Красивый мальчик
4
Когда я был маленьким ребенком, наша семья жила неподалеку от Уолденского пруда, в Лексингтоне, штат Массачусетс. Наш дом стоял неподалеку от фермы, где выращивали яблоки, кукурузу и помидоры, а также собирали мед из выстроенных в ряд ульев. Мой отец был химиком-инженером. В одном из телевизионных рекламных роликов он услышал, что в Аризоне легче дышится. Он страдал от сенной лихорадки, поэтому решил прислушаться к этому совету.
Он устроился на полупроводниковый завод в Фениксе.
Мы уселись в наш Студебекер цвета зеленого горошка и поехали туда, по пути останавливаясь на ночь в мотелях сети Motel 6 и перекусывая в забегаловках Denny’s и Sambo's.
Мы добрались до Скотсдейла и жили там в отеле, пока строился наш типовой домик. Работа моего отца на заводе Моторола заключалась в том, что он "выращивал", разрезал и производил травление кремниевых пластин, необходимых для транзистов и микрипроцессоров. Мама вела колонку в "Scottsdale Daily Progress", писала о новостях нашей школы и нескольких соседних - составляла списки победителей научных ярмарок и указывала результаты спортивных состязаний небольшой местной лиги.
Мы с друзьями часто вспоминаем о нашем детстве, когда все было иначе. Мир виделся куда более невинным и безопасным местом. Моя сестренка, братишка и я сам, вместе с другими детьми, жившими в нашем районе, допоздна играли на улице, пока наши матери не начали кричать, что пора идти ужинать. Мы играли в салки и просто в догонялки, мальчики бегали за девочками.
Типичный ужин перед телевизором - жареная курица, картофельное пюре с кусочком сливочного масла, яблочный крамбл - все это расставлено по отдельным ячейкам - водружалось на складные подносы и мы сидели с едой, смотрели "Бонанца", "Великолепный мир цвета" и "Агенты А.Н.К.Л.". Мы были бойскаутами и герлскаутами. У нас были барбекю, мы строили картинг, пекли печенье в игрушечной печке моей сестры и на шинах сплавлялись по рекам Солт и Верде.
Но я не уверен, были бы те времена на самом деле столь беззаботными, как мне запомнилось. Новости в нашем районе распространялись тихими голосами наших матерей. Чарльз Менсон, пятидесятипроцентные распродажи и модные диеты - вот три самые популярные темы для обсуждения, часто всплывавшие во время уличных встреч, домашних вечеринок и партий в маджонг, а также в салоне красоты, где моя мама красила волосы.
Дамы шептались о десятилетнем ребенка из нашего квартала, который повесился. А потом о девушке, жившей в паре домов от нашего, погибшей в автомобильной аварии. Водитель, парень постарше, был под кайфом.
Близость к границе с Мексикой обеспечивала бесперебойное поступление разнообразных наркотиков, продававшихся по низким ценам. Но, возможно, географическое месторасположение не имело большого значения.
Нашу школу и наш район наводнили доселе неизвестные и неиспробованные наркотические средства, как это случилось и в других штатах Америки в середине 60-тых. Целый шведский стол с наркотиками.
Наибольшей популярностью пользовалась марихуана. После школы дети тусовались на велосипедной стоянке, продавая косяки по 50 центов. Пакетик с двадцатью восемью граммами травы обходился в десять долларов.
Они предлагали свои косяки и в школьном туалете, часто забегали в нашу среднюю школу и снова уносились прочь. Один из моих друзей купил косяк и, выкурив его, поделился с нами впечатлениями. Он сказал, что купил марихуану у одного нашего общего знакомого и выкурил косяк на заднем дворе своего дома. Закашлялся, ничего не почувствовал, а потом вернулся в дом и съел целую пачку печенья "Chips Ahoy!".
После этого он стал курить травку почти каждый день.
Примерно через год один из соседских ребят спросил, не хочу ли я выкурить по косячку. На дворе был 1968 год, я учился в средней школе.
Я почти ничего не почувствовал, но зато у меня и галлюцинаций не было и не возникло желания улететь с крыши, как это случилось с дочерью Арта Линклеттера, после того, как она впервые заглотила таблетку ЛСД. Казалось, что от марихуаны нет никакого вреда и поэтому я, почти не раздумывая, согласился повторить эксперимент, когда пришел в гости к другому мальчишке и его старший брат передал мне зажженный косяк в аллигаторном зажиме.
Конечно, открыто такое не обсуждалось, но травка, из-за окружавшего ее флера криминальности, была как пароль, позволявший существенно расширить круг знакомств. После нескольких лет одиночества в младших классах, я был этому несказанно рад.
Пока я находился под кайфом, меня легче было рассмешить и я сам чувствовал себя остроумнее, сыпля шутками перед обкуренной - и следовательно менее придирчивой - аудиторией. Эдакое средство-полумера для неуверенных в себе. Любые впечатления - от видов живой природы или музыки - в разы усиливались после выкуренного косяка, а кроме того, в таком состоянии мне проще было заговаривать с девочками, что является бесценным преимуществом для любого мальчишки четырнадцати-пятнадцати лет.
Мир становился менее четким и в то же время более ярким. Но, скорее всего, я даже не из-за этого продолжил курить травку. Помимо давления со стороны сверстников и ощущения кайфа, бунтарского духа, возникавшего в тот момент, когда я поджигал косяк, и новых друзей и помимо того, что травка частично избавляла меня от неловкости и застенчивости... помимо этого, марихуана позволяла мне почувствовать что-то в те моменты, когда казалось, что эмоции пропали начисто и избавляла от части эмоций, когда их было слишком уж много. Именно потому, что травка делала окружающий мир менее четким и более ярким, я мог чувствовать то больше, то меньше.
В наше время мои ровесники часто говорят, что раньше наркотики были другими: менее сильными, более психоделическими. Это правда.
Согласно результатам проведенных исследований, сейчас в каждом косяке с марихуаной концентрация ТГК, основного психоактивного вещества, в два раза больше, чем прежде, что в разы усиливает эффект, в сравнении с косяками из 60-тых-70-тых. То и дело мелькают сообщения, что в ЛСД или экстази подмешивают (или просто заменяют на) мет или другие наркотики и примеси, в то время как раньше мы слышали истории про детей, которые занюхивали порошок для чистки труб, думая, что это кокаин.
Одно отличие неоспоримо. После целого ряда исследований было доказано, что наркотики, включая марихуану, оказывают негативное влияние на организм человека, как в физическом, так и в психологическом плане.
Мы считали, что они безвредны. Они таковыми не являлись.
Я знаю, что некоторые люди любят с ностальгией вспоминать старые-добрые времена, когда они употребляли "безвредные" наркотики. Они нисколько не пострадали. Но повезло не всем. И в прежние времена бывали несчастные случаи, самоубийства, смерти от передозировки. Я до сих пор сталкиваюсь на улицах с шокирующе-большим количеством жертв наркотиков, подсевших на них как раз в 60тые-70тые. Некоторые из них стали бездомными.
Любители пустой демагогии обожают приплетать сюда теории заговоров. Судя по всему, это свойственно многим алкоголикам и наркоманам.
"Когда его, бывало, развезет после выпивки, он всегда принимался ругать правительство", — говорил Гекльберри Финн про своего запойного отца.
Когда Ник был еще маленьким, лет семи-восьми, я впервые завел с ним разговор о наркотиках. Мы говорили о них "простыми словами и часто", как советуют представители "Партнерства для детей без наркотиков". Я рассказал ему о людях, которые так или иначе пострадали или вовсе погибли. Рассказал про собственные ошибки молодости. Я искал в его поведении первые признаки подросткового алкоголизма и наркомании (Номер 15 в списке от одной организации: ваш ребенок добровольно вызывается помочь прибраться после вечеринки с коктейлями, хотя другую работу по дому делать отказывается?).
Когда я был ребенком, родители заклинали меня держаться подальше от наркотиков. Я ослушался их, потому что понимал, что они сами не знают, о чем говорят. Они ни разу не притрагивались - и до сих пор не притронулись - к наркотическим веществам. Но я-то знал о наркотиках не по наслышке. Поэтому, когда я предупреждал Ника об опасности, то верил, что он посчитает мои слова заслуживающими доверия.
Многие наставники из лечебных центров убеждены, что родителям следует лгать детям насчет их прежних экспериментов с наркотиками. Эффект может быть прямо противоположный ожидаемому, как и в случаях, когда известные спортсмены, в записанных для школ или телевидения роликах заявляют: "Ребят, не употребляйте дурь, я из-за этого чуть не умер", и все же вот они стоят, прославленные, осыпанные бриллиантами, золотом, получающие многомиллионные гонорары, живехонькие.
Слова: "я еле выжил".
Считываемый посыл: "я выжил и теперь процветаю, вы тоже так сможете".
Дети видят, что с их родителями все в полном порядке, несмотря на то, что они употребляли наркотики.
Так что, возможно, мне следовало солгать Нику о своем прошлом, но я этого не сделал. Он знал правду. Тем не менее, я полагал, что у нас с ним настолько доверительные отношения, что я точно замечу, если он начнет их употреблять. Я даже наивно полагал, что если у Ника возникнет желание попробовать наркотики, то он расскажет мне об этом.
Я ошибся.
В этот прохладный и туманный майский день, пока мы все еще находимся, скорее, на "зимней" половине весны, в воздухе витает аромат горящей древесины - напоминание о том, что мы разводили огонь за обедом. В это время года солнце рано скрывается за горами и тополями и поэтому, хотя сейчас всего четыре часа дня, наш задний дворик окутан тенями.
Туман клубится вокруг ног мальчиков, в то время как они перебрасывают мяч туда-сюда. В их игре мало смысла - похоже, они больше увлечены разговором. Может, обсуждают девушек или музыку или вспоминают владельца ранчо, который вчера пристрелил бешеную собаку в Пойнт Рейес Стейшен. Гость Ника - мускулистый, занимается тяжелой атлетикой. Он в обтягивающей футболке, выгодно подчеркивающей его накаченную грудь и бицепсы. А на Нике большой серый кардиган - мой.
Кто угодно, взглянув на него, с его кудрявыми волосами, неясным томлением, и лицом человека, уставшего от жизни, догадался бы, что он курит травку, это как минимум.Тем не менее, несмотря на его наряд, на резкие перемены настроения - на его возрастающую апатию и плохо скрываемое раздражение - и несмотря на его новую компанию друзей, по большей части состоявшую из грубых флегматичных парней, я, взглянув на Ника, вижу только юность и жизнелюбие, игривость и невинность.
Ребенка.
И поэтому я совершенно сбит с толку плотно примотанными друг к другу стеблями марихуаны, которые держу в своих руках.
Карен сидит на диване в гостиной, склонилась над альбомом и что-то рисует тушью. Джаспер дремлет рядом с ней, сжав во сне свои крошечные кулачки. Когда я подхожу к ним, Карен поднимает голову. Я демонстрирую ей марихуану.
— Что это? Где ты это...?
А потом:
— Что? Это Ник принес?!
Это риторический вопрос. Ответ ей уже известен.
Я пересиливаю панику, как обычно желая сперва успокоить ее.
— Все будет хорошо. Однажды это должно было случиться. Мы с этим справимся.
Выйдя на крыльцо, я зову мальчиков.
Они прибегают, Ник все еще держит в руках мяч и тяжело дышит.
— Мне нужно с вами поговорить.
Они смотрят на мою вытянутую руку, в которой зажат пакет с марихуаной.
— Ой, — говорит Ник.
Он немного напрягается, стоит смирно, ожидая, что будет дальше.
Лунный пес подбегает к нему и обнюхивает его ногу.
Ник не из тех, кто все отрицает даже при наличии доказательств. Он виновато смотрит на меня большими испуганными глазами, пытаясь оценить насколько плохи его дела.
— Зайдите в дом.
Мы с Карен сидим за столом перед мальчишками. Я бросаю взгляд на нее, ища поддержки, но она растеряна не меньше моего. Меня поражает не только тот факт, что Ник курит травку, но и то, что я совершенно не догадывался об этом.
— Как давно вы курите?
Загнанные в угол мальчишки переглядываются.
—Это первый раз, когда мы сами купили, — отвечает Ник. — Но попробовали раньше.
Я размышляю: можно ли ему верить?
Вот еще одна невероятно тревожная мысль, ранее никогда не приходившая мне в голову. Разумеется, ему можно верить. Он не станет мне врать. Зачем ему врать?
Я знаком с родителями, чьи дети постоянно попадают в разные неприятности дома и в школе. Самое неприятное во всем этом - обман.
— Расскажите мне, как именно это случилось.
Я смотрю на его друга, который еще ни словечка не произнес. Он уставился в пол. Ник говорит за них обоих:
— Ну, все же пробуют.
— Все?
— Почти все.
Ник разглядывает собственные длинные пальцы, руки его широки раскинуты на столе. Потом он убирает руки, прячет кулаки в карманы.
— Где ты это достал?
— Да так. У одного парня.
— У кого именно?
— Это неважно.
— Еще как важно.
Они называют нам имя этого мальчика.
— Мы просто хотели узнать какой от травки эффект, — говорит Ник.
— И как?
— Да ерунда, ничего особенного.
Друг Ника интересуется, сообщу ли я о случившемся его родителям. Когда я говорю, что да, он упрашивает не делать этого.
— Извини, но я должен им рассказать. Я позвоню им, а потом отвезу тебя домой.
Ник спрашивает:
— А как же наша вечеринка с ночевкой?
Я гляжу на него.
— Мы отвезем твоего друга домой, а потом нас с тобой ждет еще один разговор.
Он все еще смотрит в пол.
Отец нашего гостя, когда я звоню ему, благодарит за то, что я поставил его в известность. Он выражает обеспокоенность, но говорит, что для него это не такой уж и сюрприз.
— Мы уже проходили через это с нашим старшим сыном, — поясняет он, — видимо, они все хоть раз да пробуют. Мы с ним поговорим.
— Мы слишком заняты. Не можем все время следить за ним, — добавляет он оправдывающимся тоном.
Когда я дозваниваюсь матери мальчишки, продавшего им травку, она злится, убежденная в том, что ее сына оклеветали. Она заявляет, что Ник и его друг пытаются навлечь на ее сына неприятности.
Мы с Ником остаемся наедине, он выглядит раскаявшимся. Кивает головой после моих слов о том, что мы с Карен решили посадить его под домашний арест.
— Конечно, я понимаю.
Вот к чему мы пришли. Мы не хотим реагировать на случившееся слишком бурно, но еще больше боимся проявить легкомысленность. Мы назначаем наказание, чтобы продемонстрировать, что мы серьезно относимся к нарушению правил, установленных в нашей семье, в наших отношениях. У любого действия должны быть последствия, и мы надеемся, что в данном случае выбрали подходящую меру наказания.
Кроме того, меня настораживают его новые приятели. Я понимаю, что не могу указывать, с кем ему дружить, а запрет на общение может только добавить друзьям привлекательности в его глазах, но я, по крайней мере, пока что в состоянии урезать время их встреч. А еще я хочу понаблюдать за ним. Присмотреться к нему внимательнее. Попытаться разобраться, что же происходит на самом деле.
— Как долго я должен буду сидеть дома?
— Не меньше пары недель, а там посмотрим.
Мы устроились друг напротив друга на кушетках.
Кажется, что Ник искренне сожалеет о случившемся.
Я спрашиваю:
— Почему ты решил попробовать травку? Совсем недавно сама мысль о том, чтобы что-то покурить - сигарету или косяк с марихуаной - была тебе противна. Помню, как тебя и Томаса, — я упоминаю одного его друга из города, — наказали за то, что вы выкинули сигареты его мамы.
— Не знаю.
Схватив красную ручку, лежащую на кофейном столе, он начинает черкать линии на газете.
— Наверное, просто из любопытства.
Помолчав с минуту, он произносит:
— Мне ведь даже не понравилось. И-за травки я почувствовал себя... Не знаю. Странно.
Он добавляет:
— Не волнуйся. Я не буду курить.
— А что насчет других наркотиков? Ты больше ничего не пробовал?
Его оскорбленный взгляд убеждает меня, что он говорит правду.
— Я знаю, что сделал глупость, — отвечает он, — но я же не тупица.
— А что скажешь про алкоголь? Ты когда-нибудь напивался?
Он медлит с ответом.
— Мы напивались. Однажды. Я и Филип. Во время нашей лыжной поездки.
— Лыжной поездки? На озеро Тахо?
Он кивает.
Я вспоминаю те долгие выходные в середине зимы, еще до рождения Джаспера, когда мы арендовали домик на территории курорта "Alpine Meadows". Мы разрешили Нику позвать с собой его друга Филипа, который нам нравился, тихого и приятного в общении мальчика. Он невысокий, с длинной челкой, закрывающей весь лоб. Мы дружим с его родителями.
Тогда мы приехали в горы ночью, незадолго до того, как дороги перекрыли из-за метели. Поутру все сосны были покрыты снегом.
Раньше Ник катался только на лыжах, но в тот раз они с Филипом решили испробовать сноуборды. Будучи серфером, Ник полагал, что без труда сумеет переключиться на сноуборд.
— Снег вместо воды, только и разницы, — говорил он, — все дело в балансе и силе тяжести.
Может и так, но большую часть времени он провел, кубарем скатываясь с горы, прежде чем ему удалось сделать все правильно.
В настоящем времени я спрашиваю его:
— Когда ты там успел напиться? Где вы взяли спиртное?
Он раскачивается взад-вперед на кушетке.
— Вы с Карен однажды решили лечь спать пораньше, — говорит он, — а мы остались сидеть у камина, телевизор смотрели. Нам стало скучно и мы захотели в карты поиграть, но я не смог найти колоду. Пока искал ее, наткнулся на шкафчик со спиртным. Мы взяли бокалы и отлили немного из каждой бутылки - совсем чуть-чуть, чтобы никто ничего не заметил. Там были ром, бурбон, джин, саке, текила, вермут, скотч и какая-то странная зеленая фигня, "creme" что-то там.
Он сделал небольшую паузу.
— Мы все выпили. Вкус был отвратительный, но нам было интересно узнать, что чувствуешь, когда напиваешься, так что мы все выпили.
Я вспомнил ту ночь. Мы с Карен проснулись из-за того, что мальчиков громко рвало. Одновременно в двух ванных на первом этаже. Мы пошли проверить, как они себя чувствуют. Тошнило их до самого утра. Мы решили, что они подхватили кишечный грипп. Утром мы позвонили матери Филипа.
— Наверняка, сейчас как раз эпидемия гриппа началась, — поддержала она нашу версию.
На следующий день мальчики все еще чувствовали себя плохо, так что поездка домой по горной цепи Сьерра-де-Сан-Франциско вышла та еще. Один раз мы не успели вовремя затормозить на обочине и Филипа вырвало прямо из окна машины.
— Это был единственный раз. С тех пор, я к спиртному не притрагивался. Даже думать об этом не хочу.
Его сознательность обескураживает, но его признание для меня все равно, что удар в живот, из-за раскрывшегося обмана меня пошатывает, как и от новости про эксперименты со спиртным. Но я все равно ценю откровенность Ника. Я рад, что он хотя бы сейчас сказал правду.
— Не знаю успокоит ли это тебя, но я на самом деле все это терпеть не могу. Я не пытаюсь оправдываться, но — после паузы — это тяжело.
— Что тяжело?
— Все это. Не знаю. Все вокруг пьют. Все курят.
Я думаю о его любимом Сэлинджере, вложившим в уста Фрэнни фразу: "Мне надоело, что у меня не хватает мужества стать просто никем".
В понедельник я связываюсь с его классным руководителем и рассказываю о том, что случилось. Он назначает нам с Карен встречу после окончания школьных занятий.
Мы встречаемся в опустевшем классе, рассаживаемся по партам. Учитель показывает мне листок с ответами Ника на один из недавних тестов - по математике, географии и литературе. Ник разрисовал страницу граффити, изобразил пышногрудую девушку с большими глазами, мужчину с пустым взглядом и много раз написал собственные инициалы. По стилю и содержанию эти рисунки резко контрастируют с нарисованной мелом сценой из жизни жителей Средневековья, которая занимает все три части большой зеленой доски, установленной в передней части класса.
На другой стене висят автопортреты учеников. Я с легкостью нахожу среди них работу Ника: сделанный резкими штрихами мультяшный портрет мальчика с безумной улыбкой и широко распахнутыми глазами.
Его учитель похож на Икабода Крейна, у него густые каштановые волосы, залысины на затылке и кривой нос. Примостившись на маленьком стуле, он пролистывает папку с работами Ника.
— Он хорошо справляется с заданиями, — говорит он, — с учебой у него все в порядке. Уверен, вы и сами это знаете. Он лидер в классе. Побуждает других учеников - даже тех, кто не особо заинтересован - принимать участие в дискуссиях, вдохновляет их.
— Но что насчет марихуаны? — спрашивает Карен.
Стул ученика для учителя слишком мал, он сгибается на нем пополам , положив локти на парту.
— Я обратил внимание, что Ника тянет к ребятам, которые считаются "крутыми", — говорит он. — К тем, которые украдкой курят сигареты и, предполагаю, травкой тоже балуются. Скорее всего. Но я не думаю, что вам стоит переживать из-за этого. Это обычное дело. Большинство учеников пробуют марихуану.
— Но, — возражаю я, — Нику же всего двенадцать.
— Да. — Вздыхает учитель. — Именно в этом возрасте их и тянет на подобные эксперименты. Мы едва ли можем что-то изменить. Это находится за пределами наших возможностей. Дети сами разбираются, рано или поздно. Уж лучше раньше.
Когда мы спрашиваем, что он может нам посоветовать, он говорит:
— Обсудите с ним эту ситуацию. Я тоже с ним переговорю. Если вы не возражаете, то и во время урока эту тему подниму. Никаких имен упоминать не буду, конечно.
То ли мучаясь от чувства вины, то ли из-за того, что он уже давно сдался, он все повторяет:
— Мы почти ничего не можем сделать. Разве что объединенными усилиями - вы со своей стороны, школа со своей - тогда еще, может, будет толк.
— Нужно ли запретить ему играть с..? — Я перечисляю имена мальчиков. — Похоже, что они на него плохо влияют.
Листья за окном слегка мерцают под лучами полуденного солнца, пока учитель тщательно обдумывает ответ на мой вопрос.
— Конечно, я выступаю за более здоровые дружеские отношения, — говорит он, — но не уверен, добьетесь ли вы чего-то запретами. Насколько я могу судить, если ребенку что-то запрещают, то он все равно это делает, только тайком. Наставления эффективнее запретов. Попробуйте прибегнуть к этому методу.
Он рекомендует нам одну книгу о подростках и обещает, что обязательно будет на связи.
На улице свежо. На школьной площадке нет никого кроме Ника, который ждет нас. Он сидит на маленьких детских качелях, поджав свои длинные ноги.
Оставшись наедине в нашей спальне, мы с Карен обсуждаем случившееся, делимся своими догадками и страхами.
Что меня больше всего тревожит? Я знаю, что курение марихуаны может войти в привычку и из-за этого Ник рискует забросить учебу. Еще я боюсь, что он захочет попробовать другие наркотики.
Я предупреждаю Ника насчет травки.
— Начав курить травку, люди могут впоследствии перейти на тяжелые наркотики, это случается постоянно, — говорю я.
Скорее всего, он мне не верит, точно так же, как я не верил словам взрослых, когда сам был молод. Но, несмотря на миф, сотворенный людьми моего поколения, теми первыми, кто поспособствовал повсеместному распространению наркотиков, марихуана - проводник к другим наркотикам. Почти все мои знакомые, курившие травку в средней школе, пробовали и другие наркотики. И, если зайти с другой стороны, я никогда не встречал человека, чье пристрастие к наркотикам не началось бы с травки.
Я заново переосмысливаю каждое свое серьезное решение, принятое в прошлом, включая наш переезд. Я никогда не обманывал себя мыслью, что в каком-либо американском пригороде, предместье или деревне, вне зависимости от ее удаленности от столицы, можно спрятаться от всех опасностей, но все же я полагал, что в городке вроде Инвернесса нам будет безопаснее, чем в районе Тендерлойн.
Теперь уже не настолько в этом уверен.
Я задаюсь вопросом, стоило ли нам уезжать из Сан-Франциско. Переезд, вероятно, ни на что не повлиял; то, что случилось, произошло бы где угодно.
Я обзываю себя лицемером и вздрагиваю. Как я могу говорить ему, чтобы он не употреблял наркотики, если он знает, что я их принимал? "Делай как я говорю, а не как я сам делал". Я уверяю его, что предпочел бы не употреблять наркотики. Рассказываю ему о друзьях, чьи жизни были разрушены из-за них.
И в то же время, как обычно, мысленно прихожу к выводу, что все дело в разводе.
Я напоминаю себе, что есть много детей из полных семей, которые употребляли наркотики, и не меньше детей из семей неполных, которые к ним никогда не притрагивались. В любом случае, я никак не могу выкинуть это травмирующее событие из жизни Ника.
Следующие несколько дней я продолжаю говорить с Ником о наркотиках, о давлении со стороны сверстников и о том, что на самом деле круто.
— На самом деле, нет ничего круче, чем быть образованным, учиться, усваивать новые знания, — объясняю я ему. — Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что самыми классными из ребят были те, кто не притрагивался к наркотикам.
Я понимаю, как нелепо все это звучит, и знаю, что сам бы ответил, будучи ровесником Ника:
— Ага, конечно.
Тем не менее, я стремлюсь доказать ему, что знаю о чем говорю, что понимаю насколько распространенным явлением стали наркотики, каким сильным может быть давление со стороны знакомых и до чего велик соблазн.
Кажется, что Ник внимательно меня слушает, но невозможно с уверенностью сказать, что именно он вынес из моих рассуждений и вынес ли что-то вообще.
Да, я чувствую, что мы с Ником уже не так близки, как прежде. Теперь я сделался удобной мишенью для его раздраженных выпадов. Иногда мы ссоримся из-за того, что он ленится помогать по дому или плохо делает домашнюю работу. Но это только сбивает с толку, ведь кажется, что это обычные подростковые бунты.
Три недели спустя я отвожу Ника на осмотр к врачу.
Я выключаю музыку, отматываю кассету к началу и включаю снова. Я понимаю, что не стоит слишком давить на Ника, иначе он просто замкнется в себе, но хочу удостовериться, что сделал все, что было в моих силах.
В наших однообразных беседах, повторяющихся несколько недель кряду, мой тон варьируется от предупреждений до просьб.
Сегодня беседа выходит менее напряженной. Я сообщаю ему, что мы с Карен посоветовались и решили, что срок его домашнего ареста подошел к концу.
Он кивает и говорит:
— Спасибо.
Я продолжаю внимательно следить за ним в течение следующих нескольких недель. Кажется, что теперь Ник не такой мрачный, как раньше. Я прихожу к выводу, что случай с марихуаной следует считать не более чем следствием заблуждения, и может быть, это даже к лучшему, что он попробовал, ведь он усвоил важный жизненный урок.
Мне кажется, что усвоил.
Ник учится в восьмом классе. Судя по всему, дела идут куда лучше, чем раньше. Он редко общается с тем мальчиком, который (по моему мнению) хуже всего на него влиял - с тем самым, кто (по словам Ника) и продал ему травку. (В этом деле я на стороне Ника, а не матери мальчика).
Вместо этого он проводит большую часть своего свободного времени на пляже, занимается серфингом вместе с друзьями из Западного Марин. Мы с ним и вдвоем часто плаваем, колесим вверх и вниз по побережью, гоняясь за волнами от Санта-Круз до Пойнт Арены. Во время этих поездок нам хватает времени, чтобы поговорить, и Ник кажется искренним и оптимистичным. Для учебы у него тоже хватает мотивации. Он хочет учиться на "отлично", отчасти ради того, чтобы повысить шансы на поступление в одну из местных частных старших школ.
Ник продолжает запоем поглощать книги. Он читает и перечитывает "Фрэнни и Зуи" и "Над пропастью во ржи". Прочитав "Убить пересмешника", он делает по ней сочинение в виде записанных на кассету сообщений с автоответчика Аттикуса Финча, с посланиями для Джима и Джин от Дилла и анонимными звонками с угрозами, поступавшими Аттикусу с того момента, как он взялся за защиту Тома Робинсона.
Ник читает "Трамвай «Желание»" и после этого записывает радио-интервью с Бланш Дюбуа.
Когда приходит черед сочинения по "Смерть коммивояжера", он рисует мультфильм, где обличает ложные семейные ценности семейства Ломан.
Далее настает черед проекта-биографии и Ник, нацепивший на себя "седой" парик, "седые" накладные усы и белый костюм, выходит на сцену и пересказывает, с пронзительным южным акцентом, историю жизни Марка Твена.
— Меня зовут Марк Твен. Усаживайтесь поудобнее и позвольте познакомить вас с моей историей.
Нет ни малейших признаков того, что он что-то курит - ни травку, ни сигареты. На самом деле, он производит впечатление счастливого человека, разве что несколько взбудораженного из-за предстоящего выпускного по случаю окончания восьмого класса.
Выходные выдаются теплыми и безветренными. Нику тринадцать. Проведя спокойный день дома, обнадеженные новостью о поднимающихся на юге волнах, мы с ним приматываем наши доски для серфинга к крыше машины и едем по извилистой дороге на пляж, расположенный к югу от Пойнт Рейес.
Чтобы добраться до нашего серферского местечка, надо еще час идти по травянистой тропе через песчаные дюны. Взяв доски под мышки мы с Ником бредем к устью лимана, где, согласно слухам, размножаются большие белые акулы.
Мимо нас носятся кролики, а над головами пролетает стая пеликанов, выстроившихся клином.
Солнце висит низко; кажется, что его лучи нарисовали водянистой акварельной краской абрикосового цвета. Когда сгущаются сумерки, туман, похожий на тесто для блинчиков, льется на пастбище среди холмов, а оттуда стекает в залив.
Никогда прежде это место не было столь идеальным для серфинга, как сейчас. Волны высотой от шести до восьми футов вкатываются в бухту, разбиваясь на длинные, расслаивающиеся, шелковистые линии.
Мы быстро надеваем наши гидрокостюмы и бежим в воду, а оказавшись там сразу же взбираемся на доски. Уходящее солнце окрашивает небо на западе в яркие рубиново-алые цвета. А на другой стороне неба низко болтается жирная и желтая Луна.
В воде есть еще пара серферов, но они вскоре уезжают, и теперь это место всецело принадлежит нам с Ником. Серфинг сегодня получается особенно захватывающим. Не слышно никаких звуков, кроме ровного свиста досок, взрезающих воду, а затем, через равные промежутки времени, грохота разбивающихся волн. Прокатившись на одной волне, мы тут же гребем к следующей.
Подняв взгляд в очередной раз, я вижу, что Ник низко пригнувшийся к своей доске, находится в "трубе", отгорожен от меня стеной воды.
Темнеет.
Луна скрывается за дымкой тумана, туман окутывает и нас. Я замечаю, что мы с Ником находимся в двух разных потоках и движемся в противоположные стороны канала. Между нами не меньше девяноста метров. Я начинаю паниковать, потому что сгущающиеся сумерки и туман мешают нам видеть друг друга. Я слепо гребу в сторону Ника, отчаянно ищу его, борюсь с течением, не обращая внимания на боль в руках. Наконец, после, как мне кажется, получаса безостановочной гребли, порыв ветра раздирает в клочья часть туманной завесы и я вижу его. Высокий и пленительный, Ник словно стоящий на куске слоновой кости, скользит вверх и вниз по сверкающей, "стеклянной" стене воды, выбивая белые брызги из-под доски. На лице его сияет улыбка.
Завидев меня, он машет мне рукой.
Измученные, проголодавшиеся, опаленные ветрами и насквозь пропитанные водой, мы в конце концов выбираемся на берег, снимаем гидрокостюмы, убираем вещи в рюкзаки и шагаем к машине. На обратном пути мы заезжаем в закусочную.
Мы едим буррито размером с пузатых свиней и пьем лаймовую содовую. Ник размышляет вслух, говорит о будущем - о старшей школе.
— До сих пор не верю, что меня туда взяли, — говорит он.
Не припомню, видел ли я его когда-нибудь столь оживленным, как после визита в эту школу.
— Все кажутся такими.... — он тогда сделал паузу, подбирая нужное слово, — увлеченными. Всем подряд. Рисованием, музыкой, историей, писательством, журналистикой, политикой. А учителя... — он умолк, чтобы перевести дыхание, — учителя просто потрясающие! Я побывал на уроке поэзии. Не хотелось оттуда уходить.
Потом он прибавил уже тише:
— Мне туда ни за что не попасть.
Конкуренция за места в этой школе была очень высока.
Но он сумел поступить и теперь, в приступе эйфории, делает вывод:
— Похоже, все идет как надо.
Церемония выпускников должна состояться в начале июня, во второй половине дня. Был арендован зал в церкви и родителей попросили помочь с расстановкой стульев, установкой сцены, размещением декоративных украшений и столов с закусками.
В назначенный день я прихожу пораньше, чтобы помочь закончить с приготовлениями. Через пару часов приезжают учителя и члены семей выпускников и рассаживаются на складных стульях. Чуть позже появляются и сами ученики. Разряженные в пух и прах, они двигаются скованно. Большинство девушек приходят в недавно купленных или взятых напрокат вечерних платьях. Они едва могут передвигаться на своих высоких каблуках; покачиваются словно пьяные. Мальчикам неуютно в рубашках с жесткими воротниками, они с угрюмым видом ослабляют галстуки и дергают себя за рубашки, пытаясь их разгладить, но вместо этого, дюйм за дюймом вытаскивают их из своих брюк классического покроя.
Но несмотря на дурацкие наряды, их настроение понемногу улучшается. А вместе с тем каким-то образом возрастает и уровень их благопристойности.
Директор школы называет имена выпускников, одно за другим. Каждый из них (кто-то способен идти прямо, а кто-то не очень) поднимаются на сцену по небольшой лесенке и получают свои дипломы. Одноклассники приветствуют их бурными криками.
Сегодня, в виде исключения, они радуются успехам друг друга с неподдельным и искренним энтузиазмом. Болеют за каждого мальчика и каждую девочку. Всех ждут одинаковые возгласы и аплодисменты. Они аплодируют ботаникам и отстающим, дурнушкам, красоткам, тихоням; лидерам, спортсменам, посредственностям, изгоям.
Я совсем не ожидал, что растрогаюсь из-за выпускной церемонии восьмиклашек, но именно сейчас происходит. За прошедшие три года мы успели хорошо узнать этих ребятишек, пока возили их в школу и сопровождали в поездках за город; видели их на вечеринках в своем доме; приходили послушать их доклады, посмотреть пьесы с их участием, музыкальные концерты и спортивные соревнования; общались с их родителями; и узнавали (в основном - от Ника) обо всех их успехах и неудачах, влюбленностях и печалях.
Мальчики и девочки, пока еще дети, но уже стоящие на пороге взрослой жизни, делают шаг вперед.
Мальчик, чья мать отказывалась признать, что он продал Нику марихуану.
Тот, с кем он напился.
Приятель-серфингист.
Шумные скейтбордисты.
Девочка, с которой Ник часами болтал по телефону ночью, пока не приходил я и не говорил ему, что пора повесить трубку.
Дети из бассейна.
Все эти дети, неуклюжие и растерянные, дрожащими руками сжимающие свои дипломы, осторожно спускаются со сцены, превратившись в выпускников средней школы, и теперь направляются к яме со змеями под названием "старшая школа".
После выпускного начинаются выходные, и некоторые семьи в этот знойный июньский день приезжают на пляж
"Heart’s Desire Beach". В бухте спокойно. На ужин у нас чипсы и сальса, зажаренный целиком большой лосось, гамбургеры на гриле и содовая.
Мерцающая вода в бухте теплая, дети плавают на байдарках и в каноэ и их судна, разумеется, переворачиваются. Выбравшись на берег, стоя рядышком в толстовках, все еще с мокрыми волосами, друзья Ника весело обсуждают совместные планы на лето - как будут ездить на пляж и вместе отправятся в лагерь - но Ник не участвует в разговоре.
Столько лет прошло, а я все еще не умею смиряться с его отъездами.
Сгущается туман и вечеринка подходит к концу.
Вернувшись домой, мы рассаживаемся перед камином и Ник зачитывает нам сообщения от друзей, написанные в его ежегоднике.
"В старшей школе у тебя будет миллион подружек".
"Удачи с серфингом".
"В следующем году меня здесь уже не будет, так что увидимся лет через десять. Пиши!"
"Я люблю тебя, зайчонок. Влюбилась в тебя с первого же взгляда".
"Безумно хочу увидеть твою новую сестричку, жаль, пока не знаю как вы ее назовете. Надеюсь, Джаспер с ней поладит".
"Удачи со старшей школой и с пусканием новых "шептунов""
"Мы мало общались, но все равно, веселых тебе летних каникул!"
"Повеселись летом как следует, тупой придурок. Шучу-шучу".
"Посвяти мне одну из своих книг. А я тебя упомяну в своей речи, когда буду Оскар получать. Будь здоров..."
Его классный руководитель написал: "Где бы ты не оказался, куда бы тебя не занесла судьба, ищи истину, стремись к прекрасному, твори добро".
Наступает очередное наше лето, частично омраченное предстоящим отъездом Ника в Лос-Анджелес, хотя в этом году он и договорился с Вики, что приедет к ней только после того, как родится его сестра.
Седьмого июня, утром, Карен, Ник, Джаспер и я садимся в машину.
Ребенок лежит неправильно, поэтому решено было сделать кесарево сечение. Карен захотела, чтобы операцию провели в день рождения ее матери. Операция назначена на шесть.
Сестра Карен дала ей диск с успокаивающей музыкой певицы Энии, но Карен просит включить Нирвану. Она врубает “Nevermind” на полную громкость.
Gotta find a way, a better way, I'd better wait
Я проезжаю через лес и делаю остановку у дома Дона и Нэнси, где высаживаю Ника с Джаспером, которым предстоит ждать звонка из больницы вместе с бабушкой и дедушкой.
Наша дочка рождается в семь часов утра. У нее черные вьющиеся волосы и сверкающие глаза. Мы даем ей имя Маргарита, но зовем просто Дейзи.
Нэнси приезжает в больницу вместе с Ником и Джаспером и их провожают в тускло освещенную комнату, где находятся Карен с Дейзи. Медсестра спрашивает, хотят ли Нэнси и Ник помочь впервые искупать малышку. Джаспер сидит рядом с Карен, пока Нэнси и Ник, под руководством медсестры везут колыбель с Дейзи в детское отделение и там помогают взвесить ее, искупать, нарядить в мягкую белоснежную распашонку с крошечными розовыми слониками и малюсенькие пинетки. Она весит три с половиной кг, рост - пятьдесят три сантиметра.
Глядя на малышку, Ник говорит Нэнси:
— Никогда не думал, что у меня будет такая семья.
На следующий день мы возвращаемся домой. Рядом с Ником на заднем сидении теперь стоят два детских автокресла.
Через день я просыпаюсь рано утром и обнаруживаю, что мальчики, оба - во фланелевых пижамах, сидят на диване с кружками горячего шоколада в руках. Ник читает вслух книгу «Квак и Жаб - друзья». Джаспер прижимается к нему. В камине разведен огонь.
Захлопнув книгу, Ник отправляется готовить нам всем завтрак и пока он стоит у плиты, то напевает, старательно подражая рыку Тома Уэйтса: "Яйца гонятся за беконом на сковородке".
Мы завтракаем, после чего я решаю прогуляться вместе с мальчиками до ближайшего пляжа, а на обратном пути мы ненадолго останавливаемся, чтобы собрать ежевику для пирога. На это уходит куда больше времени, чем предполагалось, потому что Ник с Джаспером, чьи пальцы и губы перемазаны голубым, отправляют по десять ягод себе в рот и только одну - в корзинку.
Вернувшись домой и рано отобедав (на десерт - обещанный пирог), Ник с Джаспером возятся в траве. Джаспер, похожий на львенка, забирается Нику на голову и они скачут по двору на большом красном шаре. Карен держит на руках Дейзи, которая ошарашенно смотрит по сторонам. Брут, неуклюжий словно бурый медведь, только что вышедший из спячки, растягивается на газоне рядом с детьми. Ник, за чью шею все еще цепляется Джаспер, перекатывается, хватает Брута за щеки и поет, глядя ему прямо в глаза: "Подари мне поцелуй, чтобы можно было помечтать". Он смачно целует Брута в нос. Брут зевает, Ник весело подбрасывает Джаспера к небу, а Дейзи тем временем засыпает.
Я перевожу взгляд с одного своего ребенка на другого и вспоминаю те ошеломляющие эмоции, которые впервые испытал после рождения Ника. Наряду с родительскими радостями, после появления ребенка у тебя возникает ощущение полнейшей беззащитности. Оно одновременно возвышает и страшит.
Несколько дней назад я прочитал в газете о взрыве школьного автобуса в Израиле и новые сведения по делу о взрыве, унесшем жизни нескольких детей в Оклахоме больше года назад; о детях из лагеря для беженцев, попавших под пули во время военных действий в Боснии; а также историю о китайском грабителе, признанном виновным в вооруженном ограблении, который, взойдя на виселицу, крикнул своему брату: "Позаботься о моем сыне!".
Читая подобное, я испытываю острую тоску совершенно особого рода. Возможно, родители переживают за каждого ребенка в мире. Может быть, мы испытываем больше эмоций, чем когда-либо могли себе представить.
Когда я смотрю на собственных троих детей, освещенных рассеянным золотистым сиянием солнца, чьи лучи с трудом пробиваются сквозь густую листву тополей, то душа моя до краев переполнена осознанием того, что сейчас они в безопасности, они счастливы. В конечном итоге, именно этого, мы, родители хотим больше всего на свете.
Вот бы так было всегда: дети рядом, играют друг с другом, здоровые и счастливые.