за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Глава десятая, где батя Дэвид выпихивает Ника в первый из рехабов. Зря, но чо поделать-то было
10
10
Он исчезает, а вместе с ним пропадает и наша старая машина. Я вновь обзваниваю отделения скорой помощи. Вновь звоню в полицейские участки, проверяя не был ли он арестован. Когда я объясняю, что мой сын пропал, то полицейский диспетчер, прежде чем продиктовать мне телефонный номер местной тюрьмы, говорит, что если Ник объявится, то мне следует отправить его в военный лагерь, куда детей, поднятых среди ночи, забирают силой, заковав в наручники. Я читал про один такой военный лагерь — в Аризоне, недалеко от дома родителей. Один мальчик умер там летом. Детей в лагере избивали, издевались над ними, морили голодом, сажали на цепь и оставляли без воды в пустыне, где температура доходит до +45 градусов по Цельсию.
Я разговаривал с другими родителями, которые тоже сталкивались с подобной бедой, и они забрасывали меня советами, многие из которых я и так знал и многие их которых опять же противоречили друг другу. Один знакомый вновь сказал мне, что если Ник объявится, то я должен выгнать его из дома. Я не видел в этом никакого смысла, ведь было очевидно куда он пойдет: к кому-то из своих опасных приятелей или, возможно, в грязное преступное логово, одно из тех, где обитают его наркодилеры. Вот что случится. Тогда его будет уже не спасти.
Другая знакомая порекомендовала закрытый колледж, куда отправила свою дочь на два года.
Ника нет уже шесть дней, и мое отчаяние достигло апогея. Я никогда не испытывал такого горя. Я часами остервенело роюсь в Интернете, читая жуткие истории про детей-наркоманов. Звоню знакомым-родителям, которые знают знакомых-родителей, которые знают знакомых-родителей, проходивших через это. Пытаюсь понять, что наркотики значат для Ника. Однажды он сказал мне: «Все мои любимые писатели и музыканты либо алкоголики, либо наркоманы». Я понимаю, что Ник употребляет наркотики, чтобы почувствовать себя умнее, раскованнее, смелее, и потому что у него в голове засела эта опасная — ошибочная — идея, что распутный образ жизни и величайшее искусство идут рука об руку, как в случае с Хемингуэем, Хендриксом или Баския. Курт Кобейн написал в предсмертной записке: «Лучше сгореть, чем угаснуть». Он процитировал строчку из песни Нила Янга, посвященную Джонни Роттену из «Sex Pistols».
Когда мне было двадцать четыре, я взял интервью у Джона Леннона. Я спросил его об этом стремлении, коим пронизан рок-н-ролл. Он высказался резко против.
— Я предпочту медленно угаснуть подобно старым воякам, нежели сгореть, — сказал он. — Я уважаю тех, кто выживает. Живых и здоровых.
Живых и здоровых. Не знаю, сможет ли мой сын стать одним из них.
Каким-то образом мне удается сохранять видимость спокойствия в присутствии Джаспера и Дейзи. Держу себя в руках, не хочу, чтобы они беспокоились еще больше, чем сейчас. Мы говорим детям, что переживаем за Ника, стараемся найти «золотую середину». Мы не хотим напугать их, но и не можем делать вид, что все порядке, когда они знают — как могут не знать? — что это не так. Я убежден, что ложь в данном случае причинит больше вреда и запутает сильнее, нежели правда.
Однако, оставшись один, я плачу так, как не плакал с детства. Ник посмеивался надо мной из-за моей неспособности заплакать.В тех редких случаях, когда у меня наворачивались слезы на глаза, он шутил, что про мой «слезный запор». Но теперь слезы появляются даже в самые неожиданные моменты, без видимой причины, и льются со свирепой неукротимостью. Они меня чертовски пугают. Мне чертовски страшно быть настолько потерянным, беспомощным, утратившим контроль над собой и перепуганным.
Я звоню Вики. Наша вражда, тянувшаяся с момента развода, забыта на фоне общей тревоги за Ника. Это облегчение: связаться с ней не из-за того, что отдаляет нас друг от друга, а из-за того, что объединяет. Мы оба любим Ника так, как могут любить только родители. Я не хочу сказать, что его отчим и Карен за него не переживают, но во время этих долгих телефонных разговоров, в которых никто больше не смог бы принять участие, мы с его матерью делим на двоих особый сорт тревоги — острый, интуитивный.
А мы с Карен постоянно меняемся ролями. Когда я впадаю в панику, она меня успокаивает.
— С Ником все будет в порядке.
— Откуда такая уверенность?
— Я это просто знаю. Он умный мальчик. У него доброе сердце.
Потом приступ тревоги случается у Карен и наступает моя очередь утешать ее.
— Все в порядке, — говорю я. — Он просто запутался. Мы со всем справимся. Он вернется.
И он возвращается. Обычным серым холодным днем, спустя неделю, он просто приходит домой. Как и в тот раз, когда я нашел его в переулке в Сан-Рафаэле, он исхудал, болен, бредит — едва узнаваемый призрак. Я просто смотрю на него, стоящего на пороге.
— Ох, Ник, — говорю я.
Я разглядываю его, а потом провожаю в его комнату, взяв за руку. Там он, не раздеваясь, ложится на кровать и закутывается в одеяло. Не знаю почему, но я радуюсь, что сейчас дома больше никого нет. Я смотрю на него. Если визиты к психологу не помогают, то что остается? Реабилитационная клиника. Других вариантов нет.
— Ник, ты должен отправиться на реабилитацию. Должен.
Он что-то бормочет и засыпает.
Я знаю, что обязан сделать все возможное, чтобы отправить его в реабилитационную клинику для наркоманов, поэтому обзваниваю некоторые из них. Я звоню в то учреждение, которое мы уже посещали, обращаюсь за советами к психотерапевтам и другим специалистам. Теперь психотерапевт Ника соглашается с необходимостью реабилитации и связывается с несколькими своими коллегами, специализирующимися на борьбе с алкогольной зависимостью и наркозависимостью. Мои друзья звонят их друзьям, сталкивавшимся с подобной бедой. Ник спит. Я обзваниваю рекомендованные ближайшие реабилитационные центры, спрашиваю, какие у них показатели успешности среди больных, лечившихся от метамфетаминовой зависимости. Эти разговоры дают мне первое примерное представление о том, что, пожалуй, является самым хаотичной и нестабильной областью в американской системе здравоохранения. Мне называют от 25 до 85 процентов, но один знакомый наставник, которому доводилось иметь дело со многими программами лечения алко- и нарко- зависимостей, говорит, что эти цифры — фикция.
— Даже самые маленькое число кажется слишком уж оптимистичным, — говорит он. — Только семнадцать процентов людей, лечившихся в клиниках, впоследствии способны продержаться без наркотиков дольше года.
Медсестра из приемной в одной из больниц Северной Калифорнии, возможно, подходит ближе всех к истине, когда говорит со мной про наркоманов, излечившихся от метной зависимости:
— Не больше десяти процентов, — говорит она, — любой, кто обещает больше, — лжет.
Чем больше я узнаю о реабилитационной индустрии, тем сильнее мое замешательство. Большинство престижных и дорогих программ реабилитации неэффективны. Во многих реабилитационных клиниках используется подход «подошло одному — подойдет всем». Ричард Роусон, заместитель главы комплекса программ по борьбе с злоупотреблением наркотическими веществами из Калифорнийского Университета, считает многие из них чуть более, чем бесполезными для излечения метамфетаминой зависимости и отзывается о них следующим образом: «Граф Шейбс от мира реабилитации. Новая краска долго не держится». Доктор Роусон не утверждает, что в подобных лечебных программ вовсе нет полезных компонентов. Все они основываются на правилах «Анонимных Алкоголиков», соблюдение которых считается необходимым для излечения любого рода зависимостей, включая наркотическую. Но за вычетом этого, программы представляют из себя лоскутное одеяло из психологических, поведенческих и когнитивных методов лечения. Многие программы включают в себя лекции, индивидуальные консультации у психологов, физический труд, уклониться от которого крайне трудно, а также конфессиональную и конфронтационную групповую терапию, где, в числе прочего, коллективно стыдят пациентов, не желающих уверовать в Бога. (По словам наставников из этих программ лечения, сопротивление равняется отрицанию, а отрицание ведет к новым срывам). В некоторых программах обучают различным полезным для жизни навыкам, например, учат правильно составлять резюме; устраивают спортивные тренировки; проводят групповые и индивидуальные занятия с членами семьи; и консультации у психологов и психиатров, которые могут назначить медикаментозное лечение. Некоторые учреждения предлагают сеансы массажа и консультации диетологов. Кое-какие амбулаторные программы включают в себя использование относительно новой методики под названием «контроль над непредвиденными обстоятельствами», систему, основывающуюся на позитивном влиянии воздержания.
Однако, без должного фундамента в виде проверенных методик, пациенты часто становятся заложниками личной философии управляющих реабилитационных центров, некоторые из которых не имеют никакого образования и руководствуются лишь личным опытом по борьбе с собственными зависимостями.
— Если у вас шесть детей, это еще не делает вас хорошим акушером-гинекологом, — говорил Уолтер Лин, невролог, непосредственный начальник Роусона из Калифорнийского. Даже в реабилитационных клиниках, которыми управляют опытные врачи и клиницисты, применяются самые разные методы лечения, эффективность многих из которых не была доказана. И, что еще важнее: во многих лечебных программах не учитываются специфические характеристики метамфетамина, а ведь, по мнению некоторых экспертов, именно от метамфетаминовой зависимости избавиться труднее всего.
Но что еще я могу сделать? Я выбираю клинику в Окленде под названием «Дорога к победе», о которой много положительных отзывов, и договариваюсь о встрече. Я готовлюсь сделать самое тяжелое из того, что только могу вообразить, использовать все, что еще осталось от моего ослабевающего влияния — угрожать, что выгоню его из дома и навсегда лишу какой-либо поддержки — чтобы заставить поехать со мной. Сделать это необходимо — потому что я убежден, что это наша единственная надежда — но мне от этого не легче.
На следующее утро, когда Дейзи с Джаспером уходят в школу, я иду в комнату Ника, где он все еще крепко спит с умиротворенным видом.
Спящее дитя.
Потом, пока я смотрю на него, он дергается, гримасничает, скрипит зубами во сне. Я бужу его и говорю куда мы сейчас поедем.
Он выходит из себя.
— Ни за что на свете!
— Пойдем, Ник, покончим с этим, — умоляю я.
Он встает, дрожащей рукой отбрасывает волосы со лба. Держится за дверной косяк, чтобы не упасть.
— Я же сказал — ни за что на свете. — Он дрожит, пошатывается.
— Пойдем, Ник, — твердо говорю я. Голос дрожит. — Мы поедем туда. У тебя нет выбора.
— Ты не можешь меня заставить. Что за нахрен?
— Если ты хочешь жить здесь, если хочешь, чтобы я тебе помогал, если хочешь, чтобы я заплатил за твое обучение в колледже, если хочешь видеться с нами… — Я смотрю на него и задаю вопрос:
— Ник, ты хочешь умереть? Все дело в этом?
Он пинает стену, бьет кулаками по столу и плачет.
Я печально произношу:
— Идем.
Он все еще ругается, но следует за мной к машине.
---------------
Порой все мы сталкиваемся с необходимостью ремонта телефона. Или же нам только кажется, что телефон придется чинить, когда на самом деле ситуация не столь критична. Читайте тут подробнее о том, что следует сделать, когда думаешь, что твой телефон умирает, прежде чем нести его в ремонт.
Красивый мальчик
10
10
Он исчезает, а вместе с ним пропадает и наша старая машина. Я вновь обзваниваю отделения скорой помощи. Вновь звоню в полицейские участки, проверяя не был ли он арестован. Когда я объясняю, что мой сын пропал, то полицейский диспетчер, прежде чем продиктовать мне телефонный номер местной тюрьмы, говорит, что если Ник объявится, то мне следует отправить его в военный лагерь, куда детей, поднятых среди ночи, забирают силой, заковав в наручники. Я читал про один такой военный лагерь — в Аризоне, недалеко от дома родителей. Один мальчик умер там летом. Детей в лагере избивали, издевались над ними, морили голодом, сажали на цепь и оставляли без воды в пустыне, где температура доходит до +45 градусов по Цельсию.
Я разговаривал с другими родителями, которые тоже сталкивались с подобной бедой, и они забрасывали меня советами, многие из которых я и так знал и многие их которых опять же противоречили друг другу. Один знакомый вновь сказал мне, что если Ник объявится, то я должен выгнать его из дома. Я не видел в этом никакого смысла, ведь было очевидно куда он пойдет: к кому-то из своих опасных приятелей или, возможно, в грязное преступное логово, одно из тех, где обитают его наркодилеры. Вот что случится. Тогда его будет уже не спасти.
Другая знакомая порекомендовала закрытый колледж, куда отправила свою дочь на два года.
Ника нет уже шесть дней, и мое отчаяние достигло апогея. Я никогда не испытывал такого горя. Я часами остервенело роюсь в Интернете, читая жуткие истории про детей-наркоманов. Звоню знакомым-родителям, которые знают знакомых-родителей, которые знают знакомых-родителей, проходивших через это. Пытаюсь понять, что наркотики значат для Ника. Однажды он сказал мне: «Все мои любимые писатели и музыканты либо алкоголики, либо наркоманы». Я понимаю, что Ник употребляет наркотики, чтобы почувствовать себя умнее, раскованнее, смелее, и потому что у него в голове засела эта опасная — ошибочная — идея, что распутный образ жизни и величайшее искусство идут рука об руку, как в случае с Хемингуэем, Хендриксом или Баския. Курт Кобейн написал в предсмертной записке: «Лучше сгореть, чем угаснуть». Он процитировал строчку из песни Нила Янга, посвященную Джонни Роттену из «Sex Pistols».
Когда мне было двадцать четыре, я взял интервью у Джона Леннона. Я спросил его об этом стремлении, коим пронизан рок-н-ролл. Он высказался резко против.
— Я предпочту медленно угаснуть подобно старым воякам, нежели сгореть, — сказал он. — Я уважаю тех, кто выживает. Живых и здоровых.
Живых и здоровых. Не знаю, сможет ли мой сын стать одним из них.
Каким-то образом мне удается сохранять видимость спокойствия в присутствии Джаспера и Дейзи. Держу себя в руках, не хочу, чтобы они беспокоились еще больше, чем сейчас. Мы говорим детям, что переживаем за Ника, стараемся найти «золотую середину». Мы не хотим напугать их, но и не можем делать вид, что все порядке, когда они знают — как могут не знать? — что это не так. Я убежден, что ложь в данном случае причинит больше вреда и запутает сильнее, нежели правда.
Однако, оставшись один, я плачу так, как не плакал с детства. Ник посмеивался надо мной из-за моей неспособности заплакать.В тех редких случаях, когда у меня наворачивались слезы на глаза, он шутил, что про мой «слезный запор». Но теперь слезы появляются даже в самые неожиданные моменты, без видимой причины, и льются со свирепой неукротимостью. Они меня чертовски пугают. Мне чертовски страшно быть настолько потерянным, беспомощным, утратившим контроль над собой и перепуганным.
Я звоню Вики. Наша вражда, тянувшаяся с момента развода, забыта на фоне общей тревоги за Ника. Это облегчение: связаться с ней не из-за того, что отдаляет нас друг от друга, а из-за того, что объединяет. Мы оба любим Ника так, как могут любить только родители. Я не хочу сказать, что его отчим и Карен за него не переживают, но во время этих долгих телефонных разговоров, в которых никто больше не смог бы принять участие, мы с его матерью делим на двоих особый сорт тревоги — острый, интуитивный.
А мы с Карен постоянно меняемся ролями. Когда я впадаю в панику, она меня успокаивает.
— С Ником все будет в порядке.
— Откуда такая уверенность?
— Я это просто знаю. Он умный мальчик. У него доброе сердце.
Потом приступ тревоги случается у Карен и наступает моя очередь утешать ее.
— Все в порядке, — говорю я. — Он просто запутался. Мы со всем справимся. Он вернется.
И он возвращается. Обычным серым холодным днем, спустя неделю, он просто приходит домой. Как и в тот раз, когда я нашел его в переулке в Сан-Рафаэле, он исхудал, болен, бредит — едва узнаваемый призрак. Я просто смотрю на него, стоящего на пороге.
— Ох, Ник, — говорю я.
Я разглядываю его, а потом провожаю в его комнату, взяв за руку. Там он, не раздеваясь, ложится на кровать и закутывается в одеяло. Не знаю почему, но я радуюсь, что сейчас дома больше никого нет. Я смотрю на него. Если визиты к психологу не помогают, то что остается? Реабилитационная клиника. Других вариантов нет.
— Ник, ты должен отправиться на реабилитацию. Должен.
Он что-то бормочет и засыпает.
Я знаю, что обязан сделать все возможное, чтобы отправить его в реабилитационную клинику для наркоманов, поэтому обзваниваю некоторые из них. Я звоню в то учреждение, которое мы уже посещали, обращаюсь за советами к психотерапевтам и другим специалистам. Теперь психотерапевт Ника соглашается с необходимостью реабилитации и связывается с несколькими своими коллегами, специализирующимися на борьбе с алкогольной зависимостью и наркозависимостью. Мои друзья звонят их друзьям, сталкивавшимся с подобной бедой. Ник спит. Я обзваниваю рекомендованные ближайшие реабилитационные центры, спрашиваю, какие у них показатели успешности среди больных, лечившихся от метамфетаминовой зависимости. Эти разговоры дают мне первое примерное представление о том, что, пожалуй, является самым хаотичной и нестабильной областью в американской системе здравоохранения. Мне называют от 25 до 85 процентов, но один знакомый наставник, которому доводилось иметь дело со многими программами лечения алко- и нарко- зависимостей, говорит, что эти цифры — фикция.
— Даже самые маленькое число кажется слишком уж оптимистичным, — говорит он. — Только семнадцать процентов людей, лечившихся в клиниках, впоследствии способны продержаться без наркотиков дольше года.
Медсестра из приемной в одной из больниц Северной Калифорнии, возможно, подходит ближе всех к истине, когда говорит со мной про наркоманов, излечившихся от метной зависимости:
— Не больше десяти процентов, — говорит она, — любой, кто обещает больше, — лжет.
Чем больше я узнаю о реабилитационной индустрии, тем сильнее мое замешательство. Большинство престижных и дорогих программ реабилитации неэффективны. Во многих реабилитационных клиниках используется подход «подошло одному — подойдет всем». Ричард Роусон, заместитель главы комплекса программ по борьбе с злоупотреблением наркотическими веществами из Калифорнийского Университета, считает многие из них чуть более, чем бесполезными для излечения метамфетаминой зависимости и отзывается о них следующим образом: «Граф Шейбс от мира реабилитации. Новая краска долго не держится». Доктор Роусон не утверждает, что в подобных лечебных программ вовсе нет полезных компонентов. Все они основываются на правилах «Анонимных Алкоголиков», соблюдение которых считается необходимым для излечения любого рода зависимостей, включая наркотическую. Но за вычетом этого, программы представляют из себя лоскутное одеяло из психологических, поведенческих и когнитивных методов лечения. Многие программы включают в себя лекции, индивидуальные консультации у психологов, физический труд, уклониться от которого крайне трудно, а также конфессиональную и конфронтационную групповую терапию, где, в числе прочего, коллективно стыдят пациентов, не желающих уверовать в Бога. (По словам наставников из этих программ лечения, сопротивление равняется отрицанию, а отрицание ведет к новым срывам). В некоторых программах обучают различным полезным для жизни навыкам, например, учат правильно составлять резюме; устраивают спортивные тренировки; проводят групповые и индивидуальные занятия с членами семьи; и консультации у психологов и психиатров, которые могут назначить медикаментозное лечение. Некоторые учреждения предлагают сеансы массажа и консультации диетологов. Кое-какие амбулаторные программы включают в себя использование относительно новой методики под названием «контроль над непредвиденными обстоятельствами», систему, основывающуюся на позитивном влиянии воздержания.
Однако, без должного фундамента в виде проверенных методик, пациенты часто становятся заложниками личной философии управляющих реабилитационных центров, некоторые из которых не имеют никакого образования и руководствуются лишь личным опытом по борьбе с собственными зависимостями.
— Если у вас шесть детей, это еще не делает вас хорошим акушером-гинекологом, — говорил Уолтер Лин, невролог, непосредственный начальник Роусона из Калифорнийского. Даже в реабилитационных клиниках, которыми управляют опытные врачи и клиницисты, применяются самые разные методы лечения, эффективность многих из которых не была доказана. И, что еще важнее: во многих лечебных программах не учитываются специфические характеристики метамфетамина, а ведь, по мнению некоторых экспертов, именно от метамфетаминовой зависимости избавиться труднее всего.
Но что еще я могу сделать? Я выбираю клинику в Окленде под названием «Дорога к победе», о которой много положительных отзывов, и договариваюсь о встрече. Я готовлюсь сделать самое тяжелое из того, что только могу вообразить, использовать все, что еще осталось от моего ослабевающего влияния — угрожать, что выгоню его из дома и навсегда лишу какой-либо поддержки — чтобы заставить поехать со мной. Сделать это необходимо — потому что я убежден, что это наша единственная надежда — но мне от этого не легче.
На следующее утро, когда Дейзи с Джаспером уходят в школу, я иду в комнату Ника, где он все еще крепко спит с умиротворенным видом.
Спящее дитя.
Потом, пока я смотрю на него, он дергается, гримасничает, скрипит зубами во сне. Я бужу его и говорю куда мы сейчас поедем.
Он выходит из себя.
— Ни за что на свете!
— Пойдем, Ник, покончим с этим, — умоляю я.
Он встает, дрожащей рукой отбрасывает волосы со лба. Держится за дверной косяк, чтобы не упасть.
— Я же сказал — ни за что на свете. — Он дрожит, пошатывается.
— Пойдем, Ник, — твердо говорю я. Голос дрожит. — Мы поедем туда. У тебя нет выбора.
— Ты не можешь меня заставить. Что за нахрен?
— Если ты хочешь жить здесь, если хочешь, чтобы я тебе помогал, если хочешь, чтобы я заплатил за твое обучение в колледже, если хочешь видеться с нами… — Я смотрю на него и задаю вопрос:
— Ник, ты хочешь умереть? Все дело в этом?
Он пинает стену, бьет кулаками по столу и плачет.
Я печально произношу:
— Идем.
Он все еще ругается, но следует за мной к машине.
---------------
Порой все мы сталкиваемся с необходимостью ремонта телефона. Или же нам только кажется, что телефон придется чинить, когда на самом деле ситуация не столь критична. Читайте тут подробнее о том, что следует сделать, когда думаешь, что твой телефон умирает, прежде чем нести его в ремонт.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», сломался телефон, Красивый мальчик
-
-
14.06.2019 в 20:38-
-
14.06.2019 в 21:25-
-
19.06.2019 в 21:12-
-
19.06.2019 в 22:33-
-
20.06.2019 в 10:59-
-
20.06.2019 в 21:20