за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Большая часть, напичканная событиями не меньше, чем отощавшее тело Никки - наркотиками, готова. От книги осталось всего сорок страниц, уффф.
День пятьсот семьдесят восьмой
День пятьсот семьдесят восьмой
Мы спим весь следующий день и не устраиваем никакой гаражной распродажи. Зельда будит меня примерно в шесть вечера, и я чувствую себя весьма хреново из-за всего, что случилось накануне. У нас еще осталось немного кокаина, поэтому мы принимаем по дозе и пытаемся придумать, как же нам, блять, решить проблему с деньгами.
Пейзаж за окном бледно-сер, жаркое солнце почти опустилось ниже уровня воды в загрязненном лос-анджелевском океане. Мы съедаем немного мороженого, после чего Зельда звонит Лизе.
Лиза соглашается приобрести принадлежащий Зельде автограф Дуэйна Оллмэна за шестьсот долларов. Говорит, что Джордан отдаст нам чек, если сами привезем им подписанный плакат. Мы вместе принимаем душ и садимся в машину. На мне расклешенные вельветовые брюки и одна из курток бывшего мужа Зельды, дизайн которой она сама и придумала. Я чувствую себя странно, когда надеваю его вещи, но стараюсь на это забить. Зельда ведет машину, направляясь вниз по бульвару Сансет к дому Лизы и Джордана в Мандевилл Каньоне. На дорогах пробки. Мы застреваем на каждом повороте, то чуть-чуть продвигаясь вперед, то снова останавливаясь. Никто из нас не говорит о событиях прошлой ночи, хотя на моем лице все еще виднеются следы от ногтей.
Когда мы наконец оказываемся на подъездной дорожке у дома Джордана и Лиз, уже совсем темно. Зельда захватила с собой длинное кожаное пальто, в надежде, что Лиза и его захочет купить.
Джордан открывает нам дверь. Выглядит он так же, как и всегда: длинные волосы завязаны в хвост, слегка хмурый вид, на груди выцветшая футболка. Он ведет себя очень дружелюбно, спрашивает, не проголодались ли мы. Восхищается постером и забирает пальто, сказав, что постарается уговорить Лизу купить его. Интересуется как я поживаю. Мы немного болтаем.
В конце концов, я спрашиваю нет ли у него каких-нибудь наркотиков, которыми мы бы могли вместе закинуться. Он отвечает, что не употребляет.
— Прости, — говорю я, — ошибся с выводами.
— Нет, нет, — произносит он своим обычным сонным голосом. — Ты все правильно подумал, просто я завязал.
После этого он зовет нас на улицу, чтобы продемонстрировать новенький мотоцикл, который только что приобрел. Это мотоцикл от Ducati и Джордан говорит, что тот стал его единственной радостью в жизни. Мы оглядываем покупку. Мотоцикл действительно впечатляет. Я правда очень люблю водить мотоциклы и всегда мечтал, что сам куплю такой.
— Езда на нем доставляет мне огромное удовольствие, — говорит Джордан. — С этим ничто не сравнится.
Мы с Зельдой едем домой. Она договорилась, что завтра я отправлюсь на собеседование с главным редактором Flaunt Magazine, так что сегодня мне категорически не стоит чем-либо закидываться. К тому же, мы все равно на мели. Но у Зельды есть знакомый в центре, который может раздобыть для нас крэка — если мы того захотим. Его зовут Карлос и он торгует на улице. Мы отправляемся в центр и созваниваемся с ним. Он соглашается за пустяковую сумму отдать нам порцию крэк-кокаина, которая при других обстоятельствах стоила бы не меньше восьмидесяти баксов.
Мы притормаживаем на заправке и покупаем один из этих цветков в стеклянных трубках, которые чаще всего и берут для того, чтобы крэк курить. Я понимаю, что нам не стоило бы продолжать употреблять и что дела у нас идут паршиво, но жизнь без наркоты сейчас представляется невыносимой.
Мы едем по пустынной улице в центре. Карлос протягивает руку и через окно машины передает нам пухлый пакет с крэком.
Зельда говорит, что он давно влюблен в нее и поэтому продает наркоту по столь выгодным ценам. Карлос — невысокий тощий испаноговорящий парниша, симпатичный, но очень уж измученный у него вид. Может, даже больше, чем у меня.
Крэк мы начинаем курить еще по пути домой и мне сразу становится лучше. Периодически я хватаюсь за руль, пока Зельда набивает трубку.
Кайф длится недолго, но я думаю, что этого нам хватит, чтобы справиться с собеседованием и всем остальным.
Мы возвращаемся домой.
Один из соседей снизу, гей-визажист, приехавший откуда-то с Юга, смотрит на нас с таким отвращением, когда мы во двор заходим, словно мы даже ругательств не заслуживаем.
Мы минуем его, поднимаясь по лестнице, привычно здороваемся, и запираемся в нашей комнате. Некоторое время мы курим крэк и занимаемся любовью. Спать мы так и не ложимся, и когда наступает утро, мы все так же потребляем крэк и закидываемся остатками кокаина. Я занят созданием сложного рисунка, на который приклеиваю различные части и детальки от разобранного ранее ноутбука. Зельда удаляется в ванную и несколько часов очищает кожу лица. Я слушаю музыку в наушниках.
В конце концов, я прерываю медитативные омовения лица Зельды, и мы вместе принимаем душ.
Я съедаю немного хлопьев и мы делаем кофе. Мне еще нужно успеть перед собеседованием с мужиком из Flaunt Magazine распечатать все свои статьи в Kinko's и сопроводить их парой новых. Мы с Зельдой едем вниз по Сансет-бульвару к нужному офису и как раз собираемся войти в него, но тут она решает сперва позвонить Лизе, узнать, захотела ли та купить ее кожаное пальто.
На улице немного моросит, идет летний мерзкий дождичек. Туман сползает вниз по отштукатуренным стенам зданий Сансет-бульвара. Я курю сигарету, опустив стекла в машине, в то время как Зельда сидит с прижатой к уху трубкой, слушая, что ей говорят.
Не знаю, кто именно ответил на ее звонок, но Зельда раз за разом повторяет «Что?», а потом: «Боже мой».
Она вешает трубку и поворачивается ко мне.
Джордан мертв. Врезался на мотоцикле в дерево. Мы смотрим друг на друга и одновременно начинаем плакать. Я реву в голос, не могу остановиться. Не знаю, что мне теперь делать. Звоню своим друзьям из Нью-Йорка, которые хорошо знали Джордана, но никто из них не отвечает. Звоню своему отцу и оставляю сообщение на автоответчике. Я думаю, что он, может быть, общается с мамой Джордана (его отец умер в прошлом году).
Потом я звоню маме и она отвечает.
Я пытаюсь рассказать ей, что она случилось, но она начинает орать на меня прежде, чем мне это удается. Говорит, что знает — я под кайфом.
— Мам, что ты, черт возьми, несешь? Джордан погиб! Я не под кайфом, я в раздрае. Подумал, что ты, возможно, с его мамой связь поддерживаешь, типа того.
— Мне нет дело до Джордана. Но мне есть дело до тебя. То пропадаешь на несколько месяцев, а теперь вдруг звонишь мне, рыдая. Что, черт возьми, с тобой не так?
— Мама, — говорю я, подняв ноги к груди, склубочившись на переднем сидении, — Джордан умер. Я же говорю, он попал в аварию на мотоцикле и теперь, блять, мертв.
— Ты ведь под кайфом, верно? По голосу заметно. Тебе нужна помощь. Эта женщина тебя погубит.
— Мама, я совсем о другом с тобой поговорить хочу. О Джордане. Но я вообще-то «чист». Больше двух недель не употребляю.
Она не верит.
Она практически орет на меня.
А потом Зельда вдруг выходит из себя и начинает орать на мою мать, требуя, чтобы я передавал ей каждое ее слово. Зельда называет маму сукой, которая сует нос не в свои дела, кричит, что она бессердечная. Она в бешенстве из-за того, что моя мама растрепала ее семье, что мы снова подсели на наркоту. Рассказывает моей маме (по-прежнему через меня), какой ненормальный у нее отец, что она не имела права втягивать членов ее семьи в это дело.
— Ты не понимаешь, что он за человек. Нихрена не знаешь на что он способен!
Эти слова я не передаю, думаю, мама и сама и сама отлично слышит ее крики.
Каким-то образом из-за всего этого смерть Джордана отходит на задний план. Я кричу, Зельда кричит, мама кричит. В самый разгар переполоха у Зельды звонит телефон. Это мужик из Flaunt Magazine решил переназначить наше собеседование на другое время, что, с учетом всех обстоятельств, пожалуй, к лучшему. Мы больше никуда не едем, но наш спор не утихает. Я окончательно выхожу из себя и мне хочется, чтобы Зельда наконец успокоилась и дала мне возможность самому поорать на мать.
В конце концов, я вешаю трубку и еще немного плачу из-за смерти Джордана и из-за окружающей беспросветной безнадежности. Мы созваниваемся с дилером и договариваемся встретиться в Ларчмонде, куда все равно уже почти доехали.
Покупаем кучу кокаина, мета и некоторое количество таблеток.
Деньги у нас почти закончились.
Не представляю, как мы сможем расплатиться за квартиру, купить себе еды и тд. Во мне теплится надежда, что, может быть, я устроюсь куда-нибудь на работу, но она мимолетна. В настоящее время я почти ни в чем не уверен.
Уверен, что люблю Зельду — это точно. Но мы часто ссоримся и, по правде говоря, я живу в постоянном страхе, что потеряю ее. Я просто не знаю, могу ли ей доверять. Столько раз уже ловил ее на лжи.
А тут еще эти наркотики.
Мы закидываемся прямо в машине, у меня все руки в шрамах и я не знаю, как смогу остановиться, даже если захочу. Я чувствую себя так, словно постоянно нахожусь на волоске от смерти, а гибель Джордана только усиливает это ощущение.
Мне страшно.
Нужно взяться за ум, знаю.
Нужно снова начать работать.
Но у меня нет компьютера, а без него невозможно заниматься написанием рецензий и другими делами. Да, вот в чем корень проблемы. Найду работу и все наладится. Нужно раздобыть компьютер.
Мы возвращаемся в квартиру и несколько часов закидываемся наркотой, попутно разговаривая про деньги и обсуждая, что же нам, черт возьми, теперь делать. Говорим про мою мать, как сильно мы на нее злимся из-за того, что она сделала. Я заодно рассказываю как сильно зол на отчима из-за того, как он себя вел со мной и мамой, ужасно зол.
Мы снова принимаем наркотики и вот, в три часа утра, шатаемся из угла в угол, словно животные в клетке.
— Зельда, — говорю я, когда в голову приходит одна идея, — поехали-ка к моей маме. Я знаю, как попасть в их дом, и смогу стырить компьютер Тодда.
— Отличная мысль, — откликается она, — тебе же нужен компьютер.
Мы очень долго одеваемся. Когда забираемся в машину, то я сажусь за руль. Мы сильно укурены, а из колонок поет Амон Тобин. Раннее утро, за окнами автомобиля темно и холодно. Я крепко сжимаю зубы, слишком крепко. В смысле, сильнее, чем следовало бы. Я с большой злостью говорю о своей матери, об отчиме и бла-бла-бла. Когда мы доезжаем до района, где находится мамин дом, в Пасифик Палисадес, то решаем остановиться на некоторое расстоянии от него и сперва закупиться кое-какими продуктами в супермаркете, что располагается ниже по улице.
Еще только около четырех часов утра. Мы паркуемся и закидываемся новой порцией мета. Блуждая по ярко (слишком ярко) освещенным рядам продуктового магазина, мы смеемся над собой и целуемся. Я задаюсь вопросом, наблюдает ли кто-нибудь за нами и что он может подумать. Начинаю немного параноить и утыкаюсь взглядом в пол. В конце концов, мы тут единственные покупатели.
Но несмотря на все это, мы покупаем мороженое и хлопья Lucky Charms, а еще хотим взять бутылку вина, но нам отвечают, что алкоголь раньше шести продавать не начнут. Поэтому я говорю Зельде, что вернусь сюда как раз к нужному времени, отправлюсь пока что за компьютером.
Она целует меня на прощание и после этого я еду к дому матери. Как только я оказываюсь на их улице, меня обуревает страх. Я паркуюсь вдалеке от дома и медленно иду вперед. Внезапно я вспоминаю про маминых собак. Они же начнут лаять как оглашенные, если услышат какой-либо шум. Я правда сильно напуган. Воображаю, что все соседи смотрят на меня, следят за мной.
Компьютер находится в гараже и я полагаю, что смогу пробраться туда, никаких проблем. По какой-то причине я решаю взобраться на крышу гаража.
Кажется, думаю, что смогу продраться через черепицу.
Пытаюсь оторвать черепицу. Дело продвигается медленно. Черепицу, оказывается, оторвать не так-то просто. Я сползаю вниз по стволу дерева, при этом сильно поранив руки, а потом бегу в гараж и запираюсь там.
Не знаю точно, что именно со мной происходит в тот момент.
Я вроде как ненадолго утрачиваю связь с реальностью.
В гараже полно коробок, вешалок с одеждой, одежды, которая просто валяется на полу и других вещей. Я быстро освобождаю одну из коробок и кладу в нее компьютер. Но после этого я, ну, перестаю о чем-либо размышлять и творю всякую фигню. Опустошаю другие коробки, разбрасываю вещи и взбираюсь на потолочные балки. Снова забираюсь на крышу.
Так проходит несколько часов. Я просто слоняюсь вокруг, рассортировываю вещи по маленьким кучкам, действуя словно на автопилоте. Я нахожу пару кассет с порнофильмами, которые наверняка принадлежат отчиму и растаптываю их.
Я вроде как кажусь себе огромным насекомым, которое может взобраться куда угодно. Червяком или слизнем, может, или Бог знает кем еще.
Потом, взобравшись на перекладины, удерживающие крышу, я делаюсь длинноногим пауком, затаившимся в тени.
Проходит еще какое-то время.
Мне жарко, в горле пересохло.
Уже полдень.
Лучи солнца проникают сквозь трещины в черепице. Полосы желтого цвета пробиваются сквозь затхлый, пыльный воздух гаража. Я уклоняюсь от этих ярких явлений. Думаю, что луч солнца может обратить меня в прах, как вампира. Мысли вихрем проносятся в моей голове, не задерживаясь надолго. Внезапно я понимаю, что не могу найти дверь, что заперт и не сумею выбраться отсюда. Я погружаюсь в сон и вижу себя ребенком, прячущимся в этом же самом гараже, дрожащим от страха и едва ли не блюющим в своем тайном укрытии, куда я сбежал от ссоры. Мама с Тоддом орут друг на друга, а я такой маленький и напуганный.
Мама все еще хочет, чтобы я поехал с ней в отель, но мне слишком страшно. Не хочу предавать Тодда.
Потом я вспоминаю, как мы ехали по шоссе в Сан-Диего. Мама с Тоддом ссорились, а я лежал на заднем сидении и притворялся спящим. Мама схватилась за руль и попыталась развернуть машину, которую вел Тодд.
Лежа на заднем сидении, я чувствовал себя таким виноватым, словно все это происходило из-за меня.
Затем меня посещает еще одно воспоминание.
Вокруг совсем тускло, все в тумане, я не могу понять, что происходит.
Мне становится дурно и меня тошнит какой-то пенистой жидкостью.
Проходит больше пяти часов, прежде чем раздается стук в дверь.
Каким-то образом мне удается ненадолго вырваться из мрака психоза и открыть ее.
На пороге стоит Спенсер и мне кажется, что он реальный, не галлюцинация. Окончательно я в этом уверяюсь, когда он начинает говорить со мной о программе «двенадцать шагов».
Мама тоже тут. Похоже, она в бешенстве. Оно и неудивительно.
Не знаю, почему она не на работе.
Рядом с ней стоит мой старший брат, Рон, мамин сын от ее первого брака. Мы с ним встречались всего несколько раз.
Все они говорят одновременно. Рассказывают, что Зельда перепугалась, потому что я на полдня бросил ее в продуктовом магазине. Она позвонила моей маме, а также куче других людей, после чего одолжила деньги у Якудзы и поехала обратно в Голливуд на такси. Зельда заявила всем, что советует отправить меня на лечение, чтобы я больше не таскался за ней.
Спенсер хочет, чтобы я отправился на лечение.
Мама хочет, чтобы я отправился на лечение.
Даже Рон считает, что мне нужна помощь.
Не знаю сколько времени длится этот разговор, но вскоре к нам присоединяется коп из лос-анджелевского полицейского департамента, желающий составить рапорт.
Думаю, его вызвал мой отчим.
Полагаю, Тодд сидит в доме, избегая встречи со мной. Коп (типичный коп с квадратной челюстью, «ежиком» на голове и тд.) собирается арестовать меня, но мама говорит, что не будет выдвигать обвинений, если я соглашусь лечь в клинику. В тюрьму мне отправляться не хочется, так что я говорю им то, что они желают услышать.
Они разрешают мне вернуться в Голливуд, чтобы собрать вещи.
На обратном пути я проклинаю себя и опять, в тысячный раз за мою жизнь, задаюсь вопросом: как же, черт возьми, выпутаться из этой истории?
Как только переступаю порог квартиры, Зельда набрасывается на меня с кулаками. Все мои вещи свалены в картонную коробку, стоящую посреди комнаты. Зельда плачет и кричит, а я пытаюсь схватить ее за руки, уворачиваясь от пощечин. Я хочу объяснить, что произошло, хотя не представляю, чем это может помочь. В смысле, я же на пять часов бросил ее в супермаркете, из-за того, что со мной случился нервный срыв, спровоцированный наркотиками.
Спустя несколько минут мне удается ее успокоить. Я вру ей, что услышал шаги брата и поэтому вынужден был спрятаться в гараже, где и застрял надолго. Она, кажется, готова меня простить, но все еще считает, что мне требуется помощь.
Мы закидываемся наркотиками и обсуждаем этот вопрос. Чуть позже у Зельды звонит телефон — это мой отец ее вызванивает. Они с Зельдой говорят о чем-то, не знаю о чем именно. В разговоре с моим отцом Зельда старательно изображает из себя ответственного человека. Она внезапно становится воплощением мудрости и зрелости, человеком, не имеющим никакого отношения к моей зависимости. Не знаю, поверил ли отец чему-то из ее речи, но сыграно было классно.
Разумеется, потом телефон передают мне и я по голосу понимаю, что отец обеспокоен и взволнован. Он держится строго, говорит быстро. Судя по всему, они с мамой успели переговорить с адвокатами. Они имеют право заявить на меня в полицию в течение следующих девяноста дней, а Зельду могут обвинить в пособничестве. В этом случае нам обоим придется переживать процесс детоксикации на полу в камере, вдали от Бупренорфина, Ксанакса и Клоназепама, а значит у нас будут приступы судорог, из-за которых мы даже умереть можем.
Блядь, как же я зол на себя.
Выбора нет, приходится соглашаться на выдвинутые отцом условия. Он говорит, что в реабилитационном центре Орегона есть свободная койка. Он договорился, чтобы сотрудники центра связались со мной напрямую. Они позвонят на телефон Зельды примерно через час.
Я вешаю трубку.
— Детка, — говорю я, — они собираются услать меня в Орегон.
— Что? Почему ты не можешь остаться в Л. А.?
На ней сейчас маленькие шортики-боксеры и обтягивающая майка. Она выглядит невероятно мило и внезапно начинает сильно переживать, страшиться моего отъезда. Я целую ее и хочу умереть, вот правда. Все это так печально. Мы с Зельдой законченные наркоши, полностью истощенные.
Я теперь даже не могу сходить в туалет «по-большому», доктор сказал, что все дело в «уплотнении». Дерьмо во мне превратилось в твердые окаменелости. Приходится часами сидеть в туалете, буквально руками выковыривать из себя эти гранулы. Глаза у меня запали, кожа пожелтела и покрылась чешуйками. Пот воняет химикатами. От моего тела в данный момент остались одни кости.
Мы занимаемся любовью до тех пор, пока не раздается новый звонок. Я отвечаю и на какое-то время мир снова погружается в темноту. Я уверен, что из реабилитационного центра позвонила женщина, но помимо этого у меня не осталось никаких воспоминаний о нашем с ней разговоре. Полагаю, я много говорил про Зельду, как сильно не хочу с ней расставаться. Видимо, женщину это разозлило (или что-то другое), потому что в Орегон я больше не собираюсь. В смысле, они отказываются принять меня. Просто не хотят, чтобы я у них находился.
Не знаю, что конкретно их не устроило, но теперь нужно срочно придумать новый план действий. Отец мной очень недоволен. Кажется, он думает, что я специально все испортил. Намеренно запорол беседу с леди из центра, чтобы уж точно туда не попасть. Но это неправда. Я ей все честно рассказал.
И вот теперь я снова томлюсь в ожидании, закидываясь наркотой вместе с Зельдой. Около девяти часов вечера снова звонит отец. Он говорит, что нашел клинику в Долине, где меня готовы принять. Ставит ультиматум: либо я отправляюсь туда, либо меня прямо сейчас арестуют. Не уверен, правда ли это, но проверять не хочу. Так что я еду туда.
Ну, точнее, сперва принимаю душ, а Зельда собирает мои вещи. В числе прочего, она кладет в сумку фотоальбом с кучей своих снимков. Также она пишет мне длинное письмо, в котором обещает, что никогда меня не покинет. Мы полны решимости пожениться, когда все это закончится. Мы целуемся, плачем, снова и снова признаемся друг другу в любви. Я думаю, что процесс детоксикации займет не больше десяти дней, а потом я стану «чист», мы с Зельдой будем жить вместе, я вернусь к писательству и все сложится наилучшим образом.
Но я все равно боюсь, что могу потерять Зельду.
Она ведет машину, направляясь к клинике, а я вдыхаю, вкалываю, выкуриваю и глотаю все, что только попадается мне в руки.
Я нахожусь под сильнейшим кайфом и страх из-за предстоящей детоксикации немного утихает. К дверям клиники я подкатываю с видом рок-звезды. На часах около двух ночи, но я все равно в больших солнцезащитных очках. Из одежды на мне брюки-клеш, куртка с бахромой и безумная разноцветная шляпа, созданная каким-то известным дизайнером. Зельда целует меня на прощание, а я отдаю ей кое-какие свои вещи (например, кошелек), потому что понятия не имею, насколько здесь может быть ужасно. На самом деле, прежде я никогда не бывал в клиниках, где только детоксикацию проводят. Во всех других центрах этот процесс всегда являлся частью программы, рассчитанной на двадцать восемь дней. А после истории с Лорен я и вовсе просто на полу валялся во время детоксикации.
После мета и кокса тебе просто нужно как можно больше спать. Но я не знаю чего следует ожидать, когда «снимаешься» с бензодиазепинов и Бупренорфина.
Как бы то ни было, Зельда прощается и наблюдая за тем, как она уезжает прочь, мне хочется расплакаться. Чувствую себя полностью поверженным. Но я по-прежнему под кайфом, поэтому заходя в клинику, говорю себе, что все будет в порядке. «The Mission Community detox» — это госпиталь, и, ну, он и выглядит как госпиталь. Все вокруг очень стерильное, горят флуоресцентные лампы, на полу белая плитка. Кровати тут с пластиковыми спинками, прислоняться к которым чертовски холодно. Есть две комнаты отдыха с телевизорами, видеомагнитофонами и кучей кассет. Еще есть небольшая кухонька с холодильником, забитым дешевым фастфудом и залежалыми сэнвидчами.
Меня осматривает невысокий бородатый парень в гавайской рубашке, похожий на испанца, а очень толстая женщина, напоминающая плюшевого медведя, вдобавок измеряет мой уровень кровяного давления. Она милая, черт возьми. Они оба очень милые. Они вежливые, дружелюбные и, похоже, не слишком переживают из-за того, что мой организм сейчас напичкан кучей различных наркотиков.
Слава Богу, что врать им не нужно. Я рассказываю им обо всем: про мет, кокс, героин, Ксанакс, Клоназепам, Каризопродол и Бупренорфин. Они улыбаются, фотографируют меня и берут у меня кровь на проверку. Парень выходит вместе со мной на улицу, к жаркому воздуху Долины, позволяет покурить. После этого они выдают мне кучу лекарств, которые должны меня вырубить. Подбирают для меня одежду и я пытаюсь уснуть. Ну, точнее, сперва я сижу у окна и немного рисую. Не знаю, что именно они мне дали, но эти средства быстро срабатывают, потому что вскоре я отрубаюсь.
Ночью я просыпаюсь всего дважды и оба раза это происходит из-за того, что в мою комнату пробирается высокий тощий парнишка (думаю, он младше меня) с пустым взглядом. Он в одной футболке, у него бритая голова и телосложение баскетболиста. Кажется, в руках у него какие-то туалетные принадлежности. Может, полотенце.
— Чувак, какого хрена? — удается выговорить мне сквозь сон.
Он замирает на месте. Широко распахнутые глаза еще больше округляются.
— Мне страшно, — говорит он. — Можно я посплю с тобой?
— Бля, нет. Попроси, чтобы тебе какое-нибудь снотворное дали.
В этот момент в комнату заглядывает медсестра, чрезвычайно накаченная темнокожая женщина, которая выглядит так, словно могла бы одним мизинцем меня пополам переломить.
У нее всклокоченные волосы и она кричит на пацана, чтобы тот оставил меня в покое. Он высоко подпрыгивает от неожиданности и улепетывает прочь.
Медсестра подмигивает мне, извиняется.
Я говорю:
— Просто дайте ему какой-нибудь хуйни, чтобы уснул.
А потом и сам так поступаю — засыпаю.
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День пятьсот семьдесят восьмой
День пятьсот семьдесят восьмой
Мы спим весь следующий день и не устраиваем никакой гаражной распродажи. Зельда будит меня примерно в шесть вечера, и я чувствую себя весьма хреново из-за всего, что случилось накануне. У нас еще осталось немного кокаина, поэтому мы принимаем по дозе и пытаемся придумать, как же нам, блять, решить проблему с деньгами.
Пейзаж за окном бледно-сер, жаркое солнце почти опустилось ниже уровня воды в загрязненном лос-анджелевском океане. Мы съедаем немного мороженого, после чего Зельда звонит Лизе.
Лиза соглашается приобрести принадлежащий Зельде автограф Дуэйна Оллмэна за шестьсот долларов. Говорит, что Джордан отдаст нам чек, если сами привезем им подписанный плакат. Мы вместе принимаем душ и садимся в машину. На мне расклешенные вельветовые брюки и одна из курток бывшего мужа Зельды, дизайн которой она сама и придумала. Я чувствую себя странно, когда надеваю его вещи, но стараюсь на это забить. Зельда ведет машину, направляясь вниз по бульвару Сансет к дому Лизы и Джордана в Мандевилл Каньоне. На дорогах пробки. Мы застреваем на каждом повороте, то чуть-чуть продвигаясь вперед, то снова останавливаясь. Никто из нас не говорит о событиях прошлой ночи, хотя на моем лице все еще виднеются следы от ногтей.
Когда мы наконец оказываемся на подъездной дорожке у дома Джордана и Лиз, уже совсем темно. Зельда захватила с собой длинное кожаное пальто, в надежде, что Лиза и его захочет купить.
Джордан открывает нам дверь. Выглядит он так же, как и всегда: длинные волосы завязаны в хвост, слегка хмурый вид, на груди выцветшая футболка. Он ведет себя очень дружелюбно, спрашивает, не проголодались ли мы. Восхищается постером и забирает пальто, сказав, что постарается уговорить Лизу купить его. Интересуется как я поживаю. Мы немного болтаем.
В конце концов, я спрашиваю нет ли у него каких-нибудь наркотиков, которыми мы бы могли вместе закинуться. Он отвечает, что не употребляет.
— Прости, — говорю я, — ошибся с выводами.
— Нет, нет, — произносит он своим обычным сонным голосом. — Ты все правильно подумал, просто я завязал.
После этого он зовет нас на улицу, чтобы продемонстрировать новенький мотоцикл, который только что приобрел. Это мотоцикл от Ducati и Джордан говорит, что тот стал его единственной радостью в жизни. Мы оглядываем покупку. Мотоцикл действительно впечатляет. Я правда очень люблю водить мотоциклы и всегда мечтал, что сам куплю такой.
— Езда на нем доставляет мне огромное удовольствие, — говорит Джордан. — С этим ничто не сравнится.
Мы с Зельдой едем домой. Она договорилась, что завтра я отправлюсь на собеседование с главным редактором Flaunt Magazine, так что сегодня мне категорически не стоит чем-либо закидываться. К тому же, мы все равно на мели. Но у Зельды есть знакомый в центре, который может раздобыть для нас крэка — если мы того захотим. Его зовут Карлос и он торгует на улице. Мы отправляемся в центр и созваниваемся с ним. Он соглашается за пустяковую сумму отдать нам порцию крэк-кокаина, которая при других обстоятельствах стоила бы не меньше восьмидесяти баксов.
Мы притормаживаем на заправке и покупаем один из этих цветков в стеклянных трубках, которые чаще всего и берут для того, чтобы крэк курить. Я понимаю, что нам не стоило бы продолжать употреблять и что дела у нас идут паршиво, но жизнь без наркоты сейчас представляется невыносимой.
Мы едем по пустынной улице в центре. Карлос протягивает руку и через окно машины передает нам пухлый пакет с крэком.
Зельда говорит, что он давно влюблен в нее и поэтому продает наркоту по столь выгодным ценам. Карлос — невысокий тощий испаноговорящий парниша, симпатичный, но очень уж измученный у него вид. Может, даже больше, чем у меня.
Крэк мы начинаем курить еще по пути домой и мне сразу становится лучше. Периодически я хватаюсь за руль, пока Зельда набивает трубку.
Кайф длится недолго, но я думаю, что этого нам хватит, чтобы справиться с собеседованием и всем остальным.
Мы возвращаемся домой.
Один из соседей снизу, гей-визажист, приехавший откуда-то с Юга, смотрит на нас с таким отвращением, когда мы во двор заходим, словно мы даже ругательств не заслуживаем.
Мы минуем его, поднимаясь по лестнице, привычно здороваемся, и запираемся в нашей комнате. Некоторое время мы курим крэк и занимаемся любовью. Спать мы так и не ложимся, и когда наступает утро, мы все так же потребляем крэк и закидываемся остатками кокаина. Я занят созданием сложного рисунка, на который приклеиваю различные части и детальки от разобранного ранее ноутбука. Зельда удаляется в ванную и несколько часов очищает кожу лица. Я слушаю музыку в наушниках.
В конце концов, я прерываю медитативные омовения лица Зельды, и мы вместе принимаем душ.
Я съедаю немного хлопьев и мы делаем кофе. Мне еще нужно успеть перед собеседованием с мужиком из Flaunt Magazine распечатать все свои статьи в Kinko's и сопроводить их парой новых. Мы с Зельдой едем вниз по Сансет-бульвару к нужному офису и как раз собираемся войти в него, но тут она решает сперва позвонить Лизе, узнать, захотела ли та купить ее кожаное пальто.
На улице немного моросит, идет летний мерзкий дождичек. Туман сползает вниз по отштукатуренным стенам зданий Сансет-бульвара. Я курю сигарету, опустив стекла в машине, в то время как Зельда сидит с прижатой к уху трубкой, слушая, что ей говорят.
Не знаю, кто именно ответил на ее звонок, но Зельда раз за разом повторяет «Что?», а потом: «Боже мой».
Она вешает трубку и поворачивается ко мне.
Джордан мертв. Врезался на мотоцикле в дерево. Мы смотрим друг на друга и одновременно начинаем плакать. Я реву в голос, не могу остановиться. Не знаю, что мне теперь делать. Звоню своим друзьям из Нью-Йорка, которые хорошо знали Джордана, но никто из них не отвечает. Звоню своему отцу и оставляю сообщение на автоответчике. Я думаю, что он, может быть, общается с мамой Джордана (его отец умер в прошлом году).
Потом я звоню маме и она отвечает.
Я пытаюсь рассказать ей, что она случилось, но она начинает орать на меня прежде, чем мне это удается. Говорит, что знает — я под кайфом.
— Мам, что ты, черт возьми, несешь? Джордан погиб! Я не под кайфом, я в раздрае. Подумал, что ты, возможно, с его мамой связь поддерживаешь, типа того.
— Мне нет дело до Джордана. Но мне есть дело до тебя. То пропадаешь на несколько месяцев, а теперь вдруг звонишь мне, рыдая. Что, черт возьми, с тобой не так?
— Мама, — говорю я, подняв ноги к груди, склубочившись на переднем сидении, — Джордан умер. Я же говорю, он попал в аварию на мотоцикле и теперь, блять, мертв.
— Ты ведь под кайфом, верно? По голосу заметно. Тебе нужна помощь. Эта женщина тебя погубит.
— Мама, я совсем о другом с тобой поговорить хочу. О Джордане. Но я вообще-то «чист». Больше двух недель не употребляю.
Она не верит.
Она практически орет на меня.
А потом Зельда вдруг выходит из себя и начинает орать на мою мать, требуя, чтобы я передавал ей каждое ее слово. Зельда называет маму сукой, которая сует нос не в свои дела, кричит, что она бессердечная. Она в бешенстве из-за того, что моя мама растрепала ее семье, что мы снова подсели на наркоту. Рассказывает моей маме (по-прежнему через меня), какой ненормальный у нее отец, что она не имела права втягивать членов ее семьи в это дело.
— Ты не понимаешь, что он за человек. Нихрена не знаешь на что он способен!
Эти слова я не передаю, думаю, мама и сама и сама отлично слышит ее крики.
Каким-то образом из-за всего этого смерть Джордана отходит на задний план. Я кричу, Зельда кричит, мама кричит. В самый разгар переполоха у Зельды звонит телефон. Это мужик из Flaunt Magazine решил переназначить наше собеседование на другое время, что, с учетом всех обстоятельств, пожалуй, к лучшему. Мы больше никуда не едем, но наш спор не утихает. Я окончательно выхожу из себя и мне хочется, чтобы Зельда наконец успокоилась и дала мне возможность самому поорать на мать.
В конце концов, я вешаю трубку и еще немного плачу из-за смерти Джордана и из-за окружающей беспросветной безнадежности. Мы созваниваемся с дилером и договариваемся встретиться в Ларчмонде, куда все равно уже почти доехали.
Покупаем кучу кокаина, мета и некоторое количество таблеток.
Деньги у нас почти закончились.
Не представляю, как мы сможем расплатиться за квартиру, купить себе еды и тд. Во мне теплится надежда, что, может быть, я устроюсь куда-нибудь на работу, но она мимолетна. В настоящее время я почти ни в чем не уверен.
Уверен, что люблю Зельду — это точно. Но мы часто ссоримся и, по правде говоря, я живу в постоянном страхе, что потеряю ее. Я просто не знаю, могу ли ей доверять. Столько раз уже ловил ее на лжи.
А тут еще эти наркотики.
Мы закидываемся прямо в машине, у меня все руки в шрамах и я не знаю, как смогу остановиться, даже если захочу. Я чувствую себя так, словно постоянно нахожусь на волоске от смерти, а гибель Джордана только усиливает это ощущение.
Мне страшно.
Нужно взяться за ум, знаю.
Нужно снова начать работать.
Но у меня нет компьютера, а без него невозможно заниматься написанием рецензий и другими делами. Да, вот в чем корень проблемы. Найду работу и все наладится. Нужно раздобыть компьютер.
Мы возвращаемся в квартиру и несколько часов закидываемся наркотой, попутно разговаривая про деньги и обсуждая, что же нам, черт возьми, теперь делать. Говорим про мою мать, как сильно мы на нее злимся из-за того, что она сделала. Я заодно рассказываю как сильно зол на отчима из-за того, как он себя вел со мной и мамой, ужасно зол.
Мы снова принимаем наркотики и вот, в три часа утра, шатаемся из угла в угол, словно животные в клетке.
— Зельда, — говорю я, когда в голову приходит одна идея, — поехали-ка к моей маме. Я знаю, как попасть в их дом, и смогу стырить компьютер Тодда.
— Отличная мысль, — откликается она, — тебе же нужен компьютер.
Мы очень долго одеваемся. Когда забираемся в машину, то я сажусь за руль. Мы сильно укурены, а из колонок поет Амон Тобин. Раннее утро, за окнами автомобиля темно и холодно. Я крепко сжимаю зубы, слишком крепко. В смысле, сильнее, чем следовало бы. Я с большой злостью говорю о своей матери, об отчиме и бла-бла-бла. Когда мы доезжаем до района, где находится мамин дом, в Пасифик Палисадес, то решаем остановиться на некоторое расстоянии от него и сперва закупиться кое-какими продуктами в супермаркете, что располагается ниже по улице.
Еще только около четырех часов утра. Мы паркуемся и закидываемся новой порцией мета. Блуждая по ярко (слишком ярко) освещенным рядам продуктового магазина, мы смеемся над собой и целуемся. Я задаюсь вопросом, наблюдает ли кто-нибудь за нами и что он может подумать. Начинаю немного параноить и утыкаюсь взглядом в пол. В конце концов, мы тут единственные покупатели.
Но несмотря на все это, мы покупаем мороженое и хлопья Lucky Charms, а еще хотим взять бутылку вина, но нам отвечают, что алкоголь раньше шести продавать не начнут. Поэтому я говорю Зельде, что вернусь сюда как раз к нужному времени, отправлюсь пока что за компьютером.
Она целует меня на прощание и после этого я еду к дому матери. Как только я оказываюсь на их улице, меня обуревает страх. Я паркуюсь вдалеке от дома и медленно иду вперед. Внезапно я вспоминаю про маминых собак. Они же начнут лаять как оглашенные, если услышат какой-либо шум. Я правда сильно напуган. Воображаю, что все соседи смотрят на меня, следят за мной.
Компьютер находится в гараже и я полагаю, что смогу пробраться туда, никаких проблем. По какой-то причине я решаю взобраться на крышу гаража.
Кажется, думаю, что смогу продраться через черепицу.
Пытаюсь оторвать черепицу. Дело продвигается медленно. Черепицу, оказывается, оторвать не так-то просто. Я сползаю вниз по стволу дерева, при этом сильно поранив руки, а потом бегу в гараж и запираюсь там.
Не знаю точно, что именно со мной происходит в тот момент.
Я вроде как ненадолго утрачиваю связь с реальностью.
В гараже полно коробок, вешалок с одеждой, одежды, которая просто валяется на полу и других вещей. Я быстро освобождаю одну из коробок и кладу в нее компьютер. Но после этого я, ну, перестаю о чем-либо размышлять и творю всякую фигню. Опустошаю другие коробки, разбрасываю вещи и взбираюсь на потолочные балки. Снова забираюсь на крышу.
Так проходит несколько часов. Я просто слоняюсь вокруг, рассортировываю вещи по маленьким кучкам, действуя словно на автопилоте. Я нахожу пару кассет с порнофильмами, которые наверняка принадлежат отчиму и растаптываю их.
Я вроде как кажусь себе огромным насекомым, которое может взобраться куда угодно. Червяком или слизнем, может, или Бог знает кем еще.
Потом, взобравшись на перекладины, удерживающие крышу, я делаюсь длинноногим пауком, затаившимся в тени.
Проходит еще какое-то время.
Мне жарко, в горле пересохло.
Уже полдень.
Лучи солнца проникают сквозь трещины в черепице. Полосы желтого цвета пробиваются сквозь затхлый, пыльный воздух гаража. Я уклоняюсь от этих ярких явлений. Думаю, что луч солнца может обратить меня в прах, как вампира. Мысли вихрем проносятся в моей голове, не задерживаясь надолго. Внезапно я понимаю, что не могу найти дверь, что заперт и не сумею выбраться отсюда. Я погружаюсь в сон и вижу себя ребенком, прячущимся в этом же самом гараже, дрожащим от страха и едва ли не блюющим в своем тайном укрытии, куда я сбежал от ссоры. Мама с Тоддом орут друг на друга, а я такой маленький и напуганный.
Мама все еще хочет, чтобы я поехал с ней в отель, но мне слишком страшно. Не хочу предавать Тодда.
Потом я вспоминаю, как мы ехали по шоссе в Сан-Диего. Мама с Тоддом ссорились, а я лежал на заднем сидении и притворялся спящим. Мама схватилась за руль и попыталась развернуть машину, которую вел Тодд.
Лежа на заднем сидении, я чувствовал себя таким виноватым, словно все это происходило из-за меня.
Затем меня посещает еще одно воспоминание.
Вокруг совсем тускло, все в тумане, я не могу понять, что происходит.
Мне становится дурно и меня тошнит какой-то пенистой жидкостью.
Проходит больше пяти часов, прежде чем раздается стук в дверь.
Каким-то образом мне удается ненадолго вырваться из мрака психоза и открыть ее.
На пороге стоит Спенсер и мне кажется, что он реальный, не галлюцинация. Окончательно я в этом уверяюсь, когда он начинает говорить со мной о программе «двенадцать шагов».
Мама тоже тут. Похоже, она в бешенстве. Оно и неудивительно.
Не знаю, почему она не на работе.
Рядом с ней стоит мой старший брат, Рон, мамин сын от ее первого брака. Мы с ним встречались всего несколько раз.
Все они говорят одновременно. Рассказывают, что Зельда перепугалась, потому что я на полдня бросил ее в продуктовом магазине. Она позвонила моей маме, а также куче других людей, после чего одолжила деньги у Якудзы и поехала обратно в Голливуд на такси. Зельда заявила всем, что советует отправить меня на лечение, чтобы я больше не таскался за ней.
Спенсер хочет, чтобы я отправился на лечение.
Мама хочет, чтобы я отправился на лечение.
Даже Рон считает, что мне нужна помощь.
Не знаю сколько времени длится этот разговор, но вскоре к нам присоединяется коп из лос-анджелевского полицейского департамента, желающий составить рапорт.
Думаю, его вызвал мой отчим.
Полагаю, Тодд сидит в доме, избегая встречи со мной. Коп (типичный коп с квадратной челюстью, «ежиком» на голове и тд.) собирается арестовать меня, но мама говорит, что не будет выдвигать обвинений, если я соглашусь лечь в клинику. В тюрьму мне отправляться не хочется, так что я говорю им то, что они желают услышать.
Они разрешают мне вернуться в Голливуд, чтобы собрать вещи.
На обратном пути я проклинаю себя и опять, в тысячный раз за мою жизнь, задаюсь вопросом: как же, черт возьми, выпутаться из этой истории?
Как только переступаю порог квартиры, Зельда набрасывается на меня с кулаками. Все мои вещи свалены в картонную коробку, стоящую посреди комнаты. Зельда плачет и кричит, а я пытаюсь схватить ее за руки, уворачиваясь от пощечин. Я хочу объяснить, что произошло, хотя не представляю, чем это может помочь. В смысле, я же на пять часов бросил ее в супермаркете, из-за того, что со мной случился нервный срыв, спровоцированный наркотиками.
Спустя несколько минут мне удается ее успокоить. Я вру ей, что услышал шаги брата и поэтому вынужден был спрятаться в гараже, где и застрял надолго. Она, кажется, готова меня простить, но все еще считает, что мне требуется помощь.
Мы закидываемся наркотиками и обсуждаем этот вопрос. Чуть позже у Зельды звонит телефон — это мой отец ее вызванивает. Они с Зельдой говорят о чем-то, не знаю о чем именно. В разговоре с моим отцом Зельда старательно изображает из себя ответственного человека. Она внезапно становится воплощением мудрости и зрелости, человеком, не имеющим никакого отношения к моей зависимости. Не знаю, поверил ли отец чему-то из ее речи, но сыграно было классно.
Разумеется, потом телефон передают мне и я по голосу понимаю, что отец обеспокоен и взволнован. Он держится строго, говорит быстро. Судя по всему, они с мамой успели переговорить с адвокатами. Они имеют право заявить на меня в полицию в течение следующих девяноста дней, а Зельду могут обвинить в пособничестве. В этом случае нам обоим придется переживать процесс детоксикации на полу в камере, вдали от Бупренорфина, Ксанакса и Клоназепама, а значит у нас будут приступы судорог, из-за которых мы даже умереть можем.
Блядь, как же я зол на себя.
Выбора нет, приходится соглашаться на выдвинутые отцом условия. Он говорит, что в реабилитационном центре Орегона есть свободная койка. Он договорился, чтобы сотрудники центра связались со мной напрямую. Они позвонят на телефон Зельды примерно через час.
Я вешаю трубку.
— Детка, — говорю я, — они собираются услать меня в Орегон.
— Что? Почему ты не можешь остаться в Л. А.?
На ней сейчас маленькие шортики-боксеры и обтягивающая майка. Она выглядит невероятно мило и внезапно начинает сильно переживать, страшиться моего отъезда. Я целую ее и хочу умереть, вот правда. Все это так печально. Мы с Зельдой законченные наркоши, полностью истощенные.
Я теперь даже не могу сходить в туалет «по-большому», доктор сказал, что все дело в «уплотнении». Дерьмо во мне превратилось в твердые окаменелости. Приходится часами сидеть в туалете, буквально руками выковыривать из себя эти гранулы. Глаза у меня запали, кожа пожелтела и покрылась чешуйками. Пот воняет химикатами. От моего тела в данный момент остались одни кости.
Мы занимаемся любовью до тех пор, пока не раздается новый звонок. Я отвечаю и на какое-то время мир снова погружается в темноту. Я уверен, что из реабилитационного центра позвонила женщина, но помимо этого у меня не осталось никаких воспоминаний о нашем с ней разговоре. Полагаю, я много говорил про Зельду, как сильно не хочу с ней расставаться. Видимо, женщину это разозлило (или что-то другое), потому что в Орегон я больше не собираюсь. В смысле, они отказываются принять меня. Просто не хотят, чтобы я у них находился.
Не знаю, что конкретно их не устроило, но теперь нужно срочно придумать новый план действий. Отец мной очень недоволен. Кажется, он думает, что я специально все испортил. Намеренно запорол беседу с леди из центра, чтобы уж точно туда не попасть. Но это неправда. Я ей все честно рассказал.
И вот теперь я снова томлюсь в ожидании, закидываясь наркотой вместе с Зельдой. Около девяти часов вечера снова звонит отец. Он говорит, что нашел клинику в Долине, где меня готовы принять. Ставит ультиматум: либо я отправляюсь туда, либо меня прямо сейчас арестуют. Не уверен, правда ли это, но проверять не хочу. Так что я еду туда.
Ну, точнее, сперва принимаю душ, а Зельда собирает мои вещи. В числе прочего, она кладет в сумку фотоальбом с кучей своих снимков. Также она пишет мне длинное письмо, в котором обещает, что никогда меня не покинет. Мы полны решимости пожениться, когда все это закончится. Мы целуемся, плачем, снова и снова признаемся друг другу в любви. Я думаю, что процесс детоксикации займет не больше десяти дней, а потом я стану «чист», мы с Зельдой будем жить вместе, я вернусь к писательству и все сложится наилучшим образом.
Но я все равно боюсь, что могу потерять Зельду.
Она ведет машину, направляясь к клинике, а я вдыхаю, вкалываю, выкуриваю и глотаю все, что только попадается мне в руки.
Я нахожусь под сильнейшим кайфом и страх из-за предстоящей детоксикации немного утихает. К дверям клиники я подкатываю с видом рок-звезды. На часах около двух ночи, но я все равно в больших солнцезащитных очках. Из одежды на мне брюки-клеш, куртка с бахромой и безумная разноцветная шляпа, созданная каким-то известным дизайнером. Зельда целует меня на прощание, а я отдаю ей кое-какие свои вещи (например, кошелек), потому что понятия не имею, насколько здесь может быть ужасно. На самом деле, прежде я никогда не бывал в клиниках, где только детоксикацию проводят. Во всех других центрах этот процесс всегда являлся частью программы, рассчитанной на двадцать восемь дней. А после истории с Лорен я и вовсе просто на полу валялся во время детоксикации.
После мета и кокса тебе просто нужно как можно больше спать. Но я не знаю чего следует ожидать, когда «снимаешься» с бензодиазепинов и Бупренорфина.
Как бы то ни было, Зельда прощается и наблюдая за тем, как она уезжает прочь, мне хочется расплакаться. Чувствую себя полностью поверженным. Но я по-прежнему под кайфом, поэтому заходя в клинику, говорю себе, что все будет в порядке. «The Mission Community detox» — это госпиталь, и, ну, он и выглядит как госпиталь. Все вокруг очень стерильное, горят флуоресцентные лампы, на полу белая плитка. Кровати тут с пластиковыми спинками, прислоняться к которым чертовски холодно. Есть две комнаты отдыха с телевизорами, видеомагнитофонами и кучей кассет. Еще есть небольшая кухонька с холодильником, забитым дешевым фастфудом и залежалыми сэнвидчами.
Меня осматривает невысокий бородатый парень в гавайской рубашке, похожий на испанца, а очень толстая женщина, напоминающая плюшевого медведя, вдобавок измеряет мой уровень кровяного давления. Она милая, черт возьми. Они оба очень милые. Они вежливые, дружелюбные и, похоже, не слишком переживают из-за того, что мой организм сейчас напичкан кучей различных наркотиков.
Слава Богу, что врать им не нужно. Я рассказываю им обо всем: про мет, кокс, героин, Ксанакс, Клоназепам, Каризопродол и Бупренорфин. Они улыбаются, фотографируют меня и берут у меня кровь на проверку. Парень выходит вместе со мной на улицу, к жаркому воздуху Долины, позволяет покурить. После этого они выдают мне кучу лекарств, которые должны меня вырубить. Подбирают для меня одежду и я пытаюсь уснуть. Ну, точнее, сперва я сижу у окна и немного рисую. Не знаю, что именно они мне дали, но эти средства быстро срабатывают, потому что вскоре я отрубаюсь.
Ночью я просыпаюсь всего дважды и оба раза это происходит из-за того, что в мою комнату пробирается высокий тощий парнишка (думаю, он младше меня) с пустым взглядом. Он в одной футболке, у него бритая голова и телосложение баскетболиста. Кажется, в руках у него какие-то туалетные принадлежности. Может, полотенце.
— Чувак, какого хрена? — удается выговорить мне сквозь сон.
Он замирает на месте. Широко распахнутые глаза еще больше округляются.
— Мне страшно, — говорит он. — Можно я посплю с тобой?
— Бля, нет. Попроси, чтобы тебе какое-нибудь снотворное дали.
В этот момент в комнату заглядывает медсестра, чрезвычайно накаченная темнокожая женщина, которая выглядит так, словно могла бы одним мизинцем меня пополам переломить.
У нее всклокоченные волосы и она кричит на пацана, чтобы тот оставил меня в покое. Он высоко подпрыгивает от неожиданности и улепетывает прочь.
Медсестра подмигивает мне, извиняется.
Я говорю:
— Просто дайте ему какой-нибудь хуйни, чтобы уснул.
А потом и сам так поступаю — засыпаю.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина
-
-
07.12.2018 в 15:55За это время кожу с лица можно снять
Зельда заявила всем, что советует отправить меня на лечение, чтобы я больше не таскался за ней.
Любовь резко закончилась.
Вся глава - это полный пипец. Надеюсь, на этом Зельда закончилась?
-
-
07.12.2018 в 19:18вот да, я тоже подумал. По миллиметру она там что ли кожу очищала, эта гениальная женщина.
Вся глава - это полный пипец. Надеюсь, на этом Зельда закончилась?
Любовь Зельды не может выдержать такое страшное преступление как забыть ее в продуктовом xD
нет, еще не совсем закончилась. Но осталось чуть-чуть
пока она не всплывет снова во второй книге-
-
07.12.2018 в 19:51-
-
07.12.2018 в 20:10-
-
07.12.2018 в 21:00-
-
07.12.2018 в 21:47-
-
07.12.2018 в 22:01-
-
07.12.2018 в 22:02-
-
07.12.2018 в 22:08-
-
07.12.2018 в 22:11-
-
07.12.2018 в 22:16-
-
07.12.2018 в 22:18