за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
37 часть, где Никки возвращается в свое привычное состояние, снова ненавидит все, не любит ничего и хочет назад под крылышко к Зельде.
UPD. Отредактированная версия
День пятьсот восемьдесят шестой
День пятьсот восемьдесят шестой
Отец с мамой настаивают, чтобы я лег в аризонский реабилитационный центр, где лечат людей с разными букетами диагнозов. Тех, у кого наркотическая зависимость идет в сочетании с различными психическими расстройствами. Мне туда совершенно не хочется, но выбора считай, что нет.
Обычно там не живут дольше месяца, но я мучаюсь так сильно, что хочу выбраться из собственного тела, вывернуть его наизнанку и выдрать все вены. И из-за этого они хотят, чтобы я задержался у них еще на две недели сверх стандартного срока. Сначала я стану участником программы под названием Серенити, а после этого отправлюсь в более специализированную группу. В центре, судя по всему, учат справляться с травмами, а также занимаются вопросами химической зависимости. Не думаю, что я такой уж травмированный человек, но это всяко получше, чем тюрьма. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Последние две ночи были сущим кошмаром. Мое тело как будто разучилось засыпать без посторонней помощи, а доктора сократили дозы всех выдаваемых мне лекарств.
Мое тело прошибают электрические импульсы, по коже ползают воображаемые жуки, а вдобавок ко всему этому у меня еще и ужасный понос.
Но, несмотря ни на что, в шесть тридцать утра является мама и помогает мне занести сумки в лифт. Все медсестры выходят попрощаться со мной. Они, опять же, ведут себя очень мило. Раз пятьсот просят, чтобы я им звонил.
Отлично знаю, что не позвоню никогда, но отвечаю:
— Конечно-конечно, спасибо вам большое.
Мама тоже ведет себя мило, хоть и несколько нервничает. Она определенно держится отстраненно и пытается беззаботно шутить на темы, в которых нет ничего смешного. В машине она говорит, что я верчусь, словно уж на сковородке.
Не могу сидеть спокойно. Тело то и дело хаотично подергивается, из-за этого мне крайне неловко. Я говорю маме, как сильно сожалею обо всем произошедшем, хотя уверен, что от этих слов никакого толку. Что бы я теперь ни сказал, ситуацию это не улучшит. Я проебал все на свете — возможно, безвозвратно. Мама мне явно не доверяет. Она даже настаивает, чтобы я прошел специальное медицинское освидетельствование у стюардессы, чтобы быть уверенной, что я сел на самолет. Еще она рассказывает, что Зельда вчера ночью отправилась в UCLA на детоксикацию. Верится как-то с трудом.
Я пишу ей сообщение с маминого телефона, обещая, что вернусь к ней, несмотря ни на что.
Полет проходит кошмарно. Я в ужасе от того, что приходится сидеть так близко к другим людям, пока мое тело продолжает конвульсивно дергаться. К тому же, на борту полно маленьких детей. До меня не сразу доходит, что это связано с тем, что всего через три дня будет День благодарения. Класс. Еще один праздник отмечу в реабилитационной клинике. Ну, зато не со своей проклятой семейкой.
Я продолжаю дергаться, а еще вынужден раз пятьсот сбегать в туалет. Я в полном раздрае и поэтому отчаянно стараюсь сосредоточиться на чтении. Ручку я забыл, так что даже порисовать не могу. Книга, которую я читаю, называется «Раскрашенная птица», ее мне Зельда дала. Книга оказывает на меня тот же эффект, что «Рассекая волны». Она замечательная, но слишком уж мрачная и жестокая, ее тяжело читать. То есть, я вообще-то люблю подобные сюжеты, но то, что в ней описывается — это слишком даже для меня. В конце концов, дочитав до момента, где крестьянин ложкой выковыривает глаза ухажеру своей жены, я откладываю книгу в сторону. Из-за этого эпизода мои мысли перескакивают на Зельду и Майка, и у меня, видимо, начинаются галлюцинации, потому что я вроде как впадаю в транс и становлюсь частью книжной истории.
К тому моменту, как самолет приземляется в аэропорту Феникса, я просто сжимаю подлокотники кресла и сдерживаю крик. Я обильно потею, но при этом мне холодно, и все вокруг кажется нереальным.
Аэропорт Феникса приводит меня в состояние глубочайшего культурного шока. В основном из-за того, что он очень маленький и там повсюду люди в военной форме. Я так взвинчен из-за прошибающих мое тело разрядов, что едва не прохожу мимо парня, держащего табличку с моим именем. Но он узнает меня по маминому описанию и сам окликает. Я останавливаюсь, и мы некоторое время разговариваем. Он такой милый, с ласковым голосом. Так и хочется врезать ему по лицу. Он похож на Джеймса Стюарта, только со светлыми волосами и в очках с толстыми стеклами. Зовут его Джером. Он ведет себя вежливо и спокойно, и я сейчас с трудом могу его выносить. Хуже всего то, что он говорит, что раньше жил в Лос-Анджелесе. Заявляет, что переехал в Аризону после того, как прошел местную программу лечения, ту самую, что ждет и меня.
Он говорит, что ритм жизни Лос-Анджелеса для него слишком быстрый.
Единственное мое желание — вернуться к Зельде. Я совершенно не заинтересован в прохождении очередной программы лечения. Разговор с Джеромом меня только раздражает, и, несмотря на мое нынешнее состояние, я считаю, что все равно куда круче его.
Хочется сказать ему:
— Да ты знаешь, кто я такой?! С какими людьми знаком?
Но я пытаюсь сидеть спокойно и вежливо отвечать на его вопросы.
Аризона пустынна и отвратительна. Все вокруг коричневое, запыленное, открытое и продуваемое всеми ветрами. Мы с Джеромом едем по шоссе, где всего две полосы движения, и он рассказывает мне про центр, куда мы направляемся, какое это якобы замечательное местечко.
Я словно среди каких-то пустошей оказался.
Спокойно сидеть в машине почти так же трудно, как в самолете. Тут только мы с Джеромом, и меня корежит, как сумасшедшего.
Я так скучаю по Зельде.
Без нее я словно утрачиваю точку опоры.
«The Safe Passage Center» расположен высоко в горах, дорога от Феникса до него занимает примерно полтора часа. По сути, это просто трейлерный парк посреди грязи. Есть бревенчатые домики, где участники программы спят, и пара нормальных зданий, там проводятся групповые занятия.
Первым же делом меня вымораживает то, что люди, знакомясь со мной, отказываются пожимать мне руку, потому что у них тут действует правило «никаких прикосновений». Кроме того, добрая половина женщин не могут со мной разговаривать, ведь им запрещено говорить с мужчинами. А мужик, который обыскивает мою сумку, такой старый, пронырливый и болтливый, что мне на него даже смотреть тошно. На нем какие-то стремные мешковатые джинсы, выглядит просто ужасно. Вдобавок ко всему, я по-прежнему не могу стоять спокойно. Воображаемые жуки, все дела. Если моя жизнь без наркотиков будет похожа вот на это, то не думаю, что она мне нужна.
Сосед по домику спрашивает, из-за чего я сюда попал, и я просто отвечаю:
— Наркота.
Он улыбается — этот парень с кучей татуировок, похожий на панка, на вид от силы на год или два старше меня.
— Ага, — говорит он, — вот и я так думал, когда сюда попал. Но это только верхушка айсберга.
Я слишком устал, чтобы придумывать умный и саркастичный ответ. К тому же, мне сейчас нужно оформить кучу бумажек, связанных с заселением, а такой долгий и нудный процесс для меня сейчас совершенно непосильная задача.
Джеймс, сосед, устраивает для меня экскурсию, а потом делает мне жетон с моим именем.
На ужин подают такую превосходную еду (по сравнению с больничной), что я безбожно объедаюсь, а потом всю ночь блюю. Мне все время холодно, я толком не сплю четыре дня и четыре ночи, а клятые жуки так и не оставляют меня в покое. Весь мой день расписан на кучу самых разных групповых занятий и встреч, но я не представляю, как смогу там высидеть. Я иду в кабинет к психологу и требую, чтобы меня отвезли в больницу.
Седовласая австралийка с яркими голубыми глазами предлагает:
— Почему бы тебе просто не лечь и не попытаться найти общий язык с этими жуками? Изучи жуков, которые по тебе ползают. Стань с ними единым целым.
Я честно высказываю ей все, что думаю об этой идее.
Я не ем угощение на День Благодарения, потому что все еще слишком плохо себя чувствую.
Я не могу дозвониться до Зельды, пока она на детоксикации, и холод пробирает меня до костей. Я огрызаюсь на всякого, кто пытается со мной заговорить. Я считаю, что мне здесь определенно не место, и мне кажется, что те немногочисленные психологи, с которыми мне довелось переговорить, придерживаются того же мнения. Не знаю, зачем они меня приняли, но теперь только и остается, что ждать момента, когда можно будет свалить отсюда.
UPD. Отредактированная версия
Tweak: Growing Up on Methamphetamines
День пятьсот восемьдесят шестой
День пятьсот восемьдесят шестой
Отец с мамой настаивают, чтобы я лег в аризонский реабилитационный центр, где лечат людей с разными букетами диагнозов. Тех, у кого наркотическая зависимость идет в сочетании с различными психическими расстройствами. Мне туда совершенно не хочется, но выбора считай, что нет.
Обычно там не живут дольше месяца, но я мучаюсь так сильно, что хочу выбраться из собственного тела, вывернуть его наизнанку и выдрать все вены. И из-за этого они хотят, чтобы я задержался у них еще на две недели сверх стандартного срока. Сначала я стану участником программы под названием Серенити, а после этого отправлюсь в более специализированную группу. В центре, судя по всему, учат справляться с травмами, а также занимаются вопросами химической зависимости. Не думаю, что я такой уж травмированный человек, но это всяко получше, чем тюрьма. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Последние две ночи были сущим кошмаром. Мое тело как будто разучилось засыпать без посторонней помощи, а доктора сократили дозы всех выдаваемых мне лекарств.
Мое тело прошибают электрические импульсы, по коже ползают воображаемые жуки, а вдобавок ко всему этому у меня еще и ужасный понос.
Но, несмотря ни на что, в шесть тридцать утра является мама и помогает мне занести сумки в лифт. Все медсестры выходят попрощаться со мной. Они, опять же, ведут себя очень мило. Раз пятьсот просят, чтобы я им звонил.
Отлично знаю, что не позвоню никогда, но отвечаю:
— Конечно-конечно, спасибо вам большое.
Мама тоже ведет себя мило, хоть и несколько нервничает. Она определенно держится отстраненно и пытается беззаботно шутить на темы, в которых нет ничего смешного. В машине она говорит, что я верчусь, словно уж на сковородке.
Не могу сидеть спокойно. Тело то и дело хаотично подергивается, из-за этого мне крайне неловко. Я говорю маме, как сильно сожалею обо всем произошедшем, хотя уверен, что от этих слов никакого толку. Что бы я теперь ни сказал, ситуацию это не улучшит. Я проебал все на свете — возможно, безвозвратно. Мама мне явно не доверяет. Она даже настаивает, чтобы я прошел специальное медицинское освидетельствование у стюардессы, чтобы быть уверенной, что я сел на самолет. Еще она рассказывает, что Зельда вчера ночью отправилась в UCLA на детоксикацию. Верится как-то с трудом.
Я пишу ей сообщение с маминого телефона, обещая, что вернусь к ней, несмотря ни на что.
Полет проходит кошмарно. Я в ужасе от того, что приходится сидеть так близко к другим людям, пока мое тело продолжает конвульсивно дергаться. К тому же, на борту полно маленьких детей. До меня не сразу доходит, что это связано с тем, что всего через три дня будет День благодарения. Класс. Еще один праздник отмечу в реабилитационной клинике. Ну, зато не со своей проклятой семейкой.
Я продолжаю дергаться, а еще вынужден раз пятьсот сбегать в туалет. Я в полном раздрае и поэтому отчаянно стараюсь сосредоточиться на чтении. Ручку я забыл, так что даже порисовать не могу. Книга, которую я читаю, называется «Раскрашенная птица», ее мне Зельда дала. Книга оказывает на меня тот же эффект, что «Рассекая волны». Она замечательная, но слишком уж мрачная и жестокая, ее тяжело читать. То есть, я вообще-то люблю подобные сюжеты, но то, что в ней описывается — это слишком даже для меня. В конце концов, дочитав до момента, где крестьянин ложкой выковыривает глаза ухажеру своей жены, я откладываю книгу в сторону. Из-за этого эпизода мои мысли перескакивают на Зельду и Майка, и у меня, видимо, начинаются галлюцинации, потому что я вроде как впадаю в транс и становлюсь частью книжной истории.
К тому моменту, как самолет приземляется в аэропорту Феникса, я просто сжимаю подлокотники кресла и сдерживаю крик. Я обильно потею, но при этом мне холодно, и все вокруг кажется нереальным.
Аэропорт Феникса приводит меня в состояние глубочайшего культурного шока. В основном из-за того, что он очень маленький и там повсюду люди в военной форме. Я так взвинчен из-за прошибающих мое тело разрядов, что едва не прохожу мимо парня, держащего табличку с моим именем. Но он узнает меня по маминому описанию и сам окликает. Я останавливаюсь, и мы некоторое время разговариваем. Он такой милый, с ласковым голосом. Так и хочется врезать ему по лицу. Он похож на Джеймса Стюарта, только со светлыми волосами и в очках с толстыми стеклами. Зовут его Джером. Он ведет себя вежливо и спокойно, и я сейчас с трудом могу его выносить. Хуже всего то, что он говорит, что раньше жил в Лос-Анджелесе. Заявляет, что переехал в Аризону после того, как прошел местную программу лечения, ту самую, что ждет и меня.
Он говорит, что ритм жизни Лос-Анджелеса для него слишком быстрый.
Единственное мое желание — вернуться к Зельде. Я совершенно не заинтересован в прохождении очередной программы лечения. Разговор с Джеромом меня только раздражает, и, несмотря на мое нынешнее состояние, я считаю, что все равно куда круче его.
Хочется сказать ему:
— Да ты знаешь, кто я такой?! С какими людьми знаком?
Но я пытаюсь сидеть спокойно и вежливо отвечать на его вопросы.
Аризона пустынна и отвратительна. Все вокруг коричневое, запыленное, открытое и продуваемое всеми ветрами. Мы с Джеромом едем по шоссе, где всего две полосы движения, и он рассказывает мне про центр, куда мы направляемся, какое это якобы замечательное местечко.
Я словно среди каких-то пустошей оказался.
Спокойно сидеть в машине почти так же трудно, как в самолете. Тут только мы с Джеромом, и меня корежит, как сумасшедшего.
Я так скучаю по Зельде.
Без нее я словно утрачиваю точку опоры.
«The Safe Passage Center» расположен высоко в горах, дорога от Феникса до него занимает примерно полтора часа. По сути, это просто трейлерный парк посреди грязи. Есть бревенчатые домики, где участники программы спят, и пара нормальных зданий, там проводятся групповые занятия.
Первым же делом меня вымораживает то, что люди, знакомясь со мной, отказываются пожимать мне руку, потому что у них тут действует правило «никаких прикосновений». Кроме того, добрая половина женщин не могут со мной разговаривать, ведь им запрещено говорить с мужчинами. А мужик, который обыскивает мою сумку, такой старый, пронырливый и болтливый, что мне на него даже смотреть тошно. На нем какие-то стремные мешковатые джинсы, выглядит просто ужасно. Вдобавок ко всему, я по-прежнему не могу стоять спокойно. Воображаемые жуки, все дела. Если моя жизнь без наркотиков будет похожа вот на это, то не думаю, что она мне нужна.
Сосед по домику спрашивает, из-за чего я сюда попал, и я просто отвечаю:
— Наркота.
Он улыбается — этот парень с кучей татуировок, похожий на панка, на вид от силы на год или два старше меня.
— Ага, — говорит он, — вот и я так думал, когда сюда попал. Но это только верхушка айсберга.
Я слишком устал, чтобы придумывать умный и саркастичный ответ. К тому же, мне сейчас нужно оформить кучу бумажек, связанных с заселением, а такой долгий и нудный процесс для меня сейчас совершенно непосильная задача.
Джеймс, сосед, устраивает для меня экскурсию, а потом делает мне жетон с моим именем.
На ужин подают такую превосходную еду (по сравнению с больничной), что я безбожно объедаюсь, а потом всю ночь блюю. Мне все время холодно, я толком не сплю четыре дня и четыре ночи, а клятые жуки так и не оставляют меня в покое. Весь мой день расписан на кучу самых разных групповых занятий и встреч, но я не представляю, как смогу там высидеть. Я иду в кабинет к психологу и требую, чтобы меня отвезли в больницу.
Седовласая австралийка с яркими голубыми глазами предлагает:
— Почему бы тебе просто не лечь и не попытаться найти общий язык с этими жуками? Изучи жуков, которые по тебе ползают. Стань с ними единым целым.
Я честно высказываю ей все, что думаю об этой идее.
Я не ем угощение на День Благодарения, потому что все еще слишком плохо себя чувствую.
Я не могу дозвониться до Зельды, пока она на детоксикации, и холод пробирает меня до костей. Я огрызаюсь на всякого, кто пытается со мной заговорить. Я считаю, что мне здесь определенно не место, и мне кажется, что те немногочисленные психологи, с которыми мне довелось переговорить, придерживаются того же мнения. Не знаю, зачем они меня приняли, но теперь только и остается, что ждать момента, когда можно будет свалить отсюда.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», шаламэ мое шаламэ, никки сын метамфетамина
-
-
11.12.2018 в 14:41Да неужели??? )) Никки явно себя недооценивает ))
Раз пятьсот просят, чтобы я им звонил.
Это уже слишком наивно )) или фальшиво
Она даже настаивает, чтобы я прошел специальное медицинское освидетельствование у стюардессы, чтобы быть уверенной, что я сел на самолет.
Как можно было человека в таком состоянии опять отправить одного? Я вообще не понимаю этих родителей. Да, формально он взрослый, но ему же плохо. А если станет ещё хуже?
Книга, которую я читаю, называется «Раскрашенная птица», ее мне Зельда дала. Книга оказывает на меня тот же эффект, что «Рассекая волны». Она замечательная, но слишком уж мрачная и жестокая, ее тяжело читать. То есть, я вообще-то люблю подобные сюжеты, но то, что в ней описывается — это слишком даже для меня.
Они там тотальные мазохисты и садисты все ))
— Почему бы тебе просто не лечь и не попытаться найти общий язык с этими жуками? Изучи жуков, которые по тебе ползают. Стань с ними единым целым.
Оригинально ))) я б тоже задумалась, стоит ли оставаться в таком месте
-
-
11.12.2018 в 14:59Да неужели??? )) Никки явно себя недооценивает ))
о да, особенно с учетом его улично-проституточного прошлого и Зельды xD абсолютно нормальный человек, ага.
Это уже слишком наивно )) или фальшиво
по-моему, наивно) раз они все ему там милыми казались.
Как можно было человека в таком состоянии опять отправить одного? Я вообще не понимаю этих родителей. Да, формально он взрослый, но ему же плохо. А если станет ещё хуже?
Мама его по-моему изначально не особо любила. Куда-то спихнули, в какую-то программу, и сойдет. Если даже с маленьким ребенком не летала, то что ждать теперь :/
Они там тотальные мазохисты и садисты все ))
Даа
-
-
11.12.2018 в 15:12Вот мне кажется, когда они там все говорят (в том числе и Тимми), что это может случиться с каждым, что нет никаких особых причин, из-за чего человек становится наркоманом, они или чего-то недопонимают, или лукавят. Потому что я совершенно отчетливо вижу детскую травму, когда ребенок с малых лет чувствовал себя ненужным, лишним, заброшенным. Предел у всех разный. Кто-то, может, думает, что это пустяки, полно таких детей, у которых родители развелись и завели потом свои семьи, и не всегда дети от первого брака становятся наркоманами. А кого-то это сломало. Да хоть ту же жуткую "Нелюбовь" Звягинцева вспомнить (( и Феликс тоже явно этого всего не понял.
-
-
11.12.2018 в 15:55-
-
11.12.2018 в 16:32-
-
11.12.2018 в 16:54-
-
11.12.2018 в 16:59-
-
11.12.2018 в 17:12-
-
11.12.2018 в 17:15-
-
11.12.2018 в 17:30-
-
11.12.2018 в 19:18-
-
11.12.2018 в 19:38-
-
11.12.2018 в 20:27нравится эта часть, чел познает боль, и хоть уже в который раз, но всё же)) пусть это тупо, но как еще пояснить шо вот она обратная сторона, и та сторона шо под коксом и метом тоже пограничная со смертью?
-
-
11.12.2018 в 20:51Ага, о таком важно напоминать. Даже с рехабами все равно отходняк будет ужасный