А еще я нашел классное музыкальное сопровождение ко всему этому адку
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День двадцать третийДень двадцать третий
Воскресное утро, пять часов. Перед рассветом, как обычно, холодно. Я дрожу, дрожу и все никак не могу перестать. Мы с Гэком и Пулей стоим перед отелем Fairmont. Мы прождали здесь всю ночь, и я даже толком не знаю, как нас сюда занесло. Последние пять дней мы только тем и занимаемся, что торчим, продаем тут и там пакетики с метом, ночуем в моей машине, а есть ходим в Глайд. Или воруем сэндвичи в Старбаксе. Однажды мы находим выброшенную коробку с половиной пиццы, а в другой раз натыкаемся в Марина на тарелку с остатками риса и рыбы, поставленную на мусорку. Про пацана с ирокезом все как будто бы забыли, но товар все равно расходится плохо. К тому же, мы сами его слишком часто употребляем. С Лорен я вижусь всего пару раз, и то мельком, только дозы ей успеваю передавать.
Завтра должна состояться встреча с ее мозгоправом. Я нервничаю, но все равно обещал прийти. Честно говоря, я не уверен, как долго еще смогу продержаться в таком темпе. У меня в желудке словно горят семь свечей. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь свечей пылают, дымят и коптят. Семь огоньков: сомнение, страх, печаль, боль, транжирство, безнадежность, отчаяние. Они очерняют мое нутро, покрывая его пеплом и золой. В глубине моих глаз растет нечто, растет и давит, горячее, словно пламя от семи свечей, которые никому не под силу задуть. Я воображаю, как выпиваю несколько стаканов воды. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Я погружаюсь в бассейн с чистейшей водой. Закапываюсь в жесткий, сухой песок. Горстями глотаю белую соль. Но пламя продолжает разгораться: ярче, горячее, проникая глубже. По позвоночнику струится пот, добираясь до выпирающих костей на бедрах. Я расцарапываю поджившие порезы, появившиеся за последние недели, но не могу избавиться от них. Вокруг меня роятся мухи, а над головой кружат стервятники. Огонь пожирает мою плоть. Огонь распространяется по телу. Огонь течет в моих венах. Огонь добирается до моих мышц, сухожилий, костного мозга. Я сижу на углу улицы, раскачиваясь туда-сюда. Нет, я так больше не могу. Просто не выдержу.
Пуля вколол себе последнюю дозу героина. Он узнал, что сегодня утром его мать скончалась от рака лимфомы, и я не смог ему отказать. Еще я отдал ему кучу сигарет. Он не плачет, но все время ломает всякую фигню. Вот сейчас разломал на части ящик с газетами. Бормочет что-то о том, как мама водила его в парк, когда он был маленьким. Голос его звучит невнятно из-за героина. Гэк пытался вступить с утешениями, но Пуля только на него наорал. Я же почти ничего не говорю. Я три дня не переодевался. Привык уже к собственной вони. Деньги заканчиваются. Вены на руках исчезли, и теперь чертовски сложно сделать себе укол. Приходится вгонять иглу глубже, как это было с Лорен. Я даже пытаюсь колоться в ладони, ноги и ступни. Гэк говорит, что с ногами шутки плохи, мол, если попадешь не туда, то потом от боли ходить толком не сможешь. Но я его не слушаю.
Как бы там ни было, Пуля продолжает бубнить о том, что ходил в парк с мамой. Или что хочет пойти в парк сейчас. Никак не пойму. Но мы проходим по Калифорния-стрит мимо отеля Fairmont, потому что пытаемся отыскать для Пули хоть какое-нибудь подобие парка, чтобы он наконец заткнулся.
Я смутно помню, что здесь неподалеку есть детская площадка. Большой игровой комплекс с оранжевой горкой, туннелями и лесенками. Мы с Гэком собираемся чем-нибудь закинуться до того, как туда отправимся, а еще нам нужно решить, попытаться попасть в туалет Fairmont или не стоит. В пять утра туда явно невозможно пробраться незаметно, не привлекая к себе внимания. Пуля закидывается на пороге дома, расположенного ниже по улице, так что мы возвращаемся туда. Пуля стоит на стреме, пока мы с Гэком тоже делаем себе по дозе. Больше у нас не осталось. Гэк умудряется найти вену на моем предплечье, делает укол, после которого я кайфую примерно минуту. Потом все приятные ощущения пропадают. Я знаю, что по-прежнему под дозой, но ничего не чувствую.
Восходит солнце, и небо светлеет. Окружающий мир становится ясным, свежим и светло-серым. На крышах появляются розоватые отблески. Мы поднимаемся на холм, к детской площадке. Ноги у меня ноют от боли. Тело готово сдаться. Мы добираемся до площадки, и я вижу, что она куда меньше, чем мне запомнилось. Удивляться нечему, в последний раз я бывал здесь еще ребенком. В парке, на самом деле, полно народу. В основном это азиаты в спортивных костюмах, двигающиеся очень-очень медленно. Вытягивают руки, затем делают шаг вперед. Поднимают одну ногу, опускают, поднимают вторую — двигаются так, словно находятся под водой или у них гири к ступням привязаны.
Мы останавливаемся и смотрим на них.
— Тай-Чи, — говорю я.
Потом вокруг нас внезапно начинают тормозить машины — лимузины, линкольн-таункары, БМВ, мердседесы. Мужчины и женщины, молодые и старые, в красивых нарядах (смокинги, длинные вечерние платья), с цветами и дорогущими сумочками — все идут мимо нас, направляясь… Куда? К Собору Грейс.
— Что, черт возьми, происходит? — вопрошаю я.
— В душе не ебу.
Гэк отбегает, чтобы расспросить одного из прохожих. Он подходит к молодой девушке в розовом платье с рюшами. Она выглядит довольно дружелюбной, но застывает на месте, увидев Гэка. Тем не менее, ему удается ее разговорить.
— Сегодня Пасха! — кричит он нам с того места, где стоит.
— Да иди ты! — восклицает Пуля. — Ебать, Пасха. Мне надо в церковь.
— Что? — изумляюсь я. — Пуля, ничего не выйдет.
— Ты что, не понимаешь? Вот что нас сюда привело.
— Возможно, но вряд ли тебя в таком виде пустят в церковь.
— Ты о чем?
Я сдаюсь. Возвращается Гэк, и Пуля ему тоже сообщает, что собрался в церковь.
— Делай что хочешь, — говорит Гэк. — Но я туда, блять, и шагу не ступлю.
Пуля раз десять вопрошает у нас, какова была вероятность, что мы окажемся тут, причем именно в Пасху.
— Это знак свыше!
— Ага, — отвечает Гэк, — знак, что если ты сунешься в церковь, там вызовут копов по твою душу. Посмотри, как все эти идиоты разряжены. Хочешь в церковь? Так пошли обратно в Тендерлойн.
Но Пулю переубедить не удается, и мы наблюдаем, как он исчезает в толпе. Я смеюсь. Я ржу до упаду, и Гэк вместе со мной.
— Как же все это унизительно, — наконец произношу я. — Нельзя дальше так жить.
— А что нам еще остается?
— Будем его ждать?
— Да ну на хуй.
Мы снова идем мимо детской площадки и спускаемся вниз по склону. Солнце уже высоко, небо чистое.
— Обожаю этот город, — говорю я.
— Я тоже, — соглашается Гэк.
— Но он нас скоро прикончит.
— Это да.
— Ты не думал о том, чтобы отсюда свалить?
— Неа.
Ноги у меня ужасно болят, они все покрыты мозолями из-за того, как много я хожу пешком. Я рассказываю Гэку про Лорен и что завтра мне предстоит встреча с ее родней. Говорю, что подумываю опять завязать с наркотой. Он считает, что это пустая трата времени.
— Для чего нужна жизнь, если и не живешь толком?
— А это разве жизнь?
— Мы свободны.
— Вроде бы.
По улицам Тендерлойна уже бродят толпы людей, выискивающих, где бы поесть, или закинуться, или еще чего. Пасхой тут и не пахнет. Я курю, пока Гэк отправляется к себе, чтобы что-то там взять. Хорошо бы принять душ и переодеться перед встречей с Лорен. Создать минимальную видимость того, что у меня все под контролем. Гэку больше не разрешается приводить в отель гостей, поэтому надо найти поблизости какое-нибудь другое место, где можно помыться. В большинстве здешних домов есть общий душ на этаже, так что нужно лишь придумать, как пробраться внутрь. Гэк надеется, что какой-то его знакомый, живущий чуть ниже по улице, впустит нас.
Он приносит мне Сникерс на завтрак.
Жилой дом, к которому мы подходим, то ли пяти-, то ли семиэтажный. С белой отшелушивающейся штукатуркой, кривой обшивкой сайдингом и такими же белыми облезлыми воротами, преграждающими путь к лестнице. Гэк тыкает в одну из кнопок на домофоне, но оказывается, что это просто звонок. Я выкуриваю еще одну сигарету и мечтаю о воде. Несколько потыканных кнопок спустя мы все еще стоим на улице. Решаем обойти здание сзади. Гэк предполагает, что взобравшись по водосточной трубе, он, может быть, сумеет добраться до открытого окна. Но на другой стороне дома висят камеры, да и вообще вся эта затея чертовски ненадежная. К задней двери тоже не подобраться.
В переулке воняет то ли пивом, то ли мочой, а может, и тем, и другим. Он заканчивается тупиком, высокой бетонной стеной с колючей проволокой.
Мы обсуждаем, что делать дальше, когда видим весьма фигуристую чернокожую женщину с длинными нарощенными волосами, уверенно цокающую на высоких каблуках по направлению к задней двери.
Остановившись у самой двери, она запрокидывает голову. На лице у нее полно косметики.
— Эй, Кевин, придурок, скинь мне сраные ключи! — орет она на здание. — Йо, ублюдок, ключи дай!
Из окна высовывается голова какого-то лысого парня. Он просит ее не орать так громко, а потом кидает вниз связку ключей, и та приземляется точно у ее ног. Она осторожно подцепляет связку розовыми акриловыми ногтями. Когда она открывает дверь и заходит внутрь, Гэк рывком бросается вперед и хватает дверь.
Женщина оборачивается и смотрит на него.
— Не-не-не, не вздумай.
— У меня тут кузен живет, — говорит Гэк.
— Вот пусть кузен твою жопу сюда и впускает. Свали.
Гэк отступает, и дверь захлопывается прямо перед его носом. Мы снова возвращаемся к парадному входу.
— Ну все, забей, — говорю я. — Ничего не выйдет.
И тут, именно в тот момент, когда выглядывает солнце, освещая крышу здания и заодно заливая всю улицу полуденным светом, из дома выходит старушка-азиатка — сгорбленная, седовласая, в круглых очках. Она толкает вперед металлическую тележку и тащит еще несколько сумок. Я мчусь ей навстречу, чтобы рыцарским жестом придержать дверь, и Гэк делает то же самое.
Проводив ее взглядом, мы заходим в дом. Изнутри здание выглядит точно так же, как любая сраная развалюха в этом районе: прокуренная, с грязными коврами на лестницах и кишкообразными коридорами.
— Душ там, — указывает Гэк. — Вот, я тебе полотенце взял.
От вытаскивает из сумки какую-то мятую влажную рваную тряпку, и я благодарю его. Заодно он прихватил бутылку с каким-то шампунем. Вооружившись, я иду к ванной и пытаюсь открыть дверь, но она заперта.
— Бля. Думаешь, там кто-то есть?
— Вряд ли.
Он стучит в дверь. Нет ответа.
— Давай попробуем на другом этаже.
Мы разворачиваемся, собираясь направиться к лестнице, и обнаруживаем, что позади нас кто-то стоит. Высокий мужчина с заметным пузиком и красным ирокезом. На вид ему около сорока. Глаза у него малость выпученные, а губы чуть вытянуты вперед, как будто он собирался кого-то поцеловать, но рот так и заклинило. На нем только азиатский шелковый халат, который почти ничего не прикрывает. Грудь и ноги покрыты густыми волосами.
— Ага, — произносит мужчина. — Душевые начали запирать после того, как сюда повадилась шастать уличная ребятня.
Голос у него усталый и какой-то... ленивый, что ли. Как будто он все на свете уже повидал и ему это все чертовски скучно. Пожалуй, можно сказать, что он звучит высокомерно. Да, точно.
— А ключ есть? — спрашивает Гэк.
— Есть, но уж проще вам пойти помыться у меня. Там есть и ванна, и шампунь, и все, что хотите. Уверен, что вы предпочтете этот вариант.
— Да, спасибо, — соглашается Гэк.
В моем животе будто разом принимаются ворочаться, шевеля хвостами, угри. Но Гэк никаких признаков беспокойства не выказывает, так что я прохожу вслед за ними несколько лестничных пролетов вверх.
— Простите за беспорядок, — говорит незнакомец. — Я недавно переехал сюда из комнатки поменьше и не успел распаковаться. А на кухне спит мой бывший. Точнее, он там просто вырубился. Уверен, вы, мальчики, понимаете, как оно бывает.
Насчет беспорядка он не соврал. По комнате разбросаны трусы, одеяла, одежда, мусор и прочее барахло. На кухне, несмотря на холод, на горе из одежды, журналов и другой фигни валяется молодой обнаженный парень. Мне приходится перешагнуть через него, чтобы добраться до ванной. Там полно разного мыла, шампуней и прочих банных принадлежностей. Есть массажная деревянная щетка для тела, бритвы, лосьоны для бритья и еще куча всего. На шланге для душа, подведенном к кранам с водой, нет насадки, но сам он на месте. Мне приходится присесть в ванне на корточки, балансируя на пятках, чтобы удерживать равновесие. Очень напоминает европейские душевые. Через маленькое окошко наверху едва просачивается свет.
Я стараюсь помыться как следует. В тот момент, когда я смываю шампунь с волос, дверь в ванную открывается, и я на секунду замираю от страха. Вошедший мужчина в халате говорит «не обращай внимания», проходит чуть дальше и начинает мочиться в унитаз. У него очень большой член, с чрезмерно выпирающими венами. Я стараюсь не замечать, как он на меня пялится. Продолжаю мыться. Он все смотрит и смотрит. Наконец выходит из комнаты. Я вздыхаю с облегчением.
Помывшись и одевшись, я возвращаюсь в главную комнату. Неизвестный парень все так же валяется на кухне. Я опять переступаю через него.
Гэк сидит на полу, возится с каким-то маленьким радиоприемником.
— Пошли? — спрашиваю я его.
— Да, да.
Мы уже почти у двери, когда хозяин квартиры вдруг хватает меня за руку и мягко тянет назад.
— Если вам нужно будет где-то переночевать, обязательно свяжитесь со мной, помогу. Вот мой номер. Кстати, меня зовут Дэрил.
Он протягивает мне маленький клочок бумаги, и я убираю его в карман.
— Ага, спасибо.
Мы покидаем его квартиру. Меня подташнивает.
— Ну и жуткий мужик, — говорит Гэк.
— Да уж.
Но у меня не так много вариантов. Еще чуть-чуть, и я только на придурков вроде Дэрила и смогу рассчитывать. Но Гэку я такого сказать не могу. Мы доезжаем на автобусе до того места, где я бросил машину, и там я переодеваюсь, а потом ввожу себе остатки героина. Гэк считает, что мы должны закупить новую партию и попытаться подзаработать, но денег у меня так мало, так что я предпочел бы отложить это до завтра. И все-таки ему удается убедить меня пойти купить еще дозу, чтобы на ночь хватило. Мы идем на Хэйт-стрит. Там полно народу — кто шопингом занят, кто еще чем. Вообще я чувствую себя довольно неплохо, хотя время от времени выпадаю из реальности, пока мы идем. Сигарету ронял уже раз десять.
Как бы то ни было, пока Гэк рыщет в поисках мета, я иду в Амебу. И как-то даже слегка теряюсь поначалу — кругом столько дисков, столько покупателей. Я иду в секцию с новинками. Здесь куча альбомов, которые я при других обстоятельствах заимел бы — или, по крайней мере, с нетерпением ожидал бы выхода. У Secret Chiefs 3 вышел новый альбом, у Тревора Данна, у Эйвинда Канга. Разумеется, теперь я ничего купить не могу. Внезапно я осознаю, что даже не знаю, что за фильмы сейчас в прокате, да и вообще ни о чем не знаю. Я нахожусь в изоляции — заперт в крошечном мирке, где только и нужно, что наскрести денег, чтобы купить наркотики, употребить их, а потом начать сначала.
Гэку удается найти в парке какого-то пацана, который продает дурь по пятьдесят баксов за грамм. Пацан носит дутую грязную куртку, утыканную булавками. У него рыжеватая борода и безумный взгляд параноика. Товар выглядит не особо хорошо, но зато его много. Хватит надолго. Так что мы покупаем наркоту, и после этого в кошельке у меня остается лишь две сотни баксов.
Мы с Гэком закидываемся в туалете закусочной на Клейтон. Меня вставляет — это все, что я могу сказать. Но бездонная пустота в моем желудке, тошнота и ноющая боль никуда не исчезают. Все это глубоко засело во мне и пожирает изнутри. Хочется просто свернуться клубком на полу и корчиться там, заливаясь слезами. Мне нужны тысячи фунтов героина. Мне нужно захлебнуться метамфетамином. Мне нужны таблетки, травка, ампулы с кислотой. Или же, возможно — допустим эту мысль — мне нужно завязать с наркотиками.
Только об этом я и могу думать. Гэк спрашивает, все ли со мной в порядке, и я отвечаю, что хочу побыть один. Прогуляться немного. Гэк не в обиде, предлагает созвониться позже. После этого я ухожу.
Си Клифф далеко отсюда, но я все равно решаю пойти туда. Шагаю вниз по Станьян-стрит, прохожу через парк Пресидио и двигаюсь по Клемент-стрит. Слушаю Live-Evil Майлза Дэвиса. Сердце все стучит, стучит, стучит.
Я думаю о Джаспере и Дейзи. О моем отце и мачехе. О Спенсере и друзьях из реабилитационной группы. Думаю о маме о ее муже и их двух собаках. Вспоминаю, как работал в клинике. Как начинал заниматься в колледже Санта Моники. У меня была жизнь.
Внезапно я осознаю, что даже не могу вспомнить, из-за чего снова подсел. К горлу подкатывает тошнота. Я обливаюсь потом и в то же время ужасно мерзну. На улицах пусто, как и всегда, но у меня такое ощущение, будто люди пялятся на меня из окон, когда я прохожу мимо. Хотя я понимаю, что это далеко не самая здравая мысль на свете.
Я звоню Лорен из телефона-автомата, и она тут же снимает трубку.
— Лорен, — говорю я, и мой голос дрожит. — Мне нужна помощь. Кажется, я готов отправиться на лечение.
— Ох, милый, — отвечает она. — Где ты сейчас?
— Рядом с твоим домом?
— Тогда иди сюда.
— Ты уверена?
— Да, я сейчас одна.
Пока я добираюсь до дома Лорен, солнце заходит. Когда она открывает дверь, я обнимаю ее и начинаю плакать. Просто отчаянно реву. Вокруг скачут эти их чертовы корги, скулят и пытаются лизать мне руки, а я все плачу и плачу. Не помню, когда в последний раз вот так плакал. Много воды утекло. Пока Лорен меня обнимает, я вдыхаю запах шампуня, исходящий от ее волос. Никак не могу успокоиться.
— Все будет хорошо, малыш.
Лорен просто повторяет эти слова, снова и снова. В конце концов, мы спускаемся в ее комнату и там занимаемся любовью, хотя я все еще продолжаю плакать.
Трещина в полу расширяется, и мы проваливаемся в нее, поглощенные эротизмом секса и нашей близостью к смерти. Наши кости склеиваются воедино, а суставы трещат. Я будто ослеп — совершенно дезориентирован. В этой белоснежной пустоте я в какой-то момент словно покидаю собственное тело и перестаю чувствовать связь с ним.
Примерно на этом моменте я и засыпаю. Сны мне не снятся.
Когда я просыпаюсь, то с трудом могу двигать челюстью, так сильно стискивал зубы во сне. Лорен трясет меня за плечи.
— Пошли, — говорит она. — Нам надо валить отсюда, родители вернулись.
— А мне точно не разрешат остаться?
— Кэнди звонила. — Лорен полностью одета и готова к выходу. — Получила партию действительно хорошего героина. Хочет с нами сторговаться, типа того.
— Но детка, у меня денег почти не осталось.
— У меня есть немного, — настаивает Лорен, чуть ли не стаскивая меня с кровати. — Обещаю, после этого сразу завяжем.
— Ладно, — соглашаюсь я. — Есть у меня на примете один подходящий отель рядом с Грант. Можем там зависнуть, пока героин не кончится.
— А потом вернемся, и мои родители нам помогут.
— Я тебя люблю, — говорю я.
— Да, я тебя тоже.
И мы быстренько сваливаем из дома.
План я считаю разумным. Просто совершим еще один забег и покончим со всем этим. Я уверен, что все будет нормально.
Мы закидываемся большой дозой мета, сидя в машине Лорен в квартале от ее дома. Она почти ничего не употребляла последние несколько дней, поэтому сейчас ее вставляет как следует.
Машину веду я.
В отеле «San Remo» номер стоит пятьдесят баксов за ночь, но там неплохо. Панели из темного дерева, странные горшки с папоротниками и толстые ковры. Прямо как корабль: кривой, неровный, тонущий.
Мы покупаем у Кэнди кучу черного смолистого героина и собираем еще кое-какие вещи, а потом отправляемся в нашу маленькую комнатку.
Здесь есть две односпальные кровати.
Я смотрю в окно, любуясь ясным небом светло-голубого цвета. Солнце по-прежнему греет, но скоро закат, и листья на тротуаре расцвечиваются всеми оттенками желтого под угасающими лучами света. Я смотрю на покачивающиеся ветви деревьев, на траву, пробивающуюся сквозь трещины в поблекших бетонных плитках, на виноградные лозы, оплетающие каменную стену по другую сторону улицы — в таком свете они кажутся не зелеными, а красно-коричневыми. Вид просто чудесный. Но потом я задергиваю занавески и поворачиваюсь к Лорен.
— Ну что, поехали, — говорю я. — Ты готова?
— Да, малыш. Давай сделаем это.
Я готовлю дозы, густую черную смесь из героина, и добавляю туда же остатки мета. Лорен легко удается уколоться, а вот мне, блять, опять приходится выискивать вену. Клянусь, буквально все вены на моих руках пропали из виду.
В конце концов удается найти одну на задней стороне руки.
Кровать промокает и начинает пахнуть от нашего пота, но ночь сменяет день, день сменяет ночь, после этого снова наступает рассвет, а мы по-прежнему торчим в номере. В дверь периодически стучат уборщицы, но мы велим им проваливать. Может, они сплетничают о нас, а может и нет. Я курю в окно, а потом еще и блюю. Питаемся мы одними сладостями из торгового автомата в холле гостиницы. Воду пьем прямо из-под крана.
Так проходит четыре дня. Телефон Лорен разрывается от звонков, но мы не отвечаем — до тех пор, пока у нас не заканчивается героин (а вместе с ним и деньги).
— Пап, — невнятно произносит Лорен в трубку. — Пап, я готова. Готова лечь в клинику.
Он велит ей возвращаться домой.
— А Ник?
Он хочет, чтобы я подождал до завтрашней встречи с ее психотерапевтом, но Лорен настаивает, что мне должны позволить переночевать у них. Он уступает.
Мы собираем вещи и быстро уходим. По пути к машине Лорен меня снова рвет. Мир все кружится и кружится перед глазами, и я чувствую, что скоро вырублюсь.
Тучи в небе серые, полные серого же дождя, готовые сбросить свою тяжелую ношу на улицы города. Мне так холодно, что зубы стучат, а желудок сжимается в тугой-тугой комок. Сесть за руль приходится Лорен. Мы оба плачем, подъезжая к ее дому. Я кладу руку ей на бедро.
Когда мы подъезжаем к парадному входу, к машине подбегает отец Лорен. Он невысокий, полноватый и лысеющий, с маленькой головой и волосами, крашеными в каштановый цвет. Он плачет, прижимая Лорен к себе. Потом неловко пожимает мне руку, а я только и думаю, как бы не заблевать его с ног до головы.
— Пап, пожалуйста, — говорит Лорен. — Нам нужно поспать.
— Хорошо, милая. Жюль скоро приедет, привезет тебе лекарства.
Лорен приходится поддерживать меня, пока мы идем в дом. Мне в самом деле намного хуже, чем ей. Собаки путаются под ногами и тявкают на меня. От их запаха мне становится дурно. Я опять выпадаю из реальности.
Я лежу на белоснежной кровати Лорен и стараюсь сосредоточиться на вдохах и выдохах, представляя, как легкие расширяются и снова сжимаются. Я начинаю задыхаться и пытаюсь успокоиться, но получается плоховато. Лорен обнимает меня, но чувство соприкосновения с ее кожей внезапно вызывает отвращение.
— Пожалуйста… Пожалуйста… Мне просто нужно полежать.
Это все, что мне удается выговорить. Кажется, потом я снова вырубаюсь и прихожу в себя только для того, чтобы выпить таблетки, которые мне сует прямо под нос Жюль.
— Спасибо, — говорю я, но потом выблевываю все, что он мне дал, чем бы оно ни было. Я скатываюсь с постели на пол и блюю в голубое пластиковое мусорное ведро.
Засыпаю там же, на ковре.
День двадцать шестойДень двадцать шестой
Когда я снова просыпаюсь, то чувствую себя немного лучше. Тошнота слегка утихла. Одежда вся пропиталась потом, поэтому я надеваю один из свитеров Лорен, прежде чем сползаю вниз по лестнице в гостиную. На улице идет дождь, и я словно ощущаю влагу на собственной коже.
Лорен, ее отец, Жюль и еще какая-то женщина сидят за столом в гостиной. Лорен очень бледная, отстраненная. Мне предлагают кофе, и я соглашаюсь. Сыплю в чашку много сахара. Заодно съедаю кусочек тоста, ощущая на себе взгляды всех присутствующих. Такое чувство, словно я произвожу безумно много шума, просто пережевывая пищу.
— Мы как раз обсуждали варианты лечения для вас обоих, — говорит Жюль, чей голос все еще звучит как запись с кассет по медитации. Убаюкивающий и безмятежный. — Пожалуйста, присаживайся.
— Спасибо.
Меня представляют Кэти, мачехе Лорен. Она явно не в восторге от нашего знакомства. У нее светлые крашеные волосы и морщинистое, чрезмерно загорелое и сильно накрашенное лицо. На тонких губах, сжатых в ниточку, слой ярко-красной помады. Она почти ничего не говорит. Жюль объясняет, что хочет обеспечить нас с Лорен личным жильем — отправить в меблированный отель у Ван Несс, где можно жить месяцами. Он знаком с владельцем отеля, и тот обязательно будет приглядывать за нами. Кроме того, несколько раз в неделю мы должны будем сдавать анализ на наркотики. И посещать еженедельные собрания по программе «12 шагов», а также дважды в неделю видеться с Жюлем — отдельно друг от друга. Нам обоим придется найти работу, причем Лорен больше не позволят работать у ее матери.
Еду и жилье нам будут оплачивать родители Лорен.
Я просто киваю головой. Для меня все складывается идеально, понимаете? Обо мне будут заботиться. Не придется париться из-за денег и всего остального.
— Что случится, если анализ покажет плохой результат? — спрашивает Лорен.
Жюль переводит взгляд на отца Лорен.
— В этом случае сделка отменяется. — отвечает он. — И тогда ты либо отправишься на лечение в клинику, либо остаешься вообще без поддержки.
— Ну, я не знаю, — говорит Лорен. Она пускается в объяснения, почему считает вариант, предложенный родителями, нечестным, и теперь уже я убеждаю ее согласиться. Ее отец и Жюль, похоже, только рады моему энтузиазму. Мы объединяем усилия, чтобы переубедить ее.
И вскоре все уже решено.
Им предстоит заботиться о нас с Лорен, пока мы не придем в норму. Мы пожимаем друг другу руки, а потом отец Лорен спрашивает, может ли он переговорить со мной наедине. Положив руку мне на плечо, он ведет меня в свой кабинет. Там повсюду полки с книгами, а на полу лежит шкура белого тигра.
— Ник, — говорит отец Лорен. — Я ценю твои старания. Я знаю, как сильно ты переживаешь за Лорен, и это много для меня значит. Но я прошу оказать мне еще одну услугу и несколько дней с ней не видеться. До тех пор, пока мы не обустроим все для вас. Я хочу, чтобы Лорен некоторое время побыла здесь одна. Нам с ней нужно обсудить еще кое-какие вопросы, и мне так будет спокойнее.
— Да, конечно, я понимаю.
— Правда? Замечательно. Спасибо.
Он снова трясет мою руку, а я пытаюсь поймать его взгляд. Глаза у него прозрачные, совсем как у Лорен.
Когда мы сообщаем Лорен, что я должен на время уехать, она устраивает истерику. Но я всего лишь пытаюсь все так повернуть, чтобы она не рассорилась с отцом. Нельзя же упускать такую охуенную возможность, верно? Я намереваюсь во всем его слушаться. К тому же, я снова чувствую себя не очень хорошо и думаю, что должен, как минимум, попрощаться с Гэком. И, может быть, с Кэнди. Возможно, стоит еще раз закинуться. В самый последний-распоследний раз. У меня еще осталось немного денег.
Мы с Гэком договариваемся пересечься на углу Черч и Маркет. Дождь уже прекратился, так что я без проблем дохожу до автобусной остановки пешком и еду к месту встречи. Сидя в задней части салона, я разглядываю граффити, нарисованное на спинке сидения передо мной. Пока автобус качается и трясется, проезжая по Гири, я думаю о том, велика ли вероятность мне снова не сорваться в этом городе. Опять начинает казаться, что это невозможно. Не то чтобы я не хотел, но ведь это так просто: запрыгнуть в автобус, позвонить Гэку, придумать себе какое-нибудь оправдание. Наверное, в любом городе все точно так же, просто именно этот я успел досконально изучить.
Пугающая мысль.
Гэк приносит с собой пакет с несколькими чистыми шприцами, а удаляется прочь с моими двадцатью баксами в кармане, пока я остаюсь ждать Кэнди.
Я прислоняюсь спиной к стене салона видеопроката и наблюдаю за уличными мальчишками, которые пытаются разными способами выманить деньги у случайных прохожих. Некоторые из них мошенничеством не занимаются, а тупо попрошайничают.
Меня снова прошибает холодный пот из-за героиновой ломки и все тело ноет, ноет, ноет.
Несколько минут спустя приезжает Кэнди, и я сажусь в машину рядом с ней. На лице у нее свежая россыпь прыщей, а тушь растеклась, но выглядит она все равно охрененно.
— Сегодня только полграмма берешь?
— Ага, — говорю я. — Больше не надо. Я собираюсь завязать.
Вздохнув, она закуривает сигарету «Парламент» с ментолом.
— Уедешь отсюда?
— Нет, останусь.
— Тогда номерок мой не выбрасывай.
— Нет, с этим все кончено.
— Ну посмотрим.
Она передает мне шарик, завернутый в вощеную бумагу, и говорит, что ей пора ехать.
— А тебе самой завязать не хочется? — спрашиваю я.
Она надевает солнечные очки с большими стеклами, прежде чем поворачивается ко мне.
— Дорогуша, да мы все в какой-то момент пытались. Еще увидимся. Хороший ты парень.
Я ухожу.
Гэк реагирует на мои слова примерно так же, как и Кэнди. Мы добираемся до парка Мишен Долорес и там закидываемся спидами (а я еще и героином) под чьей-то дверью. В голове у меня внезапно все проясняется. Я ощущаю всплеск энергии и начинаю снова и снова прокручивать в голове слова Кэнди.
— Ну да, — говорил Гэк, прогуливаясь по все еще мокрой детской площадке. — Я ведь тоже на собрания «12 шагов» ходил и все такое. Особо не проникся. Они там болтают, что заядлым наркошам вроде нас в среднем больше трех лет не прожить. А я вдвое дольше протянул и ничего, пока живой. Так что фигня это все.
— Но я даже кайф больше нормально словить не могу. Да и деньги все закончились.
— Деньги раздобыть всегда можно. Что-нибудь придумаем.
— Может, ты и прав.
— Уж поверь, — говорит он. — Жизнь-то у нас всего одна. Я лучше мало проживу, но ярко, чем прозябать в скукоте и одиночестве лет до девяноста.
— Да, об этом я тоже думал.
После этого мы оба затихаем на какое-то время. По крайней мере, я. Гэк что-то болтает, как обычно, но я почти не прислушиваюсь. Я пытаюсь вспомнить: а был ли я вообще счастлив до вот этого всего? Гребаная наркота не дает сосредоточиться. Внушает мне, что нет, не был.
— Это и есть настоящая жизнь, — говорит Гэк, встряхивая меня за плечи. — Вот что значит быть живым. Когда каждый день — приключение.
— Ну, не знаю, — возражаю я, чуть помолчав. — каждый день похож на предыдущий. Гэк, я тебя, конечно люблю за все, что ты для меня сделал, но я правда больше так не могу. Может, тебе и самому стоит обратиться за помощью.
— Спасибо, обойдусь, — отвечает он, улыбаясь. — но я тебя тоже люблю. И мы все равно скоро снова увидимся. Тебе реально пойдет на пользу какое-то время без наркоты посидеть. Особенно без вот этой хуйни. Она пиздец ядреная.
— Точняк.
— Ага.
Мы вместе шагаем вниз по Валенсия-стрит, болтая обо всякой фигне. Просто хотим расстаться на хорошей ноте.
Мы добираемся пешком до самого Тендерлойна. На улицах темнеет, и снова начинает накрапывать дождик.
Я прощаюсь с Гэком и звоню Лорен.
Она упрашивает меня пробраться в дом тайком и провести ночь с ней. Я прикидываю, что раз уж пошел дождь, то это действительно лучший вариант. Может, ее отец проявит понимание, а может, нет. Мне плевать. Я закидываюсь остатками дури и снова забираюсь в автобус. Руки у меня дрожат так сильно, что я даже не могу засунуть долларовую бумажку в маленький кассовый аппарат. Приходится обратиться за помощью к водителю. Он кажется усталым или недовольным, а может, и то, и другое.
Лорен даже не пытается как-то скрыть мое присутствие. Впускает через переднюю дверь и тащит меня, упоротого, вниз по лестнице. Когда она понимает, что я под кайфом, то просит поделиться, но у меня ничего не осталось. Она делает вид, будто не сердится.
И весь мой мир растворяется в опиатных галлюцинациях.