О дивный новый мир
Много думал(с)
Главное противопоставление моему дорогому миру
1984. Давно собирался прочитать и вот наконец-то. Жутковато. Жутковато не из-за каких-то ужасов режима, как в 1984, а потому что эта антиутопия местами похожа на утопию. Если меня спросить, хочу ли жить в мире 1984, мире паранойи, стукачества, бесконечных войн, пыток и наблюдения за каждым...Незамедлительно получите отрицательный ответ. Может, мне и понравилась бы работа в Министерстве любви, но шанс получить ее минимален, а шансы сгнить где-то на периферии мира, потеряв зубы и оставшись со сломанными костями и навсегда промытыми мозгами, очень высоки. В 1984 ты помнишь каким был раньше, ты знаешь, что могло быть иначе.
Дивный мир счастлив. Запрограмированные еще до рождения дети, поделенные на касты (а что, сейчас у нас есть равенство?), с неограниченным доступом к волшебным таблеткам сомы "сомы грамм и нету драм" (сейчас спасаются алкоголем и совсем не безвредными психотропными препаратами), никогда не стареющие, не подозревающие о том, что бывает как-то по-другому, избавленные от мук любви и собственнических порывов, принадлежащие друг другу счастливые люди.
Поневоле задумаешься, а так ли это плохо. Если родишься альфой и чересчур раздвинешь границы своего сознания, то самое ужасное, что с тобой сделают, это сошлют на острова, где собраны самые светлые умы поколения
(
В аду, конечно, климат плох, зато в котле соседнем – Блок,
А через два котла кипит Наполеон.
Слепец Гомер в кромешной тьме, витиеватый де Лакло,
И много прочих замечательных персон.).
Никто не станет тебя пытать или копаться в твоих застарелых фобиях - все исправлено еще до рождения, в стерильном центре, где все дети рассажены по пробиркам.
Правда, нет книг, нет нормальных фильмов, нет хорошей музыки. Нет Б-га. Заместо него поклоняются Генри Форду. Зато счастье. Саморазвития в 99% случаев ноль, зато никакое быдло не поучает тебя, как нужно жить. Насчет масс-медиа Хаксли точнехонько угадал, ну да, нам не включали рекламу во время сна, когда мы были младенцами, зато стандарты красоты и поведенческие нормы нам с детства навязывают телевидение и газеты.
Согласился бы я оказаться в дивном мире? Не знаю, не знаю. Сомы грамм и нету драм звучит очень привлекательно. По большому счету, сильно сквикнули меня лишь ряды близнецов. Толпы одинаковых людей-недоумков, предназначенных для выполнения грязной работы. Лифтер, который впадает в эйфорию доезжая до крыши и ничего ему больше не надо. Очень стройная и жизнеспособная система вышла у Хаксли, залюбуешься. Дикарь же, с его помешательством на Шекспире, меня совсем не затронул. Я не люблю жить "на воле", добровольный уход от цивилизации. И Шекспира, кстати, тоже не жалую.
ЦитатыМатеринство, единобрачие, романтика любви. Ввысь бьет фонтан; неистово ярится пенная струя. У чувства одна узенькая отдушина. Мой любимый. Моя детка. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны, порочны и несчастны. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми.
*
— Все говорят, что я ужасно пневматична, — задумчииым тоном сказала Линайна, похлопывая себя по бедрам.
— Ужасно, — подтвердил Бернард, но в глазах его мелькнула боль. «Будто о куске мяса говорят», — подумал он.
Линайна поглядела на него с некоторой тревогой:
— А не кажется тебе, что я чересчур полненькая?
— Нет, — успокоительно качнул он головой. («Будто о куске мяса...»)
— Я ведь как раз в меру?
Бернард кивнул.
— По всем статьям хороша?
— Абсолютно по всем, — заверил он и подумал: «Она и сама так на себя смотрит. Ей не обидно быть куском мяса».
*
— Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня, — с важностью произнесла она.
— Двести повторений дважды в неделю с четырнадцати до шестнадцати с половиной лет, — сухо отозвался он на это. И продолжал городить свой дикий вздор.
— Я хочу познать страсть, — доходили до Линайны фразы. — Хочу испытать сильное чувство.
— Когда страстями увлекаются, устои общества шатаются, — молвила Линайна.
— Ну и пошатались бы, что за беда.
*
Дикарь же в качестве жертвы обладал тем огромным преимуществом, что был в пределах досягаемости. Одно из главных назначений друга - подвергаться (в смягченной и символической форме) тем карам, что мы хотели бы, да не можем обрушить на врагов.
*
— Потому что мир наш — уже не мир «Отелло». Как для «фордов» необходима сталь, так для трагедий необходима социальная нестабильность. Теперь же мир стабилен, устойчив. Люди счастливы; они получают все то, что хотят, и не способны хотеть того, чего получить не могут. Они живут в достатке, в безопасности; не знают болезней; не боятся смерти; блаженно не ведают страсти и старости; им не отравляют жизнь отцы с матерями; нет у них ни жен, ни детей, ни любовей — и, стало быть, нет треволнений; они так сформованы, что практически не могут выйти из рамок положенного. Если же и случаются сбои, то к нашим услугам сома. А вы ее выкидываете в окошко, мистер Дикарь, во имя свободы. Свободы! — Мустафа рассмеялся. — Вы думали, дельты понимают, что такое свобода! А теперь надеетесь, что они поймут «Отелло»! Милый вы мой мальчик!
*
Да для блага самих же рабочих; было бы попросту жестоко обрушивать на них добавочный досуг. То же и в сельском хозяйстве. Вообще можно было бы индустриально синтезировать все пищевые продукты до последнего кусочка, пожелай мы только. Но мы не желаем. Мы предпочитаем держать треть населения занятой в сельском хозяйстве. Ради их же блага — именно потому, что сельскохозяйственный процесс получения продуктов берет больше времени, чем индустриальный. Кроме того, нам надо заботиться о стабильности. Мы не хотим перемен. всякая перемена — угроза для стабильности. И это вторая причина, по которой мы так скупо вводим в жизнь новые изобретения. Всякое чисто научное открытие являсгся потенциально разрушительным; даже и науку приходится иногда рассматривать как возможного врага. Да, и науку тоже.
*
По меньшей мере половину вашей нравственности вы можете носить с собой во флакончике.
*
Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзии, настоящей опасности, хочу свободы, и добра, и греха.
— Иначе говоря, вы требуете права быть несчастным, — сказал Мустафа.
— Пусть так, — с вызовом ответил Дикарь. — Да, я требую.
— Прибавьте уж к этому право на старость, уродство, бессилие; право на сифилис и рак; право на недоедание; право на вшивость и тиф; право жить в вечном страхе перед завтрашним днем; право мучиться всевозможными лютыми болями.
Длинная пауза.
— Да, это все мои права, и я их требую.
— Что ж, пожалуйста, осуществляйте эти ваши права, — сказал Мустафа Монд, пожимая плечами.