UPD.Отредачено
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День сто двадцать четвертыйДень сто двадцать четвертый
Тяжелая выдалась неделя. Я ездил на велосипеде, ходил на работу, посещал собрания, а затем ложился спать. Каждый день одно и то же. Мне скучно и одиноко. Не хватает приключений из наркоманской жизни. Я знаю, до какого состояния сумел докатиться, но часть меня все равно стремится вернуть все как было.
Не то, чтобы я не дорожил своей «трезвой» жизнью. Я ценю Спенсера, Мишель, своих близких и свою работу, но в моей душе словно борются два разных человека. Я хочу быть хорошим, делать все правильно, работать бок о бок с другими людьми, дружить с ними. Но есть и иная часть меня, которая всем недовольна. Когда я живу не на грани смерти, то словно и не живу вовсе. Я даже по Лорен немножко скучаю. Знаю, с ней было много проблем, но зато у меня хотя бы была девушка. После нее я так и не встретил никого, с кем мог бы вступить в отношения. А для меня это важно. Я всегда чувствовал себя совершенно никчемным, когда оставался один. Помню, как играл в Спящую Красавицу, когда мне было пять лет, на пару с девочкой из того же детского сада. Я изображал принца и поцеловал ее, чтобы избавить от проклятья.
А первые серьезные отношения у меня завязались в двенадцать, с девочкой по имени Саванна. Она была на год старше меня, дочь знаменитого режиссера. Помню, как он валялся без чувств на кушетке все выходные, когда я гостил у них. Он тогда сидел на героине. Его подружка возила нас с Саванной в видеосалон, чтобы набрать там ужастиков.
Мы с Саванной лежали на кровати и смотрели слэшеры, вцепившись друг в друга. Именно это и привело к моему первому настоящему сексуальному опыту. А после Саванны я просто прыгал из одной влюбленности в следующую. Если я ни с кем не встречался, значит, находился в поиске. Отношения прибавляли моей жизни целостности. Оставаясь один, я чувствовал себя пустым местом. Полагаю, с тех пор в этом плане ничего не изменилось. Прямо сейчас у меня никого нет. И (какая ирония) иногда от встреч «12 шагов» мне делается только хуже. Они напоминают мне о том, какой же я неудачник.
Но тяжелее всего по выходным. Я схожу с ума от обилия свободного времени. Во мне скапливается слишком много энергии, которую некуда выплеснуть.
Сегодня утром сразу после сна я встал и проехал на велосипеде восемьдесят миль. Катил по Тихоокеанскому шоссе вплоть до Транкас Каньона. Туда я добрался за час, потом еще час взбирался на вершину, а после этого поехал обратно. Стоя под душем после такой долгой прогулки, я ощущал небывалую ясность в голове. Как будто все мысли наконец выключились. Я в буквальном смысле был слишком измотан, чтобы думать о чем бы то ни было.
Но теперь, после хлопьев и чашки кофе, я снова ударяюсь в размышления.
Мама просила, чтобы я сегодня проведал ее собак после велотренировки. Тодд на работе, и она тоже не может отлучиться. У моей мамы живут два обыкновенных пуделя, Энди и Уорхол. Могу поклясться, что она любит этих собак сильнее, чем большую часть своих знакомых. Помню, как заезжал к маме на ужин, когда Тодд работал в ночь. Это было незадолго до моего последнего срыва. Мама готовила для собак гамбургеры, посыпала их кусочками пармезана и морковки, а в довершение всего сдабривала готовые блюда льняным маслом.
Еще мы раньше часто брали собак на пляж или на прогулки вокруг Санта Моника Маунтинс, так что я к ним тоже успел привязаться.
Как бы там ни было, я забираюсь на велосипед и еду на работу к маме. Она сильно занята, дописывает статью, но успевает отдать мне ключи. Она просит только удостовериться, что у собак есть вода в мисках, и, если будет время, сводить их на короткую прогулку. Проезжая по Мид-Уилширу, где стоит густой туман, я едва могу различить сигнальные огни машины, едущей прямо передо мной. Это напоминает мне о Сан-Франциско. Я скучаю по его погоде. В Л. А. вечно тепло и ясно. Погода в Сан-Франциско куда разнообразнее, даже сейчас, в разгар лета. Если подумать, что я вообще все еще делаю в Лос-Анджелесе? То есть, даже если я вернусь в Сан-Франциско, это ведь не значит, что я тут же снова подсяду на наркотики?
Я мог бы жить с Лорен. По крайней мере, у меня была бы девушка.
Я долго думаю об этом, вертя в руках телефон. Пытаюсь вспомнить номер Лорен. Это мне удается, хоть и не с первой попытки. Она берет трубку. Ее голос кажется мне незнакомым. У меня действительно не осталось никаких воспоминаний о том, как он звучит. На секунду я задумываюсь, а знаю ли я ее вообще на самом деле? Я ведь и секунды рядом с ней не провел, не будучи под кайфом.
Тем не менее, я называюсь и слышу резкий вздох в ответ.
— Господи, Ник, ты что там делаешь вообще?
— Эм… да ничего.
Я просто пытаюсь дышать. Внезапно начинаю сильно нервничать.
— Ник, как же я соскучилась.
— Я тоже скучаю. Я вот тут подумываю вернуться в Сан-Франциско.
— Да, пожалуйста, приезжай. У меня есть квартира, ты мог бы жить у меня.
— Договорились. Да, отличная идея.
— Серьезно? Ты правда приедешь?
— Эмм, ну да. Разберусь тут с кое-какими делами и снова тебе позвоню.
— Я тебя люблю.
— И я тебя.
Кладу трубку. Чувствую, что дрожу и весь вспотел. Что за херню я только творю? Я как будто на автопилоте. Словно вдавил в пол педаль газа, а потом выпустил из рук руль, но остановиться уже не могу.
Пытаюсь сосредоточиться на дороге. Сворачиваю к маминому дому. Здесь совершенно ничего не изменилось. Вдобавок ко всему прочему, мне еще и трудно здесь находиться. Я выбираюсь из машины в туман и прохожу через белую решетчатую арку, ведущую к лужайке перед домом. Собаки лают из-за двери, а как только я открываю ее, выскакивают наружу, прыгают на меня, лижутся и скулят. Ни с того ни с сего я вдруг чувствую к ним жуткую зависть. Хорошо им, живут тут на полном обеспечении у мамы. Им ничего не нужно решать, думать о том, как правильнее организовать свою жизнь, не нужно искать работу или выстраивать отношения. Им всего-то и нужно делать, что оставаться объектами любви.
— Пойдемте в дом, песики.
Мы все вместе проходим в гостиную. Здесь тоже все по-старому. Пол и потолок из темного дерева, тысяча разных безделушек и спортивных вымпелов, принадлежащих моему отчиму. А вот и все тот же старый диван, прикрытый одеялами, он стоит здесь с тех пор, как я себя помню. Еще у моего отчима полно всяких плюшевых животных, которых он расставляет по всему дому. В гостиной у него пушистый разноцветный краб и паук в красной шляпе. Отчим зовет его «Паучок».
Разглядываю фотографии на стенах. Среди них есть моя фотка, там я с длинными светлыми волосами, спадающими на плечи, в длиннющей футболке с изображением Бэтмена и в ковбойских сапогах. Тогда мне было лет пять. На заднем плане — холм, поросший золотистой травой. Я задаюсь вопросом: да что, черт возьми, со мной не так? Мне столько всего было дано в жизни, а я постоянно пытаюсь все это продолбать. Почему я такой? Джон Леннон говорил, что легче жить с закрытыми глазами. Я хочу закрыть глаза. Я так сильно хочу их закрыть. Я уже знаю, что прямо сейчас пойду и закинусь. Я хочу этого. Не вижу никаких причин, чтобы жить. Если я уеду к Лорен и мы будем употреблять до тех пор, пока не умрем, разве это не будет избавлением? Это импульсивное решение, но я не собираюсь от него отказываться. Отчим вечно переживает из-за угрозы террористических атак после девятого сентября, и я знаю, что у него есть несколько тайников по всему дому: с бутылками воды, консервами, фонариками, батарейками и запасом налички. Держу пари, деньги он прячет или на кухне, или в гараже. А может быть, в своем шкафу. Я найду. Всего минуту назад я был готов разреветься, но теперь мне кажется, будто все снова встало на свои места. Внезапно у меня появилась цель — найти деньги, употребить наркотики.
Часть меня порывается позвонить Спенсеру. В двенадцатишаговой программе говорят взять телефон и позвонить сразу же, как захочется добыть наркоты. Но что Спенсер может мне сказать? Наверняка заявит, что я должен попросить помощи у Бога. Меня уже тошнит от этой хуйни.
Я открываю кухонный шкафчик и принимаюсь передвигать пакеты с продуктами из «Gelson’s Market». Там полно всевозможных консервов и другого добра, но ни следа конвертов, набитых деньгами. Энди и Уорхол прыгают вокруг меня, требуя ласки.
Я смотрю на Энди.
— Что за херню я творю? — спрашиваю у него.
Он не отвечает.
Гляжу в потолок.
На нем видны пятна (кажется, от кофе), штукатурка местами облупилась.
— Бля, ну ладно. Боже, пожалуйста, если ты слышишь, то не мог бы ты, типа, мне помочь? Я не понимаю, что со мной такое.
Бог тоже не отвечает.
Опускаюсь на пол рядом с собаками. Ложусь на спину, а они принимаются лизать мне лицо. Я смеюсь.
— Ну что мне делать, а?
Они продолжают меня облизывать.
Вытаскиваю из кармана телефон и набираю номер Спенсера. Но не нажимаю на «вызов». Просто смотрю на экран. Собаки скулят. Похоже, просятся на прогулку. Блять.
Звоню Спенсеру. Он отвечает через секунду. Услышав его голос, я начинаю плакать. Собаки слизывают слезы с моих щек.
— Спенсер, я хочу умереть. Серьезно, я хочу уехать обратно в Сан-Франциско и торчать до тех пор, пока не сдохну. Я устал бороться. Это слишком трудно.
Слышу, как Спенсер смеется.
— Ну что, поздравляю, — говорит он. — Добро пожаловать в реальный мир. Я рад, что ты добрался.
— Но я не хочу жить в реальном мире.
— Нет, хочешь. Еще как. Ведь позвонил же мне, правда?
— Угу.
— Значит, жить ты хочешь. Послушай, я знаю, как это тяжело. Когда у тебя ничего нет, то кажется, что легче никогда не станет. Потерпи, Ник. Тебя ждет такое прекрасное будущее. Просто держись подальше от наркотиков.
Я ему не верю. Не верю ни в какое прекрасное будущее. Хочу поверить ему, но не могу.
— Спенсер, это бесполезно. Я знаю, что сорвусь.
— Чушь. Это болезнь в тебе говорит, парень. Это болезнь хочет, чтобы ты снова начал употреблять. Болезнь хочет тебя изолировать, оставить в полном одиночестве и уже тогда уничтожить. Этого хочет она, но не ты.
— Нет у меня никакой болезни, Спенсер. Это не какой-нибудь сраный рак. Это мой личный выбор.
— Тут ты прав, — отвечает он, — прямо сейчас все зависит от тебя. Однако если опять начнешь употреблять, то выбора у тебя больше не будет. Ты словишь кайф, но все потеряешь. Сейчас у тебя есть реальный шанс построить для себя и своих родных прекрасную жизнь. Вот если сорвешься лет через десять или двадцать, то останется только смириться. Но если выдержишь, то я гарантирую, что ты научишься любить свою жизнь и уже не сорвешься никогда. Я верю в тебя, Ник. Правда, верю.
От этих его слов рыдаю пуще прежнего. Кто этот человек? Откуда он взялся в моей жизни?
— Как бы то ни было, — продолжает он, — у нас сегодня на ужин стейки, присоединяйся, если хочешь. Я уверен, Люси будет рада тебя видеть.
— Спасибо, Спенсер. Я тоже хочу с ней повидаться.
— Так какие у тебя сейчас планы?
Я говорю, что выгуляю собак, а потом сразу же поеду к нему. Он просит звонить, если мне в процессе еще что-нибудь понадобится. Мы прощаемся. Я прибираюсь на кухне и надеваю поводки на собак. Вместе с ними гуляю по округе. Хотя на самом деле это скорее собаки меня выгуливают. Эвкалиптовые деревья густо укрыты туманом, и я плотнее кутаюсь в свое пальто. На лужайке дома на углу растут какие-то фиолетовые цветочки, может, лаванда какая-нибудь.
Я чувствую себя опустошенным, словно только что с войны вернулся. Так что просто позволяю собакам волочить меня вперед.
Вернувшись обратно в дом, звоню Лорен.
— Эм... слушай, похоже, я пока все-таки тут задержусь, — говорю я ей.
— Ладно, — говорит она. — Ты же знаешь, для меня главное, чтобы ты был в порядке. Это важнее всего.
— Я тебе желаю того же.
— Ну, ты все равно звони как-нибудь.
Говорю, что так и сделаю.
Спенсер обнимает меня при встрече.
— Все в порядке, Ник. Это часть процесса. Бог ошибок не делает.
Я пытаюсь просто сосредоточиться на его объятиях.
— У меня настроение так и скачет туда-сюда, — говорю ему. — Невозможно угадать, что почувствую через секунду. Я правда хотел умереть, понимаешь, а теперь так рад, что живу. Я тебе очень благодарен, Спенсер. Спасибо, что помогаешь мне.
Он говорит, что не стоит за это благодарить. Я помогаю ему приготовить ужин, потом мою посуду. Мы все вместе смотрим телевизор. Спенсер, Мишель, Люси и я. Почти как настоящая семья. Хотел бы я остаться с ними насовсем.