Фандом: Исторические события, Shingeki no Kyojin (кроссовер)
Пейринг или персонажи: Эрвин, Леви
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Драма, Психология, AU
Размер: Мини, 4 страницы
Описание: АУ. Переделка первой (довольно односторонней) встречи Гитлера и Геббельса.
Посвящение: маленькому смелому койоту.
Примечания автора:
1. Автор не поддерживает нацизм.
2. И, конечно, не думает, что Эрвин способен на преступления против человечества (впрочем, никто не просыпается утром с идеей совершить парочку подобных).
3. Но неизбежные параллели, проводимые автором по мере прочтения исторических книг про др. Геббельса, привели вот к этому.
На крыльях свободы
Он ищет.
В поисках нет системы и цели тоже нет, они происходят без каких-либо усилий с его стороны. Он проживает жизнь, двигаясь, как нож сквозь масло. Люди нечасто смотрят ему в глаза, может быть, из-за того, что чуют нутром - когда он глядит на них, то взвешивает на весах и отбрасывает в сторону, сочтя незначительными. Дешевыми.
Большинство людей для него невыносимо одинаковы и не вызывают ничего, кроме раздражения.
Когда он стоит в полутемном зале, зажатый со всех сторон людьми, словно спичка в полном коробке, то раздражения не испытывает. Один человек заставил его забыть о привычной брезгливости.
Он опускает руку с зажатым в ней носовым платком и принюхивается. Что он ожидает учуять вместо смрадных запахов чужого пота и ароматов дрянных одеколонов? От его соседа справа пахнет гуталином, от того, что стоит слева, разит алкоголем. Парень перед ним забыл помыть голову, а тот, что практически упирается подбородком в затылок, насквозь провонял рыбным супом.
Но его нос не улавливает ни один из этих запахов. Все из-за того, что в словах человека, говорящего с трибуны, ощущается свежий ветер. Свирепый восточный ветер, который, набравшись сил, сметет с лица земли неудачников, что окружают его сейчас, и других, находящихся далеко за пределами мюнхенского зала.
Сам он твердо стоит на ногах и не боится за свою жизнь.
Он давно научился выживать без чьей-либо помощи. Само понятие помощи неотрывно связано с такими вещами, как доверие и надежда, а у него в карманах брюк не найдется ничего из вышеперечисленного, лишь пачка сигарет и мелкие монеты. Деньги водятся у других, но его в бедности никто не упрекает. На кончике его (не раздвоенного и все же смертоносного) языка заготовлена порция ругани и сарказма для каждого, кто попытается указать на прорехи в его бюджете и общую бесперспективность существования.
Не он такой, а время. Тяжелое послевоенное время, оно кажется ему станцией, где застрял из-за снежного заслона поезд Германия. Это перевалочный пункт, короткая остановка перед тем, как состав продолжит путь в будущее, в то будущее, где снова кровь окрасит снег, а в его руках окажется оружие.
Ему с детства говорят, что с таким холодным взглядом нужно становиться палачом, а он и не прочь, указали бы только, в кого стрелять, и доказали, что игра стоит свеч.
Он не то чтобы обожает убивать, но и не мучим из-за этого совестью. Не видит в этом ничего неугодного мирозданию. Люди умирают постоянно, кажется, это их самое любимое занятие.
Софиты расставлены таким образом, чтобы ослеплять слушателей, при этом безопасно затеняя лицо говорящего.
Не будь их, он все равно ничего не увидел бы - самый низкий на своей улице, самый низкий в школе и колледже. Не в последнюю очередь именно из-за этого ему пришлось научиться защищаться. Чем ярче и заметнее твои физические недостатки, тем яростнее ты должен отстаивать право считаться равным. Ему было восемь, когда он впервые попробовал ответить ударом на оскорбление. Двенадцать - когда, сплевывая кровь на пол в классе, ответил на удар сгустком желчных слов, прямо заявлявших, что его оппонент до сих пор мочится в штаны и есть свидетели, готовые подтвердить этот факт.
Приятное, поразительное открытие - слова ранят так же сильно, как удары в обычной драке. Получается, оскорбление по силе воздействия схоже с ударом промеж ног или тычком острым локтем под ребра. Чужие слезы и румянец стыда - лучшее тому подтверждение. Важное дополнение: от слов видимых следов не остается.
А что происходит в душе, никого не волнует.
Он запоминает это и часто пускает слова в ход.
Слезы на лице обидчика удивляют его по той причине, что сам он не плачет никогда. Мама говорила, что слезы - это удел слабых. Мама не плакала, лежа на смертном одре (тогда он не знал красивого названия, это была обычная кровать, обычная деревянная кровать и необычайно бледная мать, повторявшая в бреду, что не оставит его).
Некоторые клятвы произносятся только для того, чтобы успокоить близких. Могилам бесполезно предъявлять претензии. Он пробовал, и от деревянного (тоже, как же удобно, что из одних и тех же деревьев можно сделать и кровать, и кладбищенский крест) креста не было толку.
В уголках глаз скапливается влага. Неужели от речи человека, которого и разглядеть не представляется возможности? У оратора светлые волосы - вот все, что он может сказать о нем. Кажется, его имя - Эрвин. Или Ирвин.
Новый преданный слушатель намеревается прояснить этот вопрос после.
Когда слова закончатся.
Оратор определенно обладает талантом убеждать других в своей правоте. Потому что верит сам. Это чувствуется в каждом слове, в хлестких и сильных, как удар линейки по пальцам, лозунгах. Он обещает свободу. Он собирается вести за собой, он готов идти на жертвы и требует жертв от других.
Да, требует, а не просит, как поступали другие ораторы.
Наш главный герой, обладатель опасного, по тем временам, короткого и дрянного имени (имевшего в основе французские корни, но смахивающего на еврейское), стоит недвижимый и завороженный, прислушиваясь не только к первым порывам грядущего урагана, но и к собственным эмоциям.
Сильные, отчасти эйфорические эмоции, какие редко заглядывали в его жизнь.
Как и кем восхищаться, когда твердо уверен, что одержишь верх? Как и кем, когда хочешь подчиняться, а вместо этого приходится быть сильным, нести ответственность, рассчитывать только на себя.
Может быть, осторожно намекает его сознание, может быть, наши поиски наконец окончены. Взгляни, этот человек готов сделать то, чего не можешь ты - проложить дорогу.
Согласишься ли ты пройти по ней?
Леви - по документам давно уже другой человек (спасибо дяде, не бросившему его в трудную минуту), но в разговорах с собой все еще называющий себя этим именем - не уверен, что готов дать ответ на вопрос.
Это первая встреча. И, как итог, первая влюбленность? Он сказал бы точнее, имей представление о любви. Его романы мимолетны, а увлечения незначительны.
Он и себя любит недостаточно сильно. Ставит перед собой серьезные цели, жаждет успеха, но когда приходит время сделать что-либо для того, чтобы воплотить их в жизнь, не в силах заставить себя двинуться с места. Спички не склонны к самовозгоранию. Рыцари не побеждают драконов за просто так, без обещания царств и прекрасных принцесс.
Требуется определенная цель, человек, не давший бы его небольшому судну затеряться в океане бесполезности, нарваться на риф или умереть с голоду в период штиля.
Человек с трибуны (кажется, все-таки Эрвин, да) говорит о крыльях свободы и о новом мире, без границ и запретов. Он обещает разрушить все стены и заслоны, воздвигнутые вокруг Германии врагами немецкого народа. Обещает сокрушить любых титанов и колоссов, если таковые попытаются преградить путь в новый мир. Новый, прекрасный мир, который стоило создавать ради будущих поколений.
Леви не очень волнуют будущие поколения, но и он, поддавшись общей истерии, жадно ловит каждое брошенное в толпу слово. Рядом кто-то плачет. Кто-то другой кричит "ура!". Оказывается, он сам. Кто-то еще проталкивается ближе к трибуне, наступая на ноги окружающим - и это снова он. Окружающие не протестуют, на лицах многих из них блуждают бессмысленные торжествующие улыбки. Они чествуют того, кто еще и в дом-то не вошел, стоит на пороге, стряхивая грязь с сапог. Леви может понять их, каждого из присутствующих. В кои-то веки он - часть стаи.
Пробравшись к трибуне, он высоко задирает голову и хватает одного из родственных душ-незнакомцев за плечо, чтобы привстать на цыпочки.
У Эрвина открытое, располагающее к себе лицо. Голубые глаза под густыми, пшеничного цвета бровями. Он смотрит расфокусированным взглядом, ни на кого и в то же время на всех. Строг, сосредоточен, застегнут на все пуговицы. На шее сверкает камень, какая-то подвеска на шнурке. Леви ловит себя на желании взяться за этот шнурок и потянуться ближе, а лучше - вынудить нагнуться к себе, привлечь внимание.
Это непозволительно.
Сейчас он в стае, и стая эта из собачьей превращается в волчью. Так случается, когда попадается достойный вожак. Если словами возможно ранить, с их помощью реально и заставить людей полюбить себя. Внушить не страх, а уважение. Леви не интересует эта сторона славы, но он способен восхититься тем, кто искренне жаждет признания и умеет добиваться его. После одной речи, всего-то одной...
Он и раньше слышал краем уха, что Эрвин талантливый политик, из тех, кто "далеко пойдет", но увидеть самому - эффект совсем иного рода. Леви никак не предполагал, что окажется в числе тех, кто захочет идти следом за ним. Нет, он себя недооценивает. Рядом.
Билет за номером 8762 Национал-социалистической рабочей партии подрагивает в его руках. Число никакое, переставляя цифры в нем, не получишь дату рождения или выигрышный лотерейный билет. В нем нет и намека на знак свыше, а Леви все равно обращается с билетом, как с драгоценностью, аккуратно прячет во внутренний карман пиджака. Руки все еще дрожат. Ему срочно нужен воздух. Воздух, наполненный сигаретным дымом. Эрвин замолчал минут двадцать назад, а Леви уже жаждет услышать его голос снова, в его мире тихо, непривычно тихо без него. Ему вспоминается день, когда он выкурил первую свою сигарету.
Ненормальный, что за сравнение.
Леви успевает оскорбить себя несколько раз, прежде чем выбегает на улицу и останавливается неподалеку от входа, роясь в карманах. День клонится к вечеру, и люди скользят мимо него темными безмолвными привидениями. Большинство молчат. Они выжаты досуха, они игрушки, убранные в коробку после масштабного представления. Леви смотрит на людей сквозь призму дыма и думает, что если сощурит глаза, то различит нити, привязанные к чужим ладоням.
Он закрывает глаза, представив, что подобные нити могут быть вделаны и в его ладони, там, где линия жизни пересекается с линией судьбы.
А когда открывает их, то видит перед собой своего нового кумира. Эрвин идет к ожидающей его машине, проходит так близко, что Леви может различить ворсинки на его темно-сером пиджаке. Самое время, пожалуй, увязаться за ним, сказать хоть пару слов.
Вблизи он оказывается еще выше, Леви не достанет ему и до плеча.
— Ваша речь произвела на меня большое впечатление, — вертится в голове у Леви, застревает в горле вместе с дымом. Слова кажутся неуклюжими, вымученными, ничего общего с теми, что стоят на службе у Эрвина. Леви молчит и сглатывает комок из букв и никотина, надеясь, что не закашляется позорно.
— Фюрер! — восторженно окликает Эрвина кто-то другой (Леви не видит, кто именно, но заранее ненавидит этого смельчака).
А Эрвин оборачивается и смотрит прямо на него. Да, на него, Леви уверен в этом. Улыбается ему, невысокому, растерянному, бледнеющему от волнения. Добрая улыбка. Как зажженная лампа на окне в доме, где тебя ждут.
— Мой фюрер, — шепчет Леви одними губами. Не имеет значения, что его не услышат.
Он делает пунктирный набросок будущего.