за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Глава двадцать первая, где Никки бесит Сью Эллен и заводит новых друзей.
Глава двадцать первая
Глава двадцать первая
Не помню, откуда я его знаю. Анекдот про парня, который спрыгнул с крыши высотки и все твердил себе в процессе падения: «Пока что все нормально. Пока что все нормально. Пока что все нормально».
Вот и я занимаюсь тем же.
Падаю.
Пока что все нормально. Наверное.
Вот уже неделя как я употребляю — или, формулируя иначе, покуриваю травку и слегка выпиваю
Поначалу Сью Эллен разволновалась не на шутку. Когда я ей рассказал, что купил восемь граммов травы, то она вышла из себя. Орала на меня, сыпала оскорблениями, говоря какой я слабак и ничтожество. Кричала на меня до тех пор, пока я не забился в какой-то угол, в кататоническом состоянии, снова и снова прокручивая в голове мысль, что этому миру будет лучше без меня.
Потому что так и есть, понимаете? Все, что она мне сказала, все эпитеты, которыми наградила — это чистая правда. Я эгоистичный и ленивый, и эмоциональный, и пугливый, и совершенно не пригоден для жизни. Если бы система естественного отбора все еще функционировала как надо, я бы давно уже сдох. Черт, я всецело завишу от Сью Эллен. Она единственный человек на свете, который еще хочет со мной общаться. Так что да, я не злюсь на нее за то, что она выбила из меня все дерьмо.
Разумеется, когда я сворачиваюсь калачиком на полу, то это только ухудшает ситуацию. Она называет меня жалким и трусливым, делает все возможное, чтобы заставить меня вступить в спор. И, ребята, скажу вам честно, мне хочется поддаться, но в то же время я понимаю, что едва ли смогу устоять на ногах.
Стоит ей начать кричать, и я оказываюсь полностью побежден. Я снова превращаюсь в маленького ребенка, прячущегося в дальнем уголке, зажимающего уши ладонями, пока мои родители или моя мать и отчим орут друг на друга, пинают вещи, отталкивают друг друга с дороги — очки моего отчима взлетают в воздух — моя мать давит на тормоза, когда он бросается на капот машины, пытаясь остановить ее.
И теперь, когда мне на днях исполнилось двадцать четыре года, я вновь тот же маленький ребенок, заползающий в узкое пространство между кроватью и стеной, едва не задыхающийся от страха.
Но, ох блин, как же это бесит Сью Эллен. Доходит до того, что она бьет меня меня кулаками и орет, чтобы я, черт бы меня побрал, встал на ноги.
Но я не могу встать на ноги. Мое тело сделалось дьявольским тяжелым, и я не в силах сдвинуться с места. Я крепко зажмуриваюсь и глубоко дышу, до тех пор, пока так и не засыпаю в своем маленьком уголке.
На следующее утро все возвращается на круги своя. Сью Эллен не извиняется, но ведет себя со мной очень мягко — целует в лоб и прижимается ко мне всем телом. В то утро мы вместе раскуриваем косяк и занимаемся любовью.
Как будто ничего не случилось.
— Честно говоря, Ник, мне казалось, что ты типа в оборотня превратишься, если снова выпьешь или выкуришь косяк, — говорит она мне, мелодично посмеиваясь. — И разве можно меня за это винить? Это внушили наставники! Но ты никакой не оборотень, верно?
Я заверяю ее, что нет, хотя сам не до конца уверен. Она говорит, что любит меня. На этом мы тему и закрываем. Она дает мне немного денег, чтобы я сходил в супермаркет, и когда она в тот вечер возвращается домой после занятий, то я готовлю хороший ужин на двоих, и мы вместе распиваем бутылку красного вина. Я слежу за тем, чтобы мой бокал был заполнен не больше, чем наполовину. Помню, как кто-то говорил мне, что алкоголика легко распознать по тому, что он никогда не оставит алкоголь в бокале. Поэтому я, когда дело доходит до последней порции вина, оставляю бокал заполненным на четверть. Да, отчасти это осознанное решение, но что тут плохого.
Я чувствую себя практически нормальным человеком. По крайней мере, стремлюсь к этому. В настоящее время, самой большой проблемой остается работа. Я там так чертовски несчастен, понимаете? Не могу и пары часов продержаться в этом заведении, без того, чтобы сбежать на улицу и быстренько затянуться косяком или глотнуть дешевой водки из бутылки, припрятанной в рюкзаке. Это единственный способ сделать мое существование хотя бы терпимым.
Не знаю, кажется, меня больше напрягает даже не сама работа, а необходимость общения с другими сотрудниками, это мой вечный повод для беспокойства.
Каждое утро я чувствую себя больным — живот скручивается в узел и меня тошнит, как это бывало во время учебы в школе. Я просто чувствую внешнее давление, связанное с тем, что должен быть «вовлечен», понимаете? А это, кажется, требует непомерных усилий. И вот когда я в кафе и «вовлечен», то у меня возникает тошнотворное желание играть в тупую человеческую игру, в которую все играют, когда проводят время вместе — ту игру, где один человек рассказывает историю о том, какой он потрясающий и следующему участнику нужно вспомнить похожую историю, доказывающую, что он не менее потрясающий, а то и больше. Игра все продолжается и продолжается на протяжении всей восьмичасовой рабочей смены. И как я бы ни старался не выделяться, в конце концов все равно чувствую себя опустошенным, выпотрошенным нахрен — чувствую, что мне надо выпить — чувствую, что я должен был родиться представителем какого-то совершенного иного рода, не человеческого.
Клянусь, иногда я на полном серьезе задаюсь вопросом, не лучше ли было бы жить где-то в хижине, отшельником — вдалеке от людей, от их давления и мнений и подальше от ответственности. Черт, это звучит весьма соблазнительно. Но я в любом случае остался бы с собой — с человеком, в компании которого меньше всего на свете хочу проводить уйму времени.
Как бы то ни было, суть в том, что я стараюсь изо всех сил. В смысле, я же до сих пор не уволился с работы, прилагаю какие-никакие усилия, чтобы завести друзей и все в таком духе. Сегодня я пойду со Сью Эллен на домашнюю вечеринку к ее боссу. Блин, я даже не могу точно вспомнить, когда в последний раз бывал на каких-либо вечеринках — особенно на вечеринках, где мог бы выпивать вместе со всеми нормальными людьми. С выпивкой все будет намного проще. Кроме того, я чувствую себя энергичным, чего никогда не случалось, пока я оставался «чист». Предполагаю, что есть некоторая ненормальность в том, что курение травки и выпивка действуют на меня как малая доза амфетамина. Большинство людей говорят, что они от этой хуйни становятся вялыми, но в моем случае эффект строго противоположный. И, боже, какое же это облегчение, потому что быть «чистым» — значит чувствовать постоянную усталость. Если бы я следовал своим желаниям, то спал бы дни и ночи напролет, всегда. Я никогда не был отдохнувшим. Это ужасная жопоболь — и я чувствую себя полным слабаком, признавая свой провал. Но да, алкоголь и травка спасают меня от этой проблемы. В них исцеление, они — мое лекарство. Я это уже раз сто сказал, но зачем-то продолжаю повторять.
Не знаю — может, просто чтобы напомнить себе, что все в порядке. Я бы не стал отнимать у шизофреника его психотропные препараты, так почему же должен отказываться от своих лекарств? Простая логика, элементарная. Я повторяю это снова и снова. Говорю себе:
Пока что все нормально.
Пока что все нормально.
Пока что все нормально.
Сью Эллен скоро придет домой. Мы отправимся на вечеринку. Волноваться не о чем.
Я принимаю душ, смывая с себя толстый слой из пота, намели кофе, запаха чистящих средств и запахов еды, оставшихся после рабочего дня. Скребу свое тело до тех пор, пока кожа не начинает краснеть и опухать. Я пользуюсь одной из этих варежек-мочалок — привычка, подцепленная у Зельды. Всякий раз, когда мы принимали душ вместе, она тщательно очищала каждый дюйм моего тела грубой щетинистой мочалкой — терла до тех пор, пока отмершие частички моей кожи не были удалены полностью. Потом она проделывала то же самое с собой. Для меня эти моменты, когда она обладала полным контролем над моим телом, были минутами наивысшего наслаждения. Но вот он я, принимающий душ в одиночестве, скребущий собственное тело, обязанный жить для себя и только для себя. Потому что сколько бы я ни пытался воссоздать прошлое в отношениях со Сью Эллен, все равно, минувшего не вернуть. Я сам по себе. Должен понять ради чего мне служить самому себе. Разница в том, что Зельда заслуживала моей любви и преданности. А я? Ну, я рад, что снова пью и алкоголь помогает мне пережить все это.
Да, вы все правильно поняли, я смешиваю себе мартини, пока собираюсь — несмотря на то, что вкус получается дурацкий из-за привкуса зубной пасты, оставшегося во рту.
Я все выпиваю.
Когда Сью Эллен возвращается домой, то с порога бросается целовать меня и в процессе шумно вдыхает через нос, явно пытаясь унюхать запах алкоголя.
Разумеется, ей это удается.
— Ты уже успел выпить? — спрашивает она крайне недовольным тоном. — Да что с тобой не так?
Я нервно смеюсь. Мы не общались весь день и вот с чего она начинает разговор.
— Эй, малышка, расслабься. Я выпил только сейчас, после душа. Подумаешь. Я просто нервничал… представляя как окажусь в толпе незнакомых людей. И я так по тебе соскучился за день. Не злись на меня. Я рад тебя видеть.
Она молча смотрит на меня целую минуту.
— Да брось, — предпринимаю я еще одну попытку, — я тебя люблю. Сегодня вечером мы отлично повеселимся, верно?
Я принимаюсь валять дурака, тыкаю ее пальцем, повторяя:
— Верно? Верно? Верно?
Она наконец-то заливается смехом и теперь я уверен, что все у нас хорошо.
— Я люблю тебя, — говорю я ей. — Помнишь?
Она улыбается и отвечает, что тоже меня любит.
— Ну вот и отлично, переживать не о чем. Почему бы тебе не приодеться? Ступай, а я пока скручу для нас косяк.
Не стоило этого говорить.
Ее лицо багровеет от злости.
— Нет, Ник, нет. Я не хочу курить и не хочу, чтобы ты курил.
Я вскидываю руки, как будто мне угрожают пистолетом или каким другим оружием.
— Ладно-ладно. Мне показалось, что ты этого хочешь, вот и все. Мне пофиг курить или нет.
Не знаю, поверила ли она этим моим (разумеется, лживым) словам.
— Ник, серьезно, — говорит она, — ты меня нервируешь. Кажется, что ты зациклился на этой теме.
Я смеюсь над ее словами.
— Блин, Сью Эллен, не надо так волноваться. Ты действительно раздуваешь из мухи слона, понимаешь?
Она резко разворачивается и удаляется в спальню.
— Угу, надеюсь, что это так, — говорит она, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.
Я говорю ей, что выйду на улицу и выкурю сигарету.
Разумеется, я беру с собой травку и делаю несколько быстрых затяжек, пока она не видит. А потом и в самом деле выкуриваю сигарету, чтобы скрыть запах травы. К тому моменту, как я возвращаюсь обратно, она уже немного расслабилась и позволяет мне себя поцеловать.
Я обнимаю ее за талию и прижимаю к себе, пока мы идем пешком на вечеринку — солнце почти скрылось за домами и деревьями — воздух пахнет свежестью, впервые за долгое время.
Поначалу я, знаете ли, просто стараюсь вести себя, как можно приличнее на этой коктейльной вечеринке. Сью Эллен представляет меня своей начальнице, девчонке, моей ровеснице, по имени Келли, и другим ее ребятам-коллегам. Большинство из них все те же хреновы хипстеры, как и все выпускники этого гребаного художественного училища. Тем не менее, они кажутся довольно милыми. Я просто понятия не имею, о чем с ними разговаривать, поэтому сижу во дворе на раскладном стуле, прислушиваясь краем уха к чужим беседам. Скорее всего, я бы просто встал и сбежал домой, если бы не бойфренд Келли, парень по имени Рассел, который пришел, уселся рядом со мной и протянул руку для рукопожатия, другой рукой с трудом удерживая покачивающуюся тарелку с кучей еды.
— Привет, — говорит он чистым баритоном и голос его звучит очень, ну, южно. — Ты Ник, верно? Рад с тобой познакомиться.
Я пожимаю его руку.
— Взаимно. Спасибо, что пригласил нас, наготовил еды и все такое.
Он радостно смеется.
— Без проблем, чувак. В прошлом году приятели подарили мне этот огромный гриль, так что теперь я рад любой возможности лишний раз развести огонь. Кроме того, сегодня приятная компания подобралась. И почти все — коллеги Келли. Сью Эллен занимает особое место в моем сердце, врать не буду, так что я правда рад, что у нее появился такой хороший парень.
Я ковыряю носком кроссовки грязь, говоря:
— Я бы поспорил насчет своей «хорошести».
Он снова смеется.
— Брось, я же вижу. И говорю совершенно серьезно. Сью Эллен выглядит счастливой, Ник, и я знаю, что она тобой гордится. Она рассказывала о книге, над которой ты работаешь и должен сказать, что я с нетерпением ждал нашей встречи. Чтобы делать то, что ты делаешь, котелок должен здорово варить, я впечатлен!
Я чувствую, как его крепкая мясистая рука сжимает мое плечо, и ничего не могу с собой поделать — по моим щекам текут слезы.
— Рассел, дружище, мне давно уже не говорили ничего настолько приятного.
Надо спрятать лицо.
— Извини, — говорю я, пытаясь успокоиться. — У меня были тяжелые времена, и я очень благодарен за твои слова.
— Да все нормально, — отвечает он, — мы ведь теперь друзья, верно?
Я вытираю лицо, глядя на него снизу вверх. Мне хочется отказать ему, этому старому-доброму парню, бывшему морпеху или кому-то типа того — слегка располневшему, но сильному и мужественному, представителю того типа мужчин, которые меня всегда пугали. Но на самом деле, он является полной их противоположностью. В его лице нет и намека на жестокость или угрозу. Зелено-карие глаза, скрытые за стеклами очков в тонкой оправе, светятся умом и состраданием. На самом деле, мне довольно-таки стыдно, потому что чем больше я вглядываюсь в его лицо, тем яснее понимаю столь ошибочным было мое первое впечатление.
Он же как большой плюшевый мишка.
Но, разумеется, я, выходец из свободолюбивого Сан-Франциско, пребывал в уверенности, что все парни-южане с короткими стрижками, которые носят футболки с эмблемой футбольной команды своего колледжа, любят жарить мясо на улице и пьют пиво, непременно грубые, фанаты оружия, ограниченные, гомофобы, помешаны на религии и вообще мудаки. Черт, ребята, какой позор. Сижу тут, пытаюсь уличить других людей в ограниченности, а на самом деле являюсь единственным воинствующим придурком на этой вечеринке. Мне внезапно становится очень стыдно и возникает желание извиниться перед Расселом, пускай он и не поймет зачем я это делаю.
Что мне ему сказать-то?
Раздумав извиняться, я пытаюсь завоевать его расположение, используя единственный известный мне способ обольщения.
— Слушай, — говорю я, понизив голос, — не хочешь выкурить по косяку, когда закончишь с едой?
Он откидывается на спинку стула.
— Заметано, братишка. Спасибо. Я оценил.
Мы «чокаемся» бутылками пива Budweiser, а потом Рассел впивается зубами в большую куриную ножку. Кажется, он успевает куснуть ее три или четыре раза, прежде чем из ниоткуда возникает эта гигантская кошка со спутанной шерстью и подранным левым ухом, и приземляется точнехонько на большой живот Рассела.
— Привет, Иззи, — ласково говорит Рассел, почесывая ее здоровое ухо.
Кошка не впечатлена.
Она недовольно смотрит на Рассела и начинает драматично мяукать, рычать и шипеть.
— Вот и наша Иезавель, — говорит Рассел, чуть посмеиваясь. — Мы можем воображать, что являемся хозяевами этого дома, но на самом деле главная здесь Иззи.
Он берет с тарелки большой кусок курицы и держит перед мордой кошки. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она уминает это мясо. Затем кошка выпрашивает себе кусок стейка, потом часть картофелины. Она не успокаивается до тех пор, пока не пробует все блюда с тарелки Рассела, и только после этого с удовлетворенным видом засыпает у него на коленях, свернувшись клубком — язык немного высунут и слюни капают вниз.
— Женщины! — восклицает Рассел.
Мы оба смеемся.
После еды Рассел заводит меня в дом, чтобы мы смогли выкурить по косяку в дальней комнате. У него есть собственный бонг и запас травки, так что мы просто ходим там, обмениваясь косяками, и ведем светскую беседу. Похоже, комната задумывалась как библиотека или что-то вроде того, потому что из мебели тут только вонючая драная кушетка и несколько деревянных стульев, а все остальное пространство занято книгами — здесь есть все, от шпионских романов до учебников истории, от книг Брета Истона Эллиса до историй Чака Паланика. У него есть даже «Красная книжица» Мао Цзэдуна. Охренительно!
— Чувак, — говорю я (пожалуй, с излишней страстью), — здесь так офигительно! Давно вы с Келли живете в этом доме?
Он отвечает, что примерно два года. Они переехали сюда из Саванны, где он водил экскурсии по городу.
— Я тебе вот что скажу, приятель: если хочешь услышать самые интересные истории, то поговори с кучерами. Эти парни, с которыми я работал, были настоящими гениями по части знания истории. Вот ты, например, в курсе, что пират Черная Борода держал в заложниках Чарльстон? Весь, блять, город! Он прятал за бородой зажженные фитили, когда шел в атаку, поэтому создавалось впечатление, что он сам дымится — и это пугало всех до чертиков. Черная Борода был крутым челом. Как и все остальные пираты, побывавшие здесь.
— Увлекаешься пиратами, да?
Он продолжает, рассказывая мне, что практически все капитаны пиратских кораблей некогда являлись военно-морскими офицерами, которые либо разочаровались в службе, либо были разжалованы. Говорит он и про их корабли и про стратегии боев — при этом мы по-прежнему передаем друг другу бонг.
— Предки местных жителей — произносит он, — были настоящими бойцами. Конечно, тут прошла Гражданская война и все такое, но дело не только в ней. Когда я еще жил в Мобиле, отец мне с детства внушал, что я обязан служить своей стране. Даже вопроса не стояло, надо ли идти в армию; я знал, что должен это сделать.
Он рассказывает мне, как учился в Цитадели и о том, что после завершения обучения вступил в ряды Рейнджеров. По долгу службы он побывал во многих латиноамериканских странах с нестабильной политической обстановкой.
— По сути, — говорит он, словно во сне — взгляд остекленевший, пустой — наша задача заключалась в том, чтобы продираться через джунгли до тех пор, пока не наткнемся на бойцов сопротивления. Когда же мы на них натыкались, то тут уже или убивай или будешь убит. Я понятия не имел, что, черт возьми, там делал. Я был уверен только в том, что эти люди хотят меня прикончить. Лишь по возвращению в США, когда занялся самообразованием и начал книги читать — повзрослел малость — то понял, чем мы на самом деле занимались в этих странах. Черт, как же погано мне тогда стало.
Голос дрогнул.
— Боже мой — это все, что я смог выдать.
— Ну, как бы то ни было, я тогда мелким совсем был — обычный пацан. Я ни о чем не жалею. Как можно? Благодаря этому я стал тем, кем являюсь сейчас. Нужно было пройти этот путь. А сейчас у меня прекрасная жизнь — верные друзья, вкусная еда, отличное бухло. Круто же?
Я задумчиво чешу в затылке.
— Да, друг, я понимаю о чем ты. Тебе правда не нужно сожалеть обо всей этой хуйне. В смысле, такова уж цена взросления, житейской науки.
Он кивает.
— Да, приятель, я наслаждаюсь каждым прожитым мигом и не отказался бы ни от одного из них. Блин, может однажды наберусь смелости и тоже книгу напишу. Всегда об этом мечтал.
— Точно! — поддерживаю я. — Ты должен это сделать!
Мы разговариваем довольно долго — в основном, он рассказывает истории, а я слушаю. Черт, да я бы всю ночь слушал его истории. Хочу поглотить их все — цепляться за них вечно — и я абсолютно уверен, что это желание вызвано не только всеми теми химическими веществами, которые я закачал в свою кровеносную систему. Как бы то ни было, мы болтаем до тех пор, пока в дверях не появляется его девушка Келли, шутливо упрекая его в том, что он игнорирует остальных гостей, после чего мы встаем на ноги и направляемся обратно на вечеринку.
— Слушай, — обращается ко мне Рассел, пока мы, пошатываясь, бредем по коридору, — а ты завтра работаешь?
Я отвечаю, что нет.
— Класс! — говорит он, похлопывая меня по спине (известный среди мужчин неуклюжий жест, символизирующий привязанность). — Значит поедешь со мной ловить крабов?
Я киваю.
— Ага, конечно, а как это делается?
Он пропускает мой вопрос мимо ушей.
— Отлично, отлично. Телефона у тебя нет, верно? Я приеду за тобой в полдень. Согласен?
Я снова киваю, подозревая, что завтра он все равно не вспомнит об этом разговоре.
Когда Сью Эллен видит меня, то, похоже, радуется тому, что мы с Расселом поладили. Кажется, для нее это почему-то имеет большое значение. Она целует меня на виду у всех, что делает крайне редко, и я замечаю, что она и сама слегка навеселе.
— Я люблю тебя, — говорит она.
Я отвечаю, что тоже ее люблю, безнадежно пытаясь зажечь сигарету дрожащими руками. Именно в этот момент мы слышим громкий кошачий вой, и я оглядываюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как кошка, похожая на сгусток серых теней, пулей вылетает из гриля и взмывает на дерево, продолжая жалобно мяукать.
— Расс, — обеспокоенно говорит Келли, — она, наверное, запрыгнула на гриль. Надо что-то сделать.
Некоторое время Рассел с задумчивым видом почесывает шею, прежде чем отвечает, нарочито растягивая слова:
— Ничего не поделаешь, милая. Да, какое-то время она будет мучиться от боли, зато я тебе гарантирую: больше она этой ошибки не совершит.
Все посмеиваются над его словами, а кошка еще разок жалобно мяучит с верхушки дерева.
Я лезу в холодильник за новой бутылкой пива.
Представляете, ребята, даже у этой кошки достаточно здравого смысла, чтобы не прыгать дважды на раскаленный гриль, вне зависимости от того насколько сильно ей хочется полакомиться остатками мяса. А я? Ну, я полагаю, что в этот раз смогу обдурить гребаный гриль.
Подношу руку к оранжевым тлеющим углям.
Опускаю ее.
Все ближе и ближе.
Пока что все нормально.
Пока что все нормально.
Пока что… все нормально.
Мы все проебываемся
Глава двадцать первая
Глава двадцать первая
Не помню, откуда я его знаю. Анекдот про парня, который спрыгнул с крыши высотки и все твердил себе в процессе падения: «Пока что все нормально. Пока что все нормально. Пока что все нормально».
Вот и я занимаюсь тем же.
Падаю.
Пока что все нормально. Наверное.
Вот уже неделя как я употребляю — или, формулируя иначе, покуриваю травку и слегка выпиваю
Поначалу Сью Эллен разволновалась не на шутку. Когда я ей рассказал, что купил восемь граммов травы, то она вышла из себя. Орала на меня, сыпала оскорблениями, говоря какой я слабак и ничтожество. Кричала на меня до тех пор, пока я не забился в какой-то угол, в кататоническом состоянии, снова и снова прокручивая в голове мысль, что этому миру будет лучше без меня.
Потому что так и есть, понимаете? Все, что она мне сказала, все эпитеты, которыми наградила — это чистая правда. Я эгоистичный и ленивый, и эмоциональный, и пугливый, и совершенно не пригоден для жизни. Если бы система естественного отбора все еще функционировала как надо, я бы давно уже сдох. Черт, я всецело завишу от Сью Эллен. Она единственный человек на свете, который еще хочет со мной общаться. Так что да, я не злюсь на нее за то, что она выбила из меня все дерьмо.
Разумеется, когда я сворачиваюсь калачиком на полу, то это только ухудшает ситуацию. Она называет меня жалким и трусливым, делает все возможное, чтобы заставить меня вступить в спор. И, ребята, скажу вам честно, мне хочется поддаться, но в то же время я понимаю, что едва ли смогу устоять на ногах.
Стоит ей начать кричать, и я оказываюсь полностью побежден. Я снова превращаюсь в маленького ребенка, прячущегося в дальнем уголке, зажимающего уши ладонями, пока мои родители или моя мать и отчим орут друг на друга, пинают вещи, отталкивают друг друга с дороги — очки моего отчима взлетают в воздух — моя мать давит на тормоза, когда он бросается на капот машины, пытаясь остановить ее.
И теперь, когда мне на днях исполнилось двадцать четыре года, я вновь тот же маленький ребенок, заползающий в узкое пространство между кроватью и стеной, едва не задыхающийся от страха.
Но, ох блин, как же это бесит Сью Эллен. Доходит до того, что она бьет меня меня кулаками и орет, чтобы я, черт бы меня побрал, встал на ноги.
Но я не могу встать на ноги. Мое тело сделалось дьявольским тяжелым, и я не в силах сдвинуться с места. Я крепко зажмуриваюсь и глубоко дышу, до тех пор, пока так и не засыпаю в своем маленьком уголке.
На следующее утро все возвращается на круги своя. Сью Эллен не извиняется, но ведет себя со мной очень мягко — целует в лоб и прижимается ко мне всем телом. В то утро мы вместе раскуриваем косяк и занимаемся любовью.
Как будто ничего не случилось.
— Честно говоря, Ник, мне казалось, что ты типа в оборотня превратишься, если снова выпьешь или выкуришь косяк, — говорит она мне, мелодично посмеиваясь. — И разве можно меня за это винить? Это внушили наставники! Но ты никакой не оборотень, верно?
Я заверяю ее, что нет, хотя сам не до конца уверен. Она говорит, что любит меня. На этом мы тему и закрываем. Она дает мне немного денег, чтобы я сходил в супермаркет, и когда она в тот вечер возвращается домой после занятий, то я готовлю хороший ужин на двоих, и мы вместе распиваем бутылку красного вина. Я слежу за тем, чтобы мой бокал был заполнен не больше, чем наполовину. Помню, как кто-то говорил мне, что алкоголика легко распознать по тому, что он никогда не оставит алкоголь в бокале. Поэтому я, когда дело доходит до последней порции вина, оставляю бокал заполненным на четверть. Да, отчасти это осознанное решение, но что тут плохого.
Я чувствую себя практически нормальным человеком. По крайней мере, стремлюсь к этому. В настоящее время, самой большой проблемой остается работа. Я там так чертовски несчастен, понимаете? Не могу и пары часов продержаться в этом заведении, без того, чтобы сбежать на улицу и быстренько затянуться косяком или глотнуть дешевой водки из бутылки, припрятанной в рюкзаке. Это единственный способ сделать мое существование хотя бы терпимым.
Не знаю, кажется, меня больше напрягает даже не сама работа, а необходимость общения с другими сотрудниками, это мой вечный повод для беспокойства.
Каждое утро я чувствую себя больным — живот скручивается в узел и меня тошнит, как это бывало во время учебы в школе. Я просто чувствую внешнее давление, связанное с тем, что должен быть «вовлечен», понимаете? А это, кажется, требует непомерных усилий. И вот когда я в кафе и «вовлечен», то у меня возникает тошнотворное желание играть в тупую человеческую игру, в которую все играют, когда проводят время вместе — ту игру, где один человек рассказывает историю о том, какой он потрясающий и следующему участнику нужно вспомнить похожую историю, доказывающую, что он не менее потрясающий, а то и больше. Игра все продолжается и продолжается на протяжении всей восьмичасовой рабочей смены. И как я бы ни старался не выделяться, в конце концов все равно чувствую себя опустошенным, выпотрошенным нахрен — чувствую, что мне надо выпить — чувствую, что я должен был родиться представителем какого-то совершенного иного рода, не человеческого.
Клянусь, иногда я на полном серьезе задаюсь вопросом, не лучше ли было бы жить где-то в хижине, отшельником — вдалеке от людей, от их давления и мнений и подальше от ответственности. Черт, это звучит весьма соблазнительно. Но я в любом случае остался бы с собой — с человеком, в компании которого меньше всего на свете хочу проводить уйму времени.
Как бы то ни было, суть в том, что я стараюсь изо всех сил. В смысле, я же до сих пор не уволился с работы, прилагаю какие-никакие усилия, чтобы завести друзей и все в таком духе. Сегодня я пойду со Сью Эллен на домашнюю вечеринку к ее боссу. Блин, я даже не могу точно вспомнить, когда в последний раз бывал на каких-либо вечеринках — особенно на вечеринках, где мог бы выпивать вместе со всеми нормальными людьми. С выпивкой все будет намного проще. Кроме того, я чувствую себя энергичным, чего никогда не случалось, пока я оставался «чист». Предполагаю, что есть некоторая ненормальность в том, что курение травки и выпивка действуют на меня как малая доза амфетамина. Большинство людей говорят, что они от этой хуйни становятся вялыми, но в моем случае эффект строго противоположный. И, боже, какое же это облегчение, потому что быть «чистым» — значит чувствовать постоянную усталость. Если бы я следовал своим желаниям, то спал бы дни и ночи напролет, всегда. Я никогда не был отдохнувшим. Это ужасная жопоболь — и я чувствую себя полным слабаком, признавая свой провал. Но да, алкоголь и травка спасают меня от этой проблемы. В них исцеление, они — мое лекарство. Я это уже раз сто сказал, но зачем-то продолжаю повторять.
Не знаю — может, просто чтобы напомнить себе, что все в порядке. Я бы не стал отнимать у шизофреника его психотропные препараты, так почему же должен отказываться от своих лекарств? Простая логика, элементарная. Я повторяю это снова и снова. Говорю себе:
Пока что все нормально.
Пока что все нормально.
Пока что все нормально.
Сью Эллен скоро придет домой. Мы отправимся на вечеринку. Волноваться не о чем.
Я принимаю душ, смывая с себя толстый слой из пота, намели кофе, запаха чистящих средств и запахов еды, оставшихся после рабочего дня. Скребу свое тело до тех пор, пока кожа не начинает краснеть и опухать. Я пользуюсь одной из этих варежек-мочалок — привычка, подцепленная у Зельды. Всякий раз, когда мы принимали душ вместе, она тщательно очищала каждый дюйм моего тела грубой щетинистой мочалкой — терла до тех пор, пока отмершие частички моей кожи не были удалены полностью. Потом она проделывала то же самое с собой. Для меня эти моменты, когда она обладала полным контролем над моим телом, были минутами наивысшего наслаждения. Но вот он я, принимающий душ в одиночестве, скребущий собственное тело, обязанный жить для себя и только для себя. Потому что сколько бы я ни пытался воссоздать прошлое в отношениях со Сью Эллен, все равно, минувшего не вернуть. Я сам по себе. Должен понять ради чего мне служить самому себе. Разница в том, что Зельда заслуживала моей любви и преданности. А я? Ну, я рад, что снова пью и алкоголь помогает мне пережить все это.
Да, вы все правильно поняли, я смешиваю себе мартини, пока собираюсь — несмотря на то, что вкус получается дурацкий из-за привкуса зубной пасты, оставшегося во рту.
Я все выпиваю.
Когда Сью Эллен возвращается домой, то с порога бросается целовать меня и в процессе шумно вдыхает через нос, явно пытаясь унюхать запах алкоголя.
Разумеется, ей это удается.
— Ты уже успел выпить? — спрашивает она крайне недовольным тоном. — Да что с тобой не так?
Я нервно смеюсь. Мы не общались весь день и вот с чего она начинает разговор.
— Эй, малышка, расслабься. Я выпил только сейчас, после душа. Подумаешь. Я просто нервничал… представляя как окажусь в толпе незнакомых людей. И я так по тебе соскучился за день. Не злись на меня. Я рад тебя видеть.
Она молча смотрит на меня целую минуту.
— Да брось, — предпринимаю я еще одну попытку, — я тебя люблю. Сегодня вечером мы отлично повеселимся, верно?
Я принимаюсь валять дурака, тыкаю ее пальцем, повторяя:
— Верно? Верно? Верно?
Она наконец-то заливается смехом и теперь я уверен, что все у нас хорошо.
— Я люблю тебя, — говорю я ей. — Помнишь?
Она улыбается и отвечает, что тоже меня любит.
— Ну вот и отлично, переживать не о чем. Почему бы тебе не приодеться? Ступай, а я пока скручу для нас косяк.
Не стоило этого говорить.
Ее лицо багровеет от злости.
— Нет, Ник, нет. Я не хочу курить и не хочу, чтобы ты курил.
Я вскидываю руки, как будто мне угрожают пистолетом или каким другим оружием.
— Ладно-ладно. Мне показалось, что ты этого хочешь, вот и все. Мне пофиг курить или нет.
Не знаю, поверила ли она этим моим (разумеется, лживым) словам.
— Ник, серьезно, — говорит она, — ты меня нервируешь. Кажется, что ты зациклился на этой теме.
Я смеюсь над ее словами.
— Блин, Сью Эллен, не надо так волноваться. Ты действительно раздуваешь из мухи слона, понимаешь?
Она резко разворачивается и удаляется в спальню.
— Угу, надеюсь, что это так, — говорит она, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.
Я говорю ей, что выйду на улицу и выкурю сигарету.
Разумеется, я беру с собой травку и делаю несколько быстрых затяжек, пока она не видит. А потом и в самом деле выкуриваю сигарету, чтобы скрыть запах травы. К тому моменту, как я возвращаюсь обратно, она уже немного расслабилась и позволяет мне себя поцеловать.
Я обнимаю ее за талию и прижимаю к себе, пока мы идем пешком на вечеринку — солнце почти скрылось за домами и деревьями — воздух пахнет свежестью, впервые за долгое время.
Поначалу я, знаете ли, просто стараюсь вести себя, как можно приличнее на этой коктейльной вечеринке. Сью Эллен представляет меня своей начальнице, девчонке, моей ровеснице, по имени Келли, и другим ее ребятам-коллегам. Большинство из них все те же хреновы хипстеры, как и все выпускники этого гребаного художественного училища. Тем не менее, они кажутся довольно милыми. Я просто понятия не имею, о чем с ними разговаривать, поэтому сижу во дворе на раскладном стуле, прислушиваясь краем уха к чужим беседам. Скорее всего, я бы просто встал и сбежал домой, если бы не бойфренд Келли, парень по имени Рассел, который пришел, уселся рядом со мной и протянул руку для рукопожатия, другой рукой с трудом удерживая покачивающуюся тарелку с кучей еды.
— Привет, — говорит он чистым баритоном и голос его звучит очень, ну, южно. — Ты Ник, верно? Рад с тобой познакомиться.
Я пожимаю его руку.
— Взаимно. Спасибо, что пригласил нас, наготовил еды и все такое.
Он радостно смеется.
— Без проблем, чувак. В прошлом году приятели подарили мне этот огромный гриль, так что теперь я рад любой возможности лишний раз развести огонь. Кроме того, сегодня приятная компания подобралась. И почти все — коллеги Келли. Сью Эллен занимает особое место в моем сердце, врать не буду, так что я правда рад, что у нее появился такой хороший парень.
Я ковыряю носком кроссовки грязь, говоря:
— Я бы поспорил насчет своей «хорошести».
Он снова смеется.
— Брось, я же вижу. И говорю совершенно серьезно. Сью Эллен выглядит счастливой, Ник, и я знаю, что она тобой гордится. Она рассказывала о книге, над которой ты работаешь и должен сказать, что я с нетерпением ждал нашей встречи. Чтобы делать то, что ты делаешь, котелок должен здорово варить, я впечатлен!
Я чувствую, как его крепкая мясистая рука сжимает мое плечо, и ничего не могу с собой поделать — по моим щекам текут слезы.
— Рассел, дружище, мне давно уже не говорили ничего настолько приятного.
Надо спрятать лицо.
— Извини, — говорю я, пытаясь успокоиться. — У меня были тяжелые времена, и я очень благодарен за твои слова.
— Да все нормально, — отвечает он, — мы ведь теперь друзья, верно?
Я вытираю лицо, глядя на него снизу вверх. Мне хочется отказать ему, этому старому-доброму парню, бывшему морпеху или кому-то типа того — слегка располневшему, но сильному и мужественному, представителю того типа мужчин, которые меня всегда пугали. Но на самом деле, он является полной их противоположностью. В его лице нет и намека на жестокость или угрозу. Зелено-карие глаза, скрытые за стеклами очков в тонкой оправе, светятся умом и состраданием. На самом деле, мне довольно-таки стыдно, потому что чем больше я вглядываюсь в его лицо, тем яснее понимаю столь ошибочным было мое первое впечатление.
Он же как большой плюшевый мишка.
Но, разумеется, я, выходец из свободолюбивого Сан-Франциско, пребывал в уверенности, что все парни-южане с короткими стрижками, которые носят футболки с эмблемой футбольной команды своего колледжа, любят жарить мясо на улице и пьют пиво, непременно грубые, фанаты оружия, ограниченные, гомофобы, помешаны на религии и вообще мудаки. Черт, ребята, какой позор. Сижу тут, пытаюсь уличить других людей в ограниченности, а на самом деле являюсь единственным воинствующим придурком на этой вечеринке. Мне внезапно становится очень стыдно и возникает желание извиниться перед Расселом, пускай он и не поймет зачем я это делаю.
Что мне ему сказать-то?
Раздумав извиняться, я пытаюсь завоевать его расположение, используя единственный известный мне способ обольщения.
— Слушай, — говорю я, понизив голос, — не хочешь выкурить по косяку, когда закончишь с едой?
Он откидывается на спинку стула.
— Заметано, братишка. Спасибо. Я оценил.
Мы «чокаемся» бутылками пива Budweiser, а потом Рассел впивается зубами в большую куриную ножку. Кажется, он успевает куснуть ее три или четыре раза, прежде чем из ниоткуда возникает эта гигантская кошка со спутанной шерстью и подранным левым ухом, и приземляется точнехонько на большой живот Рассела.
— Привет, Иззи, — ласково говорит Рассел, почесывая ее здоровое ухо.
Кошка не впечатлена.
Она недовольно смотрит на Рассела и начинает драматично мяукать, рычать и шипеть.
— Вот и наша Иезавель, — говорит Рассел, чуть посмеиваясь. — Мы можем воображать, что являемся хозяевами этого дома, но на самом деле главная здесь Иззи.
Он берет с тарелки большой кусок курицы и держит перед мордой кошки. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она уминает это мясо. Затем кошка выпрашивает себе кусок стейка, потом часть картофелины. Она не успокаивается до тех пор, пока не пробует все блюда с тарелки Рассела, и только после этого с удовлетворенным видом засыпает у него на коленях, свернувшись клубком — язык немного высунут и слюни капают вниз.
— Женщины! — восклицает Рассел.
Мы оба смеемся.
После еды Рассел заводит меня в дом, чтобы мы смогли выкурить по косяку в дальней комнате. У него есть собственный бонг и запас травки, так что мы просто ходим там, обмениваясь косяками, и ведем светскую беседу. Похоже, комната задумывалась как библиотека или что-то вроде того, потому что из мебели тут только вонючая драная кушетка и несколько деревянных стульев, а все остальное пространство занято книгами — здесь есть все, от шпионских романов до учебников истории, от книг Брета Истона Эллиса до историй Чака Паланика. У него есть даже «Красная книжица» Мао Цзэдуна. Охренительно!
— Чувак, — говорю я (пожалуй, с излишней страстью), — здесь так офигительно! Давно вы с Келли живете в этом доме?
Он отвечает, что примерно два года. Они переехали сюда из Саванны, где он водил экскурсии по городу.
— Я тебе вот что скажу, приятель: если хочешь услышать самые интересные истории, то поговори с кучерами. Эти парни, с которыми я работал, были настоящими гениями по части знания истории. Вот ты, например, в курсе, что пират Черная Борода держал в заложниках Чарльстон? Весь, блять, город! Он прятал за бородой зажженные фитили, когда шел в атаку, поэтому создавалось впечатление, что он сам дымится — и это пугало всех до чертиков. Черная Борода был крутым челом. Как и все остальные пираты, побывавшие здесь.
— Увлекаешься пиратами, да?
Он продолжает, рассказывая мне, что практически все капитаны пиратских кораблей некогда являлись военно-морскими офицерами, которые либо разочаровались в службе, либо были разжалованы. Говорит он и про их корабли и про стратегии боев — при этом мы по-прежнему передаем друг другу бонг.
— Предки местных жителей — произносит он, — были настоящими бойцами. Конечно, тут прошла Гражданская война и все такое, но дело не только в ней. Когда я еще жил в Мобиле, отец мне с детства внушал, что я обязан служить своей стране. Даже вопроса не стояло, надо ли идти в армию; я знал, что должен это сделать.
Он рассказывает мне, как учился в Цитадели и о том, что после завершения обучения вступил в ряды Рейнджеров. По долгу службы он побывал во многих латиноамериканских странах с нестабильной политической обстановкой.
— По сути, — говорит он, словно во сне — взгляд остекленевший, пустой — наша задача заключалась в том, чтобы продираться через джунгли до тех пор, пока не наткнемся на бойцов сопротивления. Когда же мы на них натыкались, то тут уже или убивай или будешь убит. Я понятия не имел, что, черт возьми, там делал. Я был уверен только в том, что эти люди хотят меня прикончить. Лишь по возвращению в США, когда занялся самообразованием и начал книги читать — повзрослел малость — то понял, чем мы на самом деле занимались в этих странах. Черт, как же погано мне тогда стало.
Голос дрогнул.
— Боже мой — это все, что я смог выдать.
— Ну, как бы то ни было, я тогда мелким совсем был — обычный пацан. Я ни о чем не жалею. Как можно? Благодаря этому я стал тем, кем являюсь сейчас. Нужно было пройти этот путь. А сейчас у меня прекрасная жизнь — верные друзья, вкусная еда, отличное бухло. Круто же?
Я задумчиво чешу в затылке.
— Да, друг, я понимаю о чем ты. Тебе правда не нужно сожалеть обо всей этой хуйне. В смысле, такова уж цена взросления, житейской науки.
Он кивает.
— Да, приятель, я наслаждаюсь каждым прожитым мигом и не отказался бы ни от одного из них. Блин, может однажды наберусь смелости и тоже книгу напишу. Всегда об этом мечтал.
— Точно! — поддерживаю я. — Ты должен это сделать!
Мы разговариваем довольно долго — в основном, он рассказывает истории, а я слушаю. Черт, да я бы всю ночь слушал его истории. Хочу поглотить их все — цепляться за них вечно — и я абсолютно уверен, что это желание вызвано не только всеми теми химическими веществами, которые я закачал в свою кровеносную систему. Как бы то ни было, мы болтаем до тех пор, пока в дверях не появляется его девушка Келли, шутливо упрекая его в том, что он игнорирует остальных гостей, после чего мы встаем на ноги и направляемся обратно на вечеринку.
— Слушай, — обращается ко мне Рассел, пока мы, пошатываясь, бредем по коридору, — а ты завтра работаешь?
Я отвечаю, что нет.
— Класс! — говорит он, похлопывая меня по спине (известный среди мужчин неуклюжий жест, символизирующий привязанность). — Значит поедешь со мной ловить крабов?
Я киваю.
— Ага, конечно, а как это делается?
Он пропускает мой вопрос мимо ушей.
— Отлично, отлично. Телефона у тебя нет, верно? Я приеду за тобой в полдень. Согласен?
Я снова киваю, подозревая, что завтра он все равно не вспомнит об этом разговоре.
Когда Сью Эллен видит меня, то, похоже, радуется тому, что мы с Расселом поладили. Кажется, для нее это почему-то имеет большое значение. Она целует меня на виду у всех, что делает крайне редко, и я замечаю, что она и сама слегка навеселе.
— Я люблю тебя, — говорит она.
Я отвечаю, что тоже ее люблю, безнадежно пытаясь зажечь сигарету дрожащими руками. Именно в этот момент мы слышим громкий кошачий вой, и я оглядываюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как кошка, похожая на сгусток серых теней, пулей вылетает из гриля и взмывает на дерево, продолжая жалобно мяукать.
— Расс, — обеспокоенно говорит Келли, — она, наверное, запрыгнула на гриль. Надо что-то сделать.
Некоторое время Рассел с задумчивым видом почесывает шею, прежде чем отвечает, нарочито растягивая слова:
— Ничего не поделаешь, милая. Да, какое-то время она будет мучиться от боли, зато я тебе гарантирую: больше она этой ошибки не совершит.
Все посмеиваются над его словами, а кошка еще разок жалобно мяучит с верхушки дерева.
Я лезу в холодильник за новой бутылкой пива.
Представляете, ребята, даже у этой кошки достаточно здравого смысла, чтобы не прыгать дважды на раскаленный гриль, вне зависимости от того насколько сильно ей хочется полакомиться остатками мяса. А я? Ну, я полагаю, что в этот раз смогу обдурить гребаный гриль.
Подношу руку к оранжевым тлеющим углям.
Опускаю ее.
Все ближе и ближе.
Пока что все нормально.
Пока что все нормально.
Пока что… все нормально.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки