Думаю, что эта фотка маленького Никки, которую Ник сам вчера запостил в инстаче, тут как нельзя кстати... Бедный мальчик, который так мечтал скорее повзрослеть.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День двести пятьдесят четвертыйДень двести пятьдесят четвертый
Сейчас чертовски рано и у меня желудок сводит судорогой, когда поднимаюсь на борт Боинга 747, летящего рейсом до Гонолулу. Эта поездка организовалась внезапно, и хотя я благодарен папе за приглашение, но в то же время сильно нервничаю. Я не виделся с Карен и детьми со времен последнего рецидива. Точнее, Карен-то однажды повстречал, но то было происшествие с погоней на машинах.
Честно говоря, я не понимаю, почему они меня пригласили. Наверное, подумали, что я встал на путь исправления, и решили дать мне еще один шанс. Папа позвонил мне, чтобы узнать, не желаю ли я съездить вместе с ними на Молокаи, наименее осовремененный из Гавайских островов. Папа собирается писать статью для раздела с советами путешественникам в каком-то журнале о недорогом гостиничном комплексе, который недавно открылся на острове рядом с пляжем.
Мишель согласилась предоставить мне небольшой отпуск, чтобы я повидался с ними. Спенсер полностью поддержал эту идею. Хоть он и вернулся домой из больницу, большую часть времени все еще проводит в постели. Ему выдали Викодин, а он отдал этот пузырек на хранение Мишель, чтобы она ему выдавала таблетки малыми дозами. Таким образом, сказал он, не будет риска переборщить с ними. Я восхищаюсь его силой воли, хотя вообще-то то, что даже спустя пятнадцать лет жизни без наркотиков, Спенсер должен быть настолько осторожен, весьма пугает.
В программе «12 шагов» вам говорят, что однажды став наркоманом, ты останешься им до конца жизни.
Полагаю, какая-то часть меня все еще надеется, что это неправда. Но Спенсер — мой пример для подражания. Я считаю, что сейчас он ясно продемонстрировал свою силу воли и заодно показал мне, как трудно может быть оставаться «чистым». Это серьезное испытание, но мне кажется, что также это наглядный пример того, почему нужно следовать философии «живи сегодняшним днем».
Как бы то ни было, когда я рассказал Спенсеру, что папа пригласил меня на Гавайи, он, похоже, сильно за меня обрадовался. И, конечно, он предостерег меня, сказав, что не стоит ждать от поездки слишком многого.
— До тех пор, пока ты будешь нуждаться в чьем-либо одобрении, будешь ждать, что кто-то подтвердит твою ценность, ты обрекаешь себя на неудачу. Ты должен быть самодостаточным и уверенным в себе. Никто другой не может дать тебе этого. Главное, чтобы ты сам знал, кем на самом деле являешься. Мнения других людей значения не имеют.
Я признаю его правоту, но тут легче сказать, чем сделать.
Я уважаю своего отца и Карен. Уважаю Джаспера и Дейзи. Хочу, чтобы они уважали меня. Не думаю, что это желание когда-нибудь исчезнет.
Конечно, если я под кайфом, то меня не волнует, что они обо мне думают, но когда я «чист», то, ну, отчаянно нуждаюсь в их одобрении. Думаю, все действительно было бы проще, будь мне наплевать, но дела обстоят иначе.
Итак, я шагаю по тускло освещенному закрытому коридору, соединяющему самолет с аэровокзалом. Прохожу мимо двух улыбающихся стюардесс и направляюсь к своему месту в хвостовой части салона, стараясь не врезать никому по голове своими сумками. Похоже, половина пассажиров на этом гребаном самолете носят гавайские рубашки. Это то же самое, что люди с ушами Микки-Мауса на голове в Диснейленде. Я не понимаю, зачем люди так одеваются. Наверное, это доставляет им дополнительное удовольствие от поездки, но подобные развлечения не для меня.
Мое место в самом хвосте самолета, у окна. Пока что рядом со мной никого нет и можно устроиться поудобнее. Откинувшись на спинку сидения, я осознаю, как сильно боюсь. Больше всего меня пугает перспектива встречи с Карен. Папа это папа. Джаспер и Дейзи — брат с сестрой. Но Карен со мной ничего не связывает, понимаете? В смысле, у меня с ней нет той связи, что с остальными, и мне кажется, что она меньше всего склонна к прощению. Если быть совсем откровенным, я всегда немного опасался своей мачехи. Я не разговаривал с ней после той погони на дороге.
Но она ни в чем не виновата, абсолютно. Когда она познакомилась со мной, у нее еще не было собственных детей, а у меня никогда раньше не было мачехи. Мы оба не знали, как нужно себя вести. Мне было семь, мы с отцом всегда держались вместе. Весело проводили время в городе, ездили ужинать в кафе или ходили в кино. После появления Карен все изменилось. Я имею в виду, что папа стал проводить время с ней. Он отдалился от нашей с ним прежней жизни. Мы больше не ходили на всякие вечеринки. Он перестал общаться со старыми друзьями, поэтому и я с ними не виделся. Внезапно мы стали ужинать втроем и Карен делала мне замечания из-за болтовни или потому, что я клал локти на стол. Думаю, я обижался на нее из-за всех этих перемен. Папа отчаянно пытался начать новую жизнь, а мне (как я теперь понимаю) воображалось, что он заодно и от меня отрекается. Мне казалось, что я появился на свет по ошибке, и теперь папа хочет выкинуть меня вместе со всем остальным.
Но в то же время я любил Карен. Правда, сильно любил. Можно даже сказать, что отчасти я ее идеализировал. Она водила меня в художественные галереи, в музеи, рассказывала про разных художников. Мы вместе ходили в кино. Она часами занималась со мной французским. Очень многое из того, что я знаю о искусстве, кино и литературе, было услышано мной именно от Карен. Мне нравился ее стиль одежды. Я любил слушать истории из ее жизни о том, как она росла в Нью-Йорке или о тех временах, когда она жила в Сан-Франциско, поступив в Художественный институт. Я отчаянно стремился заслужить и ее любовь.
Но теперь она сосредоточилась на стремлении защитить от меня своих детей. Порой мне кажется, что она предпочла бы, чтобы я совсем исчез, чтобы ей не пришлось больше меня видеть и ее дети точно были бы в безопасности. Эта мысль причиняет мне боль, но Карен винить не за что. Я знаю, что натворил.
Перелет занимает семь часов (до Оаху), а оттуда надо еще сорок пять минут лететь до Молокаи. Из окна видно густые зеленые насаждения, растущие вдоль побережья маленького острова, в то время как в его сердцевине повсюду красный грунт, там почти пустыня. За время перелета я дочитал книгу Дональда Гойна «Whoreson». Его история про сутенера из гетто отвлекала меня от всех остальных мыслей.
Ноги у меня затекли, и я сощурил глаза из-за ярких лучей солнца, когда ступил на трап самолета. Я сразу увидел папу, Карен и детей. Кожа у них всех сильно потемнела из-за загара. Немудрено, ведь они целое лето провели на пляже, занимались плаванием и все такое.
Подойдя к Карен, я не могу посмотреть ей в глаза. Я просто обнимаю ее и тут же начинаю плакать. Она тоже плачет.
В следующую секунду на меня налетают Джаспер и Дейзи.
— Никки, Никки, Никки!
Они все повторяют мое имя, обнимают меня, и мы говорим друг другу, как сильно соскучились. Папа стоит чуть поодаль, ожидая своей очереди. Он совсем не изменился, разве седины в волосах стало чуть больше. На нем шорты и рваная, грязная футболка. Он заключает меня в объятия и я чувствую, что сейчас опять разревусь.
Получив мой багаж, мы направляемся к их машине, взятой в аренду. Мы говорим о перелете и другой подобной обыденной ерунде. Здесь жарко, а воздух отличается повышенной влажностью. И много сухих деревьев с лозами, оплетающими их снизу, растущими прямо из красной почвы.
Я сажусь на заднее сидение рядом с Джаспером и Дейзи. Они спорят и болтают одновременно.
— Ник, — щебечет Джаспер своим высоким голосом. — Займемся серфингом?
— Мы взяли напрокат велосипеды, — перебивает его Дейзи.
— Мы хотим съездить на рыбалку, — заявляет Джаспер.
Я разглядываю два пыльных городских квартала, что есть на Молокаи. Папа указывает на прилавок с фруктами, рядом с которым стоит ведерко, где надо оставить деньги, если собираешься что-то из этих фруктов взять. Джаспер вылезает из машины, чтобы захватить две папайи, и бросает деньги в маленькое ведерко.
Я играю с детьми, сыплю шутками. Кажется, что все приходит в норму. Мы снова ведем себя как одна семья. Но, конечно, без перемен не обошлось. Я замечаю за собой, что прикладываю массу усилий, стараясь доказать всем вокруг, насколько я в порядке. И я знаю, что за мной следят куда пристальнее, чем было до того, как все это началось. Отец и мачеха держатся настороженно, прощупывают почву.
Помимо всего прочего, никуда не деться от осознания одной простой истины: я не могу жить их жизнью. Мне нужно выстраивать собственную, а я понятия не имею, как это сделать.
Домики, где мы живем, расположены прямо перед частным пляжем, что находится примерно в трех милях от каменистой грунтовой дороги. Здесь есть уличный душ и электричество, все приборы работают на солнечной энергии. Рядом с каждым домиком стоит туалетная кабинка, а над каждой кроватью висит москитная сетка.
Джаспер одержим идеей заняться серфингом вместе со мной, так что мы едем на близлежащий пляж, где должны быть хорошие волны.
Джаспер стал на голову выше. И Дейзи тоже. Теперь они уже похожи на подростков, хотя лица их сохраняют детскую округлость. К тому же, знаете, они кажутся куда младше своих лет из-за как себя ведут.
Джасперу десять. Я впервые занялся сексом, когда мне было двенадцать. А Джаспер, кажется, безумно далек от подобных дел. Не знаю насколько это связано со мной, но отец с Карен стараются как могут, чтобы оградить детей от секса и наркотиков, от всего того, с чем рано довелось столкнуться мне. Джаспер и Дейзи словно растут в маленьком святилище. Они оба все еще возятся с фигурками троллей и другими подобными игрушками. Они такие, какими и должны быть дети в их возрасте. Я никогда не вел себя соответственно возрасту. Я с самого начала хотел повзрослеть. Я чувствовал себя неполноценным, запертым в ловушке в недоразвитом маленьком теле. Джаспер с Дейзи кажутся очень наивными, но зато им комфортно быть самыми собой. А я, черт возьми, до сих пор с собой не в ладу. Не знаю, изменится ли это когда-нибудь.
Как бы то ни было, мы добираемся до пляжа. Кое-где из-под воды видны зубцы кораллов. Волны здесь большие, они с грохотом накатывают на рифы. У рифов прекрасная форма и волны красиво, медленно разбиваются о них, точно по одной ровной линии. Завораживающее зрелище. На пляже пусто, только несколько местных жителей борются с прибоем на своих досках для серфинга. Есть среди них один парень, огромный полинезиец, который, похоже, хочет оседлать каждую волну. Доска у него примерно три или два с половиной метра в длину. Все остальные стараются держаться от него подальше.
Я не занимался серфингом шесть или семь лет. Раньше я был одержим им, но наркотики лишили меня этого удовольствия. Интересно, помню ли я вообще, как нужно стоять на доске.
Рядом со мной Карен с Джаспером спорят о том, можно ему пойти в воду или нет.
— Ну же, мама, пожалуйста! — упрашивает он.
— Джаспер, ты никуда не пойдешь, это не обсуждается. Ник может лезть в воду, если хочет, но мы подождем его здесь, на пляже. Волны слишком большие. Это слишком опасно.
— Все нормально, — говорю я, — давайте вернемся обратно. Я не хочу, чтобы вы меня тут дожидались.
— Нет, Ник, — возражает Карен. — Тебе стоит попробовать. Если хочешь, конечно.
— Да, — поддерживает ее папа. — Не зря же мы арендовали эти доски, ты тоже можешь ими пользоваться. Просто попробуй пару раз, а мы с удовольствием на тебя посмотрим.
— Уверены?
— Уверены, — отвечают они хором.
Я прихватил с собой пару шорт. В них намного удобнее кататься на доске, чем в мокром костюме, который я вечно надевал в Калифорнии. Я беру меньшую из двух досок, слегка натираю ее воском, а затем осторожно ступаю в воду.
Требуется несколько попыток, прежде чем мне удается отплыть от берега, и в процессе я успеваю порезать ногу о кусок коралла. Сердце бешено колотится, пока я сражаюсь со стенами белой пенящейся воды, под которыми должен буду проплыть. Вода в океане холодная, но далеко не такая холодная, как ожидаешь от нее в середине ноября. И она настолько чистая, что можно отчетливо увидеть узорчатое дно, до которого десять или двадцать футов. Я с трудом гребу, оглядываясь назад, чтобы посмотреть, как все остальные катаются и смотрят друг на друга. Мне страшно. Волны кажутся куда больше, чем при взгляде с пляжа. Я слежу за гребнем волны и оказываюсь в трубе, когда волна обрушивается вниз. Все остальные серферы подаются назад вместе со мной, напуганные стеной воды, собирающейся рухнуть прямо на нас. На небе полно больших кучевых облаков, ветер, несущийся с пляжа, быстро гонит их прочь.
Волна снова поднимается, и я начинаю грести вместе с ней. Я ощущаю момент, когда волна движется подо мной, а потом, не успев ни о чем подумать, встаю на ноги. Звук разбивающейся волны оглушает меня, и я падаю вниз, вниз, вниз, скатываясь по крутой водяной горке. В самом ее низу я цепляюсь за край доски и вместе с ней взмываю вверх, взрезая верхушку волны. Двигаюсь я чисто на автопилоте. Приседаю, позволяя моему телу оказаться в водной пенной трубе.
Затем выбираюсь из этой трубы, тяжело дыша. Я снова вдыхаю горячий тропический воздух. Волна спадает, и я обнаруживаю себя в опасной близости от черных прибрежных скал. Я разбиваю верхнюю губу и падаю в толстый слой соли пополам с прозрачной голубой водой. Когда я поднимаю голову, то первым делом оглядываюсь на берег.
Вся семья на ногах, аплодируют мне. Я машу им рукой.
В крови бушует адреналин. Я ощущаю, как он пульсирует в венах. Но в то же время в животе у меня возникает чувство печали.
Я гребу обратно, руки у меня сильные, лёгкие мощные. Подныриваю под следующую вырастающую волну.
Мысли несутся галопом.
Зачем я на них посмотрел? Почему для меня важнее всего заслужить их одобрение? Я взбираюсь на вершину волны и спускаюсь с другой ее стороны, слегка соскользнув с доски. Залезая назад, я задаюсь вопросом: что изменилось?
Я так старался следовать программе «двенадцати шагов», но остался прежним человеком. Я все еще просто пытаюсь приспособиться. Я чувствую себя здесь чужим, гостем. От этого мне больно. Я хочу быть частью их жизней. Хочу, чтобы они считали меня «своим».
Карен и отец почти все время сосредоточены на нуждах детей. Оберегают и защищают их, но также дают им возможность учиться и развиваться.
Они постоянно рассказывают детям о разных вещах, связанных с тем, чем мы занимаемся в данный момент времени, и неважно, идет речь ли о жизни морских черепах или о колонии прокаженных на другой стороне острова.
К тому же, отец и Карен стараются прислушиваться к мнению детей по всем вопросам. Конечно, периодически они спорят, все они, но жизни их детей остаются абсолютно стабильными. Джаспер и Дейзи всю жизнь прожили в одном доме. Я им завидую. Разумеется, как иначе. Я никогда не хотел навеки вычеркивать их из своей жизни. Я не хочу возвращаться к своей привычной жизни и вечно сражаться с нескончаемыми нашествиями отрядов депрессии и меланхолии, которые являются порождениями моего же внутреннего мира. Я не хочу сталкиваться лицом к лицу с реальностью. Я не хочу быть взрослым.
Я штурмую еще несколько волн, а потом плыву к берегу, волнуясь, что им, может, уже стало скучно, что им надоело ждать меня на пляже.
Мы возвращаемся назад к домикам и ужинаем прямо на песке, едим пищу со «шведского стола». Прежде чем мы ложимся спать, я читаю Джасперу и Дейзи «Остров сокровищ». Изображаю разные голоса пиратов и тд. Дейзи засыпает еще до того, как я дочитываю книгу.
А я не спешу засыпать, хочу поговорить с Джаспером.
— Странно, наверное, видеть меня спустя столько времени? — спрашиваю я.
Он смотрит прямо на меня со своей койки.
— Поначалу было странно, — отвечает он, — я думал, ну, может ты изменился или что-то такое. Но ты все тот же прежний Ник.
Перевариваю услышанное. Возможно, думаю я про себя, под слоем всего напускного, я не ужасный человек, а заботливый, любящий маленький мальчик. Может быть, я никогда не переставал быть им, несмотря на все случившееся. Так почему же я хочу от этого избавиться? Почему я желаю убить человека, которым являюсь? Почему мне вечно хочется стать бесчувственным чудовищем, подпитывающемся любыми химикатами, какие только можно найти и запихнуть в свое тело?
Наверное, я просто эгоист. Мои потребности всегда на первом месте. Мое желание сбежать или что-то в этом роде.
Но лежа здесь, рядом с Джаспером, я чувствую только сожаление из-за того, что умчался прочь от людей, которые меня любят.
Ведь они важны для меня. Я люблю их.
— Я тебя люблю, Джаспер, — произношу я.
— И я тебя люблю, Никки.
Я поворачиваюсь на бок на своей кровати и закутываюсь в одеяло. Закрываю глаза. Засыпаю.