она наклоняется к нам. — Не хочешь заодно взять картошку фри, милый? Рассел широко улыбается, обнажая свои квадратные белые зубы. — Нет, мадам. У меня от нее газы. Она смеется и смеется и я смеюсь тоже. Рассел благодарит ее и мы забираем еду и мы уезжаем и мы, гм, поглощаем ее. Наша следующая остановка — заправочная станция, где Рассел покупает двенадцать бутылок Budweiser и сетчатую корзинку для крабов, а заодно берет упаковку с куриными шейками за девяносто девять центов. Я ничего купить не могу, поскольку сегодня утром истратил последние деньги. Рассел говорит, что мне не стоит переживать из-за этого. — Я работал на Уолл-стрит, представляешь? — рассказывает он мне, пока мы едем по дороге, пересекая мосты и минуя супермаркеты. — Сотрудничал с крупными фирмами, играл на бирже и все такое. Я жил в Нью-Йорке два года и заработал кучу бабла. Черт, никогда в жизни не был несчастнее, чем в те времена. Никакая работа не стоит того, чтобы целыми днями сидеть ради нее взаперти. Я предпочту получать меньше, но иметь возможность готовить, гулять по пляжу, охотиться на крабов с приятным джентльменом вроде тебя. — Хах, — отвечаю я. Он сворачивает на боковую дорогу и внезапно нас со всех сторон окружает высокая болотная трава, а мы сами продвигаемся все дальше и дальше в болото. Паркуемся мы возле серого причала, окруженного темными водами, отражающими солнечный свет. Рассел хватает мини-холодильник, пиво и сеть. Я беру куриные шейки и пытаюсь удерживать Луну, не позволяя ей броситься навстречу грязи и устричным ракушкам. Мы вместе идем на причал. Ловля крабов, оказывается, происходит совсем не так, как я представлял. В смысле, это вообще не увлекательно. По сути, нужно только взять куриную шейку и положить на дно сети, так, чтобы она не выпала. А потом вы просто опускаете сеть в воду и ждете. И ждете. Спустя десять или пятнадцать минут вытягиваете сеть обратно. Если повезет, то в ней обнаружится несколько крабов, поедающих курицу. Тогда вы бросаете крабов в холодильник и опускаете сеть снова. Разумеется, в большинстве случаем никаких крабов там нет и нужно просто пробовать еще раз. Этим мы и занимаемся. Продолжаем макать в воду клятую сеть и пьем пиво. Рассел рассказывает мне истории из своей жизни, я делюсь своими. — У меня бывали тяжелые времена, — говорил он. — Коксом баловался и все такое. Тебе просто нужно как-то полюбить жизнь, понимаешь? В смысле, дружище, ты оглянись вокруг! Красота, верно? Нам ничего не надо делать, только греться тут на солнышке. Может, наловим крабов, а может и нет. Это неважно. Потом вернемся домой, сварим этих мудил и сливочным маслом польем, а потом еще побазарим и, может, спортивный матч какой-нибудь посмотрим. Вот и все, чувак. Больше ничего не надо.
В семидесятые по телевизору крутили передачу Шоу Дика Каветта. У меня есть кассета, где записан выпуск с участием Джона Леннона и Йоко Оно. На этом шоу Джон говорил, что хотел бы стать рыбаком — готовить ужин из даров моря, разбираться в приливах, отливах и тд. Он сказал, что хотел бы быть таким человеком, а не тем, кому необходимо выступать перед людьми, подвергать все сомнению, вечно чувствовать себя неудовлетворенным и мечтать о большем. Черт возьми, глядя на Рассела, я так отчаянно мечтаю стать рыбаком. Почему не получается довольствоваться этим? Что за боль и безумие в глубинах моей души отравляют этот прекрасный день? Солнце, болото, Луна прячется в тени за нашими спинами. Почему меня не покидает беспокойство? Я гляжу на Рассела и всецело им восхищаюсь. Он смог справиться с главной проблемой человечества: научился быть довольным. Когда начинает темнеть, мы едем к нему домой. Варим крабов и съедаем их со сливочным маслом и хлебом. Сидим в гостиной, курим травку и выпиваем до тех пор, пока с работы не возвращаются Келли и Сью Эллен. Тогда мы с Расселом встаем и приветствуем девушек. Решаем сходить все вместе за мексиканской едой. Я так отчаянно хочу, чтобы этого было достаточно, понимаете? Я улыбаюсь, смеюсь и пью. Но во мне зияет дыра, поглощающая все это и жаждущая чего-то большего. Я не чувствую удовлетворения. И ненавижу себя за это.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Чернобыль
Тяжело смотреть про Чернобыль, когда ты с рождения живешь в городе, окруженном городами-закрытками, где в любой момент может случиться Чернобыль номер 2. И где и так уже была поблизости авария на Маяке. Случай с ней удачнее замяли и, к счастью, для простых челябинцев, радиоактивный ветер дул не в их сторону. Бабушка мне в детстве рассказывала историю как она в тот вечер (когда наебнулся Маяк) гуляла с ребенком и видела на горизонте ядерный гриб, только не поняла, что за нафиг происходит и подумала не начались ли у нее галлюцинации. И, естественно, объяснять это происшествие представители властей не потрудились, о происхождении гриба она узнала намного позже. Так что очень легко верится в людей, любовавшихся чернобыльским пожаром с моста. "Чернобыль" от HBO поражает, в первую очередь, тем, насколько глубоко его создатели закопались в советскую историю, с какой любовью и дотошностью воссоздавали советский быт, подбирали одежду, предметы интерьера, общие планы. Это самый не-клюквенный американский проект про нас, какой только может быть. К тому же, создателям удалось уловить саму суть СССР: подвиги отдельно взятых обычных граждан на фоне общей монструозности лживой системы. Это меня всегда восхищало в историях про Советский Союз - готовность к самопожертвованию ради общего дела. Даже если оно кажется совершенно безнадежным и тебя после принесенных жертв не ждет ничего хорошего. От тотальной безысходности зашипперил Щербину с Легасовым, как чисто платонический союз двух мужественных самоубийц, каждого из которых ждет личностное перерождение. Хотелось бы принести им цветы на могилы, когда в следующий раз буду в Москве. Да, сериал - художественное произведение, да, там хватает допущений и изменений, но каждое изменение и искажение сюжетно обосновано, так что я не представляю за что этот проект можно критиковать. Впервые за долгое время я почувствовал нечто похожее на патриотизм. беда только в том, что лживая система к нам в Россию перешла по наследству, а количество людей, готовых на самопожертвование резко сократилось. и в плане киноискусства снимают у нас теперь либо качественную чернуху, либо какую-то хероту любых других жанров.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
На подъеме
Коротенькая история про Касл-Рок и толерантность. Чего только не случалось с многострадальным Касл-Роком, и вот на этот раз там поселились женатые лесбиянки! содержащие вегетарианский ресторан! ну прямо ужас на ужасе для тех консервативных жителей городка, которые еще не передохли от многочисленных прошлых кошмаров. Разумеется, к лесбиянкам относятся с предубеждением и не ходят в их едальню. Помочь им может только адекватный житель городка по имени Скотт. У него свои проблемы, похуже сдержанной гомофобии - он беспричинно скидывает вес, килограмм за килограммом, при этом внешне никак не меняясь.
Создалось впечатление, что Кинг написал историю просто в подарок для своей дочки-лесбиянки, особо не заморачиваясь. История нормальная, но никаких эмоций после себя не оставляет, кроме легкого недоумения из-за смиренности ГГ. И из-за того, что причину похудения не раскрыли совсем никак. Прост))) Иногда прост))) у Кинга уместны, как в рассказе про палец в раковине, но после Худеющего сложно поверить, что Скотту при аналогичных обстоятельствах тупо не повезло. Ну начал человек терять вес и дошел до 0, с каждым может случиться.
У русского издания рейтинг +12, что лишний раз доказывает тупость закона о пропаганде, соблюдаемого и нарушаемого по велению левой пятки. ------------ Многим людям после операций назначается диета "Стол №5", но, к сожалению, редко даются подробные объяснения насчет питания и названия конкретных блюд. И тут на помощь может прийти сайт https://dieta-stol-5.ru, где предлагается уникальная инструкция для "Стол №5", детальная, разработанная профессиональными врачами и экспертами-диетологами. Пользуйтесь)
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Кинг пишет продолжение Сияния, чтобы отвязаться от кубриковской версии, но в экранизации продолжения снова вставляют фрагменты из кубриковской версии. Маэстро, это "чудовище" вам не одолеть а так трейлер совершенно стандартный, но наличие в проекте МакГрегора меня радует. Уже весомый повод, чтобы посмотреть.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Когда в очередной раз пересматриваешь Назови меня своим именем, то помимо мечты о проживании столь же прекрасное лето в компании любимого человека, возникает еще и желание попробовать кататься на велосипеде. Лето - отличное время для того, чтобы ездить на велосипеде, как ни крути.) Но если велосипеда у вас пока нет, то его сперва следует выбрать и приобрести. Могу посоветовать этот интернет магазин велосипедов https://rusexpress.ru/categories/sport-i-turizm-velosipedy. У них большой выбор самых разных велосипедов. Есть и женские и дорожные и горные и детские. Можно купить велики для всей семьи и устраивать веселые выезды на природу. Или гонять в одиночестве по горам, было бы желание.) Кроме того, в магазине можно приобрести необходимые аксессуары, экипировку и различные велозапчасти, которые тоже могут однажды пригодиться.
Он исчезает, а вместе с ним пропадает и наша старая машина. Я вновь обзваниваю отделения скорой помощи. Вновь звоню в полицейские участки, проверяя не был ли он арестован. Когда я объясняю, что мой сын пропал, то полицейский диспетчер, прежде чем продиктовать мне телефонный номер местной тюрьмы, говорит, что если Ник объявится, то мне следует отправить его в военный лагерь, куда детей, поднятых среди ночи, забирают силой, заковав в наручники. Я читал про один такой военный лагерь — в Аризоне, недалеко от дома родителей. Один мальчик умер там летом. Детей в лагере избивали, издевались над ними, морили голодом, сажали на цепь и оставляли без воды в пустыне, где температура доходит до +45 градусов по Цельсию. Я разговаривал с другими родителями, которые тоже сталкивались с подобной бедой, и они забрасывали меня советами, многие из которых я и так знал и многие их которых опять же противоречили друг другу. Один знакомый вновь сказал мне, что если Ник объявится, то я должен выгнать его из дома. Я не видел в этом никакого смысла, ведь было очевидно куда он пойдет: к кому-то из своих опасных приятелей или, возможно, в грязное преступное логово, одно из тех, где обитают его наркодилеры. Вот что случится. Тогда его будет уже не спасти. Другая знакомая порекомендовала закрытый колледж, куда отправила свою дочь на два года.
Ника нет уже шесть дней, и мое отчаяние достигло апогея. Я никогда не испытывал такого горя. Я часами остервенело роюсь в Интернете, читая жуткие истории про детей-наркоманов. Звоню знакомым-родителям, которые знают знакомых-родителей, которые знают знакомых-родителей, проходивших через это. Пытаюсь понять, что наркотики значат для Ника. Однажды он сказал мне: «Все мои любимые писатели и музыканты либо алкоголики, либо наркоманы». Я понимаю, что Ник употребляет наркотики, чтобы почувствовать себя умнее, раскованнее, смелее, и потому что у него в голове засела эта опасная — ошибочная — идея, что распутный образ жизни и величайшее искусство идут рука об руку, как в случае с Хемингуэем, Хендриксом или Баския. Курт Кобейн написал в предсмертной записке: «Лучше сгореть, чем угаснуть». Он процитировал строчку из песни Нила Янга, посвященную Джонни Роттену из «Sex Pistols». Когда мне было двадцать четыре, я взял интервью у Джона Леннона. Я спросил его об этом стремлении, коим пронизан рок-н-ролл. Он высказался резко против. — Я предпочту медленно угаснуть подобно старым воякам, нежели сгореть, — сказал он. — Я уважаю тех, кто выживает. Живых и здоровых. Живых и здоровых. Не знаю, сможет ли мой сын стать одним из них.
Каким-то образом мне удается сохранять видимость спокойствия в присутствии Джаспера и Дейзи. Держу себя в руках, не хочу, чтобы они беспокоились еще больше, чем сейчас. Мы говорим детям, что переживаем за Ника, стараемся найти «золотую середину». Мы не хотим напугать их, но и не можем делать вид, что все порядке, когда они знают — как могут не знать? — что это не так. Я убежден, что ложь в данном случае причинит больше вреда и запутает сильнее, нежели правда. Однако, оставшись один, я плачу так, как не плакал с детства. Ник посмеивался надо мной из-за моей неспособности заплакать.В тех редких случаях, когда у меня наворачивались слезы на глаза, он шутил, что про мой «слезный запор». Но теперь слезы появляются даже в самые неожиданные моменты, без видимой причины, и льются со свирепой неукротимостью. Они меня чертовски пугают. Мне чертовски страшно быть настолько потерянным, беспомощным, утратившим контроль над собой и перепуганным. Я звоню Вики. Наша вражда, тянувшаяся с момента развода, забыта на фоне общей тревоги за Ника. Это облегчение: связаться с ней не из-за того, что отдаляет нас друг от друга, а из-за того, что объединяет. Мы оба любим Ника так, как могут любить только родители. Я не хочу сказать, что его отчим и Карен за него не переживают, но во время этих долгих телефонных разговоров, в которых никто больше не смог бы принять участие, мы с его матерью делим на двоих особый сорт тревоги — острый, интуитивный. А мы с Карен постоянно меняемся ролями. Когда я впадаю в панику, она меня успокаивает. — С Ником все будет в порядке. — Откуда такая уверенность? — Я это просто знаю. Он умный мальчик. У него доброе сердце. Потом приступ тревоги случается у Карен и наступает моя очередь утешать ее. — Все в порядке, — говорю я. — Он просто запутался. Мы со всем справимся. Он вернется.
И он возвращается. Обычным серым холодным днем, спустя неделю, он просто приходит домой. Как и в тот раз, когда я нашел его в переулке в Сан-Рафаэле, он исхудал, болен, бредит — едва узнаваемый призрак. Я просто смотрю на него, стоящего на пороге. — Ох, Ник, — говорю я. Я разглядываю его, а потом провожаю в его комнату, взяв за руку. Там он, не раздеваясь, ложится на кровать и закутывается в одеяло. Не знаю почему, но я радуюсь, что сейчас дома больше никого нет. Я смотрю на него. Если визиты к психологу не помогают, то что остается? Реабилитационная клиника. Других вариантов нет. — Ник, ты должен отправиться на реабилитацию. Должен. Он что-то бормочет и засыпает. Я знаю, что обязан сделать все возможное, чтобы отправить его в реабилитационную клинику для наркоманов, поэтому обзваниваю некоторые из них. Я звоню в то учреждение, которое мы уже посещали, обращаюсь за советами к психотерапевтам и другим специалистам. Теперь психотерапевт Ника соглашается с необходимостью реабилитации и связывается с несколькими своими коллегами, специализирующимися на борьбе с алкогольной зависимостью и наркозависимостью. Мои друзья звонят их друзьям, сталкивавшимся с подобной бедой. Ник спит. Я обзваниваю рекомендованные ближайшие реабилитационные центры, спрашиваю, какие у них показатели успешности среди больных, лечившихся от метамфетаминовой зависимости. Эти разговоры дают мне первое примерное представление о том, что, пожалуй, является самым хаотичной и нестабильной областью в американской системе здравоохранения. Мне называют от 25 до 85 процентов, но один знакомый наставник, которому доводилось иметь дело со многими программами лечения алко- и нарко- зависимостей, говорит, что эти цифры — фикция. — Даже самые маленькое число кажется слишком уж оптимистичным, — говорит он. — Только семнадцать процентов людей, лечившихся в клиниках, впоследствии способны продержаться без наркотиков дольше года. Медсестра из приемной в одной из больниц Северной Калифорнии, возможно, подходит ближе всех к истине, когда говорит со мной про наркоманов, излечившихся от метной зависимости: — Не больше десяти процентов, — говорит она, — любой, кто обещает больше, — лжет.
Чем больше я узнаю о реабилитационной индустрии, тем сильнее мое замешательство. Большинство престижных и дорогих программ реабилитации неэффективны. Во многих реабилитационных клиниках используется подход «подошло одному — подойдет всем». Ричард Роусон, заместитель главы комплекса программ по борьбе с злоупотреблением наркотическими веществами из Калифорнийского Университета, считает многие из них чуть более, чем бесполезными для излечения метамфетаминой зависимости и отзывается о них следующим образом: «Граф Шейбс от мира реабилитации. Новая краска долго не держится». Доктор Роусон не утверждает, что в подобных лечебных программ вовсе нет полезных компонентов. Все они основываются на правилах «Анонимных Алкоголиков», соблюдение которых считается необходимым для излечения любого рода зависимостей, включая наркотическую. Но за вычетом этого, программы представляют из себя лоскутное одеяло из психологических, поведенческих и когнитивных методов лечения. Многие программы включают в себя лекции, индивидуальные консультации у психологов, физический труд, уклониться от которого крайне трудно, а также конфессиональную и конфронтационную групповую терапию, где, в числе прочего, коллективно стыдят пациентов, не желающих уверовать в Бога. (По словам наставников из этих программ лечения, сопротивление равняется отрицанию, а отрицание ведет к новым срывам). В некоторых программах обучают различным полезным для жизни навыкам, например, учат правильно составлять резюме; устраивают спортивные тренировки; проводят групповые и индивидуальные занятия с членами семьи; и консультации у психологов и психиатров, которые могут назначить медикаментозное лечение. Некоторые учреждения предлагают сеансы массажа и консультации диетологов. Кое-какие амбулаторные программы включают в себя использование относительно новой методики под названием «контроль над непредвиденными обстоятельствами», систему, основывающуюся на позитивном влиянии воздержания. Однако, без должного фундамента в виде проверенных методик, пациенты часто становятся заложниками личной философии управляющих реабилитационных центров, некоторые из которых не имеют никакого образования и руководствуются лишь личным опытом по борьбе с собственными зависимостями. — Если у вас шесть детей, это еще не делает вас хорошим акушером-гинекологом, — говорил Уолтер Лин, невролог, непосредственный начальник Роусона из Калифорнийского. Даже в реабилитационных клиниках, которыми управляют опытные врачи и клиницисты, применяются самые разные методы лечения, эффективность многих из которых не была доказана. И, что еще важнее: во многих лечебных программах не учитываются специфические характеристики метамфетамина, а ведь, по мнению некоторых экспертов, именно от метамфетаминовой зависимости избавиться труднее всего. Но что еще я могу сделать? Я выбираю клинику в Окленде под названием «Дорога к победе», о которой много положительных отзывов, и договариваюсь о встрече. Я готовлюсь сделать самое тяжелое из того, что только могу вообразить, использовать все, что еще осталось от моего ослабевающего влияния — угрожать, что выгоню его из дома и навсегда лишу какой-либо поддержки — чтобы заставить поехать со мной. Сделать это необходимо — потому что я убежден, что это наша единственная надежда — но мне от этого не легче. На следующее утро, когда Дейзи с Джаспером уходят в школу, я иду в комнату Ника, где он все еще крепко спит с умиротворенным видом. Спящее дитя. Потом, пока я смотрю на него, он дергается, гримасничает, скрипит зубами во сне. Я бужу его и говорю куда мы сейчас поедем. Он выходит из себя. — Ни за что на свете! — Пойдем, Ник, покончим с этим, — умоляю я. Он встает, дрожащей рукой отбрасывает волосы со лба. Держится за дверной косяк, чтобы не упасть. — Я же сказал — ни за что на свете. — Он дрожит, пошатывается. — Пойдем, Ник, — твердо говорю я. Голос дрожит. — Мы поедем туда. У тебя нет выбора. — Ты не можешь меня заставить. Что за нахрен? — Если ты хочешь жить здесь, если хочешь, чтобы я тебе помогал, если хочешь, чтобы я заплатил за твое обучение в колледже, если хочешь видеться с нами… — Я смотрю на него и задаю вопрос: — Ник, ты хочешь умереть? Все дело в этом? Он пинает стену, бьет кулаками по столу и плачет. Я печально произношу: — Идем. Он все еще ругается, но следует за мной к машине. --------------- Порой все мы сталкиваемся с необходимостью ремонта телефона. Или же нам только кажется, что телефон придется чинить, когда на самом деле ситуация не столь критична. Читайте тут подробнее о том, что следует сделать, когда думаешь, что твой телефон умирает, прежде чем нести его в ремонт.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Субмарина
Книгу подарила жена и поэтому она бесценна для меня, но если говорить про содержание, то тут мы с женой сходимся во мнениях: фильм лучше. В фильме сумели сделать эту историю про ебанутенького подростка с хорошим чувством юмора, постоянно запоминающего новые сложные слова и нагло влезшего в разборки родителей, готовых развести, смешнее и романтичнее. Концовка у фильма одна из лучших в визуальном плане, в то время как в книге слишком большой упор сделан на разборки родителей. А родители, прощающие друг другу измены, мне не слишком импонируют. Какая разница петтинг был или полноценный секс, измена и есть измена. Если у вас моногамная семья, фигли вы так легко забываете о случившемся. Заметно, что у автора книги это дебют, к концу он устал и начал сдуваться. Эпизод с сексом в театра тоже был не слишком удачен, на мой взгляд, хорошо, что в фильме его выкинули. В целом, в книге этот мальчик больше мудак, чем в экранизации и хочется посоветовать Джордане почаще кидать в него собачьими какашками, в то время как в фильме рассчитываешь на их воссоединение.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Критик тут очень хорошо сформулировал чем меня бесят все эти диснеевские пересъемки его же классики
Детей, видимо, у них сейчас принято считать совсем безмозглыми, не способными понять какие-либо сюжеты сложнее Репки. Впрочем, после того как они умудрились запороть сцену с библиотекой в К и Ч я от них ничего хорошего больше и не жду. --------------- Если вы любите читать сетевые журналы, то советую обратить внимание на сайт star-hits.com/ Это женский журнал. Основные тематики: мода, красота и здоровье. Все самое нужное) Ведь важно быть не только красивым, но и здоровым в физическом плане.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Мои музыкальные вкусы совсем бессистемны и рандомны. Обычно просто нахожу песни через ленту друзей и если одна из песен определенного исполнителя мне нравится, то я ищу и другие его композиции, чтобы проверить на том же они уровне или нет) Так и появляются в плейлисте новые любимые певцы. На днях много времени провел на сайте хулио иглесиас младший песни скачать. Раньше не то, чтобы всерьез интересовался творчеством Хулио Иглесиаса-младшего, а нынче подсел на его песни. Они зажигательные, бодрые, заряжают слушателей энергией. Их приятно слушать во время уборки по дому, например, чтобы не было скучно. Считаю, что его песни больше "летние", не из тех, что будут утешать зимой. Поэтому слушать их стоит сейчас, пока на улице вовсю сияет солнце) И ставить на вечеринках, чтобы отплясывать под них вместе со своими друзьями.
Не помню, откуда я его знаю. Анекдот про парня, который спрыгнул с крыши высотки и все твердил себе в процессе падения: «Пока что все нормально. Пока что все нормально. Пока что все нормально». Вот и я занимаюсь тем же. Падаю. Пока что все нормально. Наверное. Вот уже неделя как я употребляю — или, формулируя иначе, покуриваю травку и слегка выпиваю Поначалу Сью Эллен разволновалась не на шутку. Когда я ей рассказал, что купил восемь граммов травы, то она вышла из себя. Орала на меня, сыпала оскорблениями, говоря какой я слабак и ничтожество. Кричала на меня до тех пор, пока я не забился в какой-то угол, в кататоническом состоянии, снова и снова прокручивая в голове мысль, что этому миру будет лучше без меня. Потому что так и есть, понимаете? Все, что она мне сказала, все эпитеты, которыми наградила — это чистая правда. Я эгоистичный и ленивый, и эмоциональный, и пугливый, и совершенно не пригоден для жизни. Если бы система естественного отбора все еще функционировала как надо, я бы давно уже сдох. Черт, я всецело завишу от Сью Эллен. Она единственный человек на свете, который еще хочет со мной общаться. Так что да, я не злюсь на нее за то, что она выбила из меня все дерьмо. Разумеется, когда я сворачиваюсь калачиком на полу, то это только ухудшает ситуацию. Она называет меня жалким и трусливым, делает все возможное, чтобы заставить меня вступить в спор. И, ребята, скажу вам честно, мне хочется поддаться, но в то же время я понимаю, что едва ли смогу устоять на ногах. Стоит ей начать кричать, и я оказываюсь полностью побежден. Я снова превращаюсь в маленького ребенка, прячущегося в дальнем уголке, зажимающего уши ладонями, пока мои родители или моя мать и отчим орут друг на друга, пинают вещи, отталкивают друг друга с дороги — очки моего отчима взлетают в воздух — моя мать давит на тормоза, когда он бросается на капот машины, пытаясь остановить ее. И теперь, когда мне на днях исполнилось двадцать четыре года, я вновь тот же маленький ребенок, заползающий в узкое пространство между кроватью и стеной, едва не задыхающийся от страха. Но, ох блин, как же это бесит Сью Эллен. Доходит до того, что она бьет меня меня кулаками и орет, чтобы я, черт бы меня побрал, встал на ноги. Но я не могу встать на ноги. Мое тело сделалось дьявольским тяжелым, и я не в силах сдвинуться с места. Я крепко зажмуриваюсь и глубоко дышу, до тех пор, пока так и не засыпаю в своем маленьком уголке.
На следующее утро все возвращается на круги своя. Сью Эллен не извиняется, но ведет себя со мной очень мягко — целует в лоб и прижимается ко мне всем телом. В то утро мы вместе раскуриваем косяк и занимаемся любовью. Как будто ничего не случилось. — Честно говоря, Ник, мне казалось, что ты типа в оборотня превратишься, если снова выпьешь или выкуришь косяк, — говорит она мне, мелодично посмеиваясь. — И разве можно меня за это винить? Это внушили наставники! Но ты никакой не оборотень, верно? Я заверяю ее, что нет, хотя сам не до конца уверен. Она говорит, что любит меня. На этом мы тему и закрываем. Она дает мне немного денег, чтобы я сходил в супермаркет, и когда она в тот вечер возвращается домой после занятий, то я готовлю хороший ужин на двоих, и мы вместе распиваем бутылку красного вина. Я слежу за тем, чтобы мой бокал был заполнен не больше, чем наполовину. Помню, как кто-то говорил мне, что алкоголика легко распознать по тому, что он никогда не оставит алкоголь в бокале. Поэтому я, когда дело доходит до последней порции вина, оставляю бокал заполненным на четверть. Да, отчасти это осознанное решение, но что тут плохого. Я чувствую себя практически нормальным человеком. По крайней мере, стремлюсь к этому. В настоящее время, самой большой проблемой остается работа. Я там так чертовски несчастен, понимаете? Не могу и пары часов продержаться в этом заведении, без того, чтобы сбежать на улицу и быстренько затянуться косяком или глотнуть дешевой водки из бутылки, припрятанной в рюкзаке. Это единственный способ сделать мое существование хотя бы терпимым. Не знаю, кажется, меня больше напрягает даже не сама работа, а необходимость общения с другими сотрудниками, это мой вечный повод для беспокойства. Каждое утро я чувствую себя больным — живот скручивается в узел и меня тошнит, как это бывало во время учебы в школе. Я просто чувствую внешнее давление, связанное с тем, что должен быть «вовлечен», понимаете? А это, кажется, требует непомерных усилий. И вот когда я в кафе и «вовлечен», то у меня возникает тошнотворное желание играть в тупую человеческую игру, в которую все играют, когда проводят время вместе — ту игру, где один человек рассказывает историю о том, какой он потрясающий и следующему участнику нужно вспомнить похожую историю, доказывающую, что он не менее потрясающий, а то и больше. Игра все продолжается и продолжается на протяжении всей восьмичасовой рабочей смены. И как я бы ни старался не выделяться, в конце концов все равно чувствую себя опустошенным, выпотрошенным нахрен — чувствую, что мне надо выпить — чувствую, что я должен был родиться представителем какого-то совершенного иного рода, не человеческого. Клянусь, иногда я на полном серьезе задаюсь вопросом, не лучше ли было бы жить где-то в хижине, отшельником — вдалеке от людей, от их давления и мнений и подальше от ответственности. Черт, это звучит весьма соблазнительно. Но я в любом случае остался бы с собой — с человеком, в компании которого меньше всего на свете хочу проводить уйму времени. Как бы то ни было, суть в том, что я стараюсь изо всех сил. В смысле, я же до сих пор не уволился с работы, прилагаю какие-никакие усилия, чтобы завести друзей и все в таком духе. Сегодня я пойду со Сью Эллен на домашнюю вечеринку к ее боссу. Блин, я даже не могу точно вспомнить, когда в последний раз бывал на каких-либо вечеринках — особенно на вечеринках, где мог бы выпивать вместе со всеми нормальными людьми. С выпивкой все будет намного проще. Кроме того, я чувствую себя энергичным, чего никогда не случалось, пока я оставался «чист». Предполагаю, что есть некоторая ненормальность в том, что курение травки и выпивка действуют на меня как малая доза амфетамина. Большинство людей говорят, что они от этой хуйни становятся вялыми, но в моем случае эффект строго противоположный. И, боже, какое же это облегчение, потому что быть «чистым» — значит чувствовать постоянную усталость. Если бы я следовал своим желаниям, то спал бы дни и ночи напролет, всегда. Я никогда не был отдохнувшим. Это ужасная жопоболь — и я чувствую себя полным слабаком, признавая свой провал. Но да, алкоголь и травка спасают меня от этой проблемы. В них исцеление, они — мое лекарство. Я это уже раз сто сказал, но зачем-то продолжаю повторять. Не знаю — может, просто чтобы напомнить себе, что все в порядке. Я бы не стал отнимать у шизофреника его психотропные препараты, так почему же должен отказываться от своих лекарств? Простая логика, элементарная. Я повторяю это снова и снова. Говорю себе: Пока что все нормально. Пока что все нормально. Пока что все нормально. Сью Эллен скоро придет домой. Мы отправимся на вечеринку. Волноваться не о чем. Я принимаю душ, смывая с себя толстый слой из пота, намели кофе, запаха чистящих средств и запахов еды, оставшихся после рабочего дня. Скребу свое тело до тех пор, пока кожа не начинает краснеть и опухать. Я пользуюсь одной из этих варежек-мочалок — привычка, подцепленная у Зельды. Всякий раз, когда мы принимали душ вместе, она тщательно очищала каждый дюйм моего тела грубой щетинистой мочалкой — терла до тех пор, пока отмершие частички моей кожи не были удалены полностью. Потом она проделывала то же самое с собой. Для меня эти моменты, когда она обладала полным контролем над моим телом, были минутами наивысшего наслаждения. Но вот он я, принимающий душ в одиночестве, скребущий собственное тело, обязанный жить для себя и только для себя. Потому что сколько бы я ни пытался воссоздать прошлое в отношениях со Сью Эллен, все равно, минувшего не вернуть. Я сам по себе. Должен понять ради чего мне служить самому себе. Разница в том, что Зельда заслуживала моей любви и преданности. А я? Ну, я рад, что снова пью и алкоголь помогает мне пережить все это. Да, вы все правильно поняли, я смешиваю себе мартини, пока собираюсь — несмотря на то, что вкус получается дурацкий из-за привкуса зубной пасты, оставшегося во рту. Я все выпиваю. Когда Сью Эллен возвращается домой, то с порога бросается целовать меня и в процессе шумно вдыхает через нос, явно пытаясь унюхать запах алкоголя. Разумеется, ей это удается. — Ты уже успел выпить? — спрашивает она крайне недовольным тоном. — Да что с тобой не так? Я нервно смеюсь. Мы не общались весь день и вот с чего она начинает разговор. — Эй, малышка, расслабься. Я выпил только сейчас, после душа. Подумаешь. Я просто нервничал… представляя как окажусь в толпе незнакомых людей. И я так по тебе соскучился за день. Не злись на меня. Я рад тебя видеть. Она молча смотрит на меня целую минуту. — Да брось, — предпринимаю я еще одну попытку, — я тебя люблю. Сегодня вечером мы отлично повеселимся, верно? Я принимаюсь валять дурака, тыкаю ее пальцем, повторяя: — Верно? Верно? Верно? Она наконец-то заливается смехом и теперь я уверен, что все у нас хорошо. — Я люблю тебя, — говорю я ей. — Помнишь? Она улыбается и отвечает, что тоже меня любит. — Ну вот и отлично, переживать не о чем. Почему бы тебе не приодеться? Ступай, а я пока скручу для нас косяк. Не стоило этого говорить. Ее лицо багровеет от злости. — Нет, Ник, нет. Я не хочу курить и не хочу, чтобы ты курил. Я вскидываю руки, как будто мне угрожают пистолетом или каким другим оружием. — Ладно-ладно. Мне показалось, что ты этого хочешь, вот и все. Мне пофиг курить или нет. Не знаю, поверила ли она этим моим (разумеется, лживым) словам. — Ник, серьезно, — говорит она, — ты меня нервируешь. Кажется, что ты зациклился на этой теме. Я смеюсь над ее словами. — Блин, Сью Эллен, не надо так волноваться. Ты действительно раздуваешь из мухи слона, понимаешь? Она резко разворачивается и удаляется в спальню. — Угу, надеюсь, что это так, — говорит она, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. Я говорю ей, что выйду на улицу и выкурю сигарету. Разумеется, я беру с собой травку и делаю несколько быстрых затяжек, пока она не видит. А потом и в самом деле выкуриваю сигарету, чтобы скрыть запах травы. К тому моменту, как я возвращаюсь обратно, она уже немного расслабилась и позволяет мне себя поцеловать.
Я обнимаю ее за талию и прижимаю к себе, пока мы идем пешком на вечеринку — солнце почти скрылось за домами и деревьями — воздух пахнет свежестью, впервые за долгое время.
Поначалу я, знаете ли, просто стараюсь вести себя, как можно приличнее на этой коктейльной вечеринке. Сью Эллен представляет меня своей начальнице, девчонке, моей ровеснице, по имени Келли, и другим ее ребятам-коллегам. Большинство из них все те же хреновы хипстеры, как и все выпускники этого гребаного художественного училища. Тем не менее, они кажутся довольно милыми. Я просто понятия не имею, о чем с ними разговаривать, поэтому сижу во дворе на раскладном стуле, прислушиваясь краем уха к чужим беседам. Скорее всего, я бы просто встал и сбежал домой, если бы не бойфренд Келли, парень по имени Рассел, который пришел, уселся рядом со мной и протянул руку для рукопожатия, другой рукой с трудом удерживая покачивающуюся тарелку с кучей еды.
— Привет, — говорит он чистым баритоном и голос его звучит очень, ну, южно. — Ты Ник, верно? Рад с тобой познакомиться. Я пожимаю его руку. — Взаимно. Спасибо, что пригласил нас, наготовил еды и все такое. Он радостно смеется. — Без проблем, чувак. В прошлом году приятели подарили мне этот огромный гриль, так что теперь я рад любой возможности лишний раз развести огонь. Кроме того, сегодня приятная компания подобралась. И почти все — коллеги Келли. Сью Эллен занимает особое место в моем сердце, врать не буду, так что я правда рад, что у нее появился такой хороший парень. Я ковыряю носком кроссовки грязь, говоря: — Я бы поспорил насчет своей «хорошести». Он снова смеется. — Брось, я же вижу. И говорю совершенно серьезно. Сью Эллен выглядит счастливой, Ник, и я знаю, что она тобой гордится. Она рассказывала о книге, над которой ты работаешь и должен сказать, что я с нетерпением ждал нашей встречи. Чтобы делать то, что ты делаешь, котелок должен здорово варить, я впечатлен! Я чувствую, как его крепкая мясистая рука сжимает мое плечо, и ничего не могу с собой поделать — по моим щекам текут слезы. — Рассел, дружище, мне давно уже не говорили ничего настолько приятного. Надо спрятать лицо. — Извини, — говорю я, пытаясь успокоиться. — У меня были тяжелые времена, и я очень благодарен за твои слова. — Да все нормально, — отвечает он, — мы ведь теперь друзья, верно? Я вытираю лицо, глядя на него снизу вверх. Мне хочется отказать ему, этому старому-доброму парню, бывшему морпеху или кому-то типа того — слегка располневшему, но сильному и мужественному, представителю того типа мужчин, которые меня всегда пугали. Но на самом деле, он является полной их противоположностью. В его лице нет и намека на жестокость или угрозу. Зелено-карие глаза, скрытые за стеклами очков в тонкой оправе, светятся умом и состраданием. На самом деле, мне довольно-таки стыдно, потому что чем больше я вглядываюсь в его лицо, тем яснее понимаю столь ошибочным было мое первое впечатление. Он же как большой плюшевый мишка. Но, разумеется, я, выходец из свободолюбивого Сан-Франциско, пребывал в уверенности, что все парни-южане с короткими стрижками, которые носят футболки с эмблемой футбольной команды своего колледжа, любят жарить мясо на улице и пьют пиво, непременно грубые, фанаты оружия, ограниченные, гомофобы, помешаны на религии и вообще мудаки. Черт, ребята, какой позор. Сижу тут, пытаюсь уличить других людей в ограниченности, а на самом деле являюсь единственным воинствующим придурком на этой вечеринке. Мне внезапно становится очень стыдно и возникает желание извиниться перед Расселом, пускай он и не поймет зачем я это делаю. Что мне ему сказать-то? Раздумав извиняться, я пытаюсь завоевать его расположение, используя единственный известный мне способ обольщения. — Слушай, — говорю я, понизив голос, — не хочешь выкурить по косяку, когда закончишь с едой? Он откидывается на спинку стула. — Заметано, братишка. Спасибо. Я оценил. Мы «чокаемся» бутылками пива Budweiser, а потом Рассел впивается зубами в большую куриную ножку. Кажется, он успевает куснуть ее три или четыре раза, прежде чем из ниоткуда возникает эта гигантская кошка со спутанной шерстью и подранным левым ухом, и приземляется точнехонько на большой живот Рассела. — Привет, Иззи, — ласково говорит Рассел, почесывая ее здоровое ухо. Кошка не впечатлена. Она недовольно смотрит на Рассела и начинает драматично мяукать, рычать и шипеть. — Вот и наша Иезавель, — говорит Рассел, чуть посмеиваясь. — Мы можем воображать, что являемся хозяевами этого дома, но на самом деле главная здесь Иззи. Он берет с тарелки большой кусок курицы и держит перед мордой кошки. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она уминает это мясо. Затем кошка выпрашивает себе кусок стейка, потом часть картофелины. Она не успокаивается до тех пор, пока не пробует все блюда с тарелки Рассела, и только после этого с удовлетворенным видом засыпает у него на коленях, свернувшись клубком — язык немного высунут и слюни капают вниз. — Женщины! — восклицает Рассел. Мы оба смеемся.
После еды Рассел заводит меня в дом, чтобы мы смогли выкурить по косяку в дальней комнате. У него есть собственный бонг и запас травки, так что мы просто ходим там, обмениваясь косяками, и ведем светскую беседу. Похоже, комната задумывалась как библиотека или что-то вроде того, потому что из мебели тут только вонючая драная кушетка и несколько деревянных стульев, а все остальное пространство занято книгами — здесь есть все, от шпионских романов до учебников истории, от книг Брета Истона Эллиса до историй Чака Паланика. У него есть даже «Красная книжица» Мао Цзэдуна. Охренительно! — Чувак, — говорю я (пожалуй, с излишней страстью), — здесь так офигительно! Давно вы с Келли живете в этом доме? Он отвечает, что примерно два года. Они переехали сюда из Саванны, где он водил экскурсии по городу. — Я тебе вот что скажу, приятель: если хочешь услышать самые интересные истории, то поговори с кучерами. Эти парни, с которыми я работал, были настоящими гениями по части знания истории. Вот ты, например, в курсе, что пират Черная Борода держал в заложниках Чарльстон? Весь, блять, город! Он прятал за бородой зажженные фитили, когда шел в атаку, поэтому создавалось впечатление, что он сам дымится — и это пугало всех до чертиков. Черная Борода был крутым челом. Как и все остальные пираты, побывавшие здесь. — Увлекаешься пиратами, да? Он продолжает, рассказывая мне, что практически все капитаны пиратских кораблей некогда являлись военно-морскими офицерами, которые либо разочаровались в службе, либо были разжалованы. Говорит он и про их корабли и про стратегии боев — при этом мы по-прежнему передаем друг другу бонг. — Предки местных жителей — произносит он, — были настоящими бойцами. Конечно, тут прошла Гражданская война и все такое, но дело не только в ней. Когда я еще жил в Мобиле, отец мне с детства внушал, что я обязан служить своей стране. Даже вопроса не стояло, надо ли идти в армию; я знал, что должен это сделать. Он рассказывает мне, как учился в Цитадели и о том, что после завершения обучения вступил в ряды Рейнджеров. По долгу службы он побывал во многих латиноамериканских странах с нестабильной политической обстановкой. — По сути, — говорит он, словно во сне — взгляд остекленевший, пустой — наша задача заключалась в том, чтобы продираться через джунгли до тех пор, пока не наткнемся на бойцов сопротивления. Когда же мы на них натыкались, то тут уже или убивай или будешь убит. Я понятия не имел, что, черт возьми, там делал. Я был уверен только в том, что эти люди хотят меня прикончить. Лишь по возвращению в США, когда занялся самообразованием и начал книги читать — повзрослел малость — то понял, чем мы на самом деле занимались в этих странах. Черт, как же погано мне тогда стало. Голос дрогнул. — Боже мой — это все, что я смог выдать. — Ну, как бы то ни было, я тогда мелким совсем был — обычный пацан. Я ни о чем не жалею. Как можно? Благодаря этому я стал тем, кем являюсь сейчас. Нужно было пройти этот путь. А сейчас у меня прекрасная жизнь — верные друзья, вкусная еда, отличное бухло. Круто же? Я задумчиво чешу в затылке. — Да, друг, я понимаю о чем ты. Тебе правда не нужно сожалеть обо всей этой хуйне. В смысле, такова уж цена взросления, житейской науки. Он кивает. — Да, приятель, я наслаждаюсь каждым прожитым мигом и не отказался бы ни от одного из них. Блин, может однажды наберусь смелости и тоже книгу напишу. Всегда об этом мечтал. — Точно! — поддерживаю я. — Ты должен это сделать! Мы разговариваем довольно долго — в основном, он рассказывает истории, а я слушаю. Черт, да я бы всю ночь слушал его истории. Хочу поглотить их все — цепляться за них вечно — и я абсолютно уверен, что это желание вызвано не только всеми теми химическими веществами, которые я закачал в свою кровеносную систему. Как бы то ни было, мы болтаем до тех пор, пока в дверях не появляется его девушка Келли, шутливо упрекая его в том, что он игнорирует остальных гостей, после чего мы встаем на ноги и направляемся обратно на вечеринку. — Слушай, — обращается ко мне Рассел, пока мы, пошатываясь, бредем по коридору, — а ты завтра работаешь? Я отвечаю, что нет. — Класс! — говорит он, похлопывая меня по спине (известный среди мужчин неуклюжий жест, символизирующий привязанность). — Значит поедешь со мной ловить крабов? Я киваю. — Ага, конечно, а как это делается? Он пропускает мой вопрос мимо ушей. — Отлично, отлично. Телефона у тебя нет, верно? Я приеду за тобой в полдень. Согласен? Я снова киваю, подозревая, что завтра он все равно не вспомнит об этом разговоре. Когда Сью Эллен видит меня, то, похоже, радуется тому, что мы с Расселом поладили. Кажется, для нее это почему-то имеет большое значение. Она целует меня на виду у всех, что делает крайне редко, и я замечаю, что она и сама слегка навеселе. — Я люблю тебя, — говорит она. Я отвечаю, что тоже ее люблю, безнадежно пытаясь зажечь сигарету дрожащими руками. Именно в этот момент мы слышим громкий кошачий вой, и я оглядываюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как кошка, похожая на сгусток серых теней, пулей вылетает из гриля и взмывает на дерево, продолжая жалобно мяукать. — Расс, — обеспокоенно говорит Келли, — она, наверное, запрыгнула на гриль. Надо что-то сделать. Некоторое время Рассел с задумчивым видом почесывает шею, прежде чем отвечает, нарочито растягивая слова: — Ничего не поделаешь, милая. Да, какое-то время она будет мучиться от боли, зато я тебе гарантирую: больше она этой ошибки не совершит. Все посмеиваются над его словами, а кошка еще разок жалобно мяучит с верхушки дерева. Я лезу в холодильник за новой бутылкой пива. Представляете, ребята, даже у этой кошки достаточно здравого смысла, чтобы не прыгать дважды на раскаленный гриль, вне зависимости от того насколько сильно ей хочется полакомиться остатками мяса. А я? Ну, я полагаю, что в этот раз смогу обдурить гребаный гриль. Подношу руку к оранжевым тлеющим углям. Опускаю ее. Все ближе и ближе. Пока что все нормально. Пока что все нормально. Пока что… все нормально.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Старательно пишу про то, что и отдаленно не является популярным Запоздалый подарок на ДР для дорогой жены. PWP с ангстом и романтикой, полноценная ночь недолюбви Никки и Тимми, причем Тимми сверху. 5 страниц. Камео бобра.
Трудновато было понять, почему Тимми решил составить мне компанию в турне по Техасу. Сами посудите: на одной чаше весов горячая подружка по имени Лили (дочка Джонни Деппа, между прочим, не абы кто), в донельзя сексуальном наряде, на костюмированной роскошной вечеринке по случаю Хеллоуина, а на другой — наркоман в завязке, рассказывающий одну и ту же историю снова и снова, снова и снова. Совсем как заезженная пластинка. Причем рассказывает он ее не в каких-то роскошных апартаментах, а в обычных залах местных кинотеатров, где сложно найти удобный стул. Если спросите меня, то я честно скажу, что кинул бы наркомана с его проблемами и скучными рассказами да рванул обратно в цивилизацию. Мне этого побитого жизнью Ника Шеффа хотелось бросить столько раз, что давно со счету сбился. Каких только способов самоубийства я для него ни выдумывал, но так и не довел дело до конца. Иногда все еще жалею, что не довел. Но чаще — нет. И уж точно не жалею сейчас, глядя на то, как Тимоти Шаламэ расхаживает по нашему номеру-люкс, собирая плюшевые сувениры от поклонников, разбросанные им же, и укладывая в чемодан килограммы новых носков. Несмотря на то, что со дня нашего знакомства прошло уже порядочное количество времени, мое сердце все еще замирает при каждом взгляде на него, а по телу тут же разбегаются электрические разряды. Сегодня мы с ним будем спать в одной постели. Я и он, он и я. Точнее, спать мы как раз не собираемся. Надо быть полным идиотом, чтобы верить, будто Тимоти Шаламэ решил остаться с тобой наедине в одном номере с единственной кроватью лишь для того, чтобы отвернуться к стенке и, пожелав доброй ночи, уснуть крепким сном.
Наверное, он считает, что должен вернуть долг? Впрочем, для меня это никаким долгом не было. Многие люди готовы бешеные деньги платить за возможность коснуться его, задеть кончиками пальцев и проводить влюбленным взглядом, а я был допущен к телу современному кино-идола. И не рассчитывал на продолжение наших странных недоотношений.
После случившегося в лондонском туалете мы с ним продолжали общаться и по дружному негласному соглашению молчали о произошедшем. Как ни странно, это не добавило напряженности. Добавлять ее было некуда, шкала напряга давно пробила потолок.
Он снился мне каждую ночь, эротические сновидения о нем стали столь же навязчивыми, как старые сны о Зельде. Он снился мне обнаженным, от его кожи словно исходило слабое свечение. Белоснежная кожа на контрасте с красными (общеизвестный знак опасности) простынями. Я хорошо знал вкус его губ и успел изучить изгибы тела, так что сны выходили на редкость правдоподобными. Он был подо мной, тихо стонал, сжимая тонкими пальцами мои плечи, машинально облизывая губы. Иногда он забывался и шептал другое короткое имя вместо моего, и тогда я-из-сна останавливался на мгновение, пришибленный вспышкой бессмысленной ревности и вполне осмысленной боли, но продолжал вбиваться в него еще быстрее, стоило ему приоткрыть глаза и взглянуть на меня с недовольным недоумением. Он был миражом, несбыточной мечтой.
Которая грозила вот-вот сбыться, из-за чего мое сердце отбивало сто ударов в минуту, намереваясь вырваться из груди и неуклюже плюхнуться ему под ноги.
Повертев в руках смешного игрушечного бобра в кепке, Тимми поставил его на прикроватную тумбочку и взглянул на меня с таким видом, будто не знал, выгнать меня прочь или предложить обняться. Он весь день был сам не свой, за исключением времени, проведенного перед публикой. Тимоти Шаламэ в принципе трудно было назвать уравновешенным парнем, но сегодня создавалось ощущение, что внутренние демоны догрызают особенно важные части его души. Нервно облизав губы, Тимми быстрым шагом пересек комнату и остановился рядом со мной. — Ты что, с Арми поссорился? — брякнул я как последний идиот, не сумев выдержать длительный зрительный контакт с его изумрудными глазами. Он резко сглотнул, отвел взгляд. — При чем здесь Арми? Почему ты его сейчас вспомнил? — Не знаю, — развел я руками, — я до сих пор плохо понимаю природу ваших отношений. И что у вас там творится с Лили. Это все не мое дело, конечно, но ведь ты поехал в Техас, а человеку должно быть крайне погано, чтобы он по доброй воле согласился ехать в Техас, да еще и со мной. — Но ты замечательный человек, — возразил Тимми, уцепившись за последнее предложение. — Я поехал с тобой, потому что с тобой чувствую себя лучше. Извини. Эгоистичная причина. — Ничего, я совсем не против. Вот только... — Что? — На вопросы ты так и не ответил. Тимми тяжело вздохнул. — Я бы ответил, правда, если бы только знал сам. Что у меня с Арми. Что у меня с Лили. — Что у нас с тобой. — Точно. Что у нас с тобой. Он закрыл глаза и упал назад, позволив кровати принять его в свои объятия. Вместо того, чтобы последовать его примеру и рухнуть рядом, я обошел кровать и осторожно прилег на нее с другой стороны, так, чтобы наши щеки почти соприкасались. За близость с ним я и наказывал себя близостью к нему. Он по-прежнему лежал с закрытыми глазами. Спящая красавица в ожидании поцелуя. В младших классах я сыграл роль принца в одной школьной постановке Спящей красавицы и с тех пор катился по наклонной.
Находись мы сейчас на свежем воздухе, на милом пикнике за городом (клетчатый плед, корзинка с бутербродами, Тимоти в коротких светлых шортах), я бы поднял руку и указал на какое-нибудь особенно забавное облако, но над нами был лишь сероватый гостиничный потолок с пятнами сомнительного происхождения. Пятна были скучны и ничего не напоминали, точно так же, как скучен был и я, ничего из себя не представляющий тип, загнавший себя в ловушку и мужественно оттуда спасшийся. Сомнительное достижение для взрослого мужчины, коим я являлся, несмотря на уложенное плотными слоями отрицание. Тимоти повернулся ко мне сам, прервав самобичевательный внутренний монолог на полуслове. — Давай не будем сегодня ни о чем говорить, — попросил (а вернее, взмолился) он, прижавшись губами к моему уху. — Эта ночь никогда не закончится, и нам не придется ехать дальше, и нам не придется принимать трудных решений. Мы не станем старше и не состаримся, мы не будем нервничать и страшиться будущего. Я приехал сюда с тобой, потому что только ты один ничего от меня не требуешь. Не принуждаешь, не манипулируешь, не ставишь ультиматумов. Не критикуешь и не ждешь наград. Давай представим, что мы - не мы, а другие люди, свободные от любых обязательств. Два человека, встретившихся в безвременье. Это было предложение от которого невозможно отказаться. — Ага, — очень умно ответил я. Повернув голову, я вслепую ткнулся губами в его щеку. Кожа на щеке была нежной и гладкой, он явно тщательно брился перед выступлением. Пахло от него чем-то терпким и цветочным, одних из ароматов, которые обволакивают тебя целиком и поглощают твой собственный запах. Из тех, в которые хочется завернуться, как в теплое одеяло холодным зимним утром. Негромко вздохнув, Тимми поцеловал меня сам. В этом поцелуе, в отличие от наших первых, не было ни грамма любопытства или кокетства. Не было и прежней его нервной настойчивости, похожей на требование "доставь мне порцию удовольствия и отойди". В этот раз он целовался нежно, обводя контур моих губ языком и слегка прикусывая нижнюю губу. Мы катались по кровати, словно парочка беспечных юнцов-влюбленных, и хотя за юнца Тимми сойти еще мог, беспечности в нем было меньше, чем в кратких вставках с семейным счастьем из экранизации "Красивого мальчика".
В какой-то момент он оказался сверху и, медленно проведя рукой по моему животу, доступ к которому так удачно открыла задравшаяся рубашка, коснулся пальцами ширинки на брюках. — Можно? — спросил он, наверняка заранее зная, каким будет ответ. — Да, — выдохнул я, с досадой отметив, что голос предательски дрогнул.
Несмотря на нашу разницу в возрасте и жизненном опыте (с моей стороны - по большей части поганом), именно он контролировал ситуацию и решал, что произойдет или не произойдет дальше. Иного расклада я и не желал. В то время как он сбегал от славы и запутанных отношений с Хаммером, я с радостью избавился на время от груза ответственности, вновь позволив другому человеку управлять моей судьбой. Разница заключалась в том, что в этот раз я полагался на человека, которому доверял. И знаете что? Кое-какую инициативу я все же проявил. Например, стянул с него нижнее белье после того, как сам избавился от брюк. Раздевались мы молча и без особой спешки, увлеченно разглядывая друг друга. Помню, как мельком удивился, заметив, что он бреет ноги. Без брюк его ноги казались совсем худыми, как две соломинки, прицепленные к бедрам с острыми выпирающими косточками. После того, как я избавил его от последней детали одежды, именно ногами он меня и обхватил, а потом — стоило прижаться ближе, кожа к коже — и руками тоже. Я почувствовал, как его короткие ногти прочертили пару дорожек на моей спине. Его возбужденный член прижался к моему, и когда я обхватил рукой их оба, из уст Тимми вылетел первый за вечер негромкий стон. Лучшие звуки на свете, у них был шанс сместить с пьедестала мое фанатство по Нирване.
Не желая, чтобы все закончилось слишком быстро и позорно, я скорее поглаживал, чем надрачивал наши члены, а Тимми, оставив в покое мою спину, водил пальчиками по выступающим венам на моей руке. И, странное дело, вот уж действительно чудеса доверия - мне вовсе не хотелось отдернуть руку, как я сделал бы немедля, окажись на его месте любой другой человек. Стыдясь грехов прошлого, я обычно прятал руки, отдавая предпочтение одежде с длинными рукавами, но Тимми, в конце концов, знал всю мою подноготную, был мной. Скрываться от него — все равно, что избегать отражения в зеркале. — У этих вен долгая, интересная история, — прошептал Тимми, потянувшись к моему уху, и мне пришлось опустить руку, перестав касаться членов вовсе, чтобы не кончить в тот же миг. От его прикосновений по венам (с историей, ха) растекалось наслаждение, такое острое, словно мешалось с остатками мета, навсегда засевшими где-то в кровеносной системе.
— У тебя красивая улыбка, — сказал Тимми чуть позже, за пару минут до того, как предложил мне перевернуться на живот. — Спасибо. Это от антидепрессантов, — вновь блеснул интеллектом я, имея в виду, что именно благодаря таблеткам моя улыбка выглядит так, будто я каждое утро начинаю с бокала шампанского, а заканчиваю день водкой.
Он был нежен. Несмотря на то, что к этому моменту мои мысли несколько путались от переизбытка эмоций и тех самих таблеток, это я запомнил отчетливо. Будь все мои клиенты похожи на него, возможно, я бы никогда и не бросил заниматься проституцией. Ужасная шутка. Стоит рассказать ее Тимми как-нибудь в другой раз, если представится случай. Долго, сладко-мучительно-сладко долго он растягивал меня, предварительно смазав пальцы каким-то кремом для рук (надеюсь, крем ему не поклонницы дарили), и попутно поглаживал по спине, помогая расслабиться. В его действиях чувствовалась доля неуверенности, но мне было все равно. Само собой, я не собирался уточнять у него как часто он оказывался сверху. Уж точно не с Арми Хаммером. Наверняка не с ним.
Когда он наконец вошел — медленно, плавно, остановившись на полпути, чтобы уточнить, все ли со мной нормально, словно я был какой-то нежной девственницей, готовой упасть в обморок, свалившись при этом с кровати — я смог только тихо пикнуть "да" и вцепиться в кровать. После несколько лет семейного гетеросексуального секса я отвык от подобных ощущений. От жара и ощущения заполненности, от чувства, что ты полностью беззащитен, открыт и уязвим перед другим человеком, который может сделать с тобой все, что угодно. От Тимми не нужно было ждать подвоха, я знал, что он не причинит мне боли, а посему наслаждался собственной уязвимостью, а не страдал от него.
— Какой ты узкий, — прошептал Тимми, чуть ускорившись, и в его исполнении эта банальная пошлая фразочка ударила меня по мозгам не хуже мощной дозы мета. Не зря, ох не зря я давно нарек его новым наркотиком, захватившим мир. И вот теперь он находился во мне. Полноценная доза Шаламэ. Как бы не умереть от передозировки в отельном номере, поставив Тимми в неловкое положение. Его движения также были несколько хаотичными и неуверенными, но я с готовностью двигался ему навстречу, вздохами и стонами красноречиво намекая. Особенно мне нравились моменты, когда он медленно подавался назад, едва не покидая пределы моего тела, а затем вновь резко двигался вперед, заново преодолевая неосознанное сопротивление. После того, как он проделал это в третий или четвертый раз, я обернулся через плечо, желая поймать его взгляд, но глаза его были полуприкрыты. Он закусил нижнюю губу и тяжело дышал, откровенно наслаждаясь происходящим. Наслаждаясь мной.
Кончил я именно в этот миг, так и не притронувшись к собственному члену. Хватило осознания того, что я (во всяком случае, определенные части моего тела) способен доставить удовольствие такому человеку, как он. Личные достижения: книги, работа сценариста, освобождение от зависимости — все, все меркло в сравнении с этим.
Какие-то пара секунд — и Тимми проследовал к пику наслаждения за мной, шумно, болезненно выдохнув перед самым оргазмом и вцепившись в мои короткие волосы. Он едва не рухнул на меня, когда все закончилось. Положил руки мне на плечи, пытаясь отдышаться, а я тем временем сдвинул ноги и напряг мышцы, желая, чтобы он задержался во мне подольше. Реальный мир был уже рядом, собирался постучать в двери и напомнить о поджидающем за порогом огромном мире, состоящем из проблем, сложностей и недопониманий, а я все цеплялся за сладость текущего момента, как цепляются за обрывки хорошего сна сразу после пробуждения. Кажется, желания Тимми совпадали с моими, поскольку он и сам не спешил сдвинуться с места. Наклонившись, он потерся щекой о мое плечо и коснулся губами кожи на затылке. — Спасибо, — мягко произнес он. Я боялся различить в его голосе грусть или разочарование, но не расслышал ничего кроме сытой усталости.
Мы не уснули в обнимку — это было бы уже чересчур. Обнаженный Тимми откатился на левую половину кровати и залез под одеяло. Я поступил так же, оставшись на правой половине. Наша одежда валялась на полу вокруг кровати хаотичными кучами, его трусы покоились на моей рубашке, а мой ремень оплел его джинсы подобно змее. "Мое. Не отпущу". Но отпустить придется. Бобер на прикроватном столике валялся кверху задницей ("совсем как я несколько минут назад"). Видимо, завалился вперед из-за наших постельных утех. Тысячи девушек-подростков, включая бывшую хозяйку бобра, позавидовали бы мне черной завистью, прознай они о том, что случилось сегодня. А вот отец явно не посчитал бы это поводом для гордости. Стоило ему расслабиться и понадеяться, что теперь я благополучно сплавлен под крылышко к жене, как я успел растерять накопленное благоразумие, впав в зависимость от Тимоти.
Задница ныла, а это значило, что, как минимум, весь следующий день я буду ощущать реальность произошедшего. Спасибо за эти маленькие радости, мисс физиология.
Прислушиваясь к дыханию Тимми, я знал, что он тоже лежит рядом без сна, размышляя о чем-то своем. Возможно, если с утра он будет в добром расположении духа, то я променяю завтрак на возможность вновь опуститься на колени перед ним.
Как только мы выйдем за двери номера, то покинем зону безвременья и вступим в опасные воды. А я все разглядывал серый потолок и боролся со сном, как обычно, отказываясь смириться с неизбежным. Я не мог утешиться мыслью "подумаю об этом завтра". Мне хотелось, чтобы сегодня не заканчивалось никогда.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Должен отметить, что Будапешт у меня особо ярких впечатлений не оставил. Где-то на уровне Праги и Риги, и то от Праги эмоции были ярче, все-таки первая поездка за границу. До Парижа и Амстера никак не дотягивает. Обычный такой симпатичный европейский город, чистый и зеленый. Очень много собак. Даже редких пород. Сто лет не видел вживую бобтейла и дога, например, а тут несколько раз в парках встречал. Очень понравился тот парк, где замок Вайдахуняд. Там большое уличное кафе с шезлонгами, где люди и собаки спокойно чиллят рядом друг с другом. длинно и с фоткамиРазумеется залез на гору Геллерт, как же обойти стороной гору с таким названием. Могу поделиться практическим советом: заходите на гору с тылов, там где парк. Тогда восхождение будет более плавным и в нем останется куда меньшее количество ступенек. Вид оттуда - загляденье
Не нашел, к слову, ресторан с красными скатертями, где его снимала венгерская фанатка, если кто-то знает и подскажет, то буду благодарен. Догадываюсь, что оно тоже в центре, в районе базилики Святого Стефана, но хотелось бы узнать точнее.
Деньги у венгров бесячие, потому что эти их форинты отсчитываются огромными тысячами, это непривычно, путает. Намного проще, когда у тебя на день сто евро, а не сорок с лишним тысяч хупуфов (прозвал так валюту, потому что пишется как HUF и без ассоциаций и пуффендуем никак). Вернулся домой еще с десятком тысяч этих самых хупуфоф, назад их хрен поменяешь в Че, так что будут лежать до лучших времен.
Был бы не против приехать в Будапешт еще на недельку, так как не все достопримечательности успел осмотреть, но жить там долго нет желания, наскучит. ------------ Грядет лето, а это значит, что скоро многие люди переселятся на дачи, где бывают проблемы с доступом к сети. Но прогресс не стоит на месте и в наше время Интернет можно провести практически куда угодно. Например, вы можете получить Проводной интернет в Ленобласти. На указанном сайте легко выбрать для себя подходящего провайдера (из нескольких вариантов), предоставляющего услуги цифрового спутникового телевидения и безлимитного Интернета.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
На свете существует много людей, желающих создать свой бизнес. Но построить бизнес с нуля очень сложно. Тем более, в России. Думаю, что никому не надо рассказывать о коррумпированности нашей системы. Я не собираюсь углубляться в эту тему, просто хочу напомнить, что строя бизнес у нас, придется потратить много денег, "договариваясь" с различными чиновниками. Поэтому начинающим бизнесменам я бы советовал искать других варианты. Например, в наше время возможно открыть фирму в Польше, о чем рассказывается на сайте http://prawna.org. Купив франшизу в Польше, вы сразу же избавите себя от многих проблем. Подбор подходящей вам франшизы сотрудники компании произведут самостоятельно. Даже регистрацию компании они могут провести без вас, если не собираетесь лететь в Польшу в ближайшее время. В этом случае регистрация будет осуществляться удаленно, через нотариуса. О каких именно франшизах идет речь? Например, вы можете получить в свое распоряжение продуктовый магазин. Они всегда пользуются популярностью, как понимаете. Кушать людям хочется ежедневно) Или откройте закусочную/кафе. Опять же, без помощи не останетесь. Подсобят и с подбором помещения и с обучением персонала. Также одной из актуальных франшиз являются банковские отделения. В случае с ними вы тоже можете рассчитывать на поддержку. Чтобы не пришлось в одиночку осуществлять постоянный контроль за персоналом и финансами. Покупка такого готового бизнеса - выгодное вложение средств и хорошая заявка на светлое будущее) Так что всем молодым бизнесменам я бы приглядеться к этой возможности и воспользоваться ею.
Весь мир — это работа. Либо я работаю, либо ощущаю усталость после работы, либо пребываю в ужасе от перспективы возвращения к работе. Сегодня я в шестой раз приду к моменту открытия кафе, хотя мне не платят сверхурочные. Честно говоря, тут я сам виноват. Босс загнал меня в угол, спросив, смогу ли я прийти сегодня и я, конечно же, согласился, потому что отказываться не умею. Особенно когда «чист». Поэтому я просыпаюсь от трезвона будильника и спешу поскорее его вырубить, чтобы хотя бы Сью Эллен смогла поспать подольше. Мы живем вместе всего-то месяц, но практически не видим друг друга из-за моей работы, ее работы и ее занятий. К тому же, даже если она дома, то постоянно сидит перед телевизором, так что она скорее существует в мире телешоу Today, Топ-модель по-американски, Голливудские холмы, E! Новости, Реабилитация знаменитостей с доктором Дрю и Сплетниц, нежели в одном со мной. Клянусь, эти персоны из телешоу кажутся более реальными, чем сама реальность. И когда она не следит за чужими жизнями по телевизору, то читает о них в интернет-таблоидах — Gawker, TMZ, блог Переса Хилтона — переходя с одного сайт на другой. Иногда она совмещает оба этих занятия, пребывает одновременно и в Интернете и в мире ТВ, взгляд бегает туда-сюда. По правде говоря, в данный момент мы больше похожи на соседей по квартире, чем на парочку. Но я не могу винить ее за желание сбежать отсюда. Наше существование мучительно: жизнь обеими руками схватила меня за горло — понемногу усиливает хватку — ломает кости, уничтожает вены и сухожилия. Хотел бы я, чтобы телевидение и мне помогло совершить побег, как помогает многим людям. Хотел бы увлечься мирами с простыми сюжетами и недвусмысленной моралью. Хотел бы ощущать дружескую поддержку от этих личностей с экрана и потворствовать своим потребительским фантазиям, глядя на рекламные ролики с роскошными автомобилями и распродажами электроники. Я так отчаянно желаю раствориться во всем этом, последовав примеру других людей. Желаю, чтобы этого мне было достаточно. Но меня ТВ-передачи только расстраивают и вгоняют в депрессию. Когда я смотрю их, то лишь яснее понимаю, настолько пусто и бессмысленно мое существование. Когда я употреблял наркотики, то не смотрел телевизор; я был звездой своего собственного охуительного реалити-шоу. Каждый день был потрясающим — в стиле фильмов Дэвида Линча. В стиле Лоуренса Аравийского, Доктора Живаго или, по крайней мере, их гребаных адаптаций, подогнанных под реалии двадцать первого века. Бежать по улицам, вламываться в здания, встречаться с чокнутыми дилерами, заниматься ебанутым сексом, воровать, промышлять мошенничеством ради денег, балансировать на грани между жизнью и смертью, безумием и величием. В те времена мне было не до ТВ. А теперь я гнию прямо перед ним — парализованный — слишком испуганный, чтобы заниматься своей гребаной жизнью. Потому что, положа руку на сердце, что в этой жизни есть хорошего? Бессмысленная работа? Еда на вынос, которую жую в компании Сью Эллен? Я слишком вымотан, чтобы заниматься писательством. Слишком осторожничаю, чтобы не дай Бог не расстаться со своей «трезвостью» и посему не способен ничем заниматься. Бля, ну вот и скажите мне, ребята, что это за жизнь такая? Разве оно того стоит? Я всегда говорил, что лучше продержусь меньше, но на наркоте, чем проживу долгую жизнь, будучи несчастен. Похоже, в Safe Passage Center я начал верить, что смогу вести полноценную жизнь, оставаясь «чистым», но теперь знаю, что это просто еще одна ложь, скармливаемая в рехабах. Ну конечно, в безопасном, маленьком утопичном мирке, устроенном ими в реабилитационном центре, все могут быть позитивными, дружелюбными и воодушевленными. Но не в реальном, блять, мире, где мы вынуждены работать по восемь часов подряд и не можем ни с кем наладить отношений — в мире, где ребята моего возраста каждую ночь уходят бухать, а я сижу дома и смотрю второй сезон «Вкуса любви». Оно просто того не стоит, чуваки. Это ничего не стоит. Не стоило прилагать усилия, ради того, чтобы стоять там, варить кофе и смотреть на коричневых тараканов, разбегающихся по щелям, как только я включаю свет. Дезинфекторы являлись в кафе уже трижды, но мы так и не избавились от этих чудес эволюции. Оно того не стоит. Ничего из этого. Совсем. Я одеваюсь, зажигаю сигарету в доме, хотя и думаю, что Сью Эллен разозлится на меня за это. Пью кофе и включаю музыку, очень тихо. Согласно моим прикидкам, времени хватит, чтобы послушать еще одну песню. Теперь это моя единственная связь с чем-то прекрасным. Единственная связь с чем-то, имеющим значение. И, разумеется, на работе у меня нет возможности включать какие-либо свои CD-диски, поскольку парочка менеджеров каким-то образом присвоили себе стереосистему, и все вынуждены днями напролет слушать заунывные эмо-хипстерские группы. Так вот, я, как уже сказал, тихо включаю музыку, песню Марка Болана под названием «Life’s a Gas». Будильник рядом с кроватью начинает звенеть во второй раз, и я спешу вырубить его. Сью Эллен и ухом не ведет. Думаю, это связано с тем, что она принимает таблетки Tylenol PM каждую ночь, незадолго до сна. Я наклоняюсь и касаюсь губами ее влажного, потного лба. — Позвоню тебе позже, — шепчу я. Она не отвечает. Я отправляюсь на работу.
Сегодня вместе со мной кафе открывает девушка, которую я никогда раньше не видел, что вероятно связано с тем, что я обычно я и не работаю в такую блядскую рань. Она представляется как Кармен, а я представляюсь как я (разумеется) и изо всех сил стараюсь ей понравиться. Думаю, она чуть младше меня и полностью в себе уверена. Эта уверенность подпитывается от некоей личной мудрости. И она прекрасна в своей уверенности. Пока мы сидим там, варим кофе, печем сдобу и занимаемся другой подобной фигней, я продолжаю разглядывать ее, надеясь, что не слишком палюсь. Судя по всему, она ничего не замечает. Тело у нее очень худое и несколько искривленное, видимо, у нее сколиоз или что-то типа того. Рядом с основанием шеи ее позвоночник изогнут в форме полумесяца, из-за чего одно плечо торчит выше другого и виднеется довольно большой горб. Но эта особенность совсем ее не портит. Можно сказать, что из-за этого ее хрупкость и привлекательность лишь сильнее бросаются в глаза. Конечности у нее словно паучьи лапки, глаза большие и темные, во взгляде недоверие и скука, пухлые губы крепко сжаты, волосы прямые и черные. У нее со Сью Эллен много общего. Когда она говорит, то слова выходят с хрипами и свистом, как будто у нее горло пережато из-за проблем с позвоночником, хотя вряд ли это работает так, да ведь? Поначалу она вроде как неохотно общается со мной, но потом мне удается ее немного расшевелить. — Да, — говорит она, — я из Брумолла, Пенсильвания, но, хм, уже примерно лет пять тут торчу. Я только прошлой весной местную школу закончила. Конечно, хотелось бы уехать отсюда — в ЛА или Нью-Йорк, куда-нибудь, где происходит что-то действительно интересное. Я просто пытаюсь скопить достаточно денег, вот и все. Понимаешь, именно поэтому я тут работаю и еще подрабатываю на стороне. Я решаю не выспрашивать подробности касательно второй части. Вместо этого говорю ей, что как раз переехал сюда из ЛА и вижу, что теперь она заинтригована. Пока она моет какие-то тарелки, я делаю сэндвичи, просто, чтобы подольше побыть на кухне рядом с ней. — ЛА — довольно крутое местечко, — говорю я, — да, я знаю, что все постоянно твердят обратное, но на самом деле, сравнивая с другими городами, я бы сказал, что там не особо пафосно. Вот я сам из Сан-Франциско и какое-то время жил в Нью-Йорке, но и там и там столько придурков, воображающих себя владельцами города, понимаешь? Какие-нибудь приезжие, пробывшие в Нью-Йорке не больше года, внезапно начинают звать себя нью-йоркцами и насмехаться над тобой из-за того, что ты не местный. В Сан-Франциско то же самое. Но никто не хочет качать права в ЛА. Большой, зазубренный нож для хлеба, которым я орудую, соскальзывает и срезает немаленький кусок кожи с моего пальца. — Твою мать! — цежу я сквозь плотно сжатые зубы. Густая, пурпурно-красная кровь струится на веганские сэндвичи, которые я делал. Посмеиваясь, Кармен перебрасывает мне чистое кухонное полотенце. — Держи, замотай свою руку. Ты кровь во все стороны разбрызгиваешь. — Извини, — отвечаю я, следуя ее инструкциям, — это мерзко. Извини. Она снова смеется, произносит с долей сарказма: — Что? Крови боишься? А ты поди из брезгливых, да? Боже, мужчины такие придурки. Попробовал бы ты побыть женщиной. Нам каждый месяц приходится иметь дело с куда большим количеством крови. Сердито сощурившись, я заговариваю раньше, чем успеваю обдумать свои слова. Они сами собой вылетают изо рта: — Ну, знаешь ли, я сидел на мете и героине примерно пять лет, так что успел хорошенько насмотреться на свою кровь. Она застывает на месте и я, кажется, тоже. — Блять, — заикаясь бормочу я поспешно, смущенно, — прости. Не надо было мне этого говорить. Я идиот. Не обращай на меня внимания. Она пялится на меня еще пару секунд, а потом разражается смехом. — Расслабься, — отвечает она, — я тебя просто дразнила. Я не буду думать о тебе хуже и уж точно никому об этом не расскажу. На самом деле, я думаю, что это довольно круто, честно. Я говорю ей, что нет, но у нее уже возникло это внезапное необоснованное уважение ко мне. — Эй, слушай, раз уж ты мне об этом рассказал, — шепчет она, придвинувшись поближе ко мне, — я тоже тебе открою свой маленький секрет. Помнишь, как я сказала, что подрабатываю, чтобы скопить деньги и уехать отсюда? Так вот, я продаю травку и таблетки, так что, если тебе что-то будет нужно, то просто скажи мне об этом. Мне нужно просто сказать нет. Нужно сказать ей, что я «чист». Но вместо этого с моих губ слетает: — Отлично, спасибо. И, гм, я тоже никому об этом не скажу. Не волнуйся. И так мы и продолжаем болтать следующие несколько часов, до тех пор, пока не приходит пора выйти и заняться делом, неплохо справляться со своими обязанностями, игнорируя большую часть клиентов.
Кармен сама предлагает мне зайти к ней. Интересуется, не хочу ли я «курнуть через бонг». Она говорит это таким тоном, словно речь идет о чем-то обыденном и безобидном. Хренов бонг. Что в этом может быть плохого? За одну миллисекунду мой мозг выстраивает длинную цепочку умозаключений. Я думаю про Safe Passage Center и все прочие чертовы реабилитационные центры, где успел побывать. Все это была чушь, пустая трата времени. Они ошибаются насчет всего. Так что, они наверняка ошибались и когда говорили, что мне не следует курить травку, забивая на то, что проблемы у меня всегда возникали с тяжелыми наркотиками. У меня нет зависимости к травке. У меня даже алкогольной зависимости нет. У меня зависимость к мету и героину, какого хрена из этого должно следовать, что у меня и зависимость от травки имеется? Полная ерунда. Конечно же, я могу курить травку. Черт, если бы я их слушался, то до сих пор торчал бы в том военном лагере в Нью-Мексико. Они точно понятия не имеют, как мне следует жить. Так что я зажигаю сигарету и киваю.
Я иду за ней по грязным, душным улочкам — густой масляный блеск покрывает здесь все вокруг, здания и припаркованные машины, а также самодельные баскетбольные кольца, сделанные из пробитых насквозь ящиков из-под молока, прибитых к деревьям по разные стороны улицы. Несколько тощих пареньков кидают мяч туда-сюда и орут на водителей, пытающихся прервать их игру. — Ничего себе, — произношу я, смеясь над этими злыми детьми и всем остальным, — здесь совсем другой мир. Кармен, кажется, нет никакого дела до окружающей обстановки, но она соглашается со мной, вероятно, чисто из вежливости. Мы с ней спускаемся еще на пару кварталов, и я беспрерывно болтаю, хотя мои мысли витают где-то далеко. В основном, я прокручиваю прежние аргументы, убеждая себя, что все идет как надо — снова и снова, блять. Понимаете, суть в том, что изначально я обзавелся зависимостью из-за того, что наркотики спасали меня от страха и депрессии. Но теперь я наконец научился любить и уважать себя. Я повзрослел и изменился. Поэтому спокойно могу курить травку и пить алкоголь. И я уверен, что Сью Эллен согласилась бы со мной. В смысле, у нее-то зависимостей вообще никогда не было, так что она в этом не разбирается. Если я ей скажу, что все в порядке, то она мне поверит. Она во мне слишком сильно нуждается, чтобы выпнуть на улицу или что-то типа того. Не хочу звучать как мудак, но это правда. К тому же, так будет лучше для нее. Лучше для нас обоих. Мы наконец-то сможем немного расслабиться, понимаете? Не будем постоянно на взводе. Поэтому я следую за Кармен в ее крошечную, сырую, темную дальнюю комнату в квартирке, где на стенах и на каминной полке есть самодельные марионетки, жуткие, но крутые. Эти куклы похожи на монстров из японских ужастиков — с тентаклями, уймой глаз и длинными, узкими телами, напоминающими мне тело самой Кармен. Предполагаю, что так и задумывалось. Как бы то ни было, она ставит пластинку Тома Уэйтса и набивает стеклянную трубку самой дерьмовой травкой, какую я только видел в своей жизни — коричневой, с кучей стеблей и тд. Мне всегда было любопытно как эта хуйня выглядит на самом деле, потому что в Сан-Франциско, насколько я знаю, невозможно найти травку, которая не была бы кристаллизована до самого высшего качества и не обладала бы максимально сильным эффектом. Ну и круто, вот еще одна причина почему курение травки тут проблем не создаст: травка у них поганая. Но кайф я с нее ловлю. Делаю затяжку, задерживаю мерзкий на вкус дым в легких, выдыхаю, и мой мозг тут же окутывает приятная, ласковая дымка. — Вау, — говорю я и собственный голос доносится будто издалека, — спасибо тебе большое. Именно это мне и было нужно. Гм, сможешь продать мне восемь граммов? Она улыбается. — Конечно, милый. Какое-то движение на кровати, темное пятно выходит на свет. Кармен протягивает руку, чтобы схватить его и сажает к себе на костлявое, выпирающее плечо. Это крыса. — Это Фрэнки, — говорит она мне, доставая весы и отмеряя восемь граммов. Я глажу крысу по короткой грубой шерстке. Она делает резкое движение и я вздрагиваю. Кармен ржет надо мной. — Слушай, — говорю я, — гм, я сейчас хочу чуток времени книге своей уделить, но, мм, давай еще как-нибудь встретимся на этой неделе? Можем кино посмотреть или типа того. Я только вчера за два бакса купил «Барбареллу» в «Home Run Video». Похоже, она понятия не имеет о чем я говорю, но все равно кивает и передает мне уродскую травку. Я отдаю ей сорок баксов. Это половина от моей первой зарплаты и половина от всех моих сбережений в целом. Но похуй на все это, верно?
Шагая домой, я замечаю, что город преображается, оживает — все вокруг яркое, ритмичное, живое. Даже жара уже не так сильно напрягает.
По возвращению домой я врубаю музыку на полную громкость, закуриваю сигарету и вновь сажусь писать. Странное дело, ребята, но это первый раз за почти что целый год, когда я действительно чувствую вдохновение. Пишется легко, страница за страницей, я сосредоточен и воодушевлен, и ни капельки не устаю. Это похоже на чудо. Я так благодарен. Именно этого мне недоставало, понимаете? Для меня это как лекарство, что, черт возьми, тут может быть плохого? Куча народу сидят на таблетках. Так что уж вышло, что мое лекарство нелегально. И то это, наверное, скоро изменится. Так что я сижу и пишу. Часами напролет. Сюжет продвигается. Наконец-то.
за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Не зря столько времени ждали со стотыщ экранизацию Благих знамений, еще с того момента, как впервые объявили, что ей быть. Отличная вышла экранизация. Все на своем месте. И юмор и уют оригинала и пейринг ангела с демоном, расширенная версия. Третья серия очень крута тем, что первая половина полностью отдана на откуп шипперам Как я орал, когда дошло до моментика с ВФР! Ази, лапушка, макарун сладенький, ты ни в какой одежде не тянешь на санкюлота. Единственные два момента, которые мне не оч: 1. Голос Смерти. Его КАПС не должен звучать угрожающе, по-моему. даже там, где он один их всадников апокалипсиса. Он не угроза, а скорее вечный наблюдатель, местами сочувствующий. 2. То, что отношения Кроули и Ази так и оставили на уровне броманса. дааа, миллион намеков и в интервью актеров и в сериале, дааа, никто и не обещал иного, но почему нет-то, ведь никто и не мешал. Со столькими намеками полноценный романс смотрелся бы как раз логичнее. При том, что гетная пара по сюжету сексом трахается спустя пару часов с момента знакомства и это традиционно никого не смущает.
ок, без проблем, естественно, что я тут легко додумаю свадьбу после апокалипсиса и прочие радости, тем не менее, это был хороший момент для нового куска репрезентации от ТВ. и его нет.
не слишком серьезные претензии, в остальном всем доволен. Упоминание сэра Пратчетта, когда Смерть играет на игровом автомате прямо в сердце Думаю, что он там, у себя в Плоском мире, тоже сейчас улыбается и хвастается удачной экранизацией одного из главных творений.