Красивый мальчик
23
23
Привет, пап, это Ник. Я тут обнаружил, что тебе известна правда о случившемся.
Я проверяю свой автоответчик. Ник звонил. Опять. Мутная история. Он поговорил с Вики и выяснил, что я знаю, что он был в Окленде, а не в Джошуа-Три, и теперь пытается выпутаться из паутины собственной лжи.
— Я просто не хотел тебя беспокоить, — говорит он, — и не хотел, чтобы ты меня убеждал встретиться, раз уж я рядом с заливом. И я понятия не имел, что этот парень окажется таким психом. Как и З. Мы свалили оттуда так быстро, как только смогли... Сейчас у меня все нормально... Как бы то ни было, я сожалею, что соврал тебе.
Я сижу на диване в гостиной. Кое-что привлекает мое внимание: куча газет на полу. Верхняя - "SF Weekly". Я присматриваюсь внимательнее. Еще "San Francisco Bay Guardian" и рекламный флаер из "Amoeba Music", его любимого магазина. Я смотрю на них и меня постепенно охватывает ужас. Нет. Я спрашиваю у Карен, ее ли это газеты. Нет, разве не ты их принес?
Ник снова вламывался в наш дом. Я уверен. Карен уверена. Мы оба в этом уверены. Нет. Наши сердца отчаянно колотятся. Мы начинаем осматривать дом.
Карен останавливается и спрашивает, а может быть эти газеты привез тот друг из Нью-Йорка, который останавливался у нас на прошлой неделе? Ведь это возможно?
Я звоню ему. Газеты принес он. Мы сумасшедшие параноики.
Не только сами наркоманы становятся безумными параноиками.
Я не отвечаю на звонки Ника, потому что просто не могу говорить с ним, пока он не "протрезвеет". Пока совсем не откажется от наркотиков. А не "я использую Клоназепам, чтобы слезть с мета" или "только Валиум принимаю, он мне помогает успокоиться". Я люблю его и всегда буду любить. Но я не могу общаться с тем, кто мне лжет. Я знаю, что "трезвый" Ник, находящийся в здравом уме, никогда бы мне лгать не стал. В некотором смысле, я благодарен за его нынешнюю беспринципность. Из-за нее исчезла тонкая прослойка моей неуверенности. Раньше я постоянно находился в каком-то адском чистилище, не понимая, где правда, а где ложь, употребляет он или нет, но сейчас знаю наверняка.
Над моим столом есть фотографии, они прислонены к книгам на полках. Здесь есть недавняя фотография Карен и еще один ее снимок, того времени, когда она была подростком, задумчивой темноволосой девушкой с короткими волосами, в полосатой матроске, стоящей где-то на пляже. Она похожа на Дейзи, или, скорее, Дейзи, с ее искрящимся взглядом, темными волосами и такими же темными глазами, похожа на нее.
Две фотографии Дейзи здесь тоже есть. На одной она в синих трусиках и мокасинах, внимательно ощупывает морду невозмутимого Лунного пса.
Есть здесь и фотографии Джаспера - одна, где его-младенца Карен держит на руках, соседняя - Джаспер в красном фланелевом пальтишке с подкладкой из льна, в шелковистых индийских штанах фиолетового цвета, вязаной зеленой фланелевой шапочке с кисточкой и пушистым помпоном, а на ногах у него джинсовые ботинки, расшитые золотыми нитями, с загнутыми носами.
Есть их совместный снимок, Джаспер и Дейзи в очках для плавания, Джаспер вдобавок держит в руках клюшку для лакросса.
Есть и фотографии Ника. На одном из снимков ему лет десять, он в джинсах, синей толстовке на молнии и голубых кроссовках. Руки засунуты в карманы, он смотрит прямо в камеру и улыбается.
Есть и более поздняя фотография Ника. Широкая улыбка, мешковатые брюки, голая грудь, снимок с нашего отдыха на Гавайях.
Это мой сын и мой друг Ник, находящийся в процессе выздоровления, и он в полном порядке. Мне невыносима мысль, что он глядит на меня со стены, сверху вниз. Я кладу снимок в ящик стола.
Джаспер сделался знатоком GarageBand, программного обеспечения для записи и микширования музыки. Он создал прекрасную и запоминающуюся песню.
— Печальная песня, — говорю я, входя в комнату, где она звучит
— Да, — тихо отвечает он.
— Тебе грустно?
— Да.
— Что случилось?
— Мы сегодня в школе целую милю пробежали. А я не мог думать ни о чем кроме Ника.
Я говорю Джасперу, что мы можем вместе сходить туда, куда ходят люди, чьи братья, сестры или родители страдают от алкоголизма или наркомании.
— Что там нужно делать?
— Ничего. Можно просто слушать, что говорят другие ребята. Это помогает. Высказываешься только если сам этого хочешь.
— О.
— Хочешь попробовать?
— Наверное.
Он обнимает меня крепче и дольше, чем когда-либо прежде.
Утром солнце светит сквозь дыру в серо-черных облаках. Похоже на свет прожектора в саду. Желтый круг, со всех сторон окруженный лоскутным одеялом из золота, ржавчины и умирающих белых гортензий - цвета осени, подходящей к концу. Тополя стоят почти голые: все листья за исключением нескольких облетели и обнаженные белоснежные ветви тянутся ввысь при сером мерцающем свете. Только магнолия еще цветет - три белых вспышки. Привезли запас дров на зиму. Сегодня утром моя цель - вместе с детьми складывать дрова рядами. Пока мы трудимся, я думаю о Нике (о ком же еще). Я настроен и не пессимистично и не оптимистично. Я не знаю, что будет дальше. Я всецело верю в то, что у него доброе сердце и прекрасный ум, но не питаю иллюзий относительно серьезности этого заболевания.
Нет, если совсем откровенно, в данный момент оптимизма я лишен.
Все дело в том, чем занимается Ник. Я настроен оптимистично - не слишком оптимистично, но достаточно - когда он находится в процессе выздоровления, но безутешен и пессимистичен, когда у него случается срыв. Странно, но мысль о том, что я не могу достучаться до Ника, которая раньше доводила меня до паники - сегодня, по крайней мере на данный момент - воспринимается со спокойствием.
Но потом я задумываюсь о том, что Ник может умереть. Складывая дрова, я размышляю о его смерти. Останавливаюсь ненадолго. Я бы скучал по Нику, если бы он умер. Скучал бы по его забавным телефонным сообщениям и по его юмору, по его историям, по нашим разговорам, прогулкам, походам в кино, совместным ужинам и тому трансцендентному чувству, существующему между нами, которое зовется любовью. Мне бы всего этого не хватало. Мне не хватает этого сейчас. Вот тут-то меня осеняет: у меня всего этого нет и сейчас. Я лишен этого, когда Ник принимает наркотики. Сам Ник исчезает, остается лишь пустая оболочка. Я боялся - приходил в ужас при мысли, что могу потерять Ника - но потерял его. В прошлом я пытался представить невообразимое и силился прочувствовать невыносимое. Я представлял, как Ник погибнет в автомобильной аварии или умрет от передоза, но теперь осознал, что уже лишился его. Во всяком случае, на данный момент он потерян. Я жил в постоянном страхе, что он умрет. Если это случится, то его смерть оставит трещину на моей душе. От этого я бы никогда не смог полностью оправиться.
Но я понимаю и то, что если он умрет или, если уж на то пошло, продолжит жить, употребляя наркотики, то я тоже продолжу жить - пусть и с трещиной. Я буду скорбеть. Скорбеть вечно. Но я скорблю о нем с тех пор, как наркотики одержали победу - скорблю о пропавшей части его души.
Должно быть это и есть скорбь. По крайней мере ощущается именно так, как Джоан Дидион описывала в "Год магического мышления": "Скорбь накатывает волнами, приступами, моментами внезапного осознания, от которых подкашиваются колени, слепнут глаза, уничтожается обычная повседневность жизни". (Ох, так вот что это такое. Какое облегчение). Я скорблю, но в то же время продолжаю прославлять ту часть его души, до которой мету и другим наркотикам не добраться. Я никогда не позволю наркотикам отнять у меня это.
"Безумие - стремление к осознанию", - написал Фрэнк Бодарт в одном из своих стихотворений. Да, мой человеческий мозг стремится осознать происходящее - придать всему этому хотя бы подобие смысла. То, что вынес из ситуации лично я - Ник на наркотиках - это не Ник. Ник на наркотиках - это призрак, видение, когда он на наркотиках, то мой любимый сын впадает в спячку, его отпихивают прочь, прячут и хоронят в каком-то дальнем уголке его сознания. Моя вера, то, что она из себя представляет, это вера в то, что Ник тут и он - Ник, его сущность, его душа - остается в целости и безопасности.
Сильный, чистый, полный любви Ник - может никогда больше не появиться. Наркотики могут одержать верх в сражении за его тело. Но я смогу продолжать жить, зная, что Ник все равно существует где-то и что наркотики не могут добраться до его секретного убежища. Что бы ни случилось я буду любить Ника. Ему это известно, где бы он ни был. И мне это известно.
Я смотрю на кучу разбросанных поленьев. Мы сложили едва ли четверть из них. Дети жалуются и не хотят работать. Они кажутся расстроенными и угрюмыми. Джаспер запрокидывает голову, закрывает глаза и громко вздыхает. Сердито бросает еще одно бревно в общую кучу. У меня голова гудит. Слышу как грузовик тарахтит, взбираясь на холм.
На данный момент не существует конкретной ячейки Ал-Анон для детей возраста Дейзи и Джаспера (Алатин для тех, кто постарше). Поэтому я обращаюсь за советами в другие организации, где они могут получить помощь. Я хочу, чтобы они знали, что они не одни такие, что это не их вина и что даже считая, что наркотики отняли у них Ника, они могут по-прежнему любить своего обожаемого и обожающего их старшего брата. Я хочу, чтобы Джаспер понял, что Ник верил в каждое слово своего письма, адресованного ему. Но болезнь Ника сильнее любых его лучших побуждений - сильнее его желания поступать правильно. Ник, написавший это письмо, исчез, по крайней мере на данный момент.
Нам нужно разобраться, как малыши могут выражать свою скорбь по брату. Знакомые библиотекари рассылают соответствующий запрос по библиотекам в других штатах страны. Ответ ошеломляет. Мне пересылают целый список книг о детях, находящихся в той же ситуации, что и наши - о чувстве вины и ответственности и о вопросах, на которые даже взрослым не под силу найти ответы, что уж говорить о детях.
Школьный психолог в школе Джаспера и Дейзи находит семейного психолога, который специализируется на проблемах зависимости. Мы с Карен встречаемся с ним, а потом, чувствуя, что от этого может быть польза, берем детей на следующую встречу.
Однажды я везу Джаспера и Дейзи домой из школы. Когда мы достигаем вершины холма на Олема, по-осеннему золотого, откуда начинается Западный Марина, Дейзи отрывает взгляд от шарфа, который вяжет и говорит:
— Ник одновременно похож на человека, которого я знаю, и на незнакомца.
Она откладывает вязание в сторону. Рассказывает, что вчера они обсуждали наркотики на встрече "Girls on the Run", группы, предназначенной для девочек из четвертых, пятых и шестых классов, которые вместе выходят на пробежки и обсуждают разные личные и социальные проблемы - все, начиная от телосложения до питания. Девочки разбились на группы, чтобы обсудить, почему дети начинают курить, пить или принимать наркотики.
— Почему же? — спрашиваю я.
— Они злятся на себя, — отвечает она. — Моника говорила о давлении со стороны сверстников. Джанет сказала, что это из-за стресса, а я подумала, что в таких ситуациях хочешь убежать от самого себя. Мы обсуждали, как надо справляться со стрессом или печалью, или депрессивными мыслями и решили, что разумнее думать, как сделать себя счастливее и заниматься тем, что поднимает тебе настроение, например, бегать, вместо того, чтобы принимать наркотики.
Джаспер тихий, задумчивый.
Он говорит:
— Когда я был на экскурсии, то у нас тоже речь про наркотики заходила.
Они всем классом недавно ездили с ночевкой на холодный и туманный остров Энджел.
Он рассказывает, что разговаривал с другом, пока они дрожали там темной ночью.
— Он спросил как поживает Ник, — делится Джаспер, — я ответил, что он снова принимает наркотики.
Его друг, который читал статью в Таймс, воскликнул:
— Но твой брат кажется умным и хорошим парнем!
Джаспер ответил ему:
— Знаю. Он такой и есть.
После чего повторил историю о мультяшных ангеле и демоне, сидящих на плечах у Ника, и добавил, что собирается поговорить кое с кем об этом - с человеком, который помогает людям, в чьих семьях есть зависимые, разобраться, как им справляться с этим.
Раньше Джаспер и Дейзи отправляли с моего телефона сообщения для Ника - однострочные послания. Теперь, вспомнив о своем брате, Джаспер спрашивает, может ли отправить еще одно. Он пишет: "Ник, не глупи. С любовью, Джаспер". И отправляет, несмотря на то, что телефон Ника, скорее всего, отключен.
— Может, он снова его включит, — говорит Джаспер.
Сколь многое в этой болезни связано со скорбью. Скорбь сменяется надеждой и наоборот. А потом нас в нашей скорби настигает новый кризис.
Я читаю Шекспира, лежа в кровати:
Король Филипп
Вам горе ваше дорого, как сын.
Констанция
Оно сейчас мне сына заменило,
Лежит в его постели и со мною
Повсюду ходит, говорит, как он,
И, нежные черты его приняв,
Одежд его заполнив пустоту,
Напоминает милый сердцу облик.
Я полюбила горе - и права.
Я злюсь на его страдания и боль, и из-за того, что его зависимость причинила нам столько страданий - нам, ему - но мое сердце по-прежнему полно безграничной любви к нему, чуду по имени Ник и всему, что он из себя представляет и всему, что подарил нам. Я злюсь на Бога, в которого не верю и все же возношу ему молитвы и благодарю за Ника и за дарованную Им надежду - да, надежда есть даже сейчас. Может быть, это связано с тем, что мой мозг увеличился в размерах: теперь он может выдержать больше, чем раньше. Ему легче справляться с противоречиями, вроде того, что рецидивы являются частью процесса лечения. Как говорил доктор Роусон, наркоман должен через многое пройти, прежде чем начнет вести "трезвую" жизнь. Если он жив и повреждения не необратимы, то шанс есть, шанс есть всегда.
Я оглядываюсь назад, на безрадостную статистику, с которой меня познакомила одна из медсестр, касающуюся процента успешных излечившихся среди метных наркоманов - один процент от общего числа. Я понимаю, что нереалистично было бы считать, что многие наркоманы навсегда остаются в завязке после двух-трех попыток, но, возможно, самой правдивой статистикой располагал один из лекторов в реабилитационной клинике:
—Больше половины людей, которые возвращаются в реабилитационный центр, не прожив "трезво" и десяти лет, на самом деле не жили "трезво" никогда.
Настали печальные, печальные времена, но я благодарен за то, что Ник до сих пор чудом жив и у него есть шанс на спасение. Может быть, требуется еще большее чудо, чтобы спасти его.
Когда мы выбирали имя для него, то советовались с моим отцом.
Его полное имя: Николас Элиот Шефф. Его инициалы складываются в слово "чудо" на иврите. Я молюсь о новом чуде, но благодарен и за то, что есть у нас прямо сейчас. Ник жив.
Рассказывая о своем сыне, Томас Линч описывал неожиданные выводы, к которым приходят родители, когда сталкиваются с чем-то настолько ужасающим как зависимость их детей: "Я мог бы поблагодарить даже эту ужасную болезнь - коварную, сбивающую с толку, сильную - за то, что она приучила меня плакать и смеяться во весь голос, искреннее, по-настоящему. Благодарен я также и за то, что из всех смертельных заболеваний, которые могли выявить у моего сына, он получил то, что оставляет маленький проблеск надежды. Если он сдастся, то выживет".
Утром Джаспер в вишневом свитере сидит за моим столом, играя в новую компьютерную игру. Помимо грохота музыки из игры, шума оркестровых тарелок, звуков валторны и гудения баса, слышны выкрики самого Джаспера, разговаривающего с экраном.
—Что?! Ох, ох, ох. Поймал!
Дейзи закрывает книгу и подходит к круглому столу, где Карен трудится над коллажем. Вскоре она тоже принимается резать, раскрашивать и приклеивать бумажки.
Ник звонил прошлой ночью, оставил сообщение.
Сказал, что они с девушкой "зашли слишком далеко" и теперь собираются завязать. Объясняет, что поговорил с доктором и получил кое-какие медикаменты, которые должны им помочь.
Я в это, разумеется, не верю. Его бессмысленные речи в настоящее время только лишний раз подтверждают его зависимость, он и сам сказал бы то же самое, будь трезв.
Я жду, когда Ник достигнет дна. Он погружается все глубже и глубже, судя по тому, что я прочитал и услышал. Наркоманы в конце концов идут на поправку, когда достигают дна. Они впадают в отчаяние, приходят в ужас, теряют надежду: они должны быть настолько отчаявшимися, настолько перепуганными и безнадежными, чтобы захотеть сделать что-то, спасти свою жизнь.
Но неужели передозировка Ника в Нью-Йорке, когда его срочно увезли в неотложку - в бессознательном состоянии, находящегося на волосок от смерти - не была дном? Неужели последовавший за этим кошмарный рецидив не был дном? Я не знаю. Все, что я знаю, так это то, что Ник снова одурманен наркотиками и живет в мире иллюзий, отрицая серьезность проблемы. Типичное для наркоманов поведение.
Мне страшно, ведь я знаю, что Ник остается в этом состоянии до следующего катастрофического события. Что это будет за событие? Мы должны ждать его, понимая, что до него может никогда и не дойти. Многие наркоманы умирают раньше, чем достигают дна. Или навсегда остаются парализованными, инвалидами, получают необратимые повреждения мозга после инсульта или чего-то подобного.
Большинство наркотиков и, особенно, мет, могут превратить мозг в полную кашу.
Родители желают своим детям только самого лучшего.
И все же вот, вступивший в смертельную схватку с зависимостью родитель, хочет, чтобы его сына постигла катастрофа. Я мечтаю о катастрофе, но только если она будет переносимой. Ситуация должна быть достаточно тяжелой, чтобы поставить его на колени, усмирить его, но в то же время и достаточно легкой, чтобы он смог, с героическими усилиями и добром, которое, я знаю, все еще есть в его сердце, поправиться, потому что не существует других способов спасти его.
Друг, чья мать была алкоголичкой, признался мне, что прожил десять лет, надеясь на "промах" - что-нибудь достаточно плохое, что смотивировало бы его мать обратиться за помощью, но не слишком ужасное - чтобы эта драма не продлилась долго и не отняла слишком много сил.
Промаха не случилось. Его мать умерла два месяца назад. Когда мой друг вместе с его сестрами убирались в родительском доме, то нашли пустые бутылки из-под водки, спрятанные в шкафу за фарфоровой посудой и пустые бутылки, прикрытые стопкой свитеров в шкафу для одежды. На момент ее смерти, количество алкоголя в ее крови в тридцать раз превышало допустимую норму.
Я желаю Нику промаха.
Я молюсь о промахе.