за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Глава двадцать четвертая, где Никки вновь воссоединяется с наркотиками (патамушта еблан)
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать четвертая
Сью Эллен разозлилась на меня из-за того, что я бросил работу в кофешопе — и особенно сильно ее раздражало то, что прошло больше месяца, прежде чем я устроился на новую работу. Но я это сделал. Да, я снова устроился на работу и пока что считаю, что нынешнее место мне куда больше подходит. К тому же, тут я зарабатываю больше и каждый день получаю выручку наличкой на руки, что круто, но, гм, не очень-то помогает завязать с алкоголем. Не говоря уже о том, что работаю я теперь в барбекю баре под названием Дороти, куда захаживают, в основном, ЛГБТ±представители Чарльстона, и на протяжении всей смены я имею полный доступ к заставленному бутылками бару. Получается так, что у меня постоянно припрятаны рядом водка и кола, на случай, если захочу выпить — а нынче это желание возникает постоянно. Разумеется, дома я тоже пью — и все еще пытаюсь работать над своей книгой в свободное время — периодически — но всегда занимаюсь этим будучи пьяным, или, по крайней мере, не совсем трезвым.
Я теперь и воздействия алкоголя-то почти не чувствую. Но мое тело все еще жаждет получать его. Каждое утро я просыпаюсь больным, голова раскалывается, а руки трясутся так сильно, что с трудом удается поднести бутылку к губам и сосредоточиться на процессе глотания, ожидая пока алкоголь достигнет желудка и тремор утихнет. Насколько я могу судить, Сью Эллен еще не догадалась, что со мной творится. Я по-прежнему прячу бутылки по всему дому, но не пью у нее на глазах. К тому же, даже если она найдет какую-то из бутылок и заставит выбросить ее, у меня все равно останутся другие. Дело в том, что мне, блять, это необходимо. У моего тела развилась физическая зависимость. Уж я-то точно знаю о чем говорю. Я сидел на тысячах собраний по «12 шагам» и выслушал тысячи историй алкоголиков, рассказывавших именно о том, с чем теперь сам имею дело. Они рассказывали о спрятанных бутылках, трясущихся руках, кровавом поносе и раздувшихся животах. Со мной в то время ничего подобного не случалось. Они были алкоголиками. Я — наркоманом. Но теперь я уже сомневаюсь в своих силах.
Мы навещали брата Сью Эллен, который живет в трех часах езды отсюда, в Гринвилле, Южная Каролина, и я там настолько напился, что на обратном пути постоянно закрывал один глаз, потому что перед глазами все двоилось. И, разумеется, я не мог попросить Сью Эллен сесть за руль, потому что она кое-чего не знала. Не знала, что я стащил из домашнего мини-бара ее брата целую бутылку текилы и выбухал до того, как мы сели в машину. Про закрытый глаз я помню, а кроме этого — ничего. Все остальное как в тумане.
Мир замкнулся на мне же. Я не могу тусоваться с Расселом, потому что не хочу, чтобы он видел меня таким. Я все время боюсь, как бы коллеги по работе не узнали сколько я пью. Я лгу своему нью-йоркскому редактору во время бесед по телефону, и маме с папой вру тоже. Мое тело ослабло и раздулось. Я медленно травлю себя и приближаюсь к смерти. А ведь прекрасно знаю, что алкоголь делает с людьми. Наиболее хуевый процесс детоксикации был именно у тех, кто пытался бросить пить. Это хуже, чем героин, хуже бензодиазепинов, хуже всего на свете. Алкоголь отравляет мозг — делает человека беспомощным как дитя — инфантильным — ссущим под себя — разглагольствующим безумцем — дезооринтированным — обозленным — испуганным. Но со мной-то этого не случится, такого просто не может быть.
Я могу ненавидеть себя. Могу фантазировать о суициде. Но я слишком тщеславен, чтобы позволить себе умереть от алкоголизма. В алкоголизме нет ничего привлекательного. Вы не покидаете этот мир как Ник Кейдж в «Покидая Лас-Вегас», в компании роскошной женщины, которая скачет на вас в постели до тех пор, пока ваше сердце не останавливается. Алкоголизм убивает медленно, по капли лишает вас достоинства — превращает вас в раздутого бредящего параноика.
Я до такого ни за что не опущусь. Только не я. Только не так.
Но есть одна загвоздка: я, гм, не могу остановиться. Каждую ночь, перед тем, как я засыпаю или теряю сознание, я обещаю себе, что завтра с утра пить не буду. Я ставлю перед собой маленькие цели: например, не пить до окончания смены или пить только вино и пиво. Но, ребят, на данный момент ситуация такова, что я не в силах дойти до работы без пары порций водки в своем желудке. Без алкоголя я даже нормальную беседу поддержать не в состоянии, не говоря уже о том, чтобы оставаться радостным и полным энтузиазма, каким и должен быть бармен за стойкой. Каждая ночь — это спектакль. Я надеваю свой костюм, улыбаюсь как идиот, болтаю со всеми, кажусь понимающим, веселым и умным. Честно говоря, это не особо отличается от проституции. В смысле, я всегда даю людям именно то, что они хотят получить. И становлюсь тем, кем они хотят меня видеть. Я флиртую, поддразниваю и слушаю. Лесбиянки считают меня милашкой. Геи выражают свою симпатию так же, как раньше: оставляют мне чаевые, номера своих телефонов, визитные карточки. И я продолжаю играть, лгу не задумываясь — прирожденная шлюха.
Разница лишь в том, что я теперь не принимаю наркотики и не занимаюсь сексом с клиентами. Вместо этого я все пью и пью и задаюсь вопросом, сколько денег мне должны предложить, чтобы я не смог отказать.
Подходящее предложение поступит. Я могу сопротивляться сколько влезет, но все равно итог будет прежним. А потом мне представится еще одна возможность продемонстрировать миру, что я все тот же слабак.
Подходящее предложение поступит.
То есть, уже поступило. Просто все случилось не так, как я ожидал.
Видите ли, сегодня со мной вместе работает новая девчонка. Она устроилась на работу всего несколько дней назад, и мы с ней почти не разговаривали, но вот она протягивает мне маленький пакетик и шепчет:
— Держи, спрячь в карман пока никто не увидел.
Двести грамм водки, выпитые мной перед работой, вероятно, не способствуют принятию правильных решений, но кого я обманываю? Уверен, что я бы в любом случае выполнил ее просьбу.
— Ч-что это? — спрашиваю я шепотом, вглядываясь в ее круглое ангельское личико.
Она невысокая маленькая девчушка с каштановыми кудрявыми волосами как у Ширли Темпл. На самом деле, она вообще очень похожа на Ширли Темпл, с этими ее ямочками на щеках и гребаным идеальным носиком-пуговкой. Зубки у нее мелкие и растут на расстоянии друг от друга, как у детей. Руки и пальчики тоже совсем миниатюрные. И голос детский, писклявый, как будто запись, которую прогнали на одном из старых катушечных магнитофонов. Разумеется, я хотел бы сказать, что замечаю в ее взгляде нечто зловещее и порочное, но на самом деле вижу я только то, что глаза у нее широко распахнуты и взгляд абсолютно невинный.
Поэтому я даже сомневаюсь правильно ли все расслышал, когда она говорит:
— Брось, ты ведь из наших?
Я киваю, хоть и не хочу уже, чтобы это было правдой.
— Ну, — говорит она, прижавшись губами к моему уху, — это всего лишь пробный образец от моего мужа. Он получил большую партию кокса на днях и продает его по очень выгодной цене. Так что ты попробуй и скажи, если захочешь добавки, окей?
В груди внезапно становится тесно — легкие сжимаются — из меня будто выбили весь воздух, чувство такое, словно я выпрыгнул из окна и распластался на тротуаре.
У меня в кармане почему-то оказалась небольшая доза кокса. И, признаться, меня это пиздец как пугает. Но я не подаю виду. Я благодарю девушку, записываю ее номер телефона и обещаю, что скоро с ней свяжусь.
Вот какой я воспитанный парень.
Господи.
Она возвращается за свою стойку, а я? Я иду прямиком в гребаную уборную. Глядя на белый порошок, я не могу удержаться от смеха. Блин, у меня и так уже ситуация с алкоголем вышла из-под контроля, будет просто потрясающе, если я сейчас снова перейду на тяжелые наркотики. Я же знаю во что наркотики превращают мою жизнь. Черт возьми, да ведь именно из-за них я застрял на проклятом Юге и вынужден работать в этой гребаной забегаловке. Наркотики уничтожили все, что у меня было.
И у меня отлично получалось держаться подальше от них.
Блять.
Когда я был наркоманом, незнакомые люди мне бесплатные дозы кокса в руки не совали. Если бы это случилось, я бы решил, что наступил счастливейший день моей жизни.
Но теперь-то, конечно, если я решил завязать с наркотиками, то кто-то просто является и кладет мне их в карман. Логично.
Именно так всегда и бывает в нашем насквозь прогнившем мире, верно?
Разумеется, я должен немедленно смыть эту хуйню в унитаз.
Но вместо этого я открываю пакетик, чтобы убедиться действительно ли порошок пахнет как кокс.
Пахнет.
Дозу она мне дала не слишком большую, но удалось бы словить нехилый кайф, будь у меня с собой шприц.
В голове прокручиваются разные варианты, где я мог бы его раздобыть.
Ничего толкового на ум так и не приходит.
Я окидываю быстрым взглядом все поверхности в уборной. Дорожку тут можно нормально выложить только на крышке бачка от унитаза, что довольно мерзко, но ведь я все равно уже делал так раньше.
К черту все это, говорю я себе.
Чем быстрее закончу, тем лучше, не придется больше об этом думать.
Я делаю дорожку.
Сомнения позади.
Я вдыхаю порошок своим гребаным носом.
Мы все проебываемся
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать четвертая
Сью Эллен разозлилась на меня из-за того, что я бросил работу в кофешопе — и особенно сильно ее раздражало то, что прошло больше месяца, прежде чем я устроился на новую работу. Но я это сделал. Да, я снова устроился на работу и пока что считаю, что нынешнее место мне куда больше подходит. К тому же, тут я зарабатываю больше и каждый день получаю выручку наличкой на руки, что круто, но, гм, не очень-то помогает завязать с алкоголем. Не говоря уже о том, что работаю я теперь в барбекю баре под названием Дороти, куда захаживают, в основном, ЛГБТ±представители Чарльстона, и на протяжении всей смены я имею полный доступ к заставленному бутылками бару. Получается так, что у меня постоянно припрятаны рядом водка и кола, на случай, если захочу выпить — а нынче это желание возникает постоянно. Разумеется, дома я тоже пью — и все еще пытаюсь работать над своей книгой в свободное время — периодически — но всегда занимаюсь этим будучи пьяным, или, по крайней мере, не совсем трезвым.
Я теперь и воздействия алкоголя-то почти не чувствую. Но мое тело все еще жаждет получать его. Каждое утро я просыпаюсь больным, голова раскалывается, а руки трясутся так сильно, что с трудом удается поднести бутылку к губам и сосредоточиться на процессе глотания, ожидая пока алкоголь достигнет желудка и тремор утихнет. Насколько я могу судить, Сью Эллен еще не догадалась, что со мной творится. Я по-прежнему прячу бутылки по всему дому, но не пью у нее на глазах. К тому же, даже если она найдет какую-то из бутылок и заставит выбросить ее, у меня все равно останутся другие. Дело в том, что мне, блять, это необходимо. У моего тела развилась физическая зависимость. Уж я-то точно знаю о чем говорю. Я сидел на тысячах собраний по «12 шагам» и выслушал тысячи историй алкоголиков, рассказывавших именно о том, с чем теперь сам имею дело. Они рассказывали о спрятанных бутылках, трясущихся руках, кровавом поносе и раздувшихся животах. Со мной в то время ничего подобного не случалось. Они были алкоголиками. Я — наркоманом. Но теперь я уже сомневаюсь в своих силах.
Мы навещали брата Сью Эллен, который живет в трех часах езды отсюда, в Гринвилле, Южная Каролина, и я там настолько напился, что на обратном пути постоянно закрывал один глаз, потому что перед глазами все двоилось. И, разумеется, я не мог попросить Сью Эллен сесть за руль, потому что она кое-чего не знала. Не знала, что я стащил из домашнего мини-бара ее брата целую бутылку текилы и выбухал до того, как мы сели в машину. Про закрытый глаз я помню, а кроме этого — ничего. Все остальное как в тумане.
Мир замкнулся на мне же. Я не могу тусоваться с Расселом, потому что не хочу, чтобы он видел меня таким. Я все время боюсь, как бы коллеги по работе не узнали сколько я пью. Я лгу своему нью-йоркскому редактору во время бесед по телефону, и маме с папой вру тоже. Мое тело ослабло и раздулось. Я медленно травлю себя и приближаюсь к смерти. А ведь прекрасно знаю, что алкоголь делает с людьми. Наиболее хуевый процесс детоксикации был именно у тех, кто пытался бросить пить. Это хуже, чем героин, хуже бензодиазепинов, хуже всего на свете. Алкоголь отравляет мозг — делает человека беспомощным как дитя — инфантильным — ссущим под себя — разглагольствующим безумцем — дезооринтированным — обозленным — испуганным. Но со мной-то этого не случится, такого просто не может быть.
Я могу ненавидеть себя. Могу фантазировать о суициде. Но я слишком тщеславен, чтобы позволить себе умереть от алкоголизма. В алкоголизме нет ничего привлекательного. Вы не покидаете этот мир как Ник Кейдж в «Покидая Лас-Вегас», в компании роскошной женщины, которая скачет на вас в постели до тех пор, пока ваше сердце не останавливается. Алкоголизм убивает медленно, по капли лишает вас достоинства — превращает вас в раздутого бредящего параноика.
Я до такого ни за что не опущусь. Только не я. Только не так.
Но есть одна загвоздка: я, гм, не могу остановиться. Каждую ночь, перед тем, как я засыпаю или теряю сознание, я обещаю себе, что завтра с утра пить не буду. Я ставлю перед собой маленькие цели: например, не пить до окончания смены или пить только вино и пиво. Но, ребят, на данный момент ситуация такова, что я не в силах дойти до работы без пары порций водки в своем желудке. Без алкоголя я даже нормальную беседу поддержать не в состоянии, не говоря уже о том, чтобы оставаться радостным и полным энтузиазма, каким и должен быть бармен за стойкой. Каждая ночь — это спектакль. Я надеваю свой костюм, улыбаюсь как идиот, болтаю со всеми, кажусь понимающим, веселым и умным. Честно говоря, это не особо отличается от проституции. В смысле, я всегда даю людям именно то, что они хотят получить. И становлюсь тем, кем они хотят меня видеть. Я флиртую, поддразниваю и слушаю. Лесбиянки считают меня милашкой. Геи выражают свою симпатию так же, как раньше: оставляют мне чаевые, номера своих телефонов, визитные карточки. И я продолжаю играть, лгу не задумываясь — прирожденная шлюха.
Разница лишь в том, что я теперь не принимаю наркотики и не занимаюсь сексом с клиентами. Вместо этого я все пью и пью и задаюсь вопросом, сколько денег мне должны предложить, чтобы я не смог отказать.
Подходящее предложение поступит. Я могу сопротивляться сколько влезет, но все равно итог будет прежним. А потом мне представится еще одна возможность продемонстрировать миру, что я все тот же слабак.
Подходящее предложение поступит.
То есть, уже поступило. Просто все случилось не так, как я ожидал.
Видите ли, сегодня со мной вместе работает новая девчонка. Она устроилась на работу всего несколько дней назад, и мы с ней почти не разговаривали, но вот она протягивает мне маленький пакетик и шепчет:
— Держи, спрячь в карман пока никто не увидел.
Двести грамм водки, выпитые мной перед работой, вероятно, не способствуют принятию правильных решений, но кого я обманываю? Уверен, что я бы в любом случае выполнил ее просьбу.
— Ч-что это? — спрашиваю я шепотом, вглядываясь в ее круглое ангельское личико.
Она невысокая маленькая девчушка с каштановыми кудрявыми волосами как у Ширли Темпл. На самом деле, она вообще очень похожа на Ширли Темпл, с этими ее ямочками на щеках и гребаным идеальным носиком-пуговкой. Зубки у нее мелкие и растут на расстоянии друг от друга, как у детей. Руки и пальчики тоже совсем миниатюрные. И голос детский, писклявый, как будто запись, которую прогнали на одном из старых катушечных магнитофонов. Разумеется, я хотел бы сказать, что замечаю в ее взгляде нечто зловещее и порочное, но на самом деле вижу я только то, что глаза у нее широко распахнуты и взгляд абсолютно невинный.
Поэтому я даже сомневаюсь правильно ли все расслышал, когда она говорит:
— Брось, ты ведь из наших?
Я киваю, хоть и не хочу уже, чтобы это было правдой.
— Ну, — говорит она, прижавшись губами к моему уху, — это всего лишь пробный образец от моего мужа. Он получил большую партию кокса на днях и продает его по очень выгодной цене. Так что ты попробуй и скажи, если захочешь добавки, окей?
В груди внезапно становится тесно — легкие сжимаются — из меня будто выбили весь воздух, чувство такое, словно я выпрыгнул из окна и распластался на тротуаре.
У меня в кармане почему-то оказалась небольшая доза кокса. И, признаться, меня это пиздец как пугает. Но я не подаю виду. Я благодарю девушку, записываю ее номер телефона и обещаю, что скоро с ней свяжусь.
Вот какой я воспитанный парень.
Господи.
Она возвращается за свою стойку, а я? Я иду прямиком в гребаную уборную. Глядя на белый порошок, я не могу удержаться от смеха. Блин, у меня и так уже ситуация с алкоголем вышла из-под контроля, будет просто потрясающе, если я сейчас снова перейду на тяжелые наркотики. Я же знаю во что наркотики превращают мою жизнь. Черт возьми, да ведь именно из-за них я застрял на проклятом Юге и вынужден работать в этой гребаной забегаловке. Наркотики уничтожили все, что у меня было.
И у меня отлично получалось держаться подальше от них.
Блять.
Когда я был наркоманом, незнакомые люди мне бесплатные дозы кокса в руки не совали. Если бы это случилось, я бы решил, что наступил счастливейший день моей жизни.
Но теперь-то, конечно, если я решил завязать с наркотиками, то кто-то просто является и кладет мне их в карман. Логично.
Именно так всегда и бывает в нашем насквозь прогнившем мире, верно?
Разумеется, я должен немедленно смыть эту хуйню в унитаз.
Но вместо этого я открываю пакетик, чтобы убедиться действительно ли порошок пахнет как кокс.
Пахнет.
Дозу она мне дала не слишком большую, но удалось бы словить нехилый кайф, будь у меня с собой шприц.
В голове прокручиваются разные варианты, где я мог бы его раздобыть.
Ничего толкового на ум так и не приходит.
Я окидываю быстрым взглядом все поверхности в уборной. Дорожку тут можно нормально выложить только на крышке бачка от унитаза, что довольно мерзко, но ведь я все равно уже делал так раньше.
К черту все это, говорю я себе.
Чем быстрее закончу, тем лучше, не придется больше об этом думать.
Я делаю дорожку.
Сомнения позади.
Я вдыхаю порошок своим гребаным носом.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки