за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Третья глава перевода удивительных приключений Ника от нас со стотыщ. Очень увлекательная, пжно с погонями и подсаживанием невинных (ну как сказать...) дев на героин.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День пятый
День пятый
С Пулей мы расстаемся около двух часов ночи. Ему пора воровать велосипеды вместе с какими-то знакомыми. Собственно, они просто шляются по округе, ломают замки на великах с помощью болтореза и загружают их в старый фургон. Дело рискованное, но Пуле очень нужны деньги, к тому же он быстрый и сильный.
Нам с Гэком заняться нечем, поэтому я спрашиваю, не хочет ли он вместе со мной поехать на Пойнт-Рейс. Мы закидываемся небольшой порцией спидов, чтобы прочистить головы после героина, и я снова чувствую себя уравновешенным. Мне весело выделывать лихие повороты, петляя между красных деревьев. Мы врубаем на полную громкость японский панк-рок. Может, Гэку такая музыка и не нравится, но мне все равно. У Гэка с собой половина косяка, который мы делим по-братски, и травка, как вишенка на торте, в сочетании со всем остальным дарит мне неплохие галлюцинации. За окнами всё испещрено розовыми и зелеными полосами. Гнущиеся книзу ветви деревьев переплетаются, спутываются узлами — точно решётки из паучьих лап, заслоняющие собой все небо. Каждый раз, когда мимо по встречной полосе проезжает другая машина, я ныряю в нестерпимо яркий свет. Резко сворачиваю в сторону, но продолжаю движение. Мы с Гэком смеемся и болтаем, выруливая к подъездной дорожке, но затем я вижу, что у дома припаркована машина родителей. Свет в доме не горит, но они наверняка внутри.
— Черт.
— Ты же вроде говорил, что их здесь не будет?
— Похоже, моим младшим брату и сестре завтра в школу не надо.
Интересно, поняли ли они уже, что я побывал в доме; заметили ли пропажу гитары и других вещей, обратили ли внимание на сломанную заднюю дверь. Около минуты я раздумываю об этом, сидя неподвижно, чувствуя знакомое неприятное ощущение в животе. Представляю, как они заходят в дом, осматриваются. Как их недоумение постепенно сменяется осознанием.
— Это ты здесь бросил полотенце?
— Кто в прошлый раз выпил бутылку вина?
— Ты заходил в комнату Ника?
— Чьи это ботинки?
— О господи, в доме кто-то был!
Я как можно быстрее разворачиваю машину, снедаемый чувством вины и унижения. Пытаясь выкинуть все это из головы, говорю:
— Плевать. Я знаю, куда мы можем поехать.
Мы двигаемся дальше, минуя город Инвернесс. Здания, стены которых покрыты соляной коркой, гниют и практически разваливаются на части. Старый, проржавевший «Inverness Store» находится в центре единственного городского квартала. Они торгуют всем подряд, от продуктов до одежды и видеокассет. Помню, как мы с друзьями ходили сюда после школы, накуривались и часами играли на единственном аркадном автомате, что у них был. И не сосчитать, сколько четвертаков мы в этот автомат насовали. Я хочу поделиться этим воспоминанием с Гэком, но он как раз ненадолго задремал, так что я просто проезжаю мимо. Дом Вирджинии и Адама свободен. Они, как и мои родители, всю неделю живут в одном доме, а на выходные приезжают в другой, на побережье. Увидев, что подъездная дорожка, ведущая к их дому, пуста, я впервые с тех пор, как уехал прочь от дома родителей, вдыхаю полной грудью. Внезапно на меня наваливается усталость, и теперь я хочу только одного — лечь поспать. Мы с Гэком выбираемся из машины и обходим деревянный дом сзади, ища способ попасть внутрь. Вирджиния и Адам — лучшие друзья моих родителей. Во всяком случае, они очень близки. Думаю, я тоже им довольно близок. У них двое детей. Их старший, Джесси — с очень светлыми волосами, вытянутым любознательным лицом и крупными щелочками между зубами — ровесник моего младшего брата, они учатся в одном классе. А младший, Тревор, точно такой же блондинчик, одногодка моей сестры.
Наши семьи раньше вместе ездили на пляж, разводили там костры на песке, жарили на углях хот-доги, все дела. Я развлекал детей всякими историями. Я вечно придумывал истории. Мы играли в догонялки на пляже и вместе плавали в обжигающе-холодной воде. Дети могли затеять со мной шуточную потасовку, а я давал им отпор — но всегда был осторожен. Я помню, с каким нетерпением ожидал в такие дни наступления темноты. Мы возвращались в дом, включали музыку («Talking Heads», например) и танцевали, танцевали, танцевали. Адаму слегка за сорок, он превосходный графический дизайнер. Вирджиния — писательница, очень милая женщина. Мы говорили о музыке, книгах, искусстве, обо всем на свете. Они всегда проявляли искреннюю заинтересованность в жизни детей. Я видел, как безоглядно они посвящают себя их воспитанию. Они так много отдавали, понимаете?
— Эй, — окликает Гэк. — Иди-ка сюда.
Каким-то образом он умудрился пробраться в дом и теперь стоит у открытой задней двери, нервно оглядываясь по сторонам, опасаясь, что кто-то нас увидит. Я захожу внутрь, и мы кое-где включаем свет. Дом небольшой, везде деревянные полы, выцветшие дизайнерские коврики и потертая кожаная мебель. Минималистично, но элегантно — простенько.
Мы съедаем хлопья, которые находим у них в шкафу, и валимся на кушетки. Некоторое время мы еще болтаем о чем-то неважном. В конце концов я засыпаю. Снов не вижу. Просто проваливаюсь в темноту.
— Ник, живо, просыпайся!
Гэк трясет меня за плечи.
— Ч-чего?
— Тут кто-то есть!
Гостиную заполняет предрассветный мутный свет, и я гляжу на раскидистый куст ежевики за окном, мокрый от холодной росы. Слышу, как где-то неподалеку щебечут птицы, но потом до ушей долетает и другой звук — тяжелые шаги на кухне. Я тут же вскакиваю на ноги, и мы с Гэком крадемся к двери, так бесшумно, как только можем. От волнения меня подташнивает, страх мешается с адреналином. Шаги за нашими спинами ускоряются, а затем мужской голос с заметным латиноамериканским акцентом выкрикивает:
— Эй вы, ребята, стойте!
Мы не останавливаемся. Мы бежим к моей машине, быстро запрыгиваем в нее и заводим мотор, пока мужчина продолжает орать нам вслед. Перед домом выстроилась целая бригада строителей, и все они наблюдают за тем, как мы уезжаем прочь, глядя на нас с нескрываемым презрением… или с жалостью? В любом случае, мне не до смеха, да и Гэку тоже. Едем мы молча, все еще тяжело дыша. На улице холодно, я весь дрожу и все пытаюсь включить обогреватель на максимум. Залив Томалес сереет перед нами, солнце только начинает всходить над зеленеющим в отдалении пиком Элефант-маунтин. Небо затянуто густыми белыми облаками. Я закуриваю сигарету и еще одну протягиваю Гэку, хоть он об этом и не просил. Добравшись до Пойнт-Рейс, я торможу около пекарни Бовини. Гэк закатывает глаза.
— Да ну нафиг, чувак, погнали обратно в город. Мне из-за этой хуйни до сих пор не по себе.
— Я только кофе куплю. Тебе захватить?
— Не пью я этого кофейного дерьма, брат. Оно желудок разъедает.
Рассмеявшись над его словами, я иду внутрь. Гэку вместо кофе беру горячий шоколад, и, кажется, он мне весьма признателен. Именно в эту пекарню меня завозили каждое утро по дороге в школу. Мне нравились их свежие теплые круассаны с шоколадной начинкой, которой можно было здорово обляпаться. Мы встречались здесь со знакомыми каждое утро в семь пятнадцать. Родители, чьи дети жили за пределами Пойнт-Рейс, по очереди возили нас через город. Дорога была дальняя, так что мы слушали книги на аудиокассетах, играли в дорожные игры и всякое такое. Когда родился мой младший брат, его стали брать с собой в эти поездки, и он, как правило, начинал плакать в дороге. Я и другие дети поочередно пытались как-то отвлечь его — успокаивали, смешили или просто чем-то привлекали его внимание, и тогда он замирал, уставившись на нас широко распахнутыми глазами. Еще мы пели ему песенки. Все были так терпеливы с ним. Он сделался нашим дорожным талисманом. Думаю, в те дни, когда его с нами не было, мы все по нему скучали.
Очень часто за рулем оказывалась моя мачеха. Не помню уже как именно это произошло, но однажды она придумала развлечение под названием «жалобная игра». По сути, это были сеансы психотерапии. Мы тратили по пять минут на обсуждение чего-то, что нас огорчало, и присуждали друг другу от одного до десяти очков в зависимости от того, насколько искренней, содержательной и проникновенной была чья-то история. Любой, кто начинал плакать, автоматически получал десятку. А до слез дело доходило достаточно часто. В машине обычно сидели три девчонки и я, все ученики шестого класса. Мы начинали жалобную игру с того, что обсуждали, как чувствовали себя изгоем на чьем-то дне рождения, или ныли про учителя, который слишком много задавал на дом, но постепенно продвигались к более личным темам, заговаривали о трудностях в семье и тому подобных вещах. Одна из девочек, Тереза, вечно тихая и застенчивая, вдруг поведала нам про развод своих родителей, как это было трудно, как ее мать теперь слишком много пьет. Мы все тогда расплакались и провозгласили ее безусловной победительницей «жалобной игры». Разумеется, как только мы добирались до школы, то больше эти темы не поднимали. Я отправлялся играть со своими друзьями, девчонки — со своими. Мы не общались. Иногда я замечал, как над одной из них издеваются, но не пытался ей помочь. Если кто-то из моей компании говорил про них гадости, я с ним соглашался. И девочки отвечали тем же. Но там, в машине, с моей мачехой за рулем, все было по-другому — мы были открытыми, словно широко распахнутые глаза моего младшего братишки.
Итак, мы с Гэком выезжаем со стоянки перед пекарней, вместе с кофе, круассанами и горячим шоколадом, когда я едва не врезаюсь в синий Вольво, внезапно возникший на пути. Я ударяю по тормозам и встречаюсь взглядом с водителем другой машины. Ее темные волосы прикрывают лицо, но я все равно узнаю ее. Мачеха. Она видит меня, я вижу ее, и я стремительно даю задний ход. Она яростно давит на гудок и устремляется за мной. Я гоню, почти не следя за дорогой, но она держится позади — преследует меня.
— Бля, что происходит?
— Чувак, это моя мачеха.
— Ну и какого хрена она за нами гонится?
— Если б я знал!
— Может, притормозишь, поговоришь с ней?
— Ни за что, чел.
Я вижу ее лицо в зеркало заднего вида. Оно до странности пустое — будто она уже смирилась с ситуацией. Я старательно отвожу глаза, думая о том, как сильно она, должно быть, во мне разочарована. Отец и Карен поженились, когда мне было восемь. Познакомились они годом раньше. Я всегда ее сильно уважал — как личность, как родительскую фигуру, как художницу. Помню, как смотрел вместе с ней "Полианну", когда папа уехал по делам. Мы впервые остались вдвоем, только она и я. Кажется, мы оба пришли к выводу, что фильм какой-то дурацкий, и следующие несколько месяцев мы смешили друг друга, пародируя Хэйли Миллс. Карен брала меня в походы вокруг округа Марин вместе со своими друзьями. Водила меня в галереи и угощала ужинами. Читала вместе со мной книги и покупала мне комиксы. Я уважал ее и, ну да, всегда хотел завоевать ее уважение, отчаянно желал этого. Я всегда хотел нравиться ей, ведь мне она нравилась так сильно. Но как она может уважать меня теперь? Мне становится стыдно за себя, и на какое-то мгновение я забываю, ради чего все это делаю. В чем смысл? Наверное, в метамфетамине. То есть, в него-то все и упирается в конце концов, верно? Этот козырь в моем случае ничем не побить. Сильнее ничего нет.
Пока мы едем, я смотрю на эвкалипты и каштаны, стоящие по краям дороги к Стинсон Бич. Вдоль шоссе №1 трава растет как попало, никем не скошенная. Я выжимаю из двигателя машины все, что могу, шины визжат на поворотах, но Карен по-прежнему держится довольно близко. Мы проезжаем мимо дома летучих мышей — крашеной в белый цвет лачуги, торчащей посреди поля с распахнутыми дверями и окнами. Этот домик не могут снести, потому что его облюбовали летучие мыши, принадлежащие к тем видам, которых больше нигде в мире не осталось. Облака расходятся, восходит солнце, и мокрый асфальт, расстилающаяся перед нами, стремительно высыхает. На следующем повороте я сворачиваю слишком быстро. Задние шины автомобиля скользят, и машина чуть не закручивается на месте.
— Хреново, — говорит Гэк. — Мы в полном дерьме.
— Расслабься, — отвечаю я, хотя сам расслабиться не в состоянии.
Мотор работает на пределе, и я чую запах горелой резины. Датчик высоких температур сигнализирует об опасности. Мы проезжаем через Догтаун, мимо поворота на дорогу Horseshoe Hill. Прибрежный городок Болинас находится к северо-востоку отсюда. Именно там я учился серфингу. Волны там неспешно вкатываются в лагуну — идеальная обстановка для начинающих. Мы катались на досках для серфинга, пока нам это не надоедало, а затем отправлялись есть пиццу в местное кафе. Когда брат с сестрой подросли, мы стали затаскивать их в воду, а потом толкать обратно к берегу на старом тяжелом лонгборде. А на пляже мы играли в гонки — надо было бежать точно по линиям, прочерченным на песке. Если ты сходил с линии, то выбывал из игры.
И вот теперь мы с Карен заняты точно тем же — гоняемся на разбитой неровной дороге. Из-под капота моей машины валит дым. На одном из поворотов я на мгновение теряю Вольво из виду и сворачиваю на лесистую дорогу. Там я вновь разворачиваю машину и останавливаюсь. Мы ждем.
— Мне нужна доза, — говорит Гэк.
— И мне.
Моя рубашка насквозь мокрая от пота. Волосы тоже взмокли, растрепались.
— Выждем здесь немного? — предлагаю я.
— Окей.
Я вижу, как машина мачехи проезжает мимо — очень медленно. На нас она не смотрит. Продолжает двигаться вперед. Я заглушаю мотор. Из-под капота слышится громкое шипение. Гэк растворяет в баночке большую дозу мета. После того как он набирает часть в шприц для себя, я добавляю к оставшемуся мету порцию героина. Позволяю Гэку сделать мне укол. У него так замечательно получается мне вкалывать. Все становится лучше после того, как героин и мет попадают в мою кровеносную систему. Я даже начинаю сомневаться, была эта автомобильная погоня на самом деле или просто пригрезилась мне. Но дым, тянущийся из-под капота, дает однозначный ответ на этот вопрос.
Теперь все в курсе, что у меня рецидив.
Я высаживаю Гэка на Тендерлойн, и мы договариваемся встретиться на следующий день или около того. Он говорит, что пока займется поисками людей, которые могли бы поставлять нам товар.
Я включаю мобильный. Двадцать семь новых сообщений. Слушаю по первой секунде от каждого и все удаляю. Желудок словно ухает куда-то вниз, а шею неприятно холодит от мурашек. Я думаю про Спенсера, маму, папу, работу и друзей, которых бросил. Гадаю, действительно ли зашел на этот раз настолько далеко, что обратной дороги нет. Да, я думаю, зашел. Кроме того, не так уж это и плохо. По сути-то я этим людям ничего не должен. Я волен сам распоряжаться своей жизнью — или отказываться от нее. Разве не так? Я снова соглашаюсь сам с собой. Целиком я прослушиваю только сообщение, оставленное Лорен. Она хочет, чтобы я заскочил к ней после того, как она поужинает с родителями. Говорит, что я могу проскользнуть через задние ворота, и тогда, может, меня никто и не заметит. Ждать мне предстоит еще долго, так что я еду на Бейкер Бич и снова плаваю в океане. Я захватываю свой кожаный несессер, когда иду в мужской туалет. Сперва я стою снаружи под душем в одних шортах, а затем прохожу в усыпанную песком ванную комнату и раскладываю свои бритвенные принадлежности вокруг проржавевшей грязной раковины. У меня есть отличная бритва и один из этих щетинистых помазков для бритья от Л’Окситан. Помимо этого, у меня при себе крем для бритья на серебряном блюдце. Я бреюсь и смазываю кожу лосьоном. Использую дезодорант. Брызгаю на себя немножко одеколона и с помощью какого-то модного средства приглаживаю волосы. Стригу ногти на ногах и руках. Время от времени в комнату заглядывает какой-нибудь посетитель пляжа, удивленно глядит на меня и поспешно удаляется. Тем не менее, когда я покидаю ванную комнату, то выгляжу почти презентабельно. Для меня почему-то всегда был важен внешний вид. А сам себе я вечно казался некрасивым. Серьезно говорю. Помню, как еще маленьким, находясь дома у мамы в Л.А, я мог часами разглядывать себя в зеркале. Как будто надеялся, что наконец стану красивым, если смотреть в зеркало достаточно долго. Но этого так и не случилось. Я становился только уродливее и уродливее. Ничего во мне не выглядело достаточно хорошо. А внутри меня таилась какая-то печаль — даже безнадежность. Фокусироваться на внешности было по крайней мере проще, чем пытаться разгребать внутреннее дерьмо. Над внешностью у меня есть хоть какой-то контроль — до определенной степени. Я могу покупать себе разную одежду, стричь волосы и все такое. А вот дыра, зияющая в душе, настолько пугающая, что в нее и заглянуть невозможно. Зато я в состоянии приобрести пару новых туфель и, надо же, могу следить за тем, чтобы мое лицо было гладко выбритым, а кожа чистой. Это ужасно мелочно и нелепо, я это отлично сознаю, но бессилен что-либо с этим поделать. То есть, понятия не имею, как это изменить. Все, на что я способен, это закидывать в себя все больше чертовых наркотиков.
Я решаю, что, возможно, стоит попробовать устроиться на подработку в какую-нибудь кофейню. Направляюсь на Клемент-стрит — еду мимо магазинов с импортными товарами, мимо вонючих рыбных лавок, димсамовых уличных ларьков и китайских пекарен. Люди здесь сбиваются в кучи, разговаривают громко, ходят быстро. Я захожу в комиссионный магазин, где за сорок баксов покупаю костюм от Брукс Бразерс и какие-то черные туфли, чей производитель неизвестен. После этого я иду в публичную библиотеку Ричмонд Бранч и занимаю очередь на один из компьютеров. Ждать нужно примерно два часа. В библиотеке грязно и толчется столько народу, что даже стены и книги пропахли потом. В дверях спит бездомный, закутавшись в несколько слоев одежды. Старухи с высветленными перекисью волосами о чем-то спорят по-русски. Беременная женщина толкает туда-сюда синюю коляску со спящим младенцем — вперед-назад, вперед-назад. Я курю сигареты, жду и делаю заметки в записной книжке. Я пытаюсь составить резюме, намереваясь напечатать его, когда подойдет моя очередь. Проблема в том, что никаких характеристик с прежних мест работы у меня нет . Послужной список у меня уже солидный, и каждый раз выходит так, что сперва я прекрасно тружусь на новом месте, но вскоре ситуация ухудшается, и заканчивается все плачевно. Обычно я в какой-то момент просто перестаю появляться на рабочем месте. Так завершилась моя работа в реабилитационном центре в Малибу. То же самое случалось и на прежних семи работах. Собственно, я ни разу не проходил полный рабочий цикл, от приема на работу до увольнения — даже когда не употреблял. Я каждый раз схожу с ума, пытаясь все делать идеально. Не могу работать, не выкладываясь на сто процентов. Мне непременно нужно стать лучшим сотрудником, лучшим коллегой, лучшим кем угодно. Мне необходимо всем нравиться, и я из кожи вон лезу, пытаясь этого добиться. Мой главный страх — что кто-то станет на меня злиться. Этого мне не вынести. Я безумно боюсь оказаться отвергнутым — даже теми людьми, которые для меня и не значат ничего. Так что лучше бросить их первым, обрубить все концы и исчезнуть. Тогда они не смогут причинить мне боль — никто не сможет. Именно поэтому у меня и нет характеристик с прошлых мест работы.
Но, конечно, всегда есть шанс, что новый работодатель ничего проверять не станет.
Распечатав примерно двадцать копий резюме, я проезжаюсь по нескольким деловым районам. Оставляю резюме во всех кафе и ресторанах, что попадаются по пути. Особой заинтересованности никто не проявляет. В паре мест мне назначают собеседования. На пути к пристани я проезжаю через финансовый район города. Припарковав машину, смотрю на белоснежный обветшалый маяк Алькатраса. По мере того, как солнце садится за горизонт, с неба быстро сходит оранжевый цвет, и в заливе поднимается сильный ветер. Я натягиваю куртку и еще некоторое время сижу в машине, рисуя, пока не становится совсем темно. Потом я засыпаю, свернувшись на переднем сидении поудобнее. Будит меня телефонный звонок. Слышу в трубке голос Лорен:
— Приезжай, задние ворота открыты.
Добравшись до Си Клифф, я приглушаю музыку и оставляю машину в нескольких кварталах от дома Лорен из-за внезапного приступа паранойи. А когда я пытаюсь открыть высокие деревянные ворота, то выясняется, что их блокирует кирпич. Я толкаю створку ворот сильнее, и она поддается, но шум при этом поднимается такой, что я, наверное, поднимаю на уши всю округу. Тем не менее, мне удается добраться до задней двери дома, которая не заперта, и попасть в комнату Лорен, не наткнувшись на ее родителей.
Мы с Лорен долго целуемся и переговариваемся шепотом. У нее уже началась ломка, так что я спешу приготовить нам обоим по дозе.
— Когда-нибудь принимала героин? — спрашиваю я.
Она качает головой.
— А хочешь попробовать?
Она кивает.
Я добавляю приличных размеров порцию герыча в получившуюся смесь. Лорен внимательно наблюдает за моими действиями. Затем я промокаю смесь каким-то куском ваты и через него наполняю два шприца. Я волнуюсь, как бы не переборщить с дозой для Лорен, как-никак, это ее первый раз. Передаю ей один из готовых шприцов. Она некоторое время ищет у себя на руке подходящее место, а потом наконец втыкает иглу. Набирает немного крови в шприц, а потом вкалывает себе дозу. Я наблюдаю за тем, как наркотики берут над ней верх. Она словно вся обмякает, тяжело и резко выдохнув. Прижимает свою маленькую бледную ладошку к маленькому бледному лбу и откидывается назад, чуть не падая. Спохватывается, выпрямляется и тут же начинает заваливаться снова. Я смеюсь, глядя на нее.
После того, как я тоже ввожу себе дозу, мы укладываемся в постель. Там повсюду разбросаны подушки и одеяла. В комнате совсем темно, не считая огоньков на рождественской гирлянде, и я прислушиваюсь к дыханию Лорен, к ее коротким неглубоким вдохам. Ее зрачки расширены — черные провалы. Их переполняет мет, а я кайфую, кайфую, кайфую.
— Нельзя шуметь, — говорит Лорен.
Голос низкий, невнятнный.
Я целую ее — и как будто перетекаю в нее сквозь поцелуй, или, наоборот, поглощаю ее, делая частью себя. Ее язык — этой мой язык, ее губы — мои губы, ее дыхание — мое. Она издает стон, и я шепчу:
— Тшшшшш.
Некоторое время мы продолжаем целоваться, а потом я быстро стаскиваю с нее одежду, скидываю свою и прижимаюсь губами к ее соскам, грубо зацеловывая грудь. Мы начинаем заниматься любовью, и ничего не может быть лучше и естественнее этих жестких пульсирующих движений, порожденных нами. Мы здесь и в то же время нет — мы дрейфуем на ощущениях цвета и биения сердец, а наш пот капает вниз, вниз, вниз.
Мы занимаемся сексом так долго, что кровать буквально насквозь пропитывается потом, настолько его много. Мы целуемся, прижимаемся друг к другу, и все начинается по новой. Мы оба выдохлись, но не останавливаемся. Каждое ощущение в разы острее, чем обычно. Моя рука сжимает ее, живую, чувственную, горячую. Кровать трясется, стены дрожат, земля сотрясается вместе с полками, лампами и всем остальным, а нам плевать — плевать, и все. Я хочу, чтобы это длилось вечно, хочу навсегда остаться здесь, с Лорен, в наркотическом экстазе от мета и героина. Я будто достиг наивысшей точки своего существования — и не хочу, чтобы это прекращалось.
Проходит три с половиной часа. Я отодвигаюсь в сторону и замечаю, что весь в крови. Кожа стерта до крови. Но я совсем ничего не чувствую. Лорен закуривает сигарету, и мы передаем ее друг другу. Я хочу еще немного вмазаться, поэтому встаю на ноги и ощущаю головокружение, какое бывает перед обмороками. Я опускаю взгляд вниз, разглядываю собственное тело, поражаясь тому, как сильно уже похудел. Ноги начали поглощать жир с самих себя, а тазобедренные кости сильно выпирают. Я пробираюсь в ванную, справляю нужду, а затем оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти вату с остатками мета и героина. Именно в этот момент я слышу стук. Кто-то стучится в дверь комнаты Лорен, и меня тут же волной накрывает паника. Я запираюсь в ванной, едва дыша. Снаружи слышатся голоса, и я понимаю: блять, все пропало. И тут я вижу банку с ваткой и грязным шприцем. Раз уж мы все равно попались, я решаю добить остатки наркоты, пока меня не вышвырнули за дверь — или не упекли в тюрьму. Так что, стараясь действовать как можно тише, я усаживаюсь на унитаз и ищу подходящую вену. Ввожу.
На какой-то короткий миг в голове мелькает мысль «вот дерьмо», а потом я падаю вперед и врезаюсь в твердую стеклянную дверь душевой кабины. Отскочив, я обрушиваюсь на пол, и мир погружается в темноту.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День пятый
День пятый
С Пулей мы расстаемся около двух часов ночи. Ему пора воровать велосипеды вместе с какими-то знакомыми. Собственно, они просто шляются по округе, ломают замки на великах с помощью болтореза и загружают их в старый фургон. Дело рискованное, но Пуле очень нужны деньги, к тому же он быстрый и сильный.
Нам с Гэком заняться нечем, поэтому я спрашиваю, не хочет ли он вместе со мной поехать на Пойнт-Рейс. Мы закидываемся небольшой порцией спидов, чтобы прочистить головы после героина, и я снова чувствую себя уравновешенным. Мне весело выделывать лихие повороты, петляя между красных деревьев. Мы врубаем на полную громкость японский панк-рок. Может, Гэку такая музыка и не нравится, но мне все равно. У Гэка с собой половина косяка, который мы делим по-братски, и травка, как вишенка на торте, в сочетании со всем остальным дарит мне неплохие галлюцинации. За окнами всё испещрено розовыми и зелеными полосами. Гнущиеся книзу ветви деревьев переплетаются, спутываются узлами — точно решётки из паучьих лап, заслоняющие собой все небо. Каждый раз, когда мимо по встречной полосе проезжает другая машина, я ныряю в нестерпимо яркий свет. Резко сворачиваю в сторону, но продолжаю движение. Мы с Гэком смеемся и болтаем, выруливая к подъездной дорожке, но затем я вижу, что у дома припаркована машина родителей. Свет в доме не горит, но они наверняка внутри.
— Черт.
— Ты же вроде говорил, что их здесь не будет?
— Похоже, моим младшим брату и сестре завтра в школу не надо.
Интересно, поняли ли они уже, что я побывал в доме; заметили ли пропажу гитары и других вещей, обратили ли внимание на сломанную заднюю дверь. Около минуты я раздумываю об этом, сидя неподвижно, чувствуя знакомое неприятное ощущение в животе. Представляю, как они заходят в дом, осматриваются. Как их недоумение постепенно сменяется осознанием.
— Это ты здесь бросил полотенце?
— Кто в прошлый раз выпил бутылку вина?
— Ты заходил в комнату Ника?
— Чьи это ботинки?
— О господи, в доме кто-то был!
Я как можно быстрее разворачиваю машину, снедаемый чувством вины и унижения. Пытаясь выкинуть все это из головы, говорю:
— Плевать. Я знаю, куда мы можем поехать.
Мы двигаемся дальше, минуя город Инвернесс. Здания, стены которых покрыты соляной коркой, гниют и практически разваливаются на части. Старый, проржавевший «Inverness Store» находится в центре единственного городского квартала. Они торгуют всем подряд, от продуктов до одежды и видеокассет. Помню, как мы с друзьями ходили сюда после школы, накуривались и часами играли на единственном аркадном автомате, что у них был. И не сосчитать, сколько четвертаков мы в этот автомат насовали. Я хочу поделиться этим воспоминанием с Гэком, но он как раз ненадолго задремал, так что я просто проезжаю мимо. Дом Вирджинии и Адама свободен. Они, как и мои родители, всю неделю живут в одном доме, а на выходные приезжают в другой, на побережье. Увидев, что подъездная дорожка, ведущая к их дому, пуста, я впервые с тех пор, как уехал прочь от дома родителей, вдыхаю полной грудью. Внезапно на меня наваливается усталость, и теперь я хочу только одного — лечь поспать. Мы с Гэком выбираемся из машины и обходим деревянный дом сзади, ища способ попасть внутрь. Вирджиния и Адам — лучшие друзья моих родителей. Во всяком случае, они очень близки. Думаю, я тоже им довольно близок. У них двое детей. Их старший, Джесси — с очень светлыми волосами, вытянутым любознательным лицом и крупными щелочками между зубами — ровесник моего младшего брата, они учатся в одном классе. А младший, Тревор, точно такой же блондинчик, одногодка моей сестры.
Наши семьи раньше вместе ездили на пляж, разводили там костры на песке, жарили на углях хот-доги, все дела. Я развлекал детей всякими историями. Я вечно придумывал истории. Мы играли в догонялки на пляже и вместе плавали в обжигающе-холодной воде. Дети могли затеять со мной шуточную потасовку, а я давал им отпор — но всегда был осторожен. Я помню, с каким нетерпением ожидал в такие дни наступления темноты. Мы возвращались в дом, включали музыку («Talking Heads», например) и танцевали, танцевали, танцевали. Адаму слегка за сорок, он превосходный графический дизайнер. Вирджиния — писательница, очень милая женщина. Мы говорили о музыке, книгах, искусстве, обо всем на свете. Они всегда проявляли искреннюю заинтересованность в жизни детей. Я видел, как безоглядно они посвящают себя их воспитанию. Они так много отдавали, понимаете?
— Эй, — окликает Гэк. — Иди-ка сюда.
Каким-то образом он умудрился пробраться в дом и теперь стоит у открытой задней двери, нервно оглядываясь по сторонам, опасаясь, что кто-то нас увидит. Я захожу внутрь, и мы кое-где включаем свет. Дом небольшой, везде деревянные полы, выцветшие дизайнерские коврики и потертая кожаная мебель. Минималистично, но элегантно — простенько.
Мы съедаем хлопья, которые находим у них в шкафу, и валимся на кушетки. Некоторое время мы еще болтаем о чем-то неважном. В конце концов я засыпаю. Снов не вижу. Просто проваливаюсь в темноту.
— Ник, живо, просыпайся!
Гэк трясет меня за плечи.
— Ч-чего?
— Тут кто-то есть!
Гостиную заполняет предрассветный мутный свет, и я гляжу на раскидистый куст ежевики за окном, мокрый от холодной росы. Слышу, как где-то неподалеку щебечут птицы, но потом до ушей долетает и другой звук — тяжелые шаги на кухне. Я тут же вскакиваю на ноги, и мы с Гэком крадемся к двери, так бесшумно, как только можем. От волнения меня подташнивает, страх мешается с адреналином. Шаги за нашими спинами ускоряются, а затем мужской голос с заметным латиноамериканским акцентом выкрикивает:
— Эй вы, ребята, стойте!
Мы не останавливаемся. Мы бежим к моей машине, быстро запрыгиваем в нее и заводим мотор, пока мужчина продолжает орать нам вслед. Перед домом выстроилась целая бригада строителей, и все они наблюдают за тем, как мы уезжаем прочь, глядя на нас с нескрываемым презрением… или с жалостью? В любом случае, мне не до смеха, да и Гэку тоже. Едем мы молча, все еще тяжело дыша. На улице холодно, я весь дрожу и все пытаюсь включить обогреватель на максимум. Залив Томалес сереет перед нами, солнце только начинает всходить над зеленеющим в отдалении пиком Элефант-маунтин. Небо затянуто густыми белыми облаками. Я закуриваю сигарету и еще одну протягиваю Гэку, хоть он об этом и не просил. Добравшись до Пойнт-Рейс, я торможу около пекарни Бовини. Гэк закатывает глаза.
— Да ну нафиг, чувак, погнали обратно в город. Мне из-за этой хуйни до сих пор не по себе.
— Я только кофе куплю. Тебе захватить?
— Не пью я этого кофейного дерьма, брат. Оно желудок разъедает.
Рассмеявшись над его словами, я иду внутрь. Гэку вместо кофе беру горячий шоколад, и, кажется, он мне весьма признателен. Именно в эту пекарню меня завозили каждое утро по дороге в школу. Мне нравились их свежие теплые круассаны с шоколадной начинкой, которой можно было здорово обляпаться. Мы встречались здесь со знакомыми каждое утро в семь пятнадцать. Родители, чьи дети жили за пределами Пойнт-Рейс, по очереди возили нас через город. Дорога была дальняя, так что мы слушали книги на аудиокассетах, играли в дорожные игры и всякое такое. Когда родился мой младший брат, его стали брать с собой в эти поездки, и он, как правило, начинал плакать в дороге. Я и другие дети поочередно пытались как-то отвлечь его — успокаивали, смешили или просто чем-то привлекали его внимание, и тогда он замирал, уставившись на нас широко распахнутыми глазами. Еще мы пели ему песенки. Все были так терпеливы с ним. Он сделался нашим дорожным талисманом. Думаю, в те дни, когда его с нами не было, мы все по нему скучали.
Очень часто за рулем оказывалась моя мачеха. Не помню уже как именно это произошло, но однажды она придумала развлечение под названием «жалобная игра». По сути, это были сеансы психотерапии. Мы тратили по пять минут на обсуждение чего-то, что нас огорчало, и присуждали друг другу от одного до десяти очков в зависимости от того, насколько искренней, содержательной и проникновенной была чья-то история. Любой, кто начинал плакать, автоматически получал десятку. А до слез дело доходило достаточно часто. В машине обычно сидели три девчонки и я, все ученики шестого класса. Мы начинали жалобную игру с того, что обсуждали, как чувствовали себя изгоем на чьем-то дне рождения, или ныли про учителя, который слишком много задавал на дом, но постепенно продвигались к более личным темам, заговаривали о трудностях в семье и тому подобных вещах. Одна из девочек, Тереза, вечно тихая и застенчивая, вдруг поведала нам про развод своих родителей, как это было трудно, как ее мать теперь слишком много пьет. Мы все тогда расплакались и провозгласили ее безусловной победительницей «жалобной игры». Разумеется, как только мы добирались до школы, то больше эти темы не поднимали. Я отправлялся играть со своими друзьями, девчонки — со своими. Мы не общались. Иногда я замечал, как над одной из них издеваются, но не пытался ей помочь. Если кто-то из моей компании говорил про них гадости, я с ним соглашался. И девочки отвечали тем же. Но там, в машине, с моей мачехой за рулем, все было по-другому — мы были открытыми, словно широко распахнутые глаза моего младшего братишки.
Итак, мы с Гэком выезжаем со стоянки перед пекарней, вместе с кофе, круассанами и горячим шоколадом, когда я едва не врезаюсь в синий Вольво, внезапно возникший на пути. Я ударяю по тормозам и встречаюсь взглядом с водителем другой машины. Ее темные волосы прикрывают лицо, но я все равно узнаю ее. Мачеха. Она видит меня, я вижу ее, и я стремительно даю задний ход. Она яростно давит на гудок и устремляется за мной. Я гоню, почти не следя за дорогой, но она держится позади — преследует меня.
— Бля, что происходит?
— Чувак, это моя мачеха.
— Ну и какого хрена она за нами гонится?
— Если б я знал!
— Может, притормозишь, поговоришь с ней?
— Ни за что, чел.
Я вижу ее лицо в зеркало заднего вида. Оно до странности пустое — будто она уже смирилась с ситуацией. Я старательно отвожу глаза, думая о том, как сильно она, должно быть, во мне разочарована. Отец и Карен поженились, когда мне было восемь. Познакомились они годом раньше. Я всегда ее сильно уважал — как личность, как родительскую фигуру, как художницу. Помню, как смотрел вместе с ней "Полианну", когда папа уехал по делам. Мы впервые остались вдвоем, только она и я. Кажется, мы оба пришли к выводу, что фильм какой-то дурацкий, и следующие несколько месяцев мы смешили друг друга, пародируя Хэйли Миллс. Карен брала меня в походы вокруг округа Марин вместе со своими друзьями. Водила меня в галереи и угощала ужинами. Читала вместе со мной книги и покупала мне комиксы. Я уважал ее и, ну да, всегда хотел завоевать ее уважение, отчаянно желал этого. Я всегда хотел нравиться ей, ведь мне она нравилась так сильно. Но как она может уважать меня теперь? Мне становится стыдно за себя, и на какое-то мгновение я забываю, ради чего все это делаю. В чем смысл? Наверное, в метамфетамине. То есть, в него-то все и упирается в конце концов, верно? Этот козырь в моем случае ничем не побить. Сильнее ничего нет.
Пока мы едем, я смотрю на эвкалипты и каштаны, стоящие по краям дороги к Стинсон Бич. Вдоль шоссе №1 трава растет как попало, никем не скошенная. Я выжимаю из двигателя машины все, что могу, шины визжат на поворотах, но Карен по-прежнему держится довольно близко. Мы проезжаем мимо дома летучих мышей — крашеной в белый цвет лачуги, торчащей посреди поля с распахнутыми дверями и окнами. Этот домик не могут снести, потому что его облюбовали летучие мыши, принадлежащие к тем видам, которых больше нигде в мире не осталось. Облака расходятся, восходит солнце, и мокрый асфальт, расстилающаяся перед нами, стремительно высыхает. На следующем повороте я сворачиваю слишком быстро. Задние шины автомобиля скользят, и машина чуть не закручивается на месте.
— Хреново, — говорит Гэк. — Мы в полном дерьме.
— Расслабься, — отвечаю я, хотя сам расслабиться не в состоянии.
Мотор работает на пределе, и я чую запах горелой резины. Датчик высоких температур сигнализирует об опасности. Мы проезжаем через Догтаун, мимо поворота на дорогу Horseshoe Hill. Прибрежный городок Болинас находится к северо-востоку отсюда. Именно там я учился серфингу. Волны там неспешно вкатываются в лагуну — идеальная обстановка для начинающих. Мы катались на досках для серфинга, пока нам это не надоедало, а затем отправлялись есть пиццу в местное кафе. Когда брат с сестрой подросли, мы стали затаскивать их в воду, а потом толкать обратно к берегу на старом тяжелом лонгборде. А на пляже мы играли в гонки — надо было бежать точно по линиям, прочерченным на песке. Если ты сходил с линии, то выбывал из игры.
И вот теперь мы с Карен заняты точно тем же — гоняемся на разбитой неровной дороге. Из-под капота моей машины валит дым. На одном из поворотов я на мгновение теряю Вольво из виду и сворачиваю на лесистую дорогу. Там я вновь разворачиваю машину и останавливаюсь. Мы ждем.
— Мне нужна доза, — говорит Гэк.
— И мне.
Моя рубашка насквозь мокрая от пота. Волосы тоже взмокли, растрепались.
— Выждем здесь немного? — предлагаю я.
— Окей.
Я вижу, как машина мачехи проезжает мимо — очень медленно. На нас она не смотрит. Продолжает двигаться вперед. Я заглушаю мотор. Из-под капота слышится громкое шипение. Гэк растворяет в баночке большую дозу мета. После того как он набирает часть в шприц для себя, я добавляю к оставшемуся мету порцию героина. Позволяю Гэку сделать мне укол. У него так замечательно получается мне вкалывать. Все становится лучше после того, как героин и мет попадают в мою кровеносную систему. Я даже начинаю сомневаться, была эта автомобильная погоня на самом деле или просто пригрезилась мне. Но дым, тянущийся из-под капота, дает однозначный ответ на этот вопрос.
Теперь все в курсе, что у меня рецидив.
Я высаживаю Гэка на Тендерлойн, и мы договариваемся встретиться на следующий день или около того. Он говорит, что пока займется поисками людей, которые могли бы поставлять нам товар.
Я включаю мобильный. Двадцать семь новых сообщений. Слушаю по первой секунде от каждого и все удаляю. Желудок словно ухает куда-то вниз, а шею неприятно холодит от мурашек. Я думаю про Спенсера, маму, папу, работу и друзей, которых бросил. Гадаю, действительно ли зашел на этот раз настолько далеко, что обратной дороги нет. Да, я думаю, зашел. Кроме того, не так уж это и плохо. По сути-то я этим людям ничего не должен. Я волен сам распоряжаться своей жизнью — или отказываться от нее. Разве не так? Я снова соглашаюсь сам с собой. Целиком я прослушиваю только сообщение, оставленное Лорен. Она хочет, чтобы я заскочил к ней после того, как она поужинает с родителями. Говорит, что я могу проскользнуть через задние ворота, и тогда, может, меня никто и не заметит. Ждать мне предстоит еще долго, так что я еду на Бейкер Бич и снова плаваю в океане. Я захватываю свой кожаный несессер, когда иду в мужской туалет. Сперва я стою снаружи под душем в одних шортах, а затем прохожу в усыпанную песком ванную комнату и раскладываю свои бритвенные принадлежности вокруг проржавевшей грязной раковины. У меня есть отличная бритва и один из этих щетинистых помазков для бритья от Л’Окситан. Помимо этого, у меня при себе крем для бритья на серебряном блюдце. Я бреюсь и смазываю кожу лосьоном. Использую дезодорант. Брызгаю на себя немножко одеколона и с помощью какого-то модного средства приглаживаю волосы. Стригу ногти на ногах и руках. Время от времени в комнату заглядывает какой-нибудь посетитель пляжа, удивленно глядит на меня и поспешно удаляется. Тем не менее, когда я покидаю ванную комнату, то выгляжу почти презентабельно. Для меня почему-то всегда был важен внешний вид. А сам себе я вечно казался некрасивым. Серьезно говорю. Помню, как еще маленьким, находясь дома у мамы в Л.А, я мог часами разглядывать себя в зеркале. Как будто надеялся, что наконец стану красивым, если смотреть в зеркало достаточно долго. Но этого так и не случилось. Я становился только уродливее и уродливее. Ничего во мне не выглядело достаточно хорошо. А внутри меня таилась какая-то печаль — даже безнадежность. Фокусироваться на внешности было по крайней мере проще, чем пытаться разгребать внутреннее дерьмо. Над внешностью у меня есть хоть какой-то контроль — до определенной степени. Я могу покупать себе разную одежду, стричь волосы и все такое. А вот дыра, зияющая в душе, настолько пугающая, что в нее и заглянуть невозможно. Зато я в состоянии приобрести пару новых туфель и, надо же, могу следить за тем, чтобы мое лицо было гладко выбритым, а кожа чистой. Это ужасно мелочно и нелепо, я это отлично сознаю, но бессилен что-либо с этим поделать. То есть, понятия не имею, как это изменить. Все, на что я способен, это закидывать в себя все больше чертовых наркотиков.
Я решаю, что, возможно, стоит попробовать устроиться на подработку в какую-нибудь кофейню. Направляюсь на Клемент-стрит — еду мимо магазинов с импортными товарами, мимо вонючих рыбных лавок, димсамовых уличных ларьков и китайских пекарен. Люди здесь сбиваются в кучи, разговаривают громко, ходят быстро. Я захожу в комиссионный магазин, где за сорок баксов покупаю костюм от Брукс Бразерс и какие-то черные туфли, чей производитель неизвестен. После этого я иду в публичную библиотеку Ричмонд Бранч и занимаю очередь на один из компьютеров. Ждать нужно примерно два часа. В библиотеке грязно и толчется столько народу, что даже стены и книги пропахли потом. В дверях спит бездомный, закутавшись в несколько слоев одежды. Старухи с высветленными перекисью волосами о чем-то спорят по-русски. Беременная женщина толкает туда-сюда синюю коляску со спящим младенцем — вперед-назад, вперед-назад. Я курю сигареты, жду и делаю заметки в записной книжке. Я пытаюсь составить резюме, намереваясь напечатать его, когда подойдет моя очередь. Проблема в том, что никаких характеристик с прежних мест работы у меня нет . Послужной список у меня уже солидный, и каждый раз выходит так, что сперва я прекрасно тружусь на новом месте, но вскоре ситуация ухудшается, и заканчивается все плачевно. Обычно я в какой-то момент просто перестаю появляться на рабочем месте. Так завершилась моя работа в реабилитационном центре в Малибу. То же самое случалось и на прежних семи работах. Собственно, я ни разу не проходил полный рабочий цикл, от приема на работу до увольнения — даже когда не употреблял. Я каждый раз схожу с ума, пытаясь все делать идеально. Не могу работать, не выкладываясь на сто процентов. Мне непременно нужно стать лучшим сотрудником, лучшим коллегой, лучшим кем угодно. Мне необходимо всем нравиться, и я из кожи вон лезу, пытаясь этого добиться. Мой главный страх — что кто-то станет на меня злиться. Этого мне не вынести. Я безумно боюсь оказаться отвергнутым — даже теми людьми, которые для меня и не значат ничего. Так что лучше бросить их первым, обрубить все концы и исчезнуть. Тогда они не смогут причинить мне боль — никто не сможет. Именно поэтому у меня и нет характеристик с прошлых мест работы.
Но, конечно, всегда есть шанс, что новый работодатель ничего проверять не станет.
Распечатав примерно двадцать копий резюме, я проезжаюсь по нескольким деловым районам. Оставляю резюме во всех кафе и ресторанах, что попадаются по пути. Особой заинтересованности никто не проявляет. В паре мест мне назначают собеседования. На пути к пристани я проезжаю через финансовый район города. Припарковав машину, смотрю на белоснежный обветшалый маяк Алькатраса. По мере того, как солнце садится за горизонт, с неба быстро сходит оранжевый цвет, и в заливе поднимается сильный ветер. Я натягиваю куртку и еще некоторое время сижу в машине, рисуя, пока не становится совсем темно. Потом я засыпаю, свернувшись на переднем сидении поудобнее. Будит меня телефонный звонок. Слышу в трубке голос Лорен:
— Приезжай, задние ворота открыты.
Добравшись до Си Клифф, я приглушаю музыку и оставляю машину в нескольких кварталах от дома Лорен из-за внезапного приступа паранойи. А когда я пытаюсь открыть высокие деревянные ворота, то выясняется, что их блокирует кирпич. Я толкаю створку ворот сильнее, и она поддается, но шум при этом поднимается такой, что я, наверное, поднимаю на уши всю округу. Тем не менее, мне удается добраться до задней двери дома, которая не заперта, и попасть в комнату Лорен, не наткнувшись на ее родителей.
Мы с Лорен долго целуемся и переговариваемся шепотом. У нее уже началась ломка, так что я спешу приготовить нам обоим по дозе.
— Когда-нибудь принимала героин? — спрашиваю я.
Она качает головой.
— А хочешь попробовать?
Она кивает.
Я добавляю приличных размеров порцию герыча в получившуюся смесь. Лорен внимательно наблюдает за моими действиями. Затем я промокаю смесь каким-то куском ваты и через него наполняю два шприца. Я волнуюсь, как бы не переборщить с дозой для Лорен, как-никак, это ее первый раз. Передаю ей один из готовых шприцов. Она некоторое время ищет у себя на руке подходящее место, а потом наконец втыкает иглу. Набирает немного крови в шприц, а потом вкалывает себе дозу. Я наблюдаю за тем, как наркотики берут над ней верх. Она словно вся обмякает, тяжело и резко выдохнув. Прижимает свою маленькую бледную ладошку к маленькому бледному лбу и откидывается назад, чуть не падая. Спохватывается, выпрямляется и тут же начинает заваливаться снова. Я смеюсь, глядя на нее.
После того, как я тоже ввожу себе дозу, мы укладываемся в постель. Там повсюду разбросаны подушки и одеяла. В комнате совсем темно, не считая огоньков на рождественской гирлянде, и я прислушиваюсь к дыханию Лорен, к ее коротким неглубоким вдохам. Ее зрачки расширены — черные провалы. Их переполняет мет, а я кайфую, кайфую, кайфую.
— Нельзя шуметь, — говорит Лорен.
Голос низкий, невнятнный.
Я целую ее — и как будто перетекаю в нее сквозь поцелуй, или, наоборот, поглощаю ее, делая частью себя. Ее язык — этой мой язык, ее губы — мои губы, ее дыхание — мое. Она издает стон, и я шепчу:
— Тшшшшш.
Некоторое время мы продолжаем целоваться, а потом я быстро стаскиваю с нее одежду, скидываю свою и прижимаюсь губами к ее соскам, грубо зацеловывая грудь. Мы начинаем заниматься любовью, и ничего не может быть лучше и естественнее этих жестких пульсирующих движений, порожденных нами. Мы здесь и в то же время нет — мы дрейфуем на ощущениях цвета и биения сердец, а наш пот капает вниз, вниз, вниз.
Мы занимаемся сексом так долго, что кровать буквально насквозь пропитывается потом, настолько его много. Мы целуемся, прижимаемся друг к другу, и все начинается по новой. Мы оба выдохлись, но не останавливаемся. Каждое ощущение в разы острее, чем обычно. Моя рука сжимает ее, живую, чувственную, горячую. Кровать трясется, стены дрожат, земля сотрясается вместе с полками, лампами и всем остальным, а нам плевать — плевать, и все. Я хочу, чтобы это длилось вечно, хочу навсегда остаться здесь, с Лорен, в наркотическом экстазе от мета и героина. Я будто достиг наивысшей точки своего существования — и не хочу, чтобы это прекращалось.
Проходит три с половиной часа. Я отодвигаюсь в сторону и замечаю, что весь в крови. Кожа стерта до крови. Но я совсем ничего не чувствую. Лорен закуривает сигарету, и мы передаем ее друг другу. Я хочу еще немного вмазаться, поэтому встаю на ноги и ощущаю головокружение, какое бывает перед обмороками. Я опускаю взгляд вниз, разглядываю собственное тело, поражаясь тому, как сильно уже похудел. Ноги начали поглощать жир с самих себя, а тазобедренные кости сильно выпирают. Я пробираюсь в ванную, справляю нужду, а затем оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти вату с остатками мета и героина. Именно в этот момент я слышу стук. Кто-то стучится в дверь комнаты Лорен, и меня тут же волной накрывает паника. Я запираюсь в ванной, едва дыша. Снаружи слышатся голоса, и я понимаю: блять, все пропало. И тут я вижу банку с ваткой и грязным шприцем. Раз уж мы все равно попались, я решаю добить остатки наркоты, пока меня не вышвырнули за дверь — или не упекли в тюрьму. Так что, стараясь действовать как можно тише, я усаживаюсь на унитаз и ищу подходящую вену. Ввожу.
На какой-то короткий миг в голове мелькает мысль «вот дерьмо», а потом я падаю вперед и врезаюсь в твердую стеклянную дверь душевой кабины. Отскочив, я обрушиваюсь на пол, и мир погружается в темноту.
@темы: Эстер, «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ
-
-
06.07.2018 в 19:22"Talking Heads" - это те самые, которые на футболке у Элио были? Как занятно все переплетается )
-
-
06.07.2018 в 19:39"Talking Heads" - это те самые, которые на футболке у Элио были? Как занятно все переплетается )
Да, я тоже об этом подумал) Все соединены
-
-
06.07.2018 в 19:56-
-
06.07.2018 в 19:59-
-
06.07.2018 в 20:06-
-
06.07.2018 в 21:08будет убивать эту красоту, а мы будем обливаться слезами
Жду-жду
-
-
06.07.2018 в 22:49Отправлено из приложения Diary.ru для Android
-
-
06.07.2018 в 23:18-
-
07.07.2018 в 09:14-
-
07.07.2018 в 09:28-
-
07.07.2018 в 09:54-
-
07.07.2018 в 14:26-
-
07.07.2018 в 14:59-
-
07.07.2018 в 16:24-
-
07.07.2018 в 16:25-
-
07.07.2018 в 19:29