[Evilempire]

Возвращаемся к обычному переводческому расписанию) Глава 15, где батя Дэвид ходит на собрания и продолжает размышлять о том, является ли наркомания болезнью.

Красивый мальчик

Часть 4

Если бы только

И слишком часто возникает оно от одной и той же причины — от
пьянства, от этого безудержного влечения к медленной и верной отраве, этой
страсти, которая не считается ни с чем на свете, заставляет забывать о жене,
детях, счастье, положении в обществе и бешено увлекает свои жертвы вниз, в
бездну, в смерть.
ЧАРЛЬЗ ДИККЕНС, «Очерки Боза»

так лучше, смерть становится ближе,
мне не нужно её искать,
больше не придётся бросать ей
вызов, издеваться над ней, заигрывать с ней.
она тут со мной
как домашняя кошка или календарь
на стене.
ЧАРЛЬЗ БУКОВСКИ, «размышления на 71-м году»

15

15

В среду вечером в конце мая мы с Карен вызываем няню. Нам нужно уйти из дома. Нас ждет еще одно собрание, на которое мы отправляемся из-за зависимости Ника. Мы неохотно едем в Новато, маленький городок рядом с северной окраиной Марина, на собрание Нар-Анон. Никогда и подумать не мог, что стану посещать эти ночные встречи. Как и собрания АА, эти проводятся в подвалах церквей, в библиотеках и в общественных центрах по всей стране.
Я не командный игрок. Я стараюсь по возможности избегать мест, где нужно вставать и рассказывать о своих чувствах.
И все же вот я здесь. Я так долго держат проблемы нашей семьи в секрете.
И не потому что стыдился.
Я хотел защитить Ника, хотел, чтобы наши друзья и все остальные люди продолжали думать о нем хорошо.
Но я выяснил, что поговорка от АН верна: секреты так же болезненны, как и сама болезнь. Я выяснил настолько легче тебе становится, если обсуждаешь зависимость своего сына с другими людьми и выслушиваешь их истории. Большинство психологов, к которым мы с Карен обращались, рекомендовали посещать собрания Нар-Анон. Тем не менее, потребовалось время, прежде чем мы решились пойти туда.
Собрание проводится в темной комнате, где дюжина людей сидят на стульях, поставленных кругом.
Очередной круг.
Здесь подают кофе от Folgers и пончики, присыпанные сахарной пудрой. Над головами мерцают и шипят неоновые лампы, а в углу трясется дешевенький вентилятор.
В начале собрания всех призывают к порядку. Клише, некоторые из которых раздражают особенно сильно. Нар-Анон, как и АА, полнятся ими.
Они говорят:
— Отпусти ситуацию и доверься Богу.
И еще есть эти три завета, которые действительно помогают, хоть я и не всегда в них верю: «Ты не ответственен за это, ты не можешь контролировать это, ты не можешь излечить от этого».
Неважно что они говорят, часть меня все еще убеждена, что это я во всем виноват. Я с легкостью бросил принимать наркотики, а Ник может и не бросить. Возможно, несмотря на мои лицемерные предупреждения о вреде наркотиков, именно я дал Нику молчаливое разрешение на их употребление.
Теперь я с ужасом вспоминаю, как курил вместе с ним. Наркоманы хотят винить кого-то и у многих из них есть близкие, готовые взять вину на себя. Я вел себя наивно и глупо исключительно из-за своей незрелости, но это ничего не меняет. Я виню себя. Окружающие люди могут поливать меня грязью. Могут критиковать. Могут обвинять. Ник может меня обвинять. Но что бы они ни делали и ни говорили, это не сравнится с теми самобичеваниями, которым я подвергаю себя каждый день.
«Ты не ответственен за это». Я в это не верю.
Мои первые впечатления от собрания — возникшее чувство снисходительности. Я чуть ли не с отвращением гляжу по сторонам и думаю: «Что я делаю среди этих женщин в брючных костюмах с крашенными волосами и пузатых мужчин в рубашках с короткими рукавами и в комбинезонах?
Однако, к тому времени, как приходит пора ехать домой, я уже ощущаю родство со всеми присутствующими: родителями, детьми, мужьями, женами, возлюбленными, братьями и сестрами наркозависимых. Мое сердце болит за них. Я один из них.
Я не собирался выступать, но все же сделал это.
— Мой сын пропал, — сказал я. — Я не знаю, где он сейчас.
Слезы.
Больше мне не удается произнести ни слова.
Я расстраиваюсь из-за публичной демонстрации собственной слабости, но в то же время испытываю огромное облегчение.
Когда собрание подходит к концу, все произносят молитву о спокойствии:
«Господи, дай мне спокойствие
Принять то, что я не в силах изменить,
Дай мне мужество изменить то, что могу,
И мудрость, чтобы отличить первое от второго».
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста дай мне спокойствие, чтобы принять то, что я не в силах изменить, дай мне мужество изменить то, что могу, и мудрость, чтобы отличать первое от второго. Я повторяю это про себя.
Потом они скандируют:
— Продолжай приходить.

Я прихожу снова, на этот раз в фешенебельный район. Кофе здесь получше. От «Peet's Coffee». И наконец кто-то рассказывает веселую историю.
Парень в ветровке персикового цвета говорит, что спрятал все лекарства (Сертралин, бета-блокаторы, таблетки от повышенного давления, снотворное, Виагру) в одну большую бутылку, чтобы его сын не смог до них добраться. Все присутствующие понимающе кивают: мы знаем как оно бывает, когда приходится прятать от своих близких таблетки (и спиртное).
Мужчина рассказывает, что однажды, спеша на презентацию, впопыхах вытащил из бутылки бета-блокаторы. По крайней мере, тогда он подумал, что достал именно их. Но вместо этого он проглотил таблетку виагры. Которая начала действовать как раз в тот момент, когда ему было пора начинать презентацию. И на сцене не было трибуны, за которую можно было бы спрятаться.
Веселье заканчивается, когда чрезвычайно застенчивая женщина, ранее упоминавшая о своей «практике» (возможно, доктор или адвокат), дрожащим голосом признается, что несколько дней назад пыталась покончить с собой.
У нее бледная, почти зеленоватая, кожа, никакого макияжа, жесткие волосы и глаза, потемневшие от бессонницы и беспокойства.
Она говорит, что поехала к мосту Золотые ворота и припарковалась там. Потом она шагнула из машины на мост.
— Дул пронизывающий ветер, по моему лицу текли слезы и я смотрела вниз, на воду, — рассказывает она, — мне пришлось бы перелезать через ограду, а с другой стороны там натянута сетка. Так что, мне и через сетку пришлось бы перебираться. Я подумала, что проще будет взять пистолет. У моего отца он есть. Он хранит его в ящике стола в спальне, это в родительском доме. У меня есть ключи. И от дома и от ящика. Из пистолета быстрее. И не будет холодно.
Она пошла по мосту обратно к своей машине, но не смогла ее найти. Подумала, что, вероятно, забыла, где именно припарковалась. Бродила туда-сюда, но машины нигде не было.
Зато она заметила табличку. Оказалось, что она припарковалась там, где парковка запрещена. Ее машину забрали.
— Это было так нелепо, что я начала смеяться, — говорит она, — смеялась и плакала одновременно. Именно в тот момент я осознала, что не могу покончить с собой, раз до сих пор есть вещи, способные меня рассмешить.
По ее лицу стекают слезы и все мы плачем вместе с ней.

Я приезжаю на еще одну встречу в Новато, теперь в церкви. Очень много знакомых лиц. Мы обнимаем друг друга. Все везде спрашивают, как мои дела. Здесь люди понимают.

Мать слегка раскачивается, когда говорит. Я смотрю на белый плиточный пол, сгорбившись на своем сером металлическом стуле, сложив руки на коленях. Эта женщина в простом деловом костюме пьет кофе из бумажного стаканчика. Ее длинные волосы заплетены в косу, на щеках немного персиковых румян, глаза подведены черным карандашом. Дрожащим голосом она рассказывает нам, что ее дочь посадили в тюрьму на два года, после того, как во время обыска у нее нашли наркотики.
Женщина съеживается на своем стуле. Плачет. Куда бы я не поехал, везде слезы. Слезы повсюду.
Женщина говорит:
— Я рада. Я знаю, где она находится. Знаю, что она жива. В прошлом году мы были так счастливы, что она сумела поступить в Гарвард. А теперь я радуюсь тому, что она в тюрьме.
Вперед выступает седовласая мать, желающая сказать, что разделяет чувства этой женщины.
— Я каждый день благодарю Бога за то, что моя дочь сейчас в тюрьме, — говорит она. — Возношу ему свои молитвы. Приговор ей вынесли шесть месяцев назад, за употребление наркотиков, торговлю ими и проституцию.
Она переводит дыхания и говорит, обращаясь больше к себе, чем к членам группы:
— Там она в безопасности.
Я думаю про себя: вот до чего мы дошли. Не все из нас, разумеется. Но некоторые из нас готовы радоваться тому, что их дети оказались за решеткой.

Я не могу контролировать это и я не могу излечить от этого и все же я ломаю голову, пытаясь найти корень проблемы. «Все то же. То капля надежды блеснет, то взбушуется море отчаяния, и все боль, все боль, все тоска и все одно и то же» — как писал Лев Толстой. От Ника ничего не слышно, и каждый час и каждый день и каждая неделя — это тихая пытка, вызывающая чисто физическую боль. Большую часть времени я чувствую себя так, словно охвачен огнем. Возможно, правду говорят, что страдания закаляют людей, но помимо этого они наносят им вред. Люди на собрания Нар-Анон мучаются от душевной боли, не всегда заметной невооруженным взглядом. И в то же время они самые искренние, живые и добрые люди из всех, кого я знаю. По советам наставников из Нар-Анон я стараюсь отстраниться: пустить ситуацию на самотек и довериться Богу. Но как родитель может пустить ситуацию на самотек? Я не в силах это сделать. Не знаю как.
Как я мог не заметить, что Ник принимал наркотики столько времени, даже тогда, когда был у нас дома? Его наркозависимость настолько меня травмировала, что я больше не способен отличать реальность от фантазий. Не могу отличить нормальное от того, что выходит далеко за рамки нормы. Я так хорош в рационализировании и отрицании, что уже не в силах понять, где заканчивается первое и начинается второе.
Возможно, наркоманы и становятся такими потрясающе искусными лжецами, потому что восприимчивость родителей к их лжи тоже растет. Я верил Нику, потому что хотел ему поверить — отчаянно к этому стремился. Что случилось с моим сыном? Где я допустил ошибку? Если верить заветам Нар-Анон, то это не моя вина. Но я чувствую, что ответственен за это. Повторяю как молитву: если бы только я устанавливал более строгие правила; если бы только я был более последовательным; если бы только я лучше ограждал его от своей взрослой жизни; если бы только я не употреблял наркотики; если бы мы с его матерью не развелись; если бы мы остались в одном городе после развода. Я знаю, что наш развод и совместная опека были самыми трудными моментами его детства. Дети, чьи родители разведены, начинают употреблять алкоголь и наркотики до четырнадцати лет чаще, чем дети из полных семей. В одном исследовании говорилось, что 85 процентов детей из неполных семей пробовали наркотики в старших классах, в то время как среди подростков из полных семей таких было всего 24 процента. Девушки, чьи родители развелись, как правило, раньше начинают половые отношения и подростки обоих полов чаще страдают от депрессии. Поскольку больше половины первых браков и 65 процентов вторых браков завершаются разводом, лишь немногие из нас готовы признать, что разводы становятся настоящей катастрофой для детей и впоследствии могут привести к наркозависимости, а также другим серьезным проблемам.
Но, возможно, это не более, чем глупые спекуляции, ведь многие дети, пережившие развод родителей (некоторые из которых были куда более болезненными, чем мой) не подсели на наркотики. И многие наркозависимые выросли в полных семьях.
Наверняка не узнаешь. Была ли наша семья безумнее других? Отнюдь. Может быть.
На что еще я могу возложить вину? Иногда я думаю, что привилегированные дети, по многим очевидным причинам, являются главными кандидатами на получение наркозависимости, но что тогда сказать про легионы наркоманов, выросших за чертой бедности? Было бы легко свалить вину на их бедность, если бы только в реабилитационных центрах и на собраниях АА мы не видели детей из самых разных социальных слоев. Я бы винил частные школы, если бы у детей из государственных школ не было бы столько же проблем с наркотиками. Но исследования доказывают обратное. Наркомания — это болезнь, уравнивающая в правах, затрагивающая самых разных людей, вне зависимости от их экономического положения, образования, расы, места жительства, уровня айкью и любых других факторов. Вероятное сочетание различных факторов — мощное, но непостижимое сочетание генов и воспитания — может привести к зависимости, а может и не привести.
Иногда я понимаю, что мне некого и нечего винить. Потом я меняю свое мнение и чувствую, что всецело ответственен за это. Потом, иногда, я думаю, что единственное, в чем можно быть уверенным, так это то, что у Ника страшная болезнь. Мне по-прежнему трудно в это поверить. Я прокручиваю в голове аргументы обеих сторон. Люди с раком, эмфиземой или сердечными заболеваниями не лгут и не воруют. Человек, умирающий от одного из этих заболеваний, сделает все, что в его силах, лишь бы выжить.
Но вот в чем загвоздка с зависимостью. Люди с зависимостью просто не способны не делать того, что со стороны кажется элементарным — не пить. Не принимать наркотики. В обмен на эту небольшую жертву вам будет выдан подарок, за который смертельно больные люди отдали бы что угодно: жизнь.
Но, как говорит доктор Роусон: «симптом этой болезни — употребление. Потеря контроля. Необходимость утоления жажды — это симптом». Жажда эта настолько сильна, что один наркозависимый на собрании сравнил ее с «необходимостью младенца сосать грудь. Употребление наркотиков — это такой же «выбор», не больше и не меньше». У людей есть и чисто практическая необходимость осознания того, что зависимость является болезнью: страховые компании покрывают расходы на лечение заболеваний. Хорошо, что они это делают, поскольку если вы будете ждать и бездействовать, то болезнь прогрессирует и в конечном итоге вам придется платить за пересадку сердца, печени и почек. Но страховые компании не обращают внимания на психические заболевания у наркозависимых, которые доходят до психоза и слабоумия, игнорируют затраты в разрушенных семьях, члены которых не могут нормально работать, и нигде не упоминают расходы на штрафы и суды из-за преступлений, напрямую связанных с зависимостью. Некоторых людей переубедить невозможно. Для них зависимость — моральное разложение. Наркоманы хотят получить кайф, вот так просто и понятно. Никто их не принуждает.
— Я не оспариваю тот факт, что определенные участки мозга активизируются, когда наркоман думает о кокаине или принимает его, — сказала Салли Сател, штатный психиатр клиники Oasis Recovery: Runcorn в Вашингтоне и сотрудница Американского института предпринимательства. — Но это еще не означает, что у зависимости такое же биологическое происхождение, как у рассеянного склероза. У настоящих заболеваний головного мозга отсутствует элемент осознанного выбора.
Но я напоминаю себе: Ник — не Ник, когда он принимает наркотики. Справляясь с выпавшим на мою долю испытанием я все пытаюсь постичь ту силу, которая затмила мозг моего сына и временами задаюсь вопросом, следует ли считает рецидивы следствием его порочности или нехватки твердости духа. Еще я периодически виню реабилитационные клиники. А потом виню себя. Хожу по кругу.
Но всегда возвращаюсь к этой мысли: если бы Ник не был болен, он бы не врал. Не будь Ник болен, он бы не воровал. Не будь он болен, не стал бы терроризировать семью. Он никогда не бросил бы своих друзей, свою мать, Карен, Джаспера с Дейзи, он никогда не бросил бы меня. Никогда.
Он болен, но зависимость — самое неприятное из всех заболеваний, уникальное в том плане, что всегда сопровождается виной, стыдом и унижениями. Ник не виноват в том, что заболел, но вина за срывы лежит на нем, поскольку только он должен делать все возможное, чтобы предотвратить их.
Независимо от того, виноват он или нет, он должен быть привлечен к ответственности.
В то время, как этот непрерывный назойливый шум звучит в моей голове, я понимаю, почему Ник, будучи в Сейнт Хелене, говорил, что иногда думает о том, что хотел бы получить любое другое заболевание, потому что тогда его бы никто не винил. Но все же люди с раком, к примеру, справедливо возмутились бы, услышав подобное. Наркоманам и алкоголиком нужно только перестать пить, прекратить употреблять! Раковым больным такие варианты недоступны. У родителей наркоманов такая же проблема, как у детей: нам необходимо смириться с иррациональностью этого заболевания. Никто, кроме тех, кто сталкивался с этим лично, не способен до конца понять этот парадокс. А так как нет сопереживания, то нет и полного понимания, только жалость, которая порой идет в комплекте с чуть завуалированной снисходительностью. После собраний АА, вдали от родителей, которые представляют через что мы проходим, и выражают нам свое сочувствие, я зачастую чувствую себя чужаком, практически неспособный остановить поток размышлений в попытках понять. Ван Моррисон пел:
Никаких почему, почему, почему
Никаких почему, почему, почему
Просто все так, как есть
Тем не менее, вера в то, что зависимость — это болезнь, помогает. Д-р Нова Волкова, глава Национального института по вопросам злоупотребления наркотиками, говорила:
— Я исследую алкоголь, кокаин, метамфетамин, героин, марихуану и, с недавних пор, проблему ожирения. Во всем перечисленном есть элемент принуждения. Я не встречала ни одного человека с зависимостью, который хотел бы быть зависимым. Что-то в их мозгу управляет этим процессом.

Дедушка Ника однажды приезжал к нам в гости — много лет назад, в тот год, когда мы с Вики жили в Лос-Анджелесе. По пути из аэропорта он попросил нас остановиться у магазина, чтобы купить сигарет. Он пытался хитрить, но мы заменили бутылку бурбона в его бумажном пакете. Бутылка опустела к концу ужина. Спустя два года он умер.Он был добрым, любящим и трудолюбивым семьянином, фермером, чья жизнь трагически оборвалась. Но так как причиной смерти стал алкоголь, а не героин или наркотики, то его угасание растянулось на десятилетия. Ему было чуть за шестьдесят, когда он умер.
— Алкоголь наносит тот же ущерб, только делает это намного медленнее, — сказал кто-то на собрании. — Наркотики просто справляются быстрее. Вот и вся разница.
За исключением разной степени тяжести и токсичности воздействия выбранной пагубной зависимости, найти различия между алкоголизмом и наркоманией не так уж просто: в любом из этим случаев финал один и тот же, люди становятся одинаково ослабленными, одинаково одинокими — одинаково мертвыми.
Я читаю «Возвращение в Брайдсхед» и поражаюсь тому, что более шестидесяти лет назад Во писал: «С Себастьяном все иначе». Джулия говорила о своем брате: «Он превратится в пьяницу, если только его кто-нибудь не остановит… Это наследственное… Я вижу это по тому, как он пьет». «Брайдсхед»: «Вы не можете воспрепятствовать человеку, который хочет напиться. Моя мать не могла помешать отцу». Заменить несколько слов и можно считать, что они обсуждают моего сына:
— С Ником все иначе. Он превратится в наркомана, если только кто-нибудь его не остановит… Это наследственное… Я вижу это по тому, как он употребляет. Невозможно воспрепятствовать человеку, который хочет словить кайф.

После того, как вы проведете некоторое время в клиниках реабилитации, то уже не сможете смотреть на пьяниц и наркоманов так же, как раньше, будь то вечеринка, эпизод в фильме или в книге. Рассказы Хантера Томпсона о его невоздержанных алкогольных возлияниях и употреблении наркотиков меня больше не забавляют. («Господи, меня это выбило из колеи! Мне нужна наркота. Что ты сделал с мескалином?»). Они жалкие. Нет ничего веселого в том, что Ник Чарльз пьет мартини — заглатывает его по утрам; во время обеда; за ужином; в перерывах между приемами пищи, перед ними и после них — в фильме «Тонкий человек» («Ну же, дорогуша, давай перекусим», — говорит Ник. — «У меня в горле пересохло»).
В одном из этих фильмов Нора шутит, что ее муж — дипсоман. Так и есть.
Многим зрителям пришелся по душе фильм 2005 года «На обочине» про любителя вина, но я остался безучастен. Для меня это история о несчастном алкоголике. Есть высокопродуктивные алкоголики, как и высокопродуктивные наркоманы — по крайней мере, остающиеся высокопродуктивными в те периоды, когда не употребляют. Возможно, единственная разница между ними, любителями вина, и сторчавшимися наркоманами на улицах, заключается в том, что у первых есть деньги — средства, которых хватает на оплату жилья, коммунальные услуги, еды и покупку очередной бутылки.

Некоторые люди утверждают, что расценивая зависимость как заболевание головного мозга, а не поведенческое расстройство, мы даем зависимым людям (вне зависимости от того, что они употребляют: алкоголь, крэк, героин, мет, или лекарства, отпускаемые по рецепту) лишний повод для срыва. Алан И. Лешнер, бывший глава Национального института по вопросам злоупотребления наркотиками, в настоящее время являющийся главным исполнительным директором Американской ассоциации содействия развития науки, соглашался с тем, что нельзя позволять наркоманам уходить от ответственности.
«Опасность причисления наркозависимости к числу заболеваний мозга заключается в том, что люди начинают считать наркоманов несчастными жертвами». — писал др. Лешнер в «Вопросы науки и техники» в 2001 году. — «Но это не так. В первую очередь, поскольку все начинается с добровольного порыва, вы, по сути, сами навлекаете на себя беду».
Доктор Волков спорил с ним.
«Если мы говорим, что у людей сердечные заболевания, то даем им уйти от ответственности? Нет. Мы выдаем рекомендации. Мы хотим, чтобы они меньше ели, перестали курить. Тот факт, что у них есть заболевание подтверждается изменениями, происходящими в их мозгу. Как и в случае с другими заболеваниями, пациент должен участвовать в собственном лечение, стремиться к выздоровлению. Что насчет людей с повышенным уровнем холестерина, которые продолжают есть картофель фри? Говорим ли мы, что их болезнь не является болезнью, потому что на нее влияет их действия? Никто не пытается специально стать наркоманом: им просто нравятся наркотики. Никто не пытается вызвать у себя сердечный приступ: им просто нравятся жареные куриные крылышки. Сколько энергии и ненависти мы хотим потратить на разговоры о том, что люди сами себя до этого довели? Возможно, ты сам повинен в том, что у тебя возникло это заболевание головного мозга и ты должен со своей стороны делать все возможное, чтобы поправиться».
Я стараюсь не винить Ника.
Иногда у меня получается.
Иногда — нет.