за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Глава двадцать девятая, где Никки с папой участвуют в промо-туре книг и поучают детишек в школе.
Глава двадцать девятая
Глава двадцать девятая
Итак, он снова здесь, представляете?
Стоит рядом со мной. Столько воды утекло, но в то же время кажется, что это было только вчера. Я беру его теплую ладонь в свои. Я обнимаю его за плечи. Кладу голову ему на грудь. Мне двадцать четыре года. Я - маленький ребенок. Он - мой отец. Он, тот кто вырастил меня - тот, кто отвозил меня в школу по утрам, готовил мне завтраки, завязывал шнурки. Он - тот, кто помогал мне с домашними заданиями, приходил на матчи, на спектакли с моим участием, посещал родительские собрания. Он - тот, кто был рядом - каждый день - каждую ночь - когда я просыпался с криком, испуганный, зовущий его.
Он - тот.
И позже, опять же он был тем, кто оставался рядом, когда я являлся домой в истерике, обезумевшим, больным, бормочущим всякий бред. Он был тем, кто отвечал на мои мольбы по телефону. Он был тем, кто отвозил меня в реабилитационные клиники, навещал там, из кожи вон лез, когда у меня случался рецидив - а следом за этим еще один рецидив. Он был тем, кто пытался найти меня, пытался помочь мне даже в те моменты, когда я прямым текстом посылал его вместе с его помощью куда подальше. Он был тем, кто не отказывался от меня. Он был тем, кто не позволял мне умереть.
Но что случилось потом?
Все было так хрупко и запутанно и он считал, что не должен позволять мне решать проблемы самостоятельно. Он хотел контролировать меня. Слишком уж сильно он был напуган.
Поэтому мне пришлось уйти - продемонстрировать наглядно, что ему больше не нужно следить за моей жизнью - что я способен справляться самостоятельно - что слова наставников из реабилитационных клиник не нужно воспринимать как Святое Писание.
Потому что мне действительно кажется, что так он к ним и относился.
И не то чтобы я его виню за это.
Он видел как я вновь и вновь терплю неудачу. Видел меня на грани смерти, когда я, считай, и не жил вовсе. Он, будучи бессилен, наблюдал со стороны. Наблюдал, ожидая когда появится какое-то решение - ожидал чего-то, кого-то, кто пообещает вылечить меня. Именно это ему и сулили в реабилитационных клиниках - обещали, что поставят меня на ноги.
Только за это он и мог держаться - он видел в этом единственную надежду, единственное решение. Разумеется, он пришел в ярость, когда я решил действовать вопреки советам "экспертов" - ну, вы знаете, послал к черту реабилитационный центр в Нью-Мексико и убежал на другой конец страны.
Я полностью его понимаю. Дошло.
И, ну, в данный момент я просто надеюсь, что мы попытаемся оставить все это позади, пойдем дальше, вновь станем друзьями. Ведь так оно и есть - мы настоящие друзья. Мы всегда были друзьями. И, Господи, как же здорово быть тут с ним. Это потрясающе, правда. Я так счастлив, что мы занимаемся этим вдвоем.
Участвовать в книжном промо-туре зимой - страннее занятия и не придумаешь. Я чувствую себя обманщиком, словно каким-то образом обдурил всех этих людей, заставив поверить в то, что мне есть что сказать. Я чувствую себя мошенником, когда останавливаюсь в хороших отелях, заказываю обслуживание в номер и плачу за все, хотя на моем личном банковском счету денег так мало, что едва хватит на пачку сигарет. Профессиональные водители отвозят нас с отцом в аэропорты и на запланированные мероприятия, выдают бесплатно бутылки с водой. В книжных магазинах люди просят у нас автографы. Они в самом деле хотят получить мою подпись. Они хотят, чтобы я подписывал копии своей книги.
В этом нет никакого смысла. Словно я похитил чужую жизнь. Я словно маленький ребенок затеявший игру с переодеваниями - притворяющийся взрослым - притворяющийся тем, кто знает, что ему делать, хотя на самом деле я не имею ни малейшего понятия. Консьержи в отелях обращаются ко мне "сэр" или "мистер Шефф", а я заливаюсь смехом. Это шутка. Я никакой не "мистер" и не "сэр", ничего подобного. Я среднестатистический заурядный лузер. Блин, да вы просто посмотрите на меня. Я же полный придурок. Я ничего из этого не заслуживаю. Но каким-то образом я все еще справляюсь. Хожу на фотосессии, раздаю интервью газетам и журналам, выступаю по радио и на телевидении - участвую в большинстве популярных телешоу, таких как "Today" и шоу Опры и передача Терри Гросс и, Господи, до чего же это сюрреалистично, поверить трудно. Я лечу в Нью-Йорк. Я лечу в Чикаго. Лечу в Бостон, Миннеаполис, Торонто, Сент-Луис, Даллас, Портленд, Сиэтл.
И вот что: если бы рядом со мной не было отца, не думаю, что я бы справился. Мы поддерживаем друг друга. Мы смеемся над всем этим безумием. Покончив с дневными хлопотами, мы по ночам выбираемся в кино. Обсуждаем как скучаем по нашим близким. Плаваем кругами в бассейне на территории отеля.
Он держит меня за руку. Я кладу голову ему на плечо.
Мы вместе стоим на сцене, обращаясь к тысяче с лишним учеников старших классов в одной из бостонских школ. Честно говоря, это выступление в старшей школе пугает меня больше, чем все, что мы делали до этого. Не знаю почему.
Отец, как и в большинстве случаев, берет слово первым, кратко рассказывает свою историю и объясняет на каком фундаменте выстроены наши с ним нынешние отношения, прежде чем представляет меня. Мне кажется, что большинство детей настроены скептично. Я вижу как они перешептываются, закатывают глаза, хихикают. Не могу их за это винить.
Когда я сам учился в старшей школе (а было это не так уж давно), то тупые собрания, посвященные теме наркотиков, считал полнейшей скукотищей. Чаще всего, мы с приятелями всячески высмеивали ораторов, все косточки им перемывали.
Серьезно, не стоит связываться с кучей сердитых подростков. Они - самые ужасные мудилы на всей этой гребаной планете. К тому же, люди, выступавшие на тех собраниях, вечно были такими тупицами с устаревшими представлениями о мире. Они были легкими мишенями и мы не собирались их щадить - и вот теперь, когда я окидываю взглядом зал, то вижу, что к нам с отцом относятся точно так же.
Черт, такое чувство словно я опять стал учеником старшей школы и каждый день отчаянно стараюсь избежать публичного унижения. Словами не передать как сильно я ненавидел старшую школу. Я там буквально каждую минуту трясся от страха. Это был сущий кошмар.
И, по какой-то причине, когда отец говорит мне встать за трибуну, первым делом из моих уст вылетает следующее:
— Чуваки, — произношу я дрожащим голосом, ясно осознавая, что выражение лица директора, сидящего на первом ряду, не сулит ничего хорошего, — чуваки, я знаю, что, наверное, не должен говорить ничего подобного, но, блин, как же я рад, что больше не учусь в старшей школе. Старшая школа - полный отстой.
Зал тонет во всплеске смеха и аплодисментов, в то время как я стараюсь не встречаться взглядом с директором.
— Не знаю, — продолжаю я, — я не совсем уверен, что именно должен вам сказать. Когда я сам учился в старшей школе, то побывал на сотне тупых собраний "наркотики - это плохо" и, как видите, они нихрена на меня не повлияли.
Многие дети радостно кричат, поэтому я просто продолжаю говорить, полагая, что некоторые из них меня действительно внимательно слушают.
— Думаю, на самом деле, я вовсе и не против наркотиков. Я не собираюсь стоять тут и говорить вам, что наркотики - плохие, раз сам в это не верю. Наркотики не плохие. То есть, мет, героин и кокс смотрятся довольно отвратно, но нельзя сказать, что они сами по себе являются злом. Мне-то просто было очень больно, вот и все. Я всегда чувствовал себя каким-то пришельцем, которого отправили на эту планету по ошибке. Я не был похож на остальных людей. Мне было одиноко и страшно, я казался себе каким-то полным уродом. Думаю, больше всего я боялся, что кто-то поймет каков я на самом деле и всему миру расскажет о том, что я дефективный, что во мне нет ничего хорошего, что я бесполезен, не заслуживаю любви, что я - ошибка. Я испытывал невероятное отчаяние. Постоянно чего-то ждал - либо ждал когда уроки закончатся, либо сидел в ужасе, думая о завтрашнем дне. Дома тоже было не слишком комфортно. Наверное, я ждал, что кто-нибудь явится и изменит мою жизнь - заберет меня подальше от всего этого, понимаете. И в двенадцать лет я нашел решение. У моего приятеля был старший брат, торговавший травкой и как-то раз он принес немного травки в школу, и мы отошли в кусты, чтобы покурить и, ну, мои страхи, а заодно и ненависть к себе полностью испарились. Курение травки, похоже, могло решить все мои проблемы. Мне казалось, что я таким образом спасаю свою жизнь. И, полагаю, так оно и было... по крайней мере какое-то время.
Что-то застревает у меня в горле и я ненадолго прерываюсь, чтобы выпить воды. В зале царит полная тишина - люди смотрят на меня так, словно... словно действительно слушают. И я продолжаю говорить, продолжаю рассказывать свою историю и, бросая взгляд на школьников, вижу, что они и правда прислушиваются к моим словам. Они смеются и охают и это так странно - то, что они не на до мной потешаются. Почти что можно поверить в то, что кому-то из них в самом деле пригодится то, что я сейчас говорю, хоть я считаю, что надеяться на это глупо. Что бы мне самому не говорили, это нисколько не сказалось на моих решениях. Я делал то, что хотел, несмотря ни на что. Подозреваю, тут никто и не мог ничего поделать. Мне нужно было совершить эти ошибки. Но все-таки парочка высказанных знакомыми мыслей меня зацепили. Не то чтобы благодаря им я достиг просветления, но все же и бесполезными их не назвать - они саднили внутри меня - разъедали сложную, практически безупречную инфраструктуру из отрицания и самооправдания, которую я соорудил вокруг себя. Они мешали мне кайфовать. Они не давали мне окончательно потерять себя. Черт, да даже то, что говорят о двенадцати шагах: мол, если ты однажды начнешь ходить на собрания, то никогда уже не сможешь употреблять так, как раньше. Это тоже правда. После того как я узнал больше про алкоголизм и наркозависимость, то уже не мог закидываться наркотиками с прежней беззаботностью и радостью. Эти собрания и те высказывания пробили брешь в мирке моих фантазий. В глубине души я знал правду. И уже не мог полностью забыть о ней. Даже будучи вусмерть обкуренным, валяясь в чьей-то квартире - даже тогда какие-то обрывки мыслей из "12 шагов" или слова знакомых вертелись у меня в голове, отравляя сомнениями и побуждая к непрошенной саморефлексии.
Потому что да, не зря люди говорят, что счастье в незнании. Но дело в том, что незнание может убить тебя. И счастье в любом случае долго длится не может. Так что, кто знает, может эти ребята вынесут из моей речи что-то полезное для себя, а может нет. В любом случае, они выглядят достаточно заинтересованными, а это ведь уже немало? Они смеются над моими дурацкими шутками и охают, когда я упоминаю какие-то тяжелые моменты, и сидят тихо, когда я говорю о чем-то печальном, что приятно. Я рассказываю им свою историю, всеми силами стараясь избегать матерных выражений и уложиться в пятнадцать минут.
Когда я заканчиваю, присутствующие аплодируют очень долго и громко, но я больше всего рад тому, что все закончилось. То есть, надо еще десять минут поотвечать на чужие вопросы, но эту часть я всяко больше люблю. Я предпочитаю слушать других людей, а не разглагольствовать о себе.
Так что я спрашиваю людей в зале есть ли у них какие-то вопросы и, на удивление, примерно двадцать человек поднимают руки.
На самом деле, после того как как кто-то задает вопрос или рассказывает что-то о своей жизни, еще больше детей поднимают руки, выкрикивают с места и всячески демонстрируют свою заинтересованность.
Но после того как я отвечаю на вопрос паренька, который интересовался, что он, по моему мнению, должен сказать своему другу, который недавно подсел на кокаин, то замечаю молоденькую, слегка пухловатую девушку с черными локонами, которая поднимает свою руку очень медленно, под прямым углом - и беззвучно плачет при этом, из-за чего ее черная подводка для глаз растекается и струйками бежит по ее болезненно-бледной, почти прозрачной коже.
Разумеется, я тут же указываю на нее. Судя по всему, она точно собирается рассказать о чем-то ужасном.
Так что да, я обращаюсь к ней и все в зале замолкают, когда она, борясь со своим голосом, начинает говорить.
— С-спасибо, что поделились с нами своей историей, — запинаясь говорит она своим детским голоском, который предательски дрожит, — это было...ну... очень с-смело с вашей стороны. И благодаря вам... благодаря вам я осознала, что мне нужна помощь. Я... я такая же. Я чувствую то же самое, что чувствовали вы. Вы все замечательно описали. И... Я... Я не знаю... Мне очень страшно. Мне нужна помощь. Моим... отцу и матери только недавно вернули право на опеку надо мной и моими сестрами, спустя семь лет, но теперь они снова подсели на мет, и хотя я знаю, что не должна никому об этом говорить, но они меня очень пугают. И теперь я тоже употребляю... пробовала всего несколько раз, но чувствовала себя именно так, как вы описали и я не знаю, что мне делать.
Она рыдает, громко и безутешно. Несколько друзей, сидящие рядом с ней, по очереди обнимают ее, пока она плачет. Все остальные люди в зале хранят молчание.
— Черт, — глупо говорю я в микрофон, — то, что ты сейчас сделала было таким смелым, вдохновляющим и потрясающим, и я хотел бы помочь тебе, понимаешь? Хотел бы я точно знать, что тебе нужно делать. Но то, что ты сейчас выступила и сказала правду - это определенно первый шаг к победе. Теперь все знают правду.И хотя это довольно страшно, но также означает, что ты, надеюсь, теперь сможешь рассчитывать на необходимую поддержку в школе - раз уж дома ты ее лишена. Поэтому я призываю тебя быть такой же откровенной и дальше, когда будешь рассказывать о том, что с тобой происходит я точно оставлю руководству школы телефоны нескольких специалистов, к которым ты можешь обратиться и... и...черт, я не знаю. Я так впечатлен твоей храбростью. Как бы я хотел, чтобы у меня в твоем возрасте было столько же смелости и мудрости.
Я вижу как она кивает, в то время как друзья продолжают обнимать ее.
Все остальные некоторое время сидят молча. Что делают? Не знаю - просто дышат, наверное. Мы здесь все в одной лодке и я внезапно ощущаю чувство привязанности ко всем этим детям.
Должен признать, что довольно-таки здорово осознавать, что когда я рассказываю о своей жизни, то в то же время помогаю другим людям осознать, что творится в головах у них самих. Это странно. Но и круто тоже.
И будучи здесь я осознаю, что, возможно, именно этим и хочу заниматься по жизни, понимаете?
Помимо писательства, помимо сценариев для телевидения и фильмов, именно эти разговоры с детьми о наркотиках дарят мне вдохновение. Я хочу работать с наркоманами. Черт, может, когда-нибудь в будущем даже открою общежитие для завязавших - буду помогать другим - пытаться как-то повлиять на людей - вынести какие-то позитивные идеи из всего того пиздеца, что я сотворил.
Может получиться. Правда, может. По крайней мере, это славная мечта, за которую стоит держаться.
Так я и делаю.
Цепляюсь за мечту.
Но потом еще один парень из зала задает вопрос, а я его даже не слышу, потому что полностью ушел в свои мысли.
— Извини, что? — Спрашиваю я, глядя на парнишу в задних рядах, одетого в гангстерском стиле.
Он снимает свою кепку с эмблемой "Бостон Ред Сокс" как будто после этого я начну слышать его лучше и кричит:
— Что насчет травки? Вы курите травку?
Мое сердце на секунду останавливается, но мне удается быстро взять себя в руки и рассмеяться.
— Ох, парень, раньше я курил травку целыми днями напролет, и, мм, опять-таки не могу сказать, что имею что-то против ее самой. Тут та же история, что с выпивкой - я не вижу между ними никакой разницы. Моя проблема была в том, что я использовал травку и другие вещества, пытаясь с их помощью починить себя. То есть, вместо того, чтобы противостоять своим страхам и решать проблемы, я просто накуривался. И так как я постоянно находился под кайфом, то не научился ни с чем справляться - не повзрослел толком - и даже сейчас, не прими за насмешку, но я все равно, что шестнадцатилетний пацан, застрявший в теле 24-летнего. Я не умею выстраивать отношения - ни романтические, ни иного толка - и в целом, ну, просто не приспособлен для жизни в этом мире. У меня нет постоянной работы. Я не посещал учебных заведений, начиная с восемнадцати лет. Травка причастна к этому? Да, причастна. Я использовал ее - вместе со всем остальным - в качестве средства, помогающего сбежать от реальности, верно? И поэтому теперь я очень плохо ориентируюсь в реальном мире. Когда задумываешься об этом, то понимаешь насколько же это жалко. Ты жалок, если нуждаешься в наркотиках, чтобы протянуть еще один день. Это позор. Мне стыдно за это. И пусть меня черти раздерут, если еще когда-нибудь стану жить так. Нынче я выбираю другой путь. Но я не могу справиться самостоятельно. Мне нужна помощь. В прежние времена я яростно отвергал эту идею и поэтому теперь только учусь быть смиренным и прислушиваться к советам других. Это трудоемкий процесс, но по-крайней мере я двигаюсь в правильном направлении. В этом ведь есть смысл?
Мальчик поджимает губы, кивает головой и улыбается, когда садится на свое место. Его вопрос - последний.
Все аплодируют как сумасшедшие и я провожу еще много времени, разговаривая с разными детьми, которые выстроились в ряд, чтобы задать мне свои вопросы и тд. Я стараюсь отвечать как можно лучше и оказывать им поддержку, но меня грызет чувство вины за собственное лицемерие, оно кусает, словно крыса, пытающаяся выбраться из клетки.
Господи, я знаю, что я фальшивка - проклятый врун. Хуже всего то, что я согласен со всем, что сам же и говорил этим детям. То, что я все еще курю травку - позорище. Позорно то, что 24-летний парень до сих пор не умеет смотреть в лицо реальности, не будучи при этом под кайфом. Все, чем я люблю заниматься, я могу заниматься только после того как покурю. Я не могу представить свою жизнь без этого - просмотр фильмов, прогулки с Талулой, плавание в общественных бассейнах, встречи с друзьями, прослушивание музыки, рисование и тд. Я в состоянии делать все это "трезвым" - просто не в состоянии. А травка - единственный наркотик, который мне доступен. Если я избавлюсь от него, то потеряю все. Останусь наедине с собой. Некуда будет бежать.
И тогда я умру. Блять, я действительно в это верю.
Но только я знаю правду - правду о том, что в Чарльстоне у меня спрятано восемь граммов конопли под холодильником - правду о том, что последние два года я вовсе не был "чист". Никто не знает, что я просто слишком умело лгу.
Эти дети подходят один за другим, говорят мне о том какой я крутой. Учителя поступают так же. Даже директор заговаривает со мной.
— Ник, — говорит он, все-таки улыбаясь, — я просто хочу сказать вам, что за те годы, что я работаю в этой школе, ваше выступление было самым мотивирующим, самым, не побоюсь этого слова, важным из всех, что у нас бывали. Большое спасибо, что нашли время в своем плотном графике и поделились с нами вашей историей.
Я улыбаюсь в ответ.
У меня лживая улыбка.
У меня лживый взгляд.
Мои слова лживы.
Я лжец.
То же мне новость.
Я лгу с тех пор как себя помню.
Но когда я стою здесь, со всеми этими детьми, которые жертвуют своим обеденным перерывом, чтобы поговорить со мной, ложь вовсе не приносит радости.
А ведь я раньше уважал умелых лжецов.
Помню, когда мы с Зельдой впервые переспали, она лежала в постели обнаженная, прижимаясь ко мне, болтала по телефону со своим бойфрендом, выдумывая какие-то отмазки, в то время как я целовал ее тело.
В тот момент она казалась такой потрясающей - такой искушенной и хитрой. Это возбуждало. Я восхищался ею.
Но в конечном итоге именно ее ложь стала причиной нашего разрыва. Ее ложь была подобна абсцессу, быстро распространяющемуся под кожей. Ее ложь уничтожила все.
И теперь у меня возникает предчувствие, что моя ложь приведет к тому же.
Но я все равно не могу остановиться.
Я продолжаю врать, улыбаться и врать.
Я повторяю про себя знакомые слова, снова и снова прокручивая их в голове.
Пока что все идет нормально.
Пока что все нормально.
Пока что все нормально.
Единственная проблема в том, что теперь слова звучат не так убедительно, как прежде.
Земля быстро приближается.
Не успею и глазом моргнуть, как буду там.
И мое тело развалится на части.
И рядом не останется никого, кто смог бы снова собрать меня воедино.
Я уничтожу их всех.
Мы все проебываемся
Глава двадцать девятая
Глава двадцать девятая
Итак, он снова здесь, представляете?
Стоит рядом со мной. Столько воды утекло, но в то же время кажется, что это было только вчера. Я беру его теплую ладонь в свои. Я обнимаю его за плечи. Кладу голову ему на грудь. Мне двадцать четыре года. Я - маленький ребенок. Он - мой отец. Он, тот кто вырастил меня - тот, кто отвозил меня в школу по утрам, готовил мне завтраки, завязывал шнурки. Он - тот, кто помогал мне с домашними заданиями, приходил на матчи, на спектакли с моим участием, посещал родительские собрания. Он - тот, кто был рядом - каждый день - каждую ночь - когда я просыпался с криком, испуганный, зовущий его.
Он - тот.
И позже, опять же он был тем, кто оставался рядом, когда я являлся домой в истерике, обезумевшим, больным, бормочущим всякий бред. Он был тем, кто отвечал на мои мольбы по телефону. Он был тем, кто отвозил меня в реабилитационные клиники, навещал там, из кожи вон лез, когда у меня случался рецидив - а следом за этим еще один рецидив. Он был тем, кто пытался найти меня, пытался помочь мне даже в те моменты, когда я прямым текстом посылал его вместе с его помощью куда подальше. Он был тем, кто не отказывался от меня. Он был тем, кто не позволял мне умереть.
Но что случилось потом?
Все было так хрупко и запутанно и он считал, что не должен позволять мне решать проблемы самостоятельно. Он хотел контролировать меня. Слишком уж сильно он был напуган.
Поэтому мне пришлось уйти - продемонстрировать наглядно, что ему больше не нужно следить за моей жизнью - что я способен справляться самостоятельно - что слова наставников из реабилитационных клиник не нужно воспринимать как Святое Писание.
Потому что мне действительно кажется, что так он к ним и относился.
И не то чтобы я его виню за это.
Он видел как я вновь и вновь терплю неудачу. Видел меня на грани смерти, когда я, считай, и не жил вовсе. Он, будучи бессилен, наблюдал со стороны. Наблюдал, ожидая когда появится какое-то решение - ожидал чего-то, кого-то, кто пообещает вылечить меня. Именно это ему и сулили в реабилитационных клиниках - обещали, что поставят меня на ноги.
Только за это он и мог держаться - он видел в этом единственную надежду, единственное решение. Разумеется, он пришел в ярость, когда я решил действовать вопреки советам "экспертов" - ну, вы знаете, послал к черту реабилитационный центр в Нью-Мексико и убежал на другой конец страны.
Я полностью его понимаю. Дошло.
И, ну, в данный момент я просто надеюсь, что мы попытаемся оставить все это позади, пойдем дальше, вновь станем друзьями. Ведь так оно и есть - мы настоящие друзья. Мы всегда были друзьями. И, Господи, как же здорово быть тут с ним. Это потрясающе, правда. Я так счастлив, что мы занимаемся этим вдвоем.
Участвовать в книжном промо-туре зимой - страннее занятия и не придумаешь. Я чувствую себя обманщиком, словно каким-то образом обдурил всех этих людей, заставив поверить в то, что мне есть что сказать. Я чувствую себя мошенником, когда останавливаюсь в хороших отелях, заказываю обслуживание в номер и плачу за все, хотя на моем личном банковском счету денег так мало, что едва хватит на пачку сигарет. Профессиональные водители отвозят нас с отцом в аэропорты и на запланированные мероприятия, выдают бесплатно бутылки с водой. В книжных магазинах люди просят у нас автографы. Они в самом деле хотят получить мою подпись. Они хотят, чтобы я подписывал копии своей книги.
В этом нет никакого смысла. Словно я похитил чужую жизнь. Я словно маленький ребенок затеявший игру с переодеваниями - притворяющийся взрослым - притворяющийся тем, кто знает, что ему делать, хотя на самом деле я не имею ни малейшего понятия. Консьержи в отелях обращаются ко мне "сэр" или "мистер Шефф", а я заливаюсь смехом. Это шутка. Я никакой не "мистер" и не "сэр", ничего подобного. Я среднестатистический заурядный лузер. Блин, да вы просто посмотрите на меня. Я же полный придурок. Я ничего из этого не заслуживаю. Но каким-то образом я все еще справляюсь. Хожу на фотосессии, раздаю интервью газетам и журналам, выступаю по радио и на телевидении - участвую в большинстве популярных телешоу, таких как "Today" и шоу Опры и передача Терри Гросс и, Господи, до чего же это сюрреалистично, поверить трудно. Я лечу в Нью-Йорк. Я лечу в Чикаго. Лечу в Бостон, Миннеаполис, Торонто, Сент-Луис, Даллас, Портленд, Сиэтл.
И вот что: если бы рядом со мной не было отца, не думаю, что я бы справился. Мы поддерживаем друг друга. Мы смеемся над всем этим безумием. Покончив с дневными хлопотами, мы по ночам выбираемся в кино. Обсуждаем как скучаем по нашим близким. Плаваем кругами в бассейне на территории отеля.
Он держит меня за руку. Я кладу голову ему на плечо.
Мы вместе стоим на сцене, обращаясь к тысяче с лишним учеников старших классов в одной из бостонских школ. Честно говоря, это выступление в старшей школе пугает меня больше, чем все, что мы делали до этого. Не знаю почему.
Отец, как и в большинстве случаев, берет слово первым, кратко рассказывает свою историю и объясняет на каком фундаменте выстроены наши с ним нынешние отношения, прежде чем представляет меня. Мне кажется, что большинство детей настроены скептично. Я вижу как они перешептываются, закатывают глаза, хихикают. Не могу их за это винить.
Когда я сам учился в старшей школе (а было это не так уж давно), то тупые собрания, посвященные теме наркотиков, считал полнейшей скукотищей. Чаще всего, мы с приятелями всячески высмеивали ораторов, все косточки им перемывали.
Серьезно, не стоит связываться с кучей сердитых подростков. Они - самые ужасные мудилы на всей этой гребаной планете. К тому же, люди, выступавшие на тех собраниях, вечно были такими тупицами с устаревшими представлениями о мире. Они были легкими мишенями и мы не собирались их щадить - и вот теперь, когда я окидываю взглядом зал, то вижу, что к нам с отцом относятся точно так же.
Черт, такое чувство словно я опять стал учеником старшей школы и каждый день отчаянно стараюсь избежать публичного унижения. Словами не передать как сильно я ненавидел старшую школу. Я там буквально каждую минуту трясся от страха. Это был сущий кошмар.
И, по какой-то причине, когда отец говорит мне встать за трибуну, первым делом из моих уст вылетает следующее:
— Чуваки, — произношу я дрожащим голосом, ясно осознавая, что выражение лица директора, сидящего на первом ряду, не сулит ничего хорошего, — чуваки, я знаю, что, наверное, не должен говорить ничего подобного, но, блин, как же я рад, что больше не учусь в старшей школе. Старшая школа - полный отстой.
Зал тонет во всплеске смеха и аплодисментов, в то время как я стараюсь не встречаться взглядом с директором.
— Не знаю, — продолжаю я, — я не совсем уверен, что именно должен вам сказать. Когда я сам учился в старшей школе, то побывал на сотне тупых собраний "наркотики - это плохо" и, как видите, они нихрена на меня не повлияли.
Многие дети радостно кричат, поэтому я просто продолжаю говорить, полагая, что некоторые из них меня действительно внимательно слушают.
— Думаю, на самом деле, я вовсе и не против наркотиков. Я не собираюсь стоять тут и говорить вам, что наркотики - плохие, раз сам в это не верю. Наркотики не плохие. То есть, мет, героин и кокс смотрятся довольно отвратно, но нельзя сказать, что они сами по себе являются злом. Мне-то просто было очень больно, вот и все. Я всегда чувствовал себя каким-то пришельцем, которого отправили на эту планету по ошибке. Я не был похож на остальных людей. Мне было одиноко и страшно, я казался себе каким-то полным уродом. Думаю, больше всего я боялся, что кто-то поймет каков я на самом деле и всему миру расскажет о том, что я дефективный, что во мне нет ничего хорошего, что я бесполезен, не заслуживаю любви, что я - ошибка. Я испытывал невероятное отчаяние. Постоянно чего-то ждал - либо ждал когда уроки закончатся, либо сидел в ужасе, думая о завтрашнем дне. Дома тоже было не слишком комфортно. Наверное, я ждал, что кто-нибудь явится и изменит мою жизнь - заберет меня подальше от всего этого, понимаете. И в двенадцать лет я нашел решение. У моего приятеля был старший брат, торговавший травкой и как-то раз он принес немного травки в школу, и мы отошли в кусты, чтобы покурить и, ну, мои страхи, а заодно и ненависть к себе полностью испарились. Курение травки, похоже, могло решить все мои проблемы. Мне казалось, что я таким образом спасаю свою жизнь. И, полагаю, так оно и было... по крайней мере какое-то время.
Что-то застревает у меня в горле и я ненадолго прерываюсь, чтобы выпить воды. В зале царит полная тишина - люди смотрят на меня так, словно... словно действительно слушают. И я продолжаю говорить, продолжаю рассказывать свою историю и, бросая взгляд на школьников, вижу, что они и правда прислушиваются к моим словам. Они смеются и охают и это так странно - то, что они не на до мной потешаются. Почти что можно поверить в то, что кому-то из них в самом деле пригодится то, что я сейчас говорю, хоть я считаю, что надеяться на это глупо. Что бы мне самому не говорили, это нисколько не сказалось на моих решениях. Я делал то, что хотел, несмотря ни на что. Подозреваю, тут никто и не мог ничего поделать. Мне нужно было совершить эти ошибки. Но все-таки парочка высказанных знакомыми мыслей меня зацепили. Не то чтобы благодаря им я достиг просветления, но все же и бесполезными их не назвать - они саднили внутри меня - разъедали сложную, практически безупречную инфраструктуру из отрицания и самооправдания, которую я соорудил вокруг себя. Они мешали мне кайфовать. Они не давали мне окончательно потерять себя. Черт, да даже то, что говорят о двенадцати шагах: мол, если ты однажды начнешь ходить на собрания, то никогда уже не сможешь употреблять так, как раньше. Это тоже правда. После того как я узнал больше про алкоголизм и наркозависимость, то уже не мог закидываться наркотиками с прежней беззаботностью и радостью. Эти собрания и те высказывания пробили брешь в мирке моих фантазий. В глубине души я знал правду. И уже не мог полностью забыть о ней. Даже будучи вусмерть обкуренным, валяясь в чьей-то квартире - даже тогда какие-то обрывки мыслей из "12 шагов" или слова знакомых вертелись у меня в голове, отравляя сомнениями и побуждая к непрошенной саморефлексии.
Потому что да, не зря люди говорят, что счастье в незнании. Но дело в том, что незнание может убить тебя. И счастье в любом случае долго длится не может. Так что, кто знает, может эти ребята вынесут из моей речи что-то полезное для себя, а может нет. В любом случае, они выглядят достаточно заинтересованными, а это ведь уже немало? Они смеются над моими дурацкими шутками и охают, когда я упоминаю какие-то тяжелые моменты, и сидят тихо, когда я говорю о чем-то печальном, что приятно. Я рассказываю им свою историю, всеми силами стараясь избегать матерных выражений и уложиться в пятнадцать минут.
Когда я заканчиваю, присутствующие аплодируют очень долго и громко, но я больше всего рад тому, что все закончилось. То есть, надо еще десять минут поотвечать на чужие вопросы, но эту часть я всяко больше люблю. Я предпочитаю слушать других людей, а не разглагольствовать о себе.
Так что я спрашиваю людей в зале есть ли у них какие-то вопросы и, на удивление, примерно двадцать человек поднимают руки.
На самом деле, после того как как кто-то задает вопрос или рассказывает что-то о своей жизни, еще больше детей поднимают руки, выкрикивают с места и всячески демонстрируют свою заинтересованность.
Но после того как я отвечаю на вопрос паренька, который интересовался, что он, по моему мнению, должен сказать своему другу, который недавно подсел на кокаин, то замечаю молоденькую, слегка пухловатую девушку с черными локонами, которая поднимает свою руку очень медленно, под прямым углом - и беззвучно плачет при этом, из-за чего ее черная подводка для глаз растекается и струйками бежит по ее болезненно-бледной, почти прозрачной коже.
Разумеется, я тут же указываю на нее. Судя по всему, она точно собирается рассказать о чем-то ужасном.
Так что да, я обращаюсь к ней и все в зале замолкают, когда она, борясь со своим голосом, начинает говорить.
— С-спасибо, что поделились с нами своей историей, — запинаясь говорит она своим детским голоском, который предательски дрожит, — это было...ну... очень с-смело с вашей стороны. И благодаря вам... благодаря вам я осознала, что мне нужна помощь. Я... я такая же. Я чувствую то же самое, что чувствовали вы. Вы все замечательно описали. И... Я... Я не знаю... Мне очень страшно. Мне нужна помощь. Моим... отцу и матери только недавно вернули право на опеку надо мной и моими сестрами, спустя семь лет, но теперь они снова подсели на мет, и хотя я знаю, что не должна никому об этом говорить, но они меня очень пугают. И теперь я тоже употребляю... пробовала всего несколько раз, но чувствовала себя именно так, как вы описали и я не знаю, что мне делать.
Она рыдает, громко и безутешно. Несколько друзей, сидящие рядом с ней, по очереди обнимают ее, пока она плачет. Все остальные люди в зале хранят молчание.
— Черт, — глупо говорю я в микрофон, — то, что ты сейчас сделала было таким смелым, вдохновляющим и потрясающим, и я хотел бы помочь тебе, понимаешь? Хотел бы я точно знать, что тебе нужно делать. Но то, что ты сейчас выступила и сказала правду - это определенно первый шаг к победе. Теперь все знают правду.И хотя это довольно страшно, но также означает, что ты, надеюсь, теперь сможешь рассчитывать на необходимую поддержку в школе - раз уж дома ты ее лишена. Поэтому я призываю тебя быть такой же откровенной и дальше, когда будешь рассказывать о том, что с тобой происходит я точно оставлю руководству школы телефоны нескольких специалистов, к которым ты можешь обратиться и... и...черт, я не знаю. Я так впечатлен твоей храбростью. Как бы я хотел, чтобы у меня в твоем возрасте было столько же смелости и мудрости.
Я вижу как она кивает, в то время как друзья продолжают обнимать ее.
Все остальные некоторое время сидят молча. Что делают? Не знаю - просто дышат, наверное. Мы здесь все в одной лодке и я внезапно ощущаю чувство привязанности ко всем этим детям.
Должен признать, что довольно-таки здорово осознавать, что когда я рассказываю о своей жизни, то в то же время помогаю другим людям осознать, что творится в головах у них самих. Это странно. Но и круто тоже.
И будучи здесь я осознаю, что, возможно, именно этим и хочу заниматься по жизни, понимаете?
Помимо писательства, помимо сценариев для телевидения и фильмов, именно эти разговоры с детьми о наркотиках дарят мне вдохновение. Я хочу работать с наркоманами. Черт, может, когда-нибудь в будущем даже открою общежитие для завязавших - буду помогать другим - пытаться как-то повлиять на людей - вынести какие-то позитивные идеи из всего того пиздеца, что я сотворил.
Может получиться. Правда, может. По крайней мере, это славная мечта, за которую стоит держаться.
Так я и делаю.
Цепляюсь за мечту.
Но потом еще один парень из зала задает вопрос, а я его даже не слышу, потому что полностью ушел в свои мысли.
— Извини, что? — Спрашиваю я, глядя на парнишу в задних рядах, одетого в гангстерском стиле.
Он снимает свою кепку с эмблемой "Бостон Ред Сокс" как будто после этого я начну слышать его лучше и кричит:
— Что насчет травки? Вы курите травку?
Мое сердце на секунду останавливается, но мне удается быстро взять себя в руки и рассмеяться.
— Ох, парень, раньше я курил травку целыми днями напролет, и, мм, опять-таки не могу сказать, что имею что-то против ее самой. Тут та же история, что с выпивкой - я не вижу между ними никакой разницы. Моя проблема была в том, что я использовал травку и другие вещества, пытаясь с их помощью починить себя. То есть, вместо того, чтобы противостоять своим страхам и решать проблемы, я просто накуривался. И так как я постоянно находился под кайфом, то не научился ни с чем справляться - не повзрослел толком - и даже сейчас, не прими за насмешку, но я все равно, что шестнадцатилетний пацан, застрявший в теле 24-летнего. Я не умею выстраивать отношения - ни романтические, ни иного толка - и в целом, ну, просто не приспособлен для жизни в этом мире. У меня нет постоянной работы. Я не посещал учебных заведений, начиная с восемнадцати лет. Травка причастна к этому? Да, причастна. Я использовал ее - вместе со всем остальным - в качестве средства, помогающего сбежать от реальности, верно? И поэтому теперь я очень плохо ориентируюсь в реальном мире. Когда задумываешься об этом, то понимаешь насколько же это жалко. Ты жалок, если нуждаешься в наркотиках, чтобы протянуть еще один день. Это позор. Мне стыдно за это. И пусть меня черти раздерут, если еще когда-нибудь стану жить так. Нынче я выбираю другой путь. Но я не могу справиться самостоятельно. Мне нужна помощь. В прежние времена я яростно отвергал эту идею и поэтому теперь только учусь быть смиренным и прислушиваться к советам других. Это трудоемкий процесс, но по-крайней мере я двигаюсь в правильном направлении. В этом ведь есть смысл?
Мальчик поджимает губы, кивает головой и улыбается, когда садится на свое место. Его вопрос - последний.
Все аплодируют как сумасшедшие и я провожу еще много времени, разговаривая с разными детьми, которые выстроились в ряд, чтобы задать мне свои вопросы и тд. Я стараюсь отвечать как можно лучше и оказывать им поддержку, но меня грызет чувство вины за собственное лицемерие, оно кусает, словно крыса, пытающаяся выбраться из клетки.
Господи, я знаю, что я фальшивка - проклятый врун. Хуже всего то, что я согласен со всем, что сам же и говорил этим детям. То, что я все еще курю травку - позорище. Позорно то, что 24-летний парень до сих пор не умеет смотреть в лицо реальности, не будучи при этом под кайфом. Все, чем я люблю заниматься, я могу заниматься только после того как покурю. Я не могу представить свою жизнь без этого - просмотр фильмов, прогулки с Талулой, плавание в общественных бассейнах, встречи с друзьями, прослушивание музыки, рисование и тд. Я в состоянии делать все это "трезвым" - просто не в состоянии. А травка - единственный наркотик, который мне доступен. Если я избавлюсь от него, то потеряю все. Останусь наедине с собой. Некуда будет бежать.
И тогда я умру. Блять, я действительно в это верю.
Но только я знаю правду - правду о том, что в Чарльстоне у меня спрятано восемь граммов конопли под холодильником - правду о том, что последние два года я вовсе не был "чист". Никто не знает, что я просто слишком умело лгу.
Эти дети подходят один за другим, говорят мне о том какой я крутой. Учителя поступают так же. Даже директор заговаривает со мной.
— Ник, — говорит он, все-таки улыбаясь, — я просто хочу сказать вам, что за те годы, что я работаю в этой школе, ваше выступление было самым мотивирующим, самым, не побоюсь этого слова, важным из всех, что у нас бывали. Большое спасибо, что нашли время в своем плотном графике и поделились с нами вашей историей.
Я улыбаюсь в ответ.
У меня лживая улыбка.
У меня лживый взгляд.
Мои слова лживы.
Я лжец.
То же мне новость.
Я лгу с тех пор как себя помню.
Но когда я стою здесь, со всеми этими детьми, которые жертвуют своим обеденным перерывом, чтобы поговорить со мной, ложь вовсе не приносит радости.
А ведь я раньше уважал умелых лжецов.
Помню, когда мы с Зельдой впервые переспали, она лежала в постели обнаженная, прижимаясь ко мне, болтала по телефону со своим бойфрендом, выдумывая какие-то отмазки, в то время как я целовал ее тело.
В тот момент она казалась такой потрясающей - такой искушенной и хитрой. Это возбуждало. Я восхищался ею.
Но в конечном итоге именно ее ложь стала причиной нашего разрыва. Ее ложь была подобна абсцессу, быстро распространяющемуся под кожей. Ее ложь уничтожила все.
И теперь у меня возникает предчувствие, что моя ложь приведет к тому же.
Но я все равно не могу остановиться.
Я продолжаю врать, улыбаться и врать.
Я повторяю про себя знакомые слова, снова и снова прокручивая их в голове.
Пока что все идет нормально.
Пока что все нормально.
Пока что все нормально.
Единственная проблема в том, что теперь слова звучат не так убедительно, как прежде.
Земля быстро приближается.
Не успею и глазом моргнуть, как буду там.
И мое тело развалится на части.
И рядом не останется никого, кто смог бы снова собрать меня воедино.
Я уничтожу их всех.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки