А в этой части первый раз его мама лично появляется и есть интересная стори про отношения с еще одной бывшей девушкой.
UPD. Отредачено
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День девяносто второйДень девяносто второй
Реабилитация — такая странная штука, знаете? В каком-то смысле легкая, но одновременно такая сложная. Женщина, заправлявшая всем в общежитии для пациентов в Л. А., где я жил после того, как переехал сюда из Нью-Йорка, описывала зависимость как разновидность амнезии. По-моему, это весьма точно подмечено. Поначалу-то совсем не сложно обходиться без наркотиков. То есть, основная сложность заключается в том, чтобы бросить употреблять: вытянуть себя из порочного круга, где кайф от наркотиков сменяется ужасами ломки, и так без конца. Но, честно говоря, после того, как наркотики окончательно выводятся из моего организма, становится уже не так сложно искренне поверить в то, что я никогда больше не захочу проходить через весь этот кошмар. Когда рецидив только-только заканчивается, оставаться "чистым" легко.
Каждый раз, пережив полную детоксикацию, я не испытывал абсолютно никакого желания чем-то закинуться.
И в этот раз было точно так же.
Но после того, как проходит несколько месяцев, я словно напрочь забываю о том, почему мне вздумалось бросать наркоту. Дерьмовые вещи начинают казаться не такими уж дерьмовыми. Я начинаю винить других людей, считать, что они зря развели панику. Убеждаю себя, что на самом деле у меня все под контролем. По крайней мере, как раз такими мыслями я себя обманываю. Честное слово, каждый раз, как у меня происходит срыв, все катится по одному и тому же сценарию. И с каждым разом я подхожу все ближе к смерти. Проблемы начинаются все раньше. Я причиняю вред все большему количеству людей. Нельзя допустить, чтобы это случилось снова. Нельзя. На сей раз я должен действовать как-то иначе. Но что мне делать? Начинаю я с того, что держусь поближе к Спенсеру. Он дает мне надежду, но в то же время и напоминает о том, с чего я начинал, насколько плохи были мои дела. Но, увы, я никак не могу избавиться от мыслей, что живу жизнью типичного неудачника, настолько она скучна. То есть, я просто общаюсь со Спенсером и еще несколькими людьми на встречах "12 шагов". У меня нет девушки. Я живу один. Мне как-то даже стыдно за себя. Все мои кумиры: Курт Кобейн, Айсберг Слим, Дональд Гойн, Чарльз Буковски, Генри Миллер, Жан-Мишель Баския — все вели совершенно безумную жизнь. Никому из них не приходилось посещать эти дебильные встречи "12 шагов" и обсуждать всякое банальное двенадцатишаговое дерьмо.
Не то чтобы я не ценю заботу Спенсера. Я ему очень благодарен. Но я все равно невольно думаю, что перестал быть крутым. Звучит глупо, но это правда. Когда я рассказываю об этом Спенсеру, он спрашивает, так ли круто было промышлять проституцией и воровством. Я понимаю, о чем он, вот только чувство бесконечной неудовлетворенности никуда не делось. Я не хочу жить как какая-то хренова Полианна, но снова подсаживаться на иглу мне страшно. Может, у меня уже на химическом уровне в мозгу что-то не в порядке? Иногда я чувствую себя абсолютно ненормальным. Я понятия не имею, куда вообще иду. Но я могу только задвинуть эти дерьмовые мысли подальше и стараться двигаться вперед. Спенсер водит меня на собрания "12 шагов" каждый день, это помогает. Собрания совсем не такие стереотипные, как всем кажется. Ну, знаете, якобы там мужики в пальто сидят кружком и ноют о том, как сильно им хочется пропустить по лонг-айленду. На самом деле на встречах много молодежи, и большинство из них — творческими личностями (это же Л. А. всё-таки). Какие-то актеры, музыканты. Это едва ли не почетно — проходить здесь реабилитацию. И несмотря на то, что мне стыдно туда ходить, собрания меня сильно вдохновляют. Это потрясающе — слушать о том, как другие люди делятся личным опытом и рассказывают, как сильно им удалось изменить свою жизнь. Они безжалостно честны и оценивают себя объективно. Большинство людей из реального мира, за пределами программы, так не умеют.
И все вокруг сходятся во мнении, что если ты посещаешь собрания и работаешь над "шагами", то точно останешься "чист". Так что я посещаю собрания каждый день и работаю над "шагами" вместе со Спенсером.
Спенсер советует мне продвигаться по "шагам" медленно и не торопясь, несмотря на то, что шаг первый ("Мы признали, что мы бессильны перед нашей зависимостью. Признали, что потеряли контроль над своими жизнями") кажется мне довольно простым. Я с легкостью могу признать, что бессилен перед зависимостью и не в состоянии управлять собственной жизнью. Но второй шаг ("Мы пришли к убеждению, что только сила, более могущественная, чем мы сами, может вернуть нам здравомыслие") — вот с ним у меня возникают серьезные проблемы.
Разумеется, я пробую молиться, и Спенсер не устает напоминать мне о том, что Высшие Силы направляют меня. Он говорит, что я остаюсь в завязке лишь благодаря Божьей милости. Я признаю, что периодически чувствую себя очень благословленным или очень везучим, что молитвы помогают мне прочистить голову, но моя рациональная натура твердит, что это просто удачное стечение обстоятельств. Я просто не могу поверить в то, что меня направляет какая-то сила, как бы сильно этого ни желал. На глубинном, интуитивном уровне я не вижу в этом никакого смысла. Я не верю в Бога — не способен поверить по-настоящему. Честно говоря, меня это даже пугает. Я опасаюсь, что не смогу пройти все двенадцать шагов программы. Спенсер советует мне запастись терпением. Чем больше я буду стараться уповать на Господа, тем сильнее моя вера окрепнет. Так что я продолжаю стараться. Я обращаюсь к Богу за помощью по любому поводу, хотя на самом деле в него не верю.
Как бы там ни было, вчера я внезапно получил е-мейл от своей бывшей девушки, Эмили. Она просто хотела узнать, как я поживаю, но ее письмо напомнило мне о том времени, что я провел вместе с ней в Западном Массачусеттсе. Как только я начал ходить в местный колледж, то предсказуемо сорвался в первую же неделю. Смешно было рассчитывать, что я смогу воздерживаться, перебравшись туда. В смысле, я всего-то месяц как выбрался из реабилитационного центра. Разумеется, началось все с травки, потом пошла выпивка, а после этого — кислота, кетамин и кокаин. Я жил в общежитии, где никого не знал и где никто не знал меня. И я радовался этой анонимности. Некому было обо мне волноваться. Я так и оставался в одиночестве, пока не встретил Эмили. Мы познакомились, когда я зачитал стих Буковски на уроке поэзии. Ей нравился Буковски, и поэтому мы разговорились. В конце концов я рассказал ей, что у меня были проблемы с метамфетамином и что за последний год я успел побывать в двух реабилитационных клиниках. Она казалась понимающей. Ее лучший друг тоже только недавно покинул подобную клинику. Она начала наседать на меня по поводу наркотиков и переживала из-за того, что я продолжал употреблять. Она заявила, что не будет встречаться со мной, пока я не завяжу, но один раз мы все равно поцеловались. Примерно тогда же произошел случай с двумя девушками, Джессикой и Анной, с которыми я все время тусовался. Они были милыми, но какими-то неприкаянными и очень неуверенными в себе. Понимаете? Совсем как я. Случилось так, что однажды ночью мы приняли кислоты, аддерола и напились в хлам. Потом мы пошли ко мне в комнату и забрались в постель. Никто из них мне особо не нравился, и я думаю, что они могли бы то же самое сказать обо мне, но мы все равно трахались втроем до утра. Когда я проснулся (обе девушки все еще лежали рядом) и взглянул в зеркало, то увидел в своих глазах ужасающую пустоту. Кажется, я никогда себя сильнее не ненавидел, чем в тот момент.
В тот же день я нашел Эмили и спросил, не отвезет ли она меня на собрание "12 шагов", раз уж у нее есть машина. Она согласилась. Я почти не посещал занятия с того момента, как был зачислен в колледж, и теперь очень хотел все исправить. Поэтому я действительно завязал. Мы с Эмили начали встречаться, и я безумно в нее влюбился. На Рождество она пригласила меня в дом своей матери, и я отлично провел время с ее семьей. Я ходил на собрания и каждый день виделся с Эмили, практически поселился в ее комнате. И нам было весело вместе, понимаете?
Иногда я переодевался в женскую одежду, напяливал розовый парик и в таком виде шел вместе с ней в кино или куда-нибудь еще, где мы смеялись над каждым, кто на нас странно косился. Мы брали напрокат кучу фильмов, проходили олдскульные игры на Нинтендо, ходили в кофейни, в библиотеку и в книжные магазины. Несколько раз мы ездили на Манхеттен, сперва поучаствовать в протестной акции, а в другой раз — чтобы посмотреть на игру ее сестры, участвовавшей в какой-то арт-постановке в Юнион-сквер.
Мы оба неплохо учились, и я даже подумать не мог, что когда-нибудь расстанусь с ней. Я и сейчас не до конца понимаю, что произошло. Полагаю, повторилась обычная моя история.
Я перестал ходить на собрания и больше не ориентировался на заветы программы. Я изо всех сил пытался справиться самостоятельно.
Случившийся рецидив стал для меня полнейшей ебаной неожиданностью.
Мы с Эмили приехали на выходные к ее маме. Я пошел в хозяйскую ванную, а там на полке стоял пузырек перкоцета. У меня как раз болела голова. Ну что мне сделает одна таблетка перкоцета?
Вот так просто.
На секунду я начисто забыл о том, насколько плохи были мои дела в прошлый раз. Амнезия, ага? К концу выходных я почти опустошил пузырек с лекарством и к тому же стащил из ящика ее мамы несколько упаковок инсулиновых шприцов. До этого момента я никогда не кололся, но шприцы сами попались мне на глаза. Когда мы вернулись в колледж, я научился колоть героин. Я врал Эмили, врал родным, и каким-то образом у меня получалось поддерживать образ более-менее нормального человека.
Так продолжалось до тех пор, пока я не уехал домой на лето, а кончилось все тем, что я украл деньги Джаспера. Наркотики — это чертовски нелепый монотонный цикл. Чем больше принимаешь, тем больше требуется, чтобы заглушить боль, и это усиливает необходимость в наркотиках. Проходит немного времени, и начинает казаться, что вернуться обратно и взять на себя ответственность за всю сотворенную хуйню — это, черт подери, слишком тяжело. Умереть и то проще.
Но по какой-то причине (то ли это крохотный огонек надежды, то ли тупость в чистом виде), я снова прошел через ужасы детоксикации и вновь пытаюсь покончить с зависимостью.
И вот теперь со мной связалась Эмили.
"Просто проверяю, как ты" — гласит ее е-мейл.
И это напоминает мне обо всех пережитых безумствах, которые я пытаюсь забыть. Хотелось бы знать, как я могу загладить перед ней вину за все, что натворил. Как я могу хоть для кого-то это сделать? Как я могу заново наладить отношения со всеми? Спенсер убеждает, что надо запастись терпением, а с этим у меня всегда были проблемы. Он говорит, что у меня еще будет шанс перед ней извиниться, когда я доберусь до восьмого шага: "Мы составили список всех тех людей, которым мы причинили зло, и преисполнились желанием возместить им всем ущерб".
Так что я пишу Эмили три строчки в ответ:
"У меня все нормально. Очень сожалею обо всем случившемся. Безумно сожалею".
Я знаю, как бессмысленно все это звучит. Я хочу сказать ей куда больше, хочу сказать всем вокруг. Я чувствую себя совершенно беспомощным, да, в общем-то, так и есть. Я беспомощен.
Кажется, это и есть первый шаг на пути к исцелению.
Я пялюсь на экран компьютера. Сообщение отправлено. Я бы хотел выкупить под него огромный рекламный щит на бульваре Сансет. Разместить объявления во всех крупных газетах. Написать его в небе. Хочу им всем сказать:
"Я сожалею. Безумно сожалею".
Спенсер продолжает каждый день твердить мне, что надо начать с малого. Позвонить матери и отцу, наладить между нами диалог. Я до смерти боюсь им звонить, но знаю, что от этого никуда не деться.
Решаю сперва позвонить маме, потому что она живет здесь, в Л. А. Пока набираю номер, руки ужасно дрожат. Мои отношения с мамой никогда не были похожи на обычные отношения матери и сына. В том смысле, что она практически исчезла из моей жизни, когда я был совсем маленьким.
Право опеки получил папа, а ее я видел только по праздникам и на летних каникулах. Однако, когда я переехал сюда из Нью-Йорка, мы с ней здорово подружились. Она помогла мне заселиться в общежитие для пациентов, и мы начали проводить вместе куда больше времени, чем раньше. Мы вдвоем бегали по утрам, ходили в кино и ужинали вместе. Я так и не сблизился с ее мужем и не горел желанием приходить к ним в гости, но общался с мамой как минимум раз в день в течение всего того года, пока жил в Л.А., не употребляя. Разумеется, когда у меня случился рецидив, то я ей об этом не сообщил. И вообще не говорил с ней с тех пор.
Итак, дрожащими руками набираю ее номер.
Она сразу же берет трубку, а я все еще не знаю, что собираюсь сказать.
Говорю с запинками.
— Мама... я тут... я, эм, вернулся.
— Ник? Слава Богу. Ты в порядке?
— Кажется, да.
— Пообедаем вместе?
— Хорошо.
Я еду на своем велике вверх по бульвару La Cienega, направляясь к высотному офисному зданию, где работает мама. Здание совсем не изменилось за прошедшие двадцать лет — оно огромное, целиком состоит из больших панелей, выкрашенных "под дерево", и стекла. Еще маленьким мальчиком я часами смирно сидел на пыльном сером ковре под столом у мамы, что-то рисуя — ждал, ждал, ждал, пока она закончит работать.
Мы договились о встрече в небольшом кафе неподалеку от ее офиса. Здесь я уже раз сто бывал. Это место полностью соответствует духу Л. А., понимаете? В меню полно всяких белковых омлетов, овощных напитков и витаминных коктейлей. Когда-то здесь работала рыжеволосая девушка, которую я как-то раз позвал на свидание. Теперь я о таком и помыслить не смею. Мне просто нечего предложить. Я чувствую себя истощенным и жалким. Пустым контейнером из-под ничего. Я жду, разрисовывая салфетку, а когда в кафе заходит мама, я не осмеливаюсь посмотреть ей в глаза.
Она выглядит так же, как и всегда: симпатичная, худая. Пришла в джинсах и с платком, накинутым на плечи. Неловко поднявшись, я позволяю ей схватить меня и сжать в объятиях.
У нее дрожат руки, она плачет, а вслед за ней и я.
Потом она надевает солнечные очки и садится напротив меня.
— Тебе нужно было только позвонить, — вот первые слова, которые она произносит. Ее душат слезы.
Я пытаюсь ответить:
— Мам...
— Нет, черт возьми, тебе всего лишь нужно было сделать один телефонный звонок... просто сказать, что ты в порядке. Мы уже боялись, что ты умер... или тебя похитили... или Бог знает, что еще!
— Мам, мне было страшно. Страшно и стыдно. Я не хотел, чтобы вы видели меня таким.
Я скрещиваю руки и ноги и съеживаюсь, стараясь казаться как можно меньше.
Она держит руки прижатыми к груди.
— Я понимаю, милый. Но ты просто не представляешь, каково это — быть родителем. Каждый день, каждую минуту, когда я не знала, где ты, я чувствовала себя так, словно мне в бок нож воткнули. Я так волновалась. Ни есть, ни спать не могла. Просто лежала на кухонном полу и плакала. Вот так проходили мои дни.
— Мам, пожалуйста...
— Я серьезно. Как я должна была работать или гулять с собаками, если постоянно думала о том, что ты где-то там, на улицах? Это несправедливо, Ник. Это просто несправедливо.
Я извиняюсь, отлично зная, насколько бессмысленно звучат мои слова. Пытаюсь объяснить, как сильно сожалею о содеянном, и она, кажется, меня понимает. Ей просто хочется мне помочь. Она трижды целует меня в лоб. Сперва короткий поцелуй, потом поцелуй подольше, затем еще дольше. Она говорит, что я могу взять ее машину, когда поеду устраиваться в салон красоты к Мишель. И дает мне немного денег. Я благодарю ее, чувствуя себя при этом просто пустым местом.
Я провожаю ее в офис, и там она отдает мне ключи от машины.
— Вернусь через час, — говорю я. — Или через два.
— Хорошо, милый. Я люблю тебя. Слава Богу, что ты вернулся.
Я киваю и уезжаю прочь.
Салон находится рядом с пирсом на Венис Бич — по соседству со всякими маленькими магазинчиками и офисами. Мне было велено припарковаться в гараже, что я и делаю, а потом захожу в салон через задний вход.
Салон скромно обставлен — из украшений в этом небольшом помещении есть только японские фонарики да длинные красные занавески, напоминающие декорации из фильмов Дэвида Линча. Два панорамных окна выходят на улицу, а все стены увешаны зеркалами. Четыре парикмахерши заняты делом — стригут волосы или красят их, обертывая в специальную фольгу. Молоденькая девушка говорит по телефону на ресепшене. Я не знаю, куда себя девать, но тут через главный вход заходит Мишель, держа в руках кипу документов. Ее деловой партнер, высокая светловолосая женщина с темно-зелеными глазами, подходит ко мне и представляется.
Мы втроем сидим в гараже, и они задают мне разные вопросы про мой опыт работы и навыки. Речь идет о работе на полставки, но я все равно очень благодарен. Мы сходимся во мнении, что попробовать стоит. Фоун, блондинка, вот уже несколько лет как в завязке, а еще одна стилистка лечится от алкоголизма. Они обещают мне безопасную рабочую среду, а я в свою очередь обещаю приходить вовремя и усердно трудиться. Я действительно готов постараться.
Они знакомят меня с Ракель, девушкой на ресепшене.
Ракель устраивает для меня небольшую экскурсию и рассказывает, какие у меня будут служебные обязанности. Нужно отвечать на звонки, записывать людей на прием, отвозить вещи в прачечную, убираться по-мелочи и так далее. Я чертовски рад, что мне представился такой шанс.
Я возвращаюсь к маминому офису, оставляю там ее машину и еду домой на своем старом велосипеде.