за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Как и было предсказано в древних сказаниях, продолжаем наше путешествие по жизни Ника. Во второй главе он заводит новых друзей и даже думает основать собственный бизнес... Наивное обколотое дитя.
Стотыщ спасибо за редактуру :3
День четвертыйДень четвертый
Ночь мы проводим в каком-то пафосном мотеле с отделкой в стиле арт-деко на Ломбарт-стрит. Снаружи здание украшено яркой мозаичной плиткой. Хотя Лорен там остается лишь до полуночи. Ее родители начинают беспокоиться и пытаются выяснить, где она. Я слышу, как она говорит по телефону с отцом. Ее голос дрожит — из-за судорожных попыток звучать… как, невинно? Типа того. Разумеется, я через это тоже проходил — лгал, что не употребляю наркотики, пытался скрывать случившийся рецидив. Лорен удается убедить родителей — по крайней мере, на этот раз. Думаю, они верят ей, потому что хотят верить. С моими родителями было то же самое. Впервые я загремел в реабилитационный центр, когда мне было восемнадцать. На тот момент я употреблял мет всего полгода, но жизнь моя уже начала разваливаться на части. Я бросил колледж и довёл себя до чего-то вроде нервного срыва — бродил по улицам и говорил с людьми, которых вокруг и не было. Я пришёл в себя лишь в тот момент, когда возле меня остановилась патрульная машина. Офицер угрожал меня арестовать, но в итоге все равно отпустил. Пять дней спустя отец привёз меня в клинику. То было большое здание в викторианском стиле, полуразрушенный особняк на углу Фелл и Штайнер. До сих пор помню, как впервые вошел туда. Полы в здании были устланы истертым красным ковролином, на верхние этажи приходилось подниматься по прогнившей скрипучей лестнице, а кишкообразные кривые коридоры вели в палаты, где рядами стояли одинаковые кровати. Пациентов в клинике на тот момент было около пятидесяти — и все мужчины. Целыми днями мы посещали всякие групповые занятия, где нас просвещали о злоупотреблении психотропными веществами, рассказывали о программе «двенадцати шагов» и объясняли, как вернуться к жизни без наркотиков. Впервые входя в деревянные входные двери клиники, выкрашенные зеленой краской, я дрожал всем телом и чувствовал, что меня вот-вот вырвет, а то и похуже. Рядом был отец, все в том же старом шерстяном свитере, которым укрывал меня от холода, когда я был маленьким. Его волосы — темные пряди вперемешку с седыми — были коротко острижены. Глаза, покрасневшие от сдерживаемых слез, скрывались за квадратными очками. Он, кажется, тоже дрожал.
— Пожалуйста, папа, — умолял я его. — Обещаю, я завяжу. Пожалуйста, не нужно этого.
— Ты не можешь вернуться домой, Ник.
— Но пап, мне здесь не место.
Я ошибался.
Это я выяснил на первом же групповом занятии. Один из пациентов, Джонни, приземистый невзрачный человек с жиденькой растительностью на лице и ирокезом, выкрашенным в черный цвет, рассказывал свою историю. Он говорил о том, как подсел на крэк и кокаин. И проняло меня не из-за каких-то деталей его истории, а из-за того, как он описывал свои чувства. Он говорил, что до того, как подсел на наркотики, всегда чувствовал себя каким-то чужаком, совершенно не похожим на других людей. Кажется, он сказал: «Словно всем остальным выдали инструкцию к жизни, а вот мне забыли. Все вокруг как будто бы отлично знали, что делают, а я и понятия не имел. Так было, пока я не начал пить и принимать наркотики. Как будто раньше мой мир был черно-белым, а теперь вдруг расцвел всеми красками».
Разумеется, мой опыт был созвучен с его, но это не значило, что я собирался меняться. Я любил наркотики. Любил те ощущения, что они мне дарили. Они освобождали меня от ужасающего чувства отчужденности, которое я вечно испытывал. Именно они вручали мне инструкцию к жизни, о которой говорил Джонни. Я не мог, НЕ ХОТЕЛ отказываться от этого.
Но мои родители были полны надежд, а психологи в клинике давали больше привилегий тем, кто шел им навстречу, так что именно этим и я занялся. Говорил им то, что они хотели услышать. Делился соображениями о том, как буду исправлять весь ущерб, который причинил. Рассуждал о своей готовности следовать духовным принципам, лежащим в основе «двенадцати шагов». И, полагаю, отчасти я говорил искренне. Ведь я вовсе не хотел докатиться до состояния других пациентов «Ohlhoff House» — поседевших, беззубых, лишившихся всего на свете. Просто мне казалось, что уж со мной-то такого точно не произойдет. Господи, я ведь с отличием закончил школу. Мои статьи публиковали в печатных изданиях. Я вырос в хорошей семье. К тому же, я был слишком молод, чтобы считаться настоящим наркоманом. Я же просто экспериментировал, правда ведь?
Меня выписали из клиники через месяц, и я поселился в общежитии для пациентов в городе. Без наркотиков я продержался ровно три дня. На четвертую ночь сказал, что еду на встречу, а вместо этого отправился закинуться метом. Машина будто сама меня перевезла через мост прямиком в Окленд. Ночевать в общагу я уже не вернулся. Когда об этом узнали родители, меня заставили пройти другой тридцатидневный реабилитационный курс, в Напе. После этого я продержался без наркотиков больше месяца, но стоило мне отправиться в колледж в Амхерсте, штат Массачусетс, как вскоре опять случился рецидив. Однако на этот раз мне удалось скрыть случившиеся от родителей. Несмотря на то, что мои поступки становились все более безрассудными (я воровал кредитки, выписывал чеки на свое имя), а оправдания — неубедительнее («просто хотел купить подарки для Джаспера и Дейзи»), отец продолжал игнорировать происходящее. Я чах практически у него на глазах. Но к тому моменту, как я окончил первый курс, моя зависимость прогрессировала до той стадии, когда продолжать ее скрывать я уже не мог.
Сперва я только выпивал, курил травку и понемногу принимал кислоту, но затем начал искать, где бы прикупить мета.
Поскольку кристаллов в западной части Массачусетса мне раздобыть не удалось, я начал употреблять героин. На машине своей тогдашней подружки я отправлялся в трущобы Холлихока и просто бродил там туда-сюда, пока мне не начинали предлагать товар. Нетрудно было догадаться, зачем молодой белый паренек ошивается в столь сомнительном районе.
Героин стоил дорого, и вдыхать этот белый гранулированный порошок через нос значило тратить его понапрасну. Именно это и стало моим предлогом для того, чтобы начать колоться. Вводя наркотик непосредственно в вену, я получал большую дозу.
Я украл шприцы из научной лаборатории. Научился делать сам себе уколы, поразглядывав инструкции в Интернете. В Интернете, да. Процедура была непростая. Сперва я промахивался мимо вены и колол себе дозу прямиком в мышцу. Руку жгло невыносимо. Тогда я еще не понимал, что вены расположены у самой поверхности кожи, и втыкал иглу слишком глубоко. Вскоре мои руки покрылись следами от уколов, и я сильно похудел. Когда я вернулся домой на летние каникулы, мне пришлось впервые пережить ломку. Это было совсем как в кино: меня рвало, я дрожал, потел и расцарапывал себе кожу, под которой словно копошились термиты. Сперва я попытался соврать родителям, сказав, что у меня какой-то кишечный грипп. При первой же возможности я улизнул в город и раздобыл у друзей немного мета. Как только я пустил его по вене, тут-то мне, можно сказать, и пришел конец. После столь длительного перерыва мое привыкание к мету полностью сошло на нет, и когда я снова им закинулся, эффект вышел мощнейший. Я тут же впал в забытье и по сей день понятия не имею, чем занимался всю следующую неделю.
Очнулся я у себя в постели, в родительском доме. Из гостиной доносился плач. Голос моего младшего братика дрожал от слез.
— Где же они? Где?
Я ощутил знакомое неприятное чувство в животе.
— Ты уверен, что они лежали здесь? — спросил отец.
— Да, — хныкал Джаспер, — мои пять долларов тут лежали. Дейзи, это ты их взяла!
— НЕТ, НЕ БРАЛА! — Дейзи тоже кричала и была вся в слезах.
Я вылез из постели и принялся собирать вещи. Пусть я и не помнил, как украл деньги, но не сомневался, что это был я. На самом деле, идти мне было некуда, но и здесь оставаться было нельзя. Я запихнул в сумку столько вещей, сколько смог унести. Затем повесил сумку на плечо, уставился в пол и зашагал к входной двери. Но дорогу из гостиной мне перегородили отец и мачеха. Лица у них были раскрасневшиеся и сердито перекошенные.
— Ты что делаешь? — спросил отец, едва сдерживая крик.
— Ухожу.
— Ник, мы знаем, что ты снова принимаешь.
— Да, — ответил я, не поднимая головы. — Я сюда больше не вернусь.
— Чушь собачья! — терпение моей мачехи лопнуло. Она быстрым шагом пересекла комнату и вышла прочь. Где-то громко хлопнула дверь.
— Ты не можешь просто взять и уйти, — сказал отец, едва не плача.
— Я должен.
— Мы сможем тебе помочь.
— Не надо, сам разберусь.
— Нет, Ник, остановись!
Он потянулся ко мне, пытаясь меня остановить. Я со всей силы оттолкнул его.
— Ты какого хрена делаешь?! — заорал я. — Господи, как вы меня достали!
Если честно, мне просто не хотелось останавливаться. Нет, конечно, мне не нравилось воровать, причинять боль отцу и всякое такое. Все это я ненавидел. Но я чертовски боялся слезать с иглы.
Это был какой-то кошмарный замкнутый круг. Чем больше наркотиков я употреблял, тем больше постыдных поступков совершал и тем сильнее мне хотелось закинуться, чтобы об этом забыть. В своей зависимости я зашел слишком далеко и уже не верил, что смогу вернуться обратно.
Принять ответственность за свои поступки, признать вину, исправить вред… черт, да мне теперь даже извиниться стало слишком тяжело. Я мог только двигаться вперед и делать все, что было в моих силах, чтобы не думать о прошлом.
Так что я вышел на улицу, вдохнул горячий летний воздух. До автобусной остановки добрался автостопом, а оттуда уехал к своему приятелю — к Акире.
Именно после этого случая родители действительно перестали верить моим словам. Но у Лорен, судя по всему, ситуация не настолько запущенная. Родители все еще оставляют за ней право на презумпцию невиновности.
Так что она бросает меня одного в номере мотеля, и какое-то время я просто пишу и рисую, слушаю музыку, а затем несколько часов сплю.
Просыпаюсь я голодным. Мет у меня почти закончился. Я звоню Гэку и договариваюсь встретиться с ним в половине первого в Тендерлойне. Затем я еду в Норт-Битч, чтобы позавтракать.
Когда я был маленьким, где-то лет семи или восьми, мы с отцом жили в верхней части Калифорния-стрит. У нас была квартира в многоэтажном здании, окна которой выходили на канатную дорогу и готические башни Собора Грейс. Через дорогу от нашего дома находился небольшой парк с песочницей, качелями и деревянным игровым комплексом. Отец водил меня туда играть по утрам, а потом мы вместе шли в Норт-Битч — итальянский квартал Сан-Франциско. Мы направлялись в кафе «Триесте» на углу Грант, где подавали деревенскую еду. По пути туда я держался за мозолистую руку отца, разглядывая голубей и трещины на тротуаре. В кафе папа обычно заказывал для меня горячий шоколад и слоеную булочку с малиной. Мы садились за столик в углу — я рисовал, а папа что-то писал в своем блокноте. Обычно он пил капуччино. Иногда мы не писали и не рисовали, а просто болтали друг с другом. Я водил пальцами по мозаичной столешнице, нюхал кофе и засыпал папу вопросами обо всем на свете, а он шутил и рассказывал мне всякие истории. Из музыкального автомата доносились оперные мелодии.
После завтрака мы, бывало, шли в «Книжные городские огни» — типографию и по совместительству книжный магазин. Там всегда было сыро и пахло землей. Мы проходили мимо секс-шопов и стрип-баров. С наступлением темноты перед дверями этих заведений появлялись женщины в обтягивающих латекстных нарядах, стараясь заманить к себе случайных прохожих. Помню, что тогда я считал их супергероинями — Чудо-Женщиной, Женщиной-Кошкой, Супергёрл. Иногда я с ними заговаривал, и все они знали, как меня зовут.
Проезжая по Норт-Битч этим утром, я разглядываю улицы, где прошло мое детство. Припарковавшись, иду в кафе «Триесте». Мужчины и женщины, стоящие снаружи, переговариваются и курят. Небо синее, ясное. С залива дует сильный ветер. Я захожу внутрь и заказываю какой-то кофе с сэндвичем. Сажусь в задней части кафе, за все тот же знакомый старый столик. А из автомата звучит всё та же музыка.
Я ввожу себе последнюю дозу мета в тесном и плохо освещённом туалете кафе. Кто-то настойчиво барабанит в дверь кабинки, а я мучительно долго ищу вену. Наконец пытаюсь вколоть себе дозу, но рука у меня дрожит, и наркотик попадает в мышцу. Жжётся просто страшно, и я вою от боли. Правая рука полностью немеет и болит. Громко выматерившись, я ухожу на встречу с Гэком. Рука теперь вся в крови.
Гэк встречает меня у отеля, где живет вместе с отцом. Назван отель в честь какого-то святого, но похож скорее на ад: в окнах выбиты стекла, а краска на стенах совсем облезла. Гэк принес мне пару граммов мета. Я предлагаю ему закинуться вместе, прямо сейчас, так как большую часть последней дозы растратил зря. Он соглашается, и мы идем в отель. Заправляет там индианка в традиционном сари, с точкой на лбу, все как положено. Она требует, чтобы я оставил в залог свое водительское удостоверение, а потом уже поднимался наверх. На ней огромные очки с толстыми стеклами, волосы стянуты в узел на затылке, а вид недовольный.
— Можешь остаться на час, потом придется платить.
Я следую за Гэком на третий этаж по разваливающейся лестнице, покрытой ковровой дорожкой, с облезшей краской на перилах. По коридорам блуждают разные пропащие люди. Они курят сигареты и то и дело окликают нас, предлагая купить у них какой-нибудь хлам.
— Эй, ребят, — обращается к нам обкуренный темнокожий парень с побритой налысо блестящей башкой. — Мне тут надо клавиши загнать. Не купите?
Он протягивает нам небольшой синтезатор.
— Он хоть работает? — спрашивает Гэк.
— Да, чувак, он рабочий. Хочешь проверить?
— Давай. Ник, ты с нами?
— Ладно, ладно, мне пофиг.
Мы идем за этим парнем в его комнату. Выглядит она, ну, как самая настоящая помойка. На кровати нет никакого белья, а матрас вроде бы покрыт пятнами от засохшей крови. На полу всюду пепел, обертки, порножурналы, пивные банки, фольга и видеокассеты. Парень представляется Джимом. Пожимает нам руки. Спихивает на пол часть одежды, разбросанной по кровати. Пристраивает на матрас синтезатор, включает его, наигрывает простенькую мелодию и поет какую-то песню про любовь в стиле R & B. Голос у него глубокий, проникновенный.
— Ладно, берем. Сколько? — спрашивает Гэк.
— За двадцать отдам.
— За двадцать?
— Ну ладно, за десять. Слушайте, чуваки, я всего-то хочу заторчать. Десяти баксов мне на эту ночь хватит.
— Ладно, десять так десять.
Гэк протягивает ему деньги. Каким-то образом он умудряется не глядя вытащить из кармана именно десятку, не посветив оставшимися деньгами.
Парень моментально хватает купюру и прячет в карман джинсов.
— Супер, просто отлично.
Мы возвращаемся обратно в коридор и добираемся до комнаты Гэка.
— Классно получилось, — говорит Гэк, приподнимая синтезатор.
— Ага, прикольно будет на нем побренчать.
— Нет, чувак, ты не понимаешь. Это первый шаг на пути к моей мечте. Я музыкантом хочу стать.
Понятия не имею, что на это ответить. У комнаты Гэка еще больше сходства с помойкой, чем у джимовской. На полу и на кровати валяются кассеты с гейским порно, обертки, окурки, рваные бумажки, обувь, банки из-под арахисового масла и коробки от печенья. Раковина в углу комнаты забита грязными тарелками. На комоде стоит компьютер, собранный из разношерстных деталей. Люминесцентные лампы горят слишком ярко и негромко гудят над головой. Гэк пытается расчистить хоть немного места, чтобы поставить синтезатор.
— Слушай, — говорю я, — а иглы-то у тебя найдутся?
— Да. Вон там в пакете должны быть чистые.
Он указывает на коричневый бумажный пакет, что стоит на прикроватной тумбочке. Я роюсь в нем, нахожу шприцы и готовлю нам с Гэком две охуительно большие дозы. Гэк спрашивает, хочу ли я, чтобы он меня уколол. Я вытягиваю руку, и он быстро, без труда, загоняет иглу точно мне в вену. Есть в этом что-то пугающе эротичное. Он вводит наркотик в мое тело, а я, закашлявшись, чувствую накатывающую волну кайфа. И это восхитительно, правда, просто чудесно.
После того, как Гэк делает укол себе, я спрашиваю:
— Может, хочешь со мной прогуляться?
— Прогуляться?
— Да, чувак. Я в этом городе два года не был.
— Ну ладно, давай.
Мы вновь спускаемся по лестнице. Я забираю свое удостоверение у индианки, после чего мы выбираемся на улицу и быстрым шагом движемся к воде.
— А ты правда тогда с отцом приходил? — интересуюсь я, просто пытаясь найти тему для разговора.
Руки у Гэка рефлекторно подергиваются, и он прячет их в карманы.
— Ага.
— Вы вместе живете?
— Ну, да. Я с ним познакомился всего год назад. Меня усыновили, когда мне только два года было.
— Ну и дела. И как вы с ним встретились?
— Наверное, он просто решил, что хочет меня увидеть, вот и заявился в дом к моим приемным родителям.
— И ты сходу переехал к нему жить?
— Ага. Он клевый. Только парней иногда к нам в свою комнату водит, вот это хреново.
— Парней?
— Ага. Он гей.
Мы продолжаем шагать вперед. Облака быстро плывут по небу над нашими головами, я курю одну сигарету за другой и передаю их Гэку, чтобы он тоже затянулся. Гэк болтает какую-то чепуху — что-то про свои планы на будущее. Не знаю, как мне приходит в голову идея попросить его о помощи. Внезапно я проникаюсь к нему абсолютным доверием, а потому говорю об этом в лоб, пока мы шагаем по Маркет-стрит, приближаясь к громадной тени от Бэй-Бриджа.
— Слушай, — начинаю я, — мне тут кое-что в голову пришло, дай я тебе расскажу. Сейчас у меня на руках около двухсот пятидесяти баксов. Я держался без наркоты восемнадцать месяцев, работал, сумел кругленькую сумму скопить. Но с такой-то привычкой, как моя, я очень скоро всё это спущу, если не придумаю, как подзаработать. Так вот, я подумал… Я ведь тебя еще толком не знаю, верно? И ты меня тоже, но у нас с тобой пока отлично складывается, так что есть у меня на твой счет хорошее предчувствие.
— У тебя тоже, да? — говорит Гэк, остановившись, чтобы поднять с обочины мятый бумажный пакет. Он заглядывает внутрь, убеждается, что там пусто, и бросает пакет обратно на землю.
— Ага, — отвечаю я.
— Я сразу понял, что мы подружимся.
— Правда?
— Ну да, в тот же день, как мы познакомились.
— Может, и я тоже. Знаешь, я тебя в самом деле уважаю. Я тут подумал, что нам стоит хорошенько закупиться метом, поделить на дозы и вместе все это дерьмо продавать.
— Точняк. А еще нам стоит его разбавлять.
— Разбавлять?
— Ну да, чел. Купим кучу действительно качественного товара, поделим на дозы и смешаем с солью для ванн или еще какой хренью. Я все быстренько распродам, торчать сможем почти бесплатно, может, даже квартиру снимем. Я на тебя буду работать. Да мы свою собственную группировку можем основать, чувак! С переговорными устройствами и прочей хренотой.
— Ты об этом подумай как следует, чувак.
— Уж будь уверен.
— А ты знаешь, где можно по нормальной цене товар раздобыть?
— Думаю, да. Мне нужно сделать несколько звонков. Что, прямо сейчас и займемся?
— Хм, ну ладно, давай. Кстати, не знаешь, где можно достать героин?
— Знаю, само собой. О чем сперва договориться?
— Пожалуй, насчет героина.
— Как скажешь, брат. Дай-ка мне свой мобильник. Пуля нам поможет.
— Пуля?
— Ага, я его так называю.
— Лады.
— И сигарету мне еще одну дай.
Я протягиваю ему две.
Пуля — бездомный. Он высокий и худой, совсем худющий, с изъеденным шрамами лицом и сальными волосами. Нос кривой, будто его не раз ломали. Лицо пересекает белесый шрам, а кадык очень сильно торчит. На голове у него кепка, надетая задом наперед, на ногах мешковатые штаны и армейские ботинки. От него несет потом и мочой. Двигается Пуля неуклюжей дерганой походкой, голова и ноги все время мотаются туда-сюда.
— Гэк, братан, ты чего не звонил?
Что бы он ни говорил, это звучит как нытье.
— Чувак, я занят был.
— Но вам же дурь нужна, да, ребят?
— Да, — отвечаю я.
— Ну, есть у меня один номер. Но прежде чем я вам его дам, может, мы сумеем договориться.
Мы с Гэком приехали на встречу к Пуле в «Safeway» на углу Черч и Маркет. Уличные пацаны и «бегунки» часто заключают сделки именно здесь. Во-первых, можно зайти в супермаркет и запросто стянуть немного орехов или сухофруктов из ящиков. Во-вторых, там есть один из этих самоочищающихся уличных туалетов, где очень удобно уколоться.
Уже темнеет, и огни на Твин Пикс мигают, включаются и гаснут, включаются и гаснут снова.
— О чем договориться?
— О том, что с вас дозняк за услугу.
— По рукам.
— Девчонку зовут Кэнди. Вот номер. Смотри не потеряй.
Он записывает цифры на первой странице дневника, который я украл у сестры. Там есть рисунок девочки с двумя косичками, указывающей пальцем на пятнистые квадраты на стене. Под рисунком Дейзи написала: «Мы в Л. А. с Ником. Ходили в музей. Видели всякое про Наполеона». Было это в январе, всего два месяца назад. Родные приехали навестить меня, и мы решили сходить в Музей технологий Юрского периода на Венецианском бульваре. В своем дневнике Дейзи описала музей и даже упомянула, что ела на обед. Потом она написала что-то про то, как взглянула на меня и я ей показался грустным. Как она выразилась, из-за этого у нее в животе «заныло». Читая эти слова, я прекрасно понимаю, что она имела в виду. И у меня в животе точно так же ноет. Интересно, можно ли как-нибудь вернуть ей дневник. Я ведь совершенно не хотел его у нее отбирать, но все же именно это и сделал. Да когда со мной вообще бывает по-другому? Как бы там ни было, я звоню Кэнди. Голос у нее такой тихий, что ее почти не слышно, но мне все же удается назначить ей встречу у видеопроката на углу. Приезжает она туда на желтом Кадиллаке. На ней потрепанная меховая шубка, а волосы выкрашены в черный цвет, с отросшими белыми корнями. На помятом лице густой слой макияжа. На вид ей где-то за тридцать.
— Ты берешь два грамма, верно?
— Да.
Она протягивает мне четыре крохотных шарика, завернутых в глянцевую цветную бумагу. Я отдаю ей восемьдесят баксов.
— Отлично, — подытоживает она. — Ты всегда такими крупными партиями покупаешь?
— Вроде того.
— Что ж, звони в любое время.
Вернувшись в свою машину, я вижу, что Гэк и Пуля отлично проводят время вместе, ржут и подкалывают друг друга.
— Гэк мне тут твой план пересказал, — говорит Пуля. — Собираетесь, значит, основать свою группировку и сами торговать?
— Типа того.
— Что ж, — заявляет он, — без меня вам точно ни за что не справиться.
— Почему это?
— Любой группировке нужна защита.
С этими словами он достает откуда-то здоровый охотничий нож и взмахивает им, разрезая воздух.
Я резко и судорожно вдыхаю.
— Дурь-то купил? — спрашивает Пуля.
— Ага.
— Тогда двигаем отсюда.
Он прячет нож обратно. Мы сворачиваем на какую-то тихую боковую улочку и там закидываемся новой дозой. Гэк героина не хочет, но все равно остается сидеть с нами. Я расплавляю полграмма сладкопахнущего наркотика в том бутыльке, что взял у Лорен, а затем мы втягиваем получившуюся коричневую смесь в два шприца и делаем себе по уколу. Я жду: раз, два, три, четыре. В голове начинает покалывать, и я чувствую, как по телу разливается, пульсируя, волна умиротворения. Мышцы тела расслабляются. Я гляжу на Пулю. Он улыбается во весь рот. Где-то на минуту я совсем отключаюсь от внешнего мира. Ощущения такие, словно все вокруг окутано мягкой пеленой правильности.
Я смеюсь.
— Дурь хороша.
— Точняк.
— Ну что, Гэк, — спрашиваю я, — возьмем Пулю в долю?
— Само собой, брат, он парень что надо!
— А ты как, Пуля, согласен?
— Я с вами.
— Зашибись.
— Надо бы какое-нибудь название придумать, — говорит Гэк. — Мы ж скоро самую крутую банду в Сан-Франциско сколотим. Оглянуться не успеем, как на нас уже все будут работать.
Так мы и сидим там, обсуждаем будущие свершения. Я киваю и поддакиваю, абсолютно ни о чем не волнуясь. Я знаю, просто знаю и все, что наш план сработает.
Стотыщ спасибо за редактуру :3
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День четвертыйДень четвертый
Ночь мы проводим в каком-то пафосном мотеле с отделкой в стиле арт-деко на Ломбарт-стрит. Снаружи здание украшено яркой мозаичной плиткой. Хотя Лорен там остается лишь до полуночи. Ее родители начинают беспокоиться и пытаются выяснить, где она. Я слышу, как она говорит по телефону с отцом. Ее голос дрожит — из-за судорожных попыток звучать… как, невинно? Типа того. Разумеется, я через это тоже проходил — лгал, что не употребляю наркотики, пытался скрывать случившийся рецидив. Лорен удается убедить родителей — по крайней мере, на этот раз. Думаю, они верят ей, потому что хотят верить. С моими родителями было то же самое. Впервые я загремел в реабилитационный центр, когда мне было восемнадцать. На тот момент я употреблял мет всего полгода, но жизнь моя уже начала разваливаться на части. Я бросил колледж и довёл себя до чего-то вроде нервного срыва — бродил по улицам и говорил с людьми, которых вокруг и не было. Я пришёл в себя лишь в тот момент, когда возле меня остановилась патрульная машина. Офицер угрожал меня арестовать, но в итоге все равно отпустил. Пять дней спустя отец привёз меня в клинику. То было большое здание в викторианском стиле, полуразрушенный особняк на углу Фелл и Штайнер. До сих пор помню, как впервые вошел туда. Полы в здании были устланы истертым красным ковролином, на верхние этажи приходилось подниматься по прогнившей скрипучей лестнице, а кишкообразные кривые коридоры вели в палаты, где рядами стояли одинаковые кровати. Пациентов в клинике на тот момент было около пятидесяти — и все мужчины. Целыми днями мы посещали всякие групповые занятия, где нас просвещали о злоупотреблении психотропными веществами, рассказывали о программе «двенадцати шагов» и объясняли, как вернуться к жизни без наркотиков. Впервые входя в деревянные входные двери клиники, выкрашенные зеленой краской, я дрожал всем телом и чувствовал, что меня вот-вот вырвет, а то и похуже. Рядом был отец, все в том же старом шерстяном свитере, которым укрывал меня от холода, когда я был маленьким. Его волосы — темные пряди вперемешку с седыми — были коротко острижены. Глаза, покрасневшие от сдерживаемых слез, скрывались за квадратными очками. Он, кажется, тоже дрожал.
— Пожалуйста, папа, — умолял я его. — Обещаю, я завяжу. Пожалуйста, не нужно этого.
— Ты не можешь вернуться домой, Ник.
— Но пап, мне здесь не место.
Я ошибался.
Это я выяснил на первом же групповом занятии. Один из пациентов, Джонни, приземистый невзрачный человек с жиденькой растительностью на лице и ирокезом, выкрашенным в черный цвет, рассказывал свою историю. Он говорил о том, как подсел на крэк и кокаин. И проняло меня не из-за каких-то деталей его истории, а из-за того, как он описывал свои чувства. Он говорил, что до того, как подсел на наркотики, всегда чувствовал себя каким-то чужаком, совершенно не похожим на других людей. Кажется, он сказал: «Словно всем остальным выдали инструкцию к жизни, а вот мне забыли. Все вокруг как будто бы отлично знали, что делают, а я и понятия не имел. Так было, пока я не начал пить и принимать наркотики. Как будто раньше мой мир был черно-белым, а теперь вдруг расцвел всеми красками».
Разумеется, мой опыт был созвучен с его, но это не значило, что я собирался меняться. Я любил наркотики. Любил те ощущения, что они мне дарили. Они освобождали меня от ужасающего чувства отчужденности, которое я вечно испытывал. Именно они вручали мне инструкцию к жизни, о которой говорил Джонни. Я не мог, НЕ ХОТЕЛ отказываться от этого.
Но мои родители были полны надежд, а психологи в клинике давали больше привилегий тем, кто шел им навстречу, так что именно этим и я занялся. Говорил им то, что они хотели услышать. Делился соображениями о том, как буду исправлять весь ущерб, который причинил. Рассуждал о своей готовности следовать духовным принципам, лежащим в основе «двенадцати шагов». И, полагаю, отчасти я говорил искренне. Ведь я вовсе не хотел докатиться до состояния других пациентов «Ohlhoff House» — поседевших, беззубых, лишившихся всего на свете. Просто мне казалось, что уж со мной-то такого точно не произойдет. Господи, я ведь с отличием закончил школу. Мои статьи публиковали в печатных изданиях. Я вырос в хорошей семье. К тому же, я был слишком молод, чтобы считаться настоящим наркоманом. Я же просто экспериментировал, правда ведь?
Меня выписали из клиники через месяц, и я поселился в общежитии для пациентов в городе. Без наркотиков я продержался ровно три дня. На четвертую ночь сказал, что еду на встречу, а вместо этого отправился закинуться метом. Машина будто сама меня перевезла через мост прямиком в Окленд. Ночевать в общагу я уже не вернулся. Когда об этом узнали родители, меня заставили пройти другой тридцатидневный реабилитационный курс, в Напе. После этого я продержался без наркотиков больше месяца, но стоило мне отправиться в колледж в Амхерсте, штат Массачусетс, как вскоре опять случился рецидив. Однако на этот раз мне удалось скрыть случившиеся от родителей. Несмотря на то, что мои поступки становились все более безрассудными (я воровал кредитки, выписывал чеки на свое имя), а оправдания — неубедительнее («просто хотел купить подарки для Джаспера и Дейзи»), отец продолжал игнорировать происходящее. Я чах практически у него на глазах. Но к тому моменту, как я окончил первый курс, моя зависимость прогрессировала до той стадии, когда продолжать ее скрывать я уже не мог.
Сперва я только выпивал, курил травку и понемногу принимал кислоту, но затем начал искать, где бы прикупить мета.
Поскольку кристаллов в западной части Массачусетса мне раздобыть не удалось, я начал употреблять героин. На машине своей тогдашней подружки я отправлялся в трущобы Холлихока и просто бродил там туда-сюда, пока мне не начинали предлагать товар. Нетрудно было догадаться, зачем молодой белый паренек ошивается в столь сомнительном районе.
Героин стоил дорого, и вдыхать этот белый гранулированный порошок через нос значило тратить его понапрасну. Именно это и стало моим предлогом для того, чтобы начать колоться. Вводя наркотик непосредственно в вену, я получал большую дозу.
Я украл шприцы из научной лаборатории. Научился делать сам себе уколы, поразглядывав инструкции в Интернете. В Интернете, да. Процедура была непростая. Сперва я промахивался мимо вены и колол себе дозу прямиком в мышцу. Руку жгло невыносимо. Тогда я еще не понимал, что вены расположены у самой поверхности кожи, и втыкал иглу слишком глубоко. Вскоре мои руки покрылись следами от уколов, и я сильно похудел. Когда я вернулся домой на летние каникулы, мне пришлось впервые пережить ломку. Это было совсем как в кино: меня рвало, я дрожал, потел и расцарапывал себе кожу, под которой словно копошились термиты. Сперва я попытался соврать родителям, сказав, что у меня какой-то кишечный грипп. При первой же возможности я улизнул в город и раздобыл у друзей немного мета. Как только я пустил его по вене, тут-то мне, можно сказать, и пришел конец. После столь длительного перерыва мое привыкание к мету полностью сошло на нет, и когда я снова им закинулся, эффект вышел мощнейший. Я тут же впал в забытье и по сей день понятия не имею, чем занимался всю следующую неделю.
Очнулся я у себя в постели, в родительском доме. Из гостиной доносился плач. Голос моего младшего братика дрожал от слез.
— Где же они? Где?
Я ощутил знакомое неприятное чувство в животе.
— Ты уверен, что они лежали здесь? — спросил отец.
— Да, — хныкал Джаспер, — мои пять долларов тут лежали. Дейзи, это ты их взяла!
— НЕТ, НЕ БРАЛА! — Дейзи тоже кричала и была вся в слезах.
Я вылез из постели и принялся собирать вещи. Пусть я и не помнил, как украл деньги, но не сомневался, что это был я. На самом деле, идти мне было некуда, но и здесь оставаться было нельзя. Я запихнул в сумку столько вещей, сколько смог унести. Затем повесил сумку на плечо, уставился в пол и зашагал к входной двери. Но дорогу из гостиной мне перегородили отец и мачеха. Лица у них были раскрасневшиеся и сердито перекошенные.
— Ты что делаешь? — спросил отец, едва сдерживая крик.
— Ухожу.
— Ник, мы знаем, что ты снова принимаешь.
— Да, — ответил я, не поднимая головы. — Я сюда больше не вернусь.
— Чушь собачья! — терпение моей мачехи лопнуло. Она быстрым шагом пересекла комнату и вышла прочь. Где-то громко хлопнула дверь.
— Ты не можешь просто взять и уйти, — сказал отец, едва не плача.
— Я должен.
— Мы сможем тебе помочь.
— Не надо, сам разберусь.
— Нет, Ник, остановись!
Он потянулся ко мне, пытаясь меня остановить. Я со всей силы оттолкнул его.
— Ты какого хрена делаешь?! — заорал я. — Господи, как вы меня достали!
Если честно, мне просто не хотелось останавливаться. Нет, конечно, мне не нравилось воровать, причинять боль отцу и всякое такое. Все это я ненавидел. Но я чертовски боялся слезать с иглы.
Это был какой-то кошмарный замкнутый круг. Чем больше наркотиков я употреблял, тем больше постыдных поступков совершал и тем сильнее мне хотелось закинуться, чтобы об этом забыть. В своей зависимости я зашел слишком далеко и уже не верил, что смогу вернуться обратно.
Принять ответственность за свои поступки, признать вину, исправить вред… черт, да мне теперь даже извиниться стало слишком тяжело. Я мог только двигаться вперед и делать все, что было в моих силах, чтобы не думать о прошлом.
Так что я вышел на улицу, вдохнул горячий летний воздух. До автобусной остановки добрался автостопом, а оттуда уехал к своему приятелю — к Акире.
Именно после этого случая родители действительно перестали верить моим словам. Но у Лорен, судя по всему, ситуация не настолько запущенная. Родители все еще оставляют за ней право на презумпцию невиновности.
Так что она бросает меня одного в номере мотеля, и какое-то время я просто пишу и рисую, слушаю музыку, а затем несколько часов сплю.
Просыпаюсь я голодным. Мет у меня почти закончился. Я звоню Гэку и договариваюсь встретиться с ним в половине первого в Тендерлойне. Затем я еду в Норт-Битч, чтобы позавтракать.
Когда я был маленьким, где-то лет семи или восьми, мы с отцом жили в верхней части Калифорния-стрит. У нас была квартира в многоэтажном здании, окна которой выходили на канатную дорогу и готические башни Собора Грейс. Через дорогу от нашего дома находился небольшой парк с песочницей, качелями и деревянным игровым комплексом. Отец водил меня туда играть по утрам, а потом мы вместе шли в Норт-Битч — итальянский квартал Сан-Франциско. Мы направлялись в кафе «Триесте» на углу Грант, где подавали деревенскую еду. По пути туда я держался за мозолистую руку отца, разглядывая голубей и трещины на тротуаре. В кафе папа обычно заказывал для меня горячий шоколад и слоеную булочку с малиной. Мы садились за столик в углу — я рисовал, а папа что-то писал в своем блокноте. Обычно он пил капуччино. Иногда мы не писали и не рисовали, а просто болтали друг с другом. Я водил пальцами по мозаичной столешнице, нюхал кофе и засыпал папу вопросами обо всем на свете, а он шутил и рассказывал мне всякие истории. Из музыкального автомата доносились оперные мелодии.
После завтрака мы, бывало, шли в «Книжные городские огни» — типографию и по совместительству книжный магазин. Там всегда было сыро и пахло землей. Мы проходили мимо секс-шопов и стрип-баров. С наступлением темноты перед дверями этих заведений появлялись женщины в обтягивающих латекстных нарядах, стараясь заманить к себе случайных прохожих. Помню, что тогда я считал их супергероинями — Чудо-Женщиной, Женщиной-Кошкой, Супергёрл. Иногда я с ними заговаривал, и все они знали, как меня зовут.
Проезжая по Норт-Битч этим утром, я разглядываю улицы, где прошло мое детство. Припарковавшись, иду в кафе «Триесте». Мужчины и женщины, стоящие снаружи, переговариваются и курят. Небо синее, ясное. С залива дует сильный ветер. Я захожу внутрь и заказываю какой-то кофе с сэндвичем. Сажусь в задней части кафе, за все тот же знакомый старый столик. А из автомата звучит всё та же музыка.
Я ввожу себе последнюю дозу мета в тесном и плохо освещённом туалете кафе. Кто-то настойчиво барабанит в дверь кабинки, а я мучительно долго ищу вену. Наконец пытаюсь вколоть себе дозу, но рука у меня дрожит, и наркотик попадает в мышцу. Жжётся просто страшно, и я вою от боли. Правая рука полностью немеет и болит. Громко выматерившись, я ухожу на встречу с Гэком. Рука теперь вся в крови.
Гэк встречает меня у отеля, где живет вместе с отцом. Назван отель в честь какого-то святого, но похож скорее на ад: в окнах выбиты стекла, а краска на стенах совсем облезла. Гэк принес мне пару граммов мета. Я предлагаю ему закинуться вместе, прямо сейчас, так как большую часть последней дозы растратил зря. Он соглашается, и мы идем в отель. Заправляет там индианка в традиционном сари, с точкой на лбу, все как положено. Она требует, чтобы я оставил в залог свое водительское удостоверение, а потом уже поднимался наверх. На ней огромные очки с толстыми стеклами, волосы стянуты в узел на затылке, а вид недовольный.
— Можешь остаться на час, потом придется платить.
Я следую за Гэком на третий этаж по разваливающейся лестнице, покрытой ковровой дорожкой, с облезшей краской на перилах. По коридорам блуждают разные пропащие люди. Они курят сигареты и то и дело окликают нас, предлагая купить у них какой-нибудь хлам.
— Эй, ребят, — обращается к нам обкуренный темнокожий парень с побритой налысо блестящей башкой. — Мне тут надо клавиши загнать. Не купите?
Он протягивает нам небольшой синтезатор.
— Он хоть работает? — спрашивает Гэк.
— Да, чувак, он рабочий. Хочешь проверить?
— Давай. Ник, ты с нами?
— Ладно, ладно, мне пофиг.
Мы идем за этим парнем в его комнату. Выглядит она, ну, как самая настоящая помойка. На кровати нет никакого белья, а матрас вроде бы покрыт пятнами от засохшей крови. На полу всюду пепел, обертки, порножурналы, пивные банки, фольга и видеокассеты. Парень представляется Джимом. Пожимает нам руки. Спихивает на пол часть одежды, разбросанной по кровати. Пристраивает на матрас синтезатор, включает его, наигрывает простенькую мелодию и поет какую-то песню про любовь в стиле R & B. Голос у него глубокий, проникновенный.
— Ладно, берем. Сколько? — спрашивает Гэк.
— За двадцать отдам.
— За двадцать?
— Ну ладно, за десять. Слушайте, чуваки, я всего-то хочу заторчать. Десяти баксов мне на эту ночь хватит.
— Ладно, десять так десять.
Гэк протягивает ему деньги. Каким-то образом он умудряется не глядя вытащить из кармана именно десятку, не посветив оставшимися деньгами.
Парень моментально хватает купюру и прячет в карман джинсов.
— Супер, просто отлично.
Мы возвращаемся обратно в коридор и добираемся до комнаты Гэка.
— Классно получилось, — говорит Гэк, приподнимая синтезатор.
— Ага, прикольно будет на нем побренчать.
— Нет, чувак, ты не понимаешь. Это первый шаг на пути к моей мечте. Я музыкантом хочу стать.
Понятия не имею, что на это ответить. У комнаты Гэка еще больше сходства с помойкой, чем у джимовской. На полу и на кровати валяются кассеты с гейским порно, обертки, окурки, рваные бумажки, обувь, банки из-под арахисового масла и коробки от печенья. Раковина в углу комнаты забита грязными тарелками. На комоде стоит компьютер, собранный из разношерстных деталей. Люминесцентные лампы горят слишком ярко и негромко гудят над головой. Гэк пытается расчистить хоть немного места, чтобы поставить синтезатор.
— Слушай, — говорю я, — а иглы-то у тебя найдутся?
— Да. Вон там в пакете должны быть чистые.
Он указывает на коричневый бумажный пакет, что стоит на прикроватной тумбочке. Я роюсь в нем, нахожу шприцы и готовлю нам с Гэком две охуительно большие дозы. Гэк спрашивает, хочу ли я, чтобы он меня уколол. Я вытягиваю руку, и он быстро, без труда, загоняет иглу точно мне в вену. Есть в этом что-то пугающе эротичное. Он вводит наркотик в мое тело, а я, закашлявшись, чувствую накатывающую волну кайфа. И это восхитительно, правда, просто чудесно.
После того, как Гэк делает укол себе, я спрашиваю:
— Может, хочешь со мной прогуляться?
— Прогуляться?
— Да, чувак. Я в этом городе два года не был.
— Ну ладно, давай.
Мы вновь спускаемся по лестнице. Я забираю свое удостоверение у индианки, после чего мы выбираемся на улицу и быстрым шагом движемся к воде.
— А ты правда тогда с отцом приходил? — интересуюсь я, просто пытаясь найти тему для разговора.
Руки у Гэка рефлекторно подергиваются, и он прячет их в карманы.
— Ага.
— Вы вместе живете?
— Ну, да. Я с ним познакомился всего год назад. Меня усыновили, когда мне только два года было.
— Ну и дела. И как вы с ним встретились?
— Наверное, он просто решил, что хочет меня увидеть, вот и заявился в дом к моим приемным родителям.
— И ты сходу переехал к нему жить?
— Ага. Он клевый. Только парней иногда к нам в свою комнату водит, вот это хреново.
— Парней?
— Ага. Он гей.
Мы продолжаем шагать вперед. Облака быстро плывут по небу над нашими головами, я курю одну сигарету за другой и передаю их Гэку, чтобы он тоже затянулся. Гэк болтает какую-то чепуху — что-то про свои планы на будущее. Не знаю, как мне приходит в голову идея попросить его о помощи. Внезапно я проникаюсь к нему абсолютным доверием, а потому говорю об этом в лоб, пока мы шагаем по Маркет-стрит, приближаясь к громадной тени от Бэй-Бриджа.
— Слушай, — начинаю я, — мне тут кое-что в голову пришло, дай я тебе расскажу. Сейчас у меня на руках около двухсот пятидесяти баксов. Я держался без наркоты восемнадцать месяцев, работал, сумел кругленькую сумму скопить. Но с такой-то привычкой, как моя, я очень скоро всё это спущу, если не придумаю, как подзаработать. Так вот, я подумал… Я ведь тебя еще толком не знаю, верно? И ты меня тоже, но у нас с тобой пока отлично складывается, так что есть у меня на твой счет хорошее предчувствие.
— У тебя тоже, да? — говорит Гэк, остановившись, чтобы поднять с обочины мятый бумажный пакет. Он заглядывает внутрь, убеждается, что там пусто, и бросает пакет обратно на землю.
— Ага, — отвечаю я.
— Я сразу понял, что мы подружимся.
— Правда?
— Ну да, в тот же день, как мы познакомились.
— Может, и я тоже. Знаешь, я тебя в самом деле уважаю. Я тут подумал, что нам стоит хорошенько закупиться метом, поделить на дозы и вместе все это дерьмо продавать.
— Точняк. А еще нам стоит его разбавлять.
— Разбавлять?
— Ну да, чел. Купим кучу действительно качественного товара, поделим на дозы и смешаем с солью для ванн или еще какой хренью. Я все быстренько распродам, торчать сможем почти бесплатно, может, даже квартиру снимем. Я на тебя буду работать. Да мы свою собственную группировку можем основать, чувак! С переговорными устройствами и прочей хренотой.
— Ты об этом подумай как следует, чувак.
— Уж будь уверен.
— А ты знаешь, где можно по нормальной цене товар раздобыть?
— Думаю, да. Мне нужно сделать несколько звонков. Что, прямо сейчас и займемся?
— Хм, ну ладно, давай. Кстати, не знаешь, где можно достать героин?
— Знаю, само собой. О чем сперва договориться?
— Пожалуй, насчет героина.
— Как скажешь, брат. Дай-ка мне свой мобильник. Пуля нам поможет.
— Пуля?
— Ага, я его так называю.
— Лады.
— И сигарету мне еще одну дай.
Я протягиваю ему две.
Пуля — бездомный. Он высокий и худой, совсем худющий, с изъеденным шрамами лицом и сальными волосами. Нос кривой, будто его не раз ломали. Лицо пересекает белесый шрам, а кадык очень сильно торчит. На голове у него кепка, надетая задом наперед, на ногах мешковатые штаны и армейские ботинки. От него несет потом и мочой. Двигается Пуля неуклюжей дерганой походкой, голова и ноги все время мотаются туда-сюда.
— Гэк, братан, ты чего не звонил?
Что бы он ни говорил, это звучит как нытье.
— Чувак, я занят был.
— Но вам же дурь нужна, да, ребят?
— Да, — отвечаю я.
— Ну, есть у меня один номер. Но прежде чем я вам его дам, может, мы сумеем договориться.
Мы с Гэком приехали на встречу к Пуле в «Safeway» на углу Черч и Маркет. Уличные пацаны и «бегунки» часто заключают сделки именно здесь. Во-первых, можно зайти в супермаркет и запросто стянуть немного орехов или сухофруктов из ящиков. Во-вторых, там есть один из этих самоочищающихся уличных туалетов, где очень удобно уколоться.
Уже темнеет, и огни на Твин Пикс мигают, включаются и гаснут, включаются и гаснут снова.
— О чем договориться?
— О том, что с вас дозняк за услугу.
— По рукам.
— Девчонку зовут Кэнди. Вот номер. Смотри не потеряй.
Он записывает цифры на первой странице дневника, который я украл у сестры. Там есть рисунок девочки с двумя косичками, указывающей пальцем на пятнистые квадраты на стене. Под рисунком Дейзи написала: «Мы в Л. А. с Ником. Ходили в музей. Видели всякое про Наполеона». Было это в январе, всего два месяца назад. Родные приехали навестить меня, и мы решили сходить в Музей технологий Юрского периода на Венецианском бульваре. В своем дневнике Дейзи описала музей и даже упомянула, что ела на обед. Потом она написала что-то про то, как взглянула на меня и я ей показался грустным. Как она выразилась, из-за этого у нее в животе «заныло». Читая эти слова, я прекрасно понимаю, что она имела в виду. И у меня в животе точно так же ноет. Интересно, можно ли как-нибудь вернуть ей дневник. Я ведь совершенно не хотел его у нее отбирать, но все же именно это и сделал. Да когда со мной вообще бывает по-другому? Как бы там ни было, я звоню Кэнди. Голос у нее такой тихий, что ее почти не слышно, но мне все же удается назначить ей встречу у видеопроката на углу. Приезжает она туда на желтом Кадиллаке. На ней потрепанная меховая шубка, а волосы выкрашены в черный цвет, с отросшими белыми корнями. На помятом лице густой слой макияжа. На вид ей где-то за тридцать.
— Ты берешь два грамма, верно?
— Да.
Она протягивает мне четыре крохотных шарика, завернутых в глянцевую цветную бумагу. Я отдаю ей восемьдесят баксов.
— Отлично, — подытоживает она. — Ты всегда такими крупными партиями покупаешь?
— Вроде того.
— Что ж, звони в любое время.
Вернувшись в свою машину, я вижу, что Гэк и Пуля отлично проводят время вместе, ржут и подкалывают друг друга.
— Гэк мне тут твой план пересказал, — говорит Пуля. — Собираетесь, значит, основать свою группировку и сами торговать?
— Типа того.
— Что ж, — заявляет он, — без меня вам точно ни за что не справиться.
— Почему это?
— Любой группировке нужна защита.
С этими словами он достает откуда-то здоровый охотничий нож и взмахивает им, разрезая воздух.
Я резко и судорожно вдыхаю.
— Дурь-то купил? — спрашивает Пуля.
— Ага.
— Тогда двигаем отсюда.
Он прячет нож обратно. Мы сворачиваем на какую-то тихую боковую улочку и там закидываемся новой дозой. Гэк героина не хочет, но все равно остается сидеть с нами. Я расплавляю полграмма сладкопахнущего наркотика в том бутыльке, что взял у Лорен, а затем мы втягиваем получившуюся коричневую смесь в два шприца и делаем себе по уколу. Я жду: раз, два, три, четыре. В голове начинает покалывать, и я чувствую, как по телу разливается, пульсируя, волна умиротворения. Мышцы тела расслабляются. Я гляжу на Пулю. Он улыбается во весь рот. Где-то на минуту я совсем отключаюсь от внешнего мира. Ощущения такие, словно все вокруг окутано мягкой пеленой правильности.
Я смеюсь.
— Дурь хороша.
— Точняк.
— Ну что, Гэк, — спрашиваю я, — возьмем Пулю в долю?
— Само собой, брат, он парень что надо!
— А ты как, Пуля, согласен?
— Я с вами.
— Зашибись.
— Надо бы какое-нибудь название придумать, — говорит Гэк. — Мы ж скоро самую крутую банду в Сан-Франциско сколотим. Оглянуться не успеем, как на нас уже все будут работать.
Так мы и сидим там, обсуждаем будущие свершения. Я киваю и поддакиваю, абсолютно ни о чем не волнуясь. Я знаю, просто знаю и все, что наш план сработает.
@темы: Эстер, «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ
-
-
15.06.2018 в 21:11Я забыла, а где у него мама? Родная которая. И вот всегда было интересно, в Америке даже шприцы свободно не продают?
-
-
16.06.2018 в 10:55И вот всегда было интересно, в Америке даже шприцы свободно не продают?
да, насколько я знаю только по рецептам.
-
-
16.06.2018 в 12:22-
-
16.06.2018 в 14:05-
-
16.06.2018 в 19:34А вообще перевод читается очень легко. Понимаю, сколько это труда - сделать так, чтобы казалось, что это легко. Спасибо.
Отправлено из приложения Diary.ru для Android
-
-
16.06.2018 в 20:50-
-
17.06.2018 в 15:04-
-
17.06.2018 в 15:04-
-
17.06.2018 в 15:06А вообще перевод читается очень легко. Понимаю, сколько это труда - сделать так, чтобы казалось, что это легко. Спасибо.
Спасибо!) Это точно, такую легкость я считаю признаком качества. В книгах, фиках, переводах, везде. нужно чтобы создавалось впечатление будто усилий и не затрачено) так что очень рад слышать, что у нас получается.
-
-
17.06.2018 в 15:06-
-
17.06.2018 в 22:46-
-
18.06.2018 в 15:32