Песня упоминается в главе, пусть будет.
Мы все проебываемся
Глава четвертаяГлава четвертая
Ну вот я и проснулся, ага? Даже раньше, чем прикроватный будильник начал трезвонить.
Некоторое время я просто лежу в постели, до подбородка натянув на себя толстое стеганое одеяло и пялюсь в чертов потолок, похожий на детали конструктора Lincoln Logs. Комнату затапливает серый, тусклый утренний свет.
Я поворачиваюсь на бок. Закрываю глаза. Снова их открываю. Пытаюсь заткнуть голоса в голове. Мной завладевает это чувство… даже не знаю.
Безнадежности, наверное.
Пока мой взгляд не сфокусирован, мозг проецирует на сетчатку глаз сцены суицида.
Кровь превращается в яд… бензин… огонь повсюду.
К моему виску прижат пистолетный ствол. Тяжелый, прохладный, осязаемый. Мой палец нажимает на курок, руку отбрасывает назад. Шум в ушах такой громкий, что барабанные перепонки лопаются.
В голову, за ухом, вонзается кухонный нож, разрезая жизненно важные артерии.
Вокруг шеи у меня обмотан собачий ошейник и поводок, другой конец поводка привязан к тяжелой деревянной балке под потолком.
Я выталкиваю из-под себя стул, чувствую тяжесть собственного тела, ощущаю как металлическая пряжка ошейника врезается в горло.
Спазмы в легких, конвульсивно дергающиеся ноги, судороги в животе.
Сексуальное возбуждение. Непроизвольное мочеиспускание.
Но, честно говоря, если я соберусь это сделать, то есть, на полном серьезе буду планировать, то выберу самый легкий способ, единственный возможный способ: вкачу себе такую огромную дозу героина, что рука устанет давить на поршень шприца.
Никакой боли.
Чистое блаженство.
Самая последняя доза.
Я пересказывал Мелани эти идеи, поскольку фантазии о смерти вообще-то выбивают меня из колеи. Она ответила, что для таких мыслей есть специальный термин, так что я и тут не уникален.
Суицидальные мысли.
Уверен, что они именно так и именуются.
Еще она сказала мне, что самоубийство было бы необратимым решением временной проблемы.
Но дело в том, что проблемы не кажутся мне временными.
В смысле, а из-за чего, как вы думаете, я начал употреблять наркотики?
Мне было двенадцать лет. Брат моего друга принес нам немного травы, всего-то одну дозу.
Мы спустились к ручью, протекавшему возле дома его родителей. Пробрались сквозь лесную чащу, где грязь и ветки плюща тянулись к нашим ногам словно тысячи цепких пальцев.
Запах.
Гнилостный, сырой, сладкий.
Мы жались друг к другу, боясь, что нас заметят копы или родители или кто-то из друзей родителей.
Бонг перешел ко мне.
Я затянулся и замер, стараясь удержать дым в своих легких как можно дольше… ощутил как наркотик проникает мне в мозг, плетет там паутину из пыльцы феи-крестной и сладкой ваты.
Я почувствовал себя (чего раньше никогда не случалось) невинным ребенком, открытым, взирающим на мир с радостным удивлением.
Мне вдруг разрешили делать все, что угодно, вести себя так, как я захочу.
Я был под кайфом.
Этого и добивался.
Но главным было другое: травка подарила мне ощущение свободы.
Меня больше ничего не тревожило.
Не нужно было пытаться помирить родителей.
Не нужно было спасать маму от жестокого мужа.
Не нужно было волноваться из-за того, что отец любит свою новую жену и детей больше, чем меня.
И ничего на свете, никто на свете, не мог меня задеть.
Мгновенное облегчение.
Цена: всего-то двадцать баксов за грамм.
Но к сожалению никто не рассказал мне, что из-за постоянного употребления со временем разовьется привыкание.
Учась в старших классах, я курил целыми днями напролет, начинал с утра и не расставался с косяками до поздней ночи, но травка на меня больше не действовала.
Мне с трудом удавалось словить хоть какой-то кайф.
Чувство облегчения испарилось.
Мне снова стало больно жить.
Требовалось нечто другое, что-то, что спасло бы меня от страданий.
А потом я подсел на тяжелые наркотики. По сравнению с ними, ребята, травка все равно, что детский аспирин.
И я рухнул на дно.
«Вниз, вниз, вниз.
Усни в постели дьявола».
Выражаясь словами Тома Уэйтса.
Но знаете, теперь, спустя столько лет, на меня даже тяжелые наркотики особого влияния не оказывают. Это-то больше всего и пугает. Потому что если я не смогу найти никакого другого способа примириться с самим собой, то тогда да, похоже, что придется покончить жизнь самоубийством.
Не самый плохой вариант, на самом деле.
Скоро до него дойду.
Но, наверное, я смогу продержаться хотя бы еще один день.
Они же именно это всем здесь в головы вбивают, верно?
Каждый день важен.
Даже каждая чертова секунда важна.
Утро вторника. Шесть часов, пятьдесят пять минут, хрен-знает-сколько секунд.
Мне просто нужно вылезти из кровати.
Это я и делаю.
Ну, то есть, я сажусь, а простыня и одеяло сползают до талии.
Сосед по комнате, Дэвид, чья кровать стоит прямо напротив моей, видимо, ушел в спортзал или куда-то еще, потому что в постели его нет.
Мудак, он, наверное, выключил обогреватель, потому что я точно помню как вставал посреди ночи и включал его, а сейчас в комнате опять холодрыга.
Вот же черт.
Мне с трудом удается натянуть на себя одежду, так сильно я дрожу.
К тому же, как я уже говорил, брюки у меня всего одни, узкие дурацкие брючки доставшиеся от почти-что-бывшей-подружки вместе с другой ее одеждой.
Втискиваться в них довольно сложно, хотя, учитывая то, что за последние шесть месяцев я сбросил примерно семь кг., это не такая уж серьезная проблема.
Клянусь, мое тело пожирало само себя, понемногу, день за днем. Когда я был «чист», ребята, то доводил себя до изнеможения различными упражнениями. Каждый день. Тренировался для забегов и триатлона, гонял, как одержимый, на велосипеде, плавал, бегал. Я был сильным, реально сильным.
Но если посмотреть на меня сейчас, то поверить в это невозможно.
Я даже на тот холм, где у нас зона для курения расположена, не могу взобраться без мысли, что сейчас блевать начну. Я слабый, бледный, болезненный.
Все руки в шрамах. Кожа трескается. Острые кости выпирают тут и там, на бедрах, на плечах. Каждый позвонок на спине виден.
Но зато я без особого труда могу влезть в хреновы джинсы.
Ура-ура.
Помимо этих брюк, почти вся одежда, которую я привез с собой, на самом деле является собственностью Зельды. Или ее знаменитого бывшего мужа. Или была куплена Зельдой для меня.
Футболка с длинными рукавами в которой я спал. Обрамленный бахромой пиджак, похожий на старый коврик. Нил Янг мог бы сняться в этом пиджаке для обложки одного из своих первых альбомов. Кеды Rod Laver от Адидас, которые Зельда мне купила, потому что ненавидела мою старую обувь. Вязаная шапка, связанная ее кузеном, которую она мне подарила. А на безымянном пальце левой руки красуется большое серебряное кольцо из ее шкатулки с украшениями — символ нашей помолвки.
Я вставляю в плеер поцарапанный CD-диск и засовываю наушники в уши.
Диск тоже ее.
Название альбома написано от руки, черным фломастером Sharpie, ее неразборчивым угловатым почерком. Некоторые буквы стерлись. «If I Could Only Remember My Name». Дэвид Кросби.
Я нажимаю «play» и выхожу навстречу холодному безмолвному утру.
Дыхание перехватывает от холода.
Я поплотнее закутываюсь в легкую куртку.
Выпью кофе, выкурю сигарету, может, успею перехватить несколько тостов с джемом.
Встречусь с Мелани, скажу ей, что все кончено и я готов двигаться дальше.
Тупая корова.
Она будет безумно горда, запишет в перечень личных заслуг удивительные перемены, произошедшие со мной. Посчитает, что это результат ее глубинного понимания человеческой натуры… ее прекрасных навыков на ниве наставничества… ее умения разбираться в хитросплетениях человеческой психологии… Ее изумительности… Похуй.
Плевать.
Пусть любуется собой сколько влезет.
Мне нужно двигаться дальше.
Других вариантов нет.
Музыка гремит в ушах.
Играет песня «Music Is Love».
Я иду к центральному зданию.
Огонь в камине пылает вовсю, свет мерцает, на стульях и столах беснуются тени.
Я опускаю голову. Наливаю слабенький растворимый кофе Folgers в фарфоровую чашку, добавляю немного ванильных сливок, размешиваю.
Беру упаковку хлеба с корицей, кладу пару ломтиков в тостер, и направляюсь к боковой двери, намереваясь покурить. Во время своей последней поездки в город Джонатан купил мне пачку сигарет (моей любимой марки), что было супер-мило с его стороны.
Толкаю тяжелую деревянную дверь.
Но тут за моей спиной раздается:
— Эй.
Я оборачиваюсь.
Местные специалисты полагают, что ненависть к себе тоже является формой нарциссизма и, видимо, Мелани не зря считает меня нарциссом, потому что услышав «эй» я тут же решаю, что человек обращается ко мне.
Поразительно, но в этот раз предположение оказывается верным.
Новая девушка (Сью Эллен, кажется?) сидит прямо у камина, читая раздел «Искусство и отдых» в New York Times (ну да, что же еще ей читать).
На голове у нее эти модные очки в стиле ар-деко, похожие на кошачьи глаза, и полосатая шерстяная шапочка. Темные волосы всклокочены. Она выгибает свою длинную изящную шею, глядя на меня.
Я сдуру указываю на себя пальцем.
— Это ты мне?
Она смеется.
— Да, тебе. Откуда ты? Твое лицо кажется мне знакомым.
С меня мигом слетает сонливость.
— Ну, вроде как из ЛА. Но рос я в Сан-Франциско. А ты?
Она наклоняет голову.
— Чарльстон, Южная Каролина. Но я бывала в Сан-Франциско. Как тебя зовут?
Я представляюсь, но она все еще не может понять откуда меня знает.
— Хм, странно, могу поклясться, что я тебя где-то видела.
— Ну, — говорю я, — моя мама с Юга. Но я там никогда не был. Боюсь, что меня сразу линчуют или типа того.
Она внезапно выпрямляется.
— Не все жители Юга — консервативные фанатики, знаешь ли. Довольно иронично, что у большинства либералов с Севера, которых я встречала, головы забиты тупыми стереотипами насчет южан, но они все равно уверены, что это мы свои стереотипы распространяем на весь остальной мир.
Я чешу в затылке, некоторое время просто изучая ее, глядя как взволнованно трепещут ее ресницы и думая о том, что она и правда очень красивая.
У нее изящные черты лица: выступающие скулы и пухлые розовые губы. Она прячет лицо за волосами, совсем как я. Кожа у нее мертвенно-бледная. Длинные, тонкие руки постоянно в движении. Ногти обкусаны, ладони исцарапаны и кровоточат.
Я перевожу взгляд на стену, покрытую желтой краской.
— Хорошо-хорошо, — отвечаю я ее, — справедливое замечание. И все равно сейчас еще слишком рано для таких разговоров. Мне нужно покурить.
Закрыв газету, она внезапно вскакивает на ноги.
— Я с тобой. Кстати, ты классно одеваешься. Давно хотела это сказать.
Я толкаю дверь и придерживаю ее, пропуская Сью Эллен вперед.
Успеваю вдохнуть ее запах. По телу прокатывается волна возбуждения.
Я закрываю глаза и открываю их вновь.
Внезапно меня разбирает смех.
До чего же это нелепо, все повторяется по кругу, снова и снова.
Сью Эллен прижимается ко мне.
— Над чем смеешься?
Я отвечаю:
— Просто так.