(ладно, потом еще два эпилога и одна запись из его ЖЖ, но ПОСЛЕДНЯЯ ЧАСТЬ)
*агрессивно гордится собой*
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День шестьсот сорок второйДень шестьсот сорок второй
Родители приедут на наш семейный уикенд через пару часов. Должен сказать, что я весь на нервах. Я не видел маму с тех пор, как она подвезла меня до аэропорта, а с отцом в последний раз встречался еще до срыва. Когда мама сообщила моему отчиму, что съездит навестить меня, тот пришел в бешенство и заявил, что объявит голодовку в знак протеста. Мне это кажется довольно-таки нелепой затеей. Похоже, что наши с отчимом отношения восстановлению не подлежат. Жаль, ведь он женат на моей маме и все равно останется частью моей жизни. Мама не отступила, решила приехать, несмотря на протесты Тодда, и я ей за это очень благодарен. С каждым днем я все больше верю в правильность методик
«Safe Passage Center» и я думаем, что семейный уикенд пойдет нам всем на пользу.
Конечно, я понимаю, что семья скептически относится к моему лечению, особенно отец. Он уже много раз бывал в различных реабилитационных клиниках и все без толку. Но я чувствую, что это место, здесь, в Аризоне — особенное. Тут я смог измениться. Или не измениться, а вернуться к себе настоящему. К кому-то, с кем был надолго разлучен. Я отдалился от своей прежней жизни. Уже несколько недель не звонил Зельде и понял, что смог избавиться от эмоциональной привязанности к ней.
В день приезда родителей я просыпаюсь рано, слишком уж рано, еще до восхода солнца. Завариваю кофе на общей кухне. На самом деле, здесь есть еще несколько пациентов помимо меня, они читают газеты и занимаются другими своими делами. Мы желаем друг другу доброго утра.
Следующие три часа я занят тем, что выкуриваю одну сигарету за другой и выпиваю слишком много кофе. Понятия не имею, о чем я буду говорить с родителями. В 9:30 у нас состоится встреча с Энни, а потом, до конца выходных, мы будем ходить на специальные занятия, предназначенные для семей. С нами будут работать два психотерапевта.
Как правило, на эти занятия приезжает по три семьи за раз, но на этой неделе будет четыре. В первый день все составляют список целей на выходные, а потом каждая из семей отправляется на сеанс арт-терапии. Во второй день члены каждой из семей по очереди занимают место в центре круга и в течение часа делятся своими историями с остальной группой. В это время никому из присутствующих нельзя ничего говорить, но по истечению часа любой может поделиться своими мыслями. На третий день запланированы физические упражнения, а потом состоится еще какая-то встреча, там нам помогут определиться с планами на будущее. Я уверен, что занятия будут напряженными и, ну, слегка побаиваюсь.
Сегодня холодно. Ветер завывающий в горах пустыни пробирает меня до костей. Такое чувство, что я никогда уже не смогу согреться.
Я просто продолжаю курить одну сигарету за другой.
Вижу, как папа подъезжает первым, в машине взятой на прокат. Он приехал в большом голубом минивэне и припарковался прямо рядом со мной.
Когда он выходит из машины, я молча гляжу на него. Он выглядит старше. Волосы стали жидкими и почти совсем поседели. Он кажется усталым. Одет довольно консервативно (рубашка застегнута на все пуговицы и все такое). Заметив меня, он тут же идет ко мне. Я опускаю взгляд. Мне так жаль, меня переполняет раскаяние.
Папа говорит:
— Ох, Ник.
И крепко обнимает меня.
Я чувствую его запах. Привычный запах моего отца, который я никогда не забуду. Я не могу вымолвить не слова. Хочу плакать, но слишком напуган и поэтому слезы не идут.
— Как твои дела? — спрашивает папа.
Я качаю головой.
— Сам не знаю. Наверное, хорошо. В смысле, с учетом всех обстоятельств.
— Да, — соглашается он, — ты отлично выглядишь. Снова стал похож на живого человека.
Я обнимаю его.
— Спасибо, пап. Пойдем, я тебе все тут покажу.
Мы вместе шагаем по территории комплекса, и я знакомлю его с разными людьми. Расспрашиваю его про Джаспера и Дейзи. Он говорит, что с ними все в порядке, но не хочет развивать эту тему. Карен мы даже не упоминаем.
Я отвожу папу в офис к Энни. Мама еще не приехала, но меня это совсем не удивляет. Поприветствовав нас, Энни говорит отцу, что у нее такое чувство, словно с ним она уже знакома, ведь они много раз говорили по телефону. Энни и раньше упоминала, что мой отец ей звонит. Возможно, он таким образом пытается «держать руку на пульсе». Я просил его бросить это дело, но он не послушался.
Как бы там ни было, мы все садимся и Энни улыбается мне.
— Итак, — говорит она, — какие у тебя эмоции от встречи с отцом?
Я смотрю на нее, не на папу.
— Мне грустно. Но в то же время и очень радостно тоже. Я по нему скучал. Он мой друг.
— А что чувствуете вы? — Обращается она к отцу.
Он смотрит на меня, потом переводит взгляд на пол, и снова на меня.
— У меня те же эмоции, — отвечает он. — Я скучал по Нику. Он мой друг. Но большая часть моей души для него полностью закрыта. Я ему не верю и не хочу снова доверять, потому что это приведет к новой боли. Я вообще сомневаюсь, что смогу когда-нибудь ему довериться. И, по правде говоря, у меня есть сомнения насчет целесообразности пребывания здесь. Я все это уже пробовал, пользы не было.
Я судорожно сглатываю. Разумеется, ничего другого я не ждал и прекрасно могу его понять, но это не делает ситуацию менее печальной.
— Так и думал, — произношу я. — И, знаешь, я понятия не имею, как тебя переубедить. Надеюсь, ты сам увидишь, что в этот раз все по-другому. Надеюсь, ты дашь мне шанс.
— Ник, — вздыхает он, — я уже столько раз их тебе давал.
— Но все же вы здесь, — вмешивается в разговор Энни. — Вы приехали поддержать своего сына, а значит не совсем потеряли надежду.
— Да, — кивает папа. — Похоже на то.
Раздается стук в дверь и Энни поднимается, чтобы открыть ее. Одна из помощниц наставников, девушка по имени Лаура, привела сюда мою маму. Зайдя в кабинет, мама извиняется за опоздание. Я вскакиваю на ноги и обнимаю ее. На ней темные очки и вязаное пончо, джинсы заправлены в высокие сапоги. Она выглядит очень молодо, красиво и стильно. Интересно, что сейчас думает папа.
Мама садится рядом с нами и Энни вводит ее в курс дела.
— Отец Ника только что выразил свою обеспокоенность тем, что выходные здесь могут оказаться пустой тратой времени, а Ник не изменится. Что вы об этом думаете?
Мама вздыхает.
— Я с ним согласна. У меня те же опасения. Ник, я люблю тебя, правда, но мы уже столько раз это все пробовали.
— Понимаю, — говорю я, ни на кого не глядя.
— Сомневаюсь, — говорит отец. — Не думаю, что ты это понимаешь. У меня есть своя жизнь. Джаспер и Дейзи нуждаются в отце. Карен нужен муж. И у меня есть работа. Но когда ты употребляешь наркотики, то я только и делаю, что беспокоюсь о тебе. Я не в состоянии жить нормально. Поэтому я вынужден был оттолкнуть тебя. Мне пришлось закрыться от тебя, иначе я бы не выжил. Это просто несправедливо.
Я стараюсь дышать медленно, глубоко. Меня подташнивает. Когда я вновь заговариваю, то мой голос дрожит.
— Папа, мама, я все понимаю. Правда. Я говорил Энни, что не хочу, чтобы вы приезжали, потому что не желаю вас напрасно обнадеживать. Я боюсь брать на себя ответственность и, ну, я ничего не могу обещать. Но мы все часто причиняли боль друг другу, и, может быть, если мы просто обсудим это, то нам станет легче. Типа того. Ну, Энни мне так говорила. И я не знаю, сможем ли мы когда-нибудь снова наладить отношения. Мне бы этого хотелось. Я считаю, что все может получиться, но решать не мне.
— Правильно, — говорит Энни. — На этих выходных вы получите возможность освободиться от гнета прошлого, начать процесс излечения. Но никто не может предсказать, что из этого получится.
Мама все время ерзает на своем стуле.
— Ладно, — произносит она, — раз уж мы тут откровенно обсуждаем прошлое, то я прямо сейчас скажу, что уверена: если Ник вернется обратно в Л. А., то умрет. Не думаю, что у него есть хоть малейший шанс выжить, если он останется с Зельдой.
— Согласен, — быстро выпаливаю я. — Это один из тех выводов, к которым я пришел, будучи здесь. Я осознаю, что у меня есть склонность к нездоровым отношениям и работаю над этим.
— Все верно, — подтверждает Энни, — Ник достиг большого прогресса в этом направлении.
— Чудно, — отвечает мама, — потому что мне не нравится перспектива того, что Ник снова будет жить в Л. А.
— А я, — подхватывает отец, — не хочу, чтобы он переезжал обратно в Сан-Франциско. Не хочу, чтобы он приближался ко мне, Карен и детям.
— Понятно, — говорит Энни, — что же, все это вы сможете обсудить на третий день своего пребывания здесь, когда речь зайдет о планах на будущее.
Я не произношу ни слова.
Родители не хотят, чтобы я жил в одном городе с ними.
Сеанс терапии с Энни заканчивается незадолго до обеда. Я отвожу родителей в столовую, показываю, где тут берут еду и все такое, а сам отправляюсь покурить. На улице ко мне подходит Джеймс, обнимает со словами:
— Ну, как все прошло?
— Плохо, чувак. Даже хуже, чем я думал.
Я надеваю наушники и слушаю музыку, пытаясь успокоиться. Курю сигарету под аккомпанемент песни Дэниэла Джонстона. Слушаю как он поет
When I’m down, nothing matters. nothing does.
Please hear my cry for help, and save me from myself….
и плачу, докуривая сигарету.
Потом выключаю свой CD-плеер, умываюсь, возвращаюсь в столовую и сажусь рядом с родителями. Мы не были вместе с тех пор, как я закончил старшую школу. И даже тогда с нами еще были Карен, Джаспер и Дейзи, так что втроем мы не оставались. На самом деле, я не могу вспомнить ни единого случая, когда бы вот так сидел рядом с обоими родителям и просто обедал. Я столько раз слышал, как отец и мать за глаза говорили гадости друг про друга. Я всегда чувствовал себя так, словно разрываюсь между ними. Когда я жил у мамы в Л. А., то соглашался с ней. Когда был у папы и его семьи в Сан-Франциско, то был полностью предан им. Я вечно хотел всем угодить, а в результате окончательно все испортил. Каким образом мои добрые намерения привели к столь разрушительному кошмару? Некого винить кроме себя. Вокруг меня нарастает и нарастает напряжение, кажется, что еще немного и я буду раздавлен.
Когда мы заходим в класс, то видим, что другие семьи уже сидят там. Нас приветствует парочка психотерапевтов. Они обе невысокие, в платьях с цветочками. Похоже, они новички. Ту, что поменьше, с русыми волосами, зовут Патриша, а вторую — Тереза. Тереза чуть повыше и похудее, у нее короткие черные волосы и очки с толстыми стеклами.
Я сажусь между папой и мамой. Сперва мы должны сесть в кружок и по очереди озвучить свои цели на выходные. Когда настает черед моего отца, он говорит то же, что в кабинете Энни. Он зол на меня и не особо верит в эффективность данной методики лечения.
— Но я люблю Ника, — продолжает он срывающимся голосом. — Так сильно его люблю. Мне просто страшно. Очень страшно.
Он начинает плакать и я тоже плачу, а когда оглядываюсь вокруг, то замечаю, что плачет и мама. Терпеть не могу смотреть на их слезы. Это меня просто убивает. Из меня как будто высасывают все жизненные силы.
Сижу на стуле сгорбившись. Папа заканчивает говорить, теперь я должен высказываться.
Нелегко говорить сквозь слезы.
— Я просто… ну, не знаю, на что рассчитываю. То есть, родители делали мне больно, но потом я и сам причинил им много страданий. Наверное, я надеюсь, что в эти выходные смогу рассказать маме и папе о тех старых обидах, что они мне нанесли. Но помимо этого я хочу объяснить им как сильно сожалею. Не думаю, что они понимают, как сильно я раскаиваюсь во всем, что натворил. Я извинялся перед ними, но словами моих чувств никак не передать. И я хочу, чтобы они поняли — для меня все это тоже непросто. Моя жизнь — сущий ад. Когда я употребляю наркотики, то вовсе не наслаждаюсь процессом, послав нахрен все остальное. Это сплошной кошмар. То есть, года четыре назад, когда я только-только подсел на наркоту, то, возможно, и правда получал удовольствие. Но теперь не осталось ничего, кроме отчаяния и унижения. Я полностью утратил контроль над ситуацией, а хуже этого ничего нет. Я не пытаюсь никого разжалобить, ничего подобного. Готов взять на себя ответственность за все, что натворил. Просто хочется, чтобы родители поняли — мне тоже нелегко. На нашу долю выпало слишком много испытаний.
Папа кладет руку мне на плечо и из-за этого я плачу пуще прежнего. Он тоже все еще плачет.
Слово берет моя мама.
— Вы знаете, — говорит она, — я сильно злюсь на Ника. Он причинил мне боль и вообще вся эта история совершенно ужасная. Но я знаю, что сама совершила много ошибок, да и отец Ника тоже. Я считаю, что нам с отцом Ника пора признать, что в определенном смысле мы несправедливо обходились с ним все эти годы. Мы оба были эгоистами, сделали Ника центром конфликта, никак с ним не связанного. Неприятно это признавать, но все так и есть. И, Ник, я хочу, чтобы ты знал, что можешь рассказывать мне о чем угодно. Не бойся, что заденешь мои чувства, или чувства твоего отца или Тодда или кого-либо еще. Когда ты был маленьким, то всегда старался угодить всем вокруг. А потом однажды ты словно взорвался. Не хочу, чтобы ты снова держал все в себе. Тебе от этого не легче и мне тоже. Ник, я просто хочу, чтобы ты поправился. Больше мне ничего не нужно.
Я сжимаю ее руку. Я так благодарен ей за все, что она сказала. Кажется, мы с отцом и мамой впервые были по-настоящему откровенны друг с другом. Энни предупреждала меня о том, что если я буду подавлять гнев, то он начнет гнить в душе и однажды, вспыхнув, все равно вырвется наружу. Я просто хочу избавиться от всего того гнева, что скопился в моей душе за прошедшие годы. Хочу избавиться от него, не навредив себе при этом. И я безумно рад, что мама меня понимает. Она готова взять на себя часть ответственности за случившееся, для меня это много значит. Раньше она никогда не говорила ничего подобного, ее слова дарят надежду. Я держу ее за руку и мы оба плачем.
Арт-терапия — это довольно просто. Нам выдают лист бумаги, поделенный на три части, и каждый из нас рисует что-то свое. Мы сидим на полу, папа рисует масляной пастелью, мама выбрала акварельные краски, а я взял цветные карандаши.
Поначалу я кошусь на неоконченный рисунок мамы с некоторым опасением. Она нарисовала красивое ясное небо, белые облака и закат. Это так на нее похоже — стараться игнорировать все плохое, прятаться за миленьким фасадом. Поразительно, неужели она уже забыла обо всем, что только что говорила?
Но потом ее рисунок становится мрачнее. Темные грозовые облака перекрывают синеву, небо становится черным, выглядит угрожающе. В центре этой черноты есть летящий вверх красный шарик, такой маленький, что его едва можно разглядеть. Мне кажется, что этот шарик — ее надежда, такая слабая перед лицом бури. Смотреть на это очень грустно.
Папа рисует нечто похожее на огромную вену, используя, в основном, красный и оранжевый цвет. Есть там и капли крови.
В рисунке чувствуется напряжение, беспокойство, боль и разрушение. Папа с такой силой давит на бумагу, что пастельные мелки крошатся в его руках.
Я стараюсь сосредоточиться на собственном рисунке. Сперва я и сам не знаю, что именно рисую. Делаю набросок сердца со всеми венами, аортами, желудочками и тд. Потом изображаю лица, растянутые лица поверх сердца — кричащие, испуганные, полные отчаяния. А затем, не успев осознав, что именно я делаю, пишу слова «мне жаль». Пишу их снова и снова, снова и снова. Слова заполняют всю страницу. Когда я поднимаю взгляд, то вижу, что отец смотрит на мой рисунок.
Он снова плачет.
— Мне так жаль, — говорю я ему.
Папа обнимает меня со словами:
— Мне тоже жаль. Мне очень жаль, что тебе приходится проходить через все это. Правда. Иногда я забываю о том, как тебе тяжело.
Я позволяю ему обнимать меня, не пытаюсь отстраниться.
— Папа, я тебя люблю. Мам, и тебя тоже. Правда.
Кажется, что я сейчас просто на части развалюсь от переполняющих меня эмоций. Я ощущаю любовь, печаль, боль, благодарность, страх, надежду, безнадежность, сожаление — так много противоречивых эмоций разом.
Я знаю, что после окончания занятия могу пойти на ужин вместе с мамой и папой, но решаю этого не делать. Сейчас я нуждаюсь в поддержке своих друзей. Им я могу обо всем рассказать, зная, что меня не осудят.
Я разговариваю с Джеймсом и Джимом. Мы вместе отправляемся на собрание по «12 шагам». Позже, я сижу вместе с кучей других пациентов в нашей общей гостиной, смотрю «Лабиринт» с Дэвидом Боуи. Все шутят, и я просто задыхаюсь от искреннего смеха. Надо же, а я боялся, что уже никогда не смогу вот так веселиться.
Я смеюсь, ем попкорн, пью горячий шоколад. Впервые за долгое время, чувствую себя по-настоящему живым. Знаю, завтра будет тяжелый день, но сейчас я наслаждаюсь моментом и благодарен миру за то, что нахожусь именно здесь.
Чувствую себя независимым. Личностью.
Джеймс смотрит на меня и вдруг говорит:
— Господи, мой друг повзрослел.
Похоже на то. Мне нравится быть собой. Кажется, я могу претендовать на звание нормального человека. По крайней мере, начало положено.
Я учусь твердо стоять на ногах.