[мистер Уайт]

Глава шестая, где Никки снова сходят с рук "эксперименты" с наркотиками (наш гребаный везунчик ) и он совершает поездку в Париж. Сравнивая с книгой самого Никки - батя Дэвид сиильно преуменьшает парижские проблемы.

Саунд из молодости бати, упомянутый в главе:

Красивый мальчик

6

6

— Марк, восьмой класс лучше седьмого? — спрашивал Дон у своего старшего брата в фильме Тодда Солондза «Добро пожаловать в кукольный дом».
— Не особо.
— А как насчет девятого?
— Да средняя школа вообще отстой. В старших классах лучше. Рукой подать до колледжа. Они называют твое имя, но не запоминают лица.

Я ненавидел старшую школу, эту лабораторную клетку с кучей стереотипов и бесконтрольных проявлений насилия и жестокости, на деле подтверждающую правдивость дарвиновской теории. Оценки у меня, согласно общему мнению, были вполне приличные, но, за вычетом одного предмета, весь остальной учебный процесс был пустой тратой времени. Я ничему не научился и никто этого не заметил.

Но старшая школа Ника больше походит на небольшой гуманитарный колледж. У них разносторонняя учебная программа, где нашлось место рисованию, естествознанию, математике, английскому языку, иностранным языкам, журналистике и тд., а также курсам, посвященным американской системе юриспруденции, жизни Джеймса Мёрсера, Лэнгстона Хьюза, религии и политики. Все преподаватели — люди увлеченные, преданные своему делу.
Обучение стоит дорого. Нам с Вики приходится поднапрячься, чтобы заплатить полную стоимость. Мы оба уверены, что нет ничего важнее, чем образование наших детей.
Но периодически я все-таки задаюсь вопросом, действительно ли от этого будет прок. Некоторые дети из моего родного городка ездили в частные школы. Судя по историям, доходившим до нас, им там было не лучше и не хуже, чем нам — в школе государственной. Возможно, мы обманываем себя, воображая, что с помощью денег можно улучшить или хотя бы облегчить жизнь нашим детям.

Школа Ника располагается в 115-летнем кампусе бывшей военной академии. Классы просторные и хорошо проветриваемые. Рядом со школой есть уличный бассейн, игровые площадки с зелеными насаждениями, современные научные лаборатории, художественные мастерские и театр. В первый же месяц Ник попадает в команду по баскетболу, где собрались одни новички, и даже успевает поучаствовать в матче.
Иногда мы видим новых друзей Ника на территории школы, а по пятницам они заглядывают к нам в гости. Они производят хорошее впечатление, кое-кто из них все время занят в студенческом совете, другие интересуются местной политикой, спортом, живописью, актерством, написанием пьес или исполнением джазовых и классических музыкальных композиций.
Учителей своих Ник обожает. Хорошее начало.

Ник продолжает пачками смотреть фильмы. Эта одержимость у него появилась с тех пор, как он научился самостоятельно нажимать «PLAY» на видеомагнитофоне. Когда он был совсем маленьким, то однажды спросил меня является ли ФБР частью Диснея, потому что для него предупреждение о наказании за пиратство, появлявшееся на экране перед началом фильмов, было напрямую связано с комедиями, приключенческими картинами, драмами и романтическими историями. Наряду с «Розовой Пантерой», «Тонким человеком» и фильмами «Монти Пайтон» он, последовав примеру Карен, теперь одержим творчеством Годара, Бергмана и Куросавы.
После школы и перед просмотром фильмов, в те минуты, когда он не занимается спортом и не развлекается с друзьями, он находит время на общение с Джаспером и Дейзи. Дейзи начала было постигать азы английского, но почему-то переключилась на языки животных — она хрюкает, кричит как осел и мяукает.
Они с Джаспером (густая копна каштановых волос над спокойными, мудрыми глазами), которого мы прозвали Боппи, в честь кометы Хейла — Боппа, той, что носится вокруг Земли, совершенно без ума от старшего брата, и Ник, кажется, отвечает им взаимностью.
Учебный год проходит незаметно. С домашними заданиями Ник справляется быстро, трудится добросовестно. Карен каждую неделю помогает ему заучивать новые французские слова. Я редактирую его сочинения. Оценки у него великолепные и учителя вовсю расхваливают его в своих записках.

Во второй половине дня, в мае, Ник, Джаспер и Дейзи возятся на заднем дворе вместе с Карен. Звонит телефон. Это новый школьный декан, он вызывает нас с Карен к себе, чтобы обсудить отстранение Ника от учебы, в связи с тем, что он покупал марихуану на территории школы.
— Он отстранен?!
— А вы разве не знали?
Ник нам ничего не сказал. Даже несмотря на предыдущий случай с марихуаной, произошедший два года назад, я все равно поражен.
— Извините, должно быть произошла какая-то ошибка.
Это не ошибка. Я тут же начинаю искать рациональные объяснения. Он опять экспериментирует, думаю я, как и многие другие дети. Я говорю себе, что Ник вовсе не наркоман, он совсем не похож на тех позаброшенных всеми мальчишек, которые бесцельно шатаются по центральной городской улице, покуривая сигареты, или на того сына моего знакомого, который недавно попал в автомобильную аварию, сев за руль после большой дозы героина.
Не так давно до меня доходили слухи о девушке (ровеснице Ника), угодившей в психиатрическую клинику, после попытки суицида (она перерезала вены). Она тоже сидела на героине. У Ника нет ничего общего ни с кем из этих детей. Ник искренний, любящий, примерный ученик.

Мои родители так и не узнали, что я употреблял наркотики. Даже если спросите их сегодня, они ответят, что я либо все выдумываю, либо сильно преувеличиваю. Но это не так.
В старшей школе я тратил на травку большую часть своих скромных карманных средств, вместе с теми деньгами, что выручал за доставку газет. Я, как и большинство других подростков, выросших в 60-тые и 70-тые годы двадцатого века, имел дело не только с марихуаной, но и с другими видами наркотиков, неизвестных предыдущим поколениям. Раньше подростки пили пиво, а вот наркоманов представляли исключительно как заморских курильщиков опиума из Китайского квартала или джазовых музыкантов, сидящих на героине.

В нашем среднестатистическом районе, где в каждом доме стояли телефоны с циферблатами и телевизоры, показывающие всего три канала, один из соседей выращивал марихуану под чердачным окном, а другой продавал ЛСД. У большинства школьников, не только у хулиганов, но и у пай-мальчиков и девочек-отличниц, включая ту, о которой я грезил, пока учился в старших классах, всегда можно было найти травку или какие-нибудь таблетки.
По вечерам я тусовался в новой компании, среди людей объединенных страстью к марихуане и рок-н-роллу. Накуривался и отправлялся гулять с ними или же мы все вместе заваливались в гости к кому-то из знакомых. Как правило, нам удавалось прокрасться в свои комнаты незаметно, но иногда нас все же отлавливали и заставляли отужинать с родителями.
Однажды моя мама сказала:
— А у вас сегодня чертовски хорошее настроение, не так ли?

В тот вечер мы с друзьями после ужина поднялись в мою полутемную комнату с постером «Jefferson Airplane» на стене и слушали музыку на моем проигрывателе Stereo 8. «Битлз», сольные исполнения Леннона, «The Kinks» и Дилановское:
«Хоть хозяева и устанавливают правила
Для мудрецов и для дураков,
У меня нет правил, мам, чтобы их соблюдать».
Брайан Джонс, Дженис Джоплин, Джими Хендрикс, Джим Моррисон, Кит Джон Мун — все уважаемые нами рок-звезды — были мертвы. Их личные трагедии ничуть не повлияли на наше желание употреблять наркотики. Их смерти, казалось, не имели к нам никакого отношения, возможно, потому что умерли они, как и жили — занимаясь любимым делом. Можно было сказать, что и жили-то они только ради музыки.
— Я — пустое место, — провозглашали «The Who». — Надеюсь, что умру до того как постарею.
И:
— Почему б вам всем не зат-т-ткнуться.
Мы игнорировали то, что считали просто тупыми истеричными возгласами про «угрозу для жизни» и другие антинаркотические предупреждения, поступавшие от государственных служб.
«Они» — государство, родители, — просто пытаются нас запугать. Почему? После дозы мы видим их насквозь, и они теряют власть над нами. Им нас не остановить».

Мои родители были кем-то вроде хиппи. Они слушали «Herb Alpert & The Tijuana Brass». Периодически они организовывали субботние вечеринки, приглашая своих друзей — музыкантов-любителей, которые рассаживались в нашей гостиной, угощались сырным фондю и устраивали джем-сейшены. Мой отец играл на трубе как Ал Хирт, а моя мама, которая носила мини-юбки, и, в течение короткого периода в конце шестидесятых, постоянно ходила в оранжевых и фиолетовых бумажных платьях с принтами пейсли, растягивала меха сиплого аккордеона. Они играли композицию «Девушка с Ипанемы» и заглавную музыкальную тему из фильма «Мужчина и женщина». Но мода на наркотики моих родителей не коснулась. По правде говоря, у них на вечеринках даже алкоголя не было. Выбор напитков варьировался от «Fresca» до «Sanka».

Летом в Аризоне было настолько жарко, что один журналист прославился, зажарив яичницу на капоте своей машины. Всякий раз, как кто-то открывал входную дверь, мой отец кричал:
— Выходи или заходи, живо! Что ты пытаешься сделать, охладить пустыню?
По вечерам я катался на велосипеде вместе с другом, загорелым пареньком со скучной стрижкой, жившим в тех же условиях, что и моя семья и любившего сбегать за пределы нашего клаустрофобического крошечного мирка, туда, к индейской резервации и бесконечной пустыне. Как-то раз, душной летней ночью, мы с ним отправились в резервацию по привычному маршруту и, проигнорировав плакаты с надписями «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» и «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ», взобрались на один из цементных барьеров, деливших пустыню на части. Когда мы откинулись назад, опираясь на локти и стали любоваться звездами, мой друг вытащил из кармана небольшой шарик из алюминиевой фольги. Развернув его, он протянул мне маленький кусочек бумаги с изображением льва.
— Это ЛСД, — сказал он.
Нервничая, я положил льва себе на язык, где он и растворился. Сперва я застыл и почувствовал тошноту, но вскоре по телу волнами разлилось удовольствие. Ощутив внезапный прилив энергии, я вскочил на ноги. Ночь сделалась светлее. В пустыне шел ливень, омывая все кругом. Я поражался тому, как прекрасно теперь вижу в темноте. Луна была в третьей четверти, но я списал это на эффект от наркотика.
Скакавший мимо заяц остановился и уставился на меня.
Чувство тревоги и одиночества, преследовавшее меня постоянно, испарилось. Вместо этого я теперь едва не тонул в блаженстве, мне казалось, что все в мире будет — и было — абсолютно правильно.
Мне нужно было вернуться домой до десяти, так что я поехал назад на велосипеде, крутя педали без каких-либо усилий. Оставив велосипед в гараже, я зашел в дом, стараясь ступать как можно бесшумнее. Я собирался подняться в спальню, но на полпути меня окликнули. Пришлось пойти на кухню, к родителям.
— Хорошо сегодня поиграли?
Они понятия не имели, что я сидел там с ними, смотрел главный фильм недели «Живёшь только дважды», будучи под кайфом.

Солнечным майским днем мы с Карен молча едем в школу Ника. Ученики, сгрудившиеся под флагштоком перед входом в кампус, указывают нам дорогу к нужному кабинету, находящемуся на первом этаже в здании научного корпуса. Там мы и встречаемся с новичком-деканом, который носит футболку, шорты цвета хаки и кроссовки. Он предлагает нам сесть, указав на два пластиковых стула перед столом, заваленным научными журналами.
К нам присоединяется еще один человек, парень с темными пышными волосами, в рубашке с открытым воротом. Он представляется школьным психологом.
За окнами, на спортивной площадке с зеленой травой, носятся мальчишки, среди которых есть и друзья Ника, дубасят друг друга клюшками для лакросса.
Декан и психолог интересуются как идут наши дела.
— Бывало и лучше, — отвечаю я.
Они кивают. Несмотря на проступок Ника, они стараются успокоить нас, объясняют, что хотя во многих школах действует политика нулевой терпимости, они избрали более прогрессивный и разумный подход, лучше соответствующий образу жизни современных подростков.
— Ник получит второй шанс, — говорит декан, наклоняясь вперед. — Некоторое время он будет на испытательном сроке, и если нарушит правила еще раз, то будет исключен. Помимо этого мы настаиваем, чтобы он посетил лекцию о вреде наркотиков и алкоголя.
— А что именно случилось? — спрашиваю я.
— После обеда один из учителей увидел, как Ник покупает наркотики, это произошло рядом со зданием столовой. Согласно правилам школы, любой ученик, торгующий наркотиками, должен быть исключен. Мы уже выгнали мальчика, продавшего Нику травку.
Сложив руки на коленях, школьный психолог произносит:
— По нашему мнению, Ник совершил ошибку. Мы хотим помочь ему избежать подобных ошибок в будущем. Мы воспринимаем его ошибку как возможность.
Его слова звучат логично и обнадеживающе. Мы с Карен рады, что Ник получит не только второй шанс, но и необходимую помощь со стороны школы. Декан, психолог и другие учителя постоянно сталкиваются с подобными проблемами. В ходе нашей беседе, продлившейся целый час, я упоминаю, что беспокоюсь из-за того, что Ник занимается серфингом, и ему могут предложить наркотики на пляже. Странный парадокс: многим подросткам мало покорения огромных тихоокеанских волн. Я не раз видел, как серферы в гидрокостюмах принимают наркотики прямо на берегу, перед тем как идут в воду.
Декан и психолог обмениваются взглядами.
— Мы можем обсуждать только случай Ника, — говорит декан.
Он рассказывает нам об одном из школьных учителей естествознания, который тоже занимается серфингом.
— Мы переговорим с Доном.
— Он замечательный человек. Возможно, он сможет дать Нику пару советов.
Потом они рассказывают нам о центре, где можно проконсультироваться касательно алкогольной зависимости и наркозависимости. Вернувшись домой, мы сразу же звоним туда и договариваемся о встрече на завтра.
На встречу отправляемся втроем, но вскоре мы с Карен уходим, а Ник два часа проводит наедине с психологом, который должен не просто поговорить с ним, но и проконсультировать по всем вопросам, связанным с наркотиками.
Когда мы возвращаемся за ним, Ник говорит, что только зря время потратил.

Дон, учитель — невысокий мужчина с песочно-бронзовыми волосами и небесно-голубыми глазами. Черты лица у него одновременно мягкие и грубые. Насколько нам известно, обаятельным его не считают, но уверенности в себе ему не занимать, и он относится с должным терпением и энтузиазмом как к предметам, которые преподает, так и к своим ученикам. Он один из тех учителей, что незаметно оказывают влияние на чужие жизни. Он не только учит естествознанию, но и является школьным тренером по плаванию и водному поло. А кроме этого, проводит занятия в группе психологической поддержки. Ник становится его новым протеже. Мы узнаем об этом несколько дней спустя после визита к психологу, когда Ник возвращается в школу.
— Вот это мужик! — восклицает Ник забегая в дом, скидывая с плеч рюкзак и направляясь к холодильнику.
— Вот это учитель… — Ник высыпает в миску хлопья и принимается нарезать банан, чтобы бросить его кусочки туда же. — Он сидел рядом со мной за обедом. Он офигенный!
Ник наливает молоко.
— Он действительно классный серфер! Он всю жизнь серфингом занимается!
Он хватает кусок хлеба.
— Я был в его кабинете. Там повсюду висят фотографии берегов разных стран!
Он намазывает на хлеб арахисовое масло, а потом достает из холодильника джем и мажет его толстым слоем поверх масла.
— Он спросил, не хочу ли я как-нибудь заняться серфингом вместе с ним.

Через несколько недель они едут на пляж вместе. Ник возвращается домой в полном восторге.
Дон регулярно встречается с Ником в школе и звонит к нам домой. Когда учебный год подходит к концу, он начинает убеждать Ника вступить в команду по плаванию, которая снова соберется осенью. Ник сопротивляется. Ни за что. Но Дон и слышать ничего не хочет. Летом он часто звонит Нику в Лос-Анджелес, чтобы узнать, как идут его дела. И продолжает напоминать про команду по плаванию. После поездки в Северную Калифорнию в конце лета, Дон предлагает сделку. Если осенью Ник придет на первую тренировку, то он больше не будет забрасывать его предложениями насчет вступления в команду. Ник соглашается.
Нику пятнадцать, он теперь учится в десятом классе и, как и обещал, является на первую тренировку школьной команды по плаванию. А потом на еще одну и еще.
Поскольку у него и так натренированное худое тело и мускулистые руки, способные грести по большим волнам на доске для серфинга, Ник, и без того являющийся отличным пловцом, быстро улучшает свои навыки под чутким руководством Дона. Он наслаждается сплоченностью команды. А сильнее всего привязывается к Дону.
— Я просто хочу его порадовать, — объясняет Ник Карен на следующий день после тренировки.

Плавательный сезон заканчивается незадолго до Рождества. К этому времени, Дон уже успевает заманить Ника и в команду по водному поло. Ника избирают со-капитаном. Карен, Джаспер, Дейзи и я регулярно приходим на его матчи. Мы с Карен сидим рядом с другими родителями, а Джаспер с Дейзи карабкаются по металлическим ступенькам трибуны и периодически выкрикивают: «Вперед, Никки!»
Помимо этого, Ник зарекомендовал себя как прекрасный актер. Однажды вечером мы с Карен, а также составившие нам компанию друзья и родственники, дружно восхищаемся школьной постановкой пьесы «Весеннее пробуждение», написанной драматургом Фрэнком Ведекиндом в 1891. Данную пьесу часто запрещают или подвергают цензуре (но не в этот раз). Пьеса откровенная, рассказывается в ней о пробуждении сексуальности у группы молодых людей, неспособных обратиться за советами к взрослым. Девушка, пытавшаяся сделать медикаментозный аборт, умирает, а еще один персонаж кончает с собой.

Дон поощряет интерес Ника к морской биологии. На исходе его второго года обучения в старшей школе, Дон рассказывает ему о летней программе в Калифорнийском университете в Сан-Диего, посвященной этой теме. Однажды Ник приходит домой, размахивая распечатанной на принтере брошюрой университета и образцом заявления, которые нашел на их официальном сайте, и спрашивает, можно ли ему будет туда поехать. После недолгих переговоров между мной и его мамой, Ник подает заявку.

Утром в конце июня из окна самолета открывается удивительный вид. Розоватое небо и Тихий океан, волны которого, там где они резко схлестываются с береговой линией, кажутся особенно ярко-голубыми. У них тот самый, наиболее оптимистичный из всех морских оттенков, что только есть в палитре Южной Калифорнии.
Приземлившись в Сан-Диего, мы забираем наши чемоданы на стойке с багажом и садимся в автомобиль, взятый напрокат. Мы едем на север по шоссе номер 5, через Сан-Диего, до тех пор, пока не находим поворот к небольшому пляжному райончику Ла-Холья. Съехав с автострады, мы довозим Ника до кампуса Калифорнийского университета и помогаем закончить с оформлением документов. Ник немного нервничает, но ребята тут, похоже, дружелюбные. У нескольких из них тоже есть при себе доски для серфинга, это добрый знак.
Мы прощаемся. Дейзи обнимает Ника за шею своими крошечными ручками.
— Все хорошо, малышка, — говорит он, — я скоро вернусь.

Ник часто звонит нам. Перед ним открываются новые перспективы.
— Возможно, мне стоит стать морским биологом, — выдает он однажды.
Он рассказывает нам о других ребятах из программы и о том, как он и его новые приятели-серферы встают пораньше, чтобы успеть до занятий сбегать по крутой тропе на Блэкс Бич. И говорит, что решил заодно записаться на университетские курсы по дайвингу. Однажды во время ночного погружения неподалеку от острова Санта-Каталина ему удается поплавать с дельфинами.
После окончания обучения за Ником приезжает Вики, и остаток лета он проводит в ЛА. В этот раз лето, как будто, пролетает быстрее, чем обычно, и вот Ник уже снова дома, готовится к своему третьему году обучения в старшей школе.
Это самый сложный год.
У Ника есть сплоченная компания друзей, которым он предан и с которыми пылко обсуждает вопросы политики, загрязнения окружающей среды и различные социальные проблемы. Они вместе протестуют против казни в Сан-Квентин. Один наш друг, тоже присутствовавший там, видел Ника, сидящего на мостовой. По его щекам катились слезы.

Ник любит учиться. Писательство по-прежнему удается ему лучше всего. Наряду с его творчеством для учителя по английскому, который вдохновляет его на написание коротких рассказов и стихов, он присоединяется к редакции школьной газеты в качестве редактора и автора статей. Он пишет душевные личные статьи и политические заметки про антидискриминационные меры, о Литлтоне, Колорадо, перестрелках и войне в Косово. Он посещает редакционные совещания и задерживается в школе допоздна, помогая отредактировать очередной выпуск газеты. Его статьи становятся все более провокационными. К примеру, однажды он пишет о том как предал собственные высшие идеалы. Эта статья посвящена паре наших дорогих друзей, тех самых, которых мы считаем неофициальными крестными отцами Ника. Один из них живет с ВИЧ-положительным статусом. Он дал Нику браслет в поддержку борьбы со СПИДом. «С той же эмблемой, как на всех этих ленточках, которые цепляют идиоты-знаменитости, вы знаете, на тех, что им раздают перед церемониями Оскар», — пишет Ник. — «Для большинства людей эти ленточки, вероятно, не более, чем модное украшение, но браслет, подаренный мне другом, был символом надежды. Мне сказали, что деньги, вырученные за продажу браслетов идут на медицинские исследования, необходимые для поисков лекарства». Ник написал, что он носил браслет каждый день, «но потом я повзрослел. И несмотря на то, что я по-прежнему любил своих крестных, начал волноваться, что могут подумать обо мне другие люди. Я слышал, как ребята из моей средней школы говорили отвратительные вещи о геях… (и) мне стало неуютно ходить с браслетом… В конце концов, я снял его». А потом Ник рассказывает, что потерял его. " Мне жаль, что я потерял свой браслет», — заключает он, — «но, возможно, его отсутствие — символ более яркий, чем сам браслет. Символ того, что однажды у меня не хватило мужества заступиться за друга». Воодушевленный похвалами главного редактора их газеты, Ник подает заявку на премию имени Эрнеста Хемингуэя для журналистов из старших школ, отправляя на конкурс эту и несколько других статей.
Он занимает первое место.
Затем он отправляет статью для раздела «Мой ход» в редакцию журнала «Newsweek», и ее публикуют в феврале 1999 года. В этой статье он резко критикует концепцию совместной опеки.
«Может быть, пора дополнить текст брачных клятв», — пишет он, — «Клянетесь ли вы любить этого человека в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни, до тех пор пока смерть не разлучит вас? А если вы вдруг разведетесь, когда у вас уже будет дети, клянетесь ли вы, что останетесь жить в одном с ними городе?» На самом деле, поскольку люди часто нарушают свадебные обеты, возможно, лучше придумать соответствующий закон: если вы завели детей, то обязаны оставаться рядом с ними. Как насчет хотя бы капли здравого смысла: если вы теперь живете далеко от своего ребенка, то должны сами приезжать к нему?» Он с горечью рассказывает о собственном опыте жертвы совместной опеки: «Я всегда скучаю по кому-то».

Литературные и музыкальные вкусы Ника продолжают эволюционировать. Прежних его любимых авторов (Дж.Д. Сэлинджер, Харпер Ли, Джон Стейнбек и Марк Твен) сменяет плеяда различных мизантропов, алкоголиков, наркоманов, самоубийц и авторов, страдавших от депрессии: Рембо, Берроуз, Керуак, Кафка, Капоте, Миллер, Ницше, Хемингуэй и Фицджеральд. Книги одного из его любимых авторов, Буковски, согласно статистике, чаще всего похищают из университетских библиотек. Буковски однажды назвал своих читателей «побежденными, сумасшедшими, проклятыми». Большинство подростков такие и есть. Или, по крайней мере, так о себе думают. Но меня все равно беспокоит тяга Ника к подобным авторам, особенно к тем, что воспевают наркоманию и распущенность.

На весенних каникулах мы вдвоем отправляемся в путешествие, чтобы изучить учебные программы колледжей на Среднем Западе и на Восточном побережье. Мы летим в Чикаго и прибываем туда туманным утром. У нас в запасе есть свободный день, поэтому мы посещаем Чикагский институт искусств, а вечером идем на спектакль. Ник успевает сходить на несколько лекций, а ночь проводит в общежитии Университета Чикаго. На следующее утро мы летим в Бостон и там арендуем машину. После двухдневного тура по колледжам, мы добираемся до Амхерста, куда приезжаем уже затемно. Останавливаемся в центре города и ужинаем в индийском ресторане. Покончив с едой, спрашиваем, как нам добраться до нашего отеля.
Мужчина, к которому мы обращаемся с этим вопросом, оглушительно кричит в ответ:
— Езжайте прямо! Пока не доберетесь до двух фонарей!
Он свирепо смотрит нам в глаза.
— А потом направо! Направо, никогда не сворачивайте налево!
Мы с Ником в точности выполняем его инструкции, Ник выкрикивает подсказки так же громко и грозно, как это делал прохожий.
— Стой! — орет он. —Правее! Правее! Правее. Ты должен ехать направо, никогда не сворачивай налево!
Наша последняя остановка — Манхэттен. Там Ник посещает Университет Нью-Йорка и Колумбийский.
Вернувшись домой, он отправляет заявки в несколько колледжей, и мы обсуждаем его планы на лето. Он продолжает заниматься французским с Карен. У него есть способности к изучению иностранных языков: он легко запоминает информацию и у него превосходный слух. Пробелы в словарном запасе он компенсирует достоверным парижским акцентом и (спасибо Карен) разными фразочками из французского сленга.
Незадолго до окончания учебного года, школьный учитель Ника по французскому пытался убедить его отправить заявку на участие в летней программе в Американском университете Парижа. Посовещавшись, мы с Вики решаем отправить его туда.
Большую часть июня Ник проводит в ЛА, а потом на три недели уезжает в Париж. Когда он звонит нам по телефону, то говорит, что отлично проводит время. Его французский улучшился и он завел новых друзей. Даже роль в студенческом фильме получил.
— Мне здесь нравится, но я скучаю по вам, — говорит он однажды, перед тем, как вешает трубку. — Передай малышам, что я их люблю.
Когда программа заканчивается, Ник прилетает домой, и я еду встретить его в аэропорту. Ожидая у воздушных ворот, я вижу через стекло, как он выбирается из самолета. Выглядит он ужасно. Он подрос, но первым делом я обращаю внимание на другое. Волосы у него грязные, взлохмаченные. Под глазами темные круги. Кожа посерела. И его настрой тоже тревожит. Я замечаю, что он напряжен и угрюм. В конце концов, я прямо спрашиваю, что с ним такое.
— Ничего. Я в порядке, — отвечает он.
— С тобой что-то случилось в Париже?
— Нет! — гневно восклицает он.
Я гляжу на него с подозрением.
— Ты заболел?
— Со мной все нормально.

Однако, через несколько дней он жалуется на боли в животе, поэтому я записываю его на прием к нашему семейному доктору. Осмотр продолжается целый час. Потом Ник выходит в коридор и говорит, что доктор хочет переговорить со мной.
Доктор скрещивает руки на груди и смотрит на Ника с беспокойством. Чувствуется, что сказать ему хочется многое, но он только объявляет, что у Ника язва желудка.
Разве у ребенка может быть язва в семнадцать лет?

@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», Красивый мальчик

Comments

[Panda13]

Столько перспектив. Столько талантов. Горе от ума (

[мистер Уайт]

Panda13, даааа. Весь актерский талант в результате ушел на вранье окружающим людям.