за жизнью - смерть; за смертью - снова жизнь. за миром - серость; за серостью - снова мир
Глава тридцать третья, где Никки получает от Сью Эллен за все хорошее.
Пока решил оставить батину книгу, Проебы почти кончились, доперевожу их и вернусь к ней.
Глава тридцать третья
Глава тридцать третья
Когда я говорю Фэллон, что не смогу приехать к ней, и нам, вероятно, следует временно прервать общение, реакция у нее на удивление не-христианская. Она обзывает меня мудаком и бросает трубку. Не могу сказать, что я ее виню — или что я с ней не согласен. Я и есть мудак. И я чувствую, что ситуация вышла из-под контроля. Энергия, пронизывающая мое тело, вызывает дрожь в руках и туманит разум. Я все время машинально проверяю сообщения на телефоне.
Зельда не звонит и не пишет, ничего. Мы некоторое время разговаривали — и наладили связь, как я думал — но теперь она бесследно исчезла. Я писал и звонил, и снова писал, но так и не дождался ответа. Я уже серьезно волнуюсь. Да, у нее переменчивый характер, но беспокойство все возрастает — ощущение, что случилось нечто серьезное.
Но, что бы там ни было, поскольку она не поставила меня в известность, что остается, кроме как теряться в догадках?
Проверять телефон каждые тридцать секунд — составлять списки дел в голове — повторять их снова и снова:
Проснуться.
Сделать кофе.
Выкурить косяк.
Взять с собой Талулу в Лос Леонс Каньон — погулять там пару часов.
Вернуться домой.
Принять душ.
Съесть хлопья.
Еще покурить.
Взять кофе и сесть писать.
Позвонить отцу.
Позвонить матери.
Позвонить Джону.
Пойти и купить еще травки.
Вернуться домой.
Покурить.
Сводить Талулу на собачью площадку.
Вернуться домой.
Встретить Сью Эллен.
Поругаться с ней.
Делать все, что угодно, все возможное, чтобы только не думать о Зельде. Я не позволю ей снова мне навредить. Я полностью о ней забуду. Черт, по крайней мере в этот раз у меня есть травка, которую можно покурить и позабыть обо всем.
Так оно и происходит. Накуриваясь, я обо всем забываю. Накуриваясь, я становлюсь сильнее. Когда я накуриваюсь, то становлюсь спокойным. Так что, я просто стараюсь быть под кайфом постоянно.
Только это мне и остается. Несмотря на то, что я знаю, что однажды травка перестанет на меня действовать — как это уже случалось однажды. И до этого. И до этого. И до всего этого тоже.
Что касается Сью Эллен, то я не уверен, замечает ли она мою отстраненность или нет, но она придирается ко мне из-за любой ерунды. Такое впечатление, что она просто не знает, как не вымещать на мне свою подавляемую злость после очередного дня на курсах стажировки, где все к ней относятся как к дерьму.
Сегодня, например, она все говорила и говорила о моей маме в таком тоне, что в конце концов я на нее рассердился. И это что-то да значит, потому что обычно я всегда с готовностью признаю, что у моей мамы есть некоторые, гм, проблемы. Но, Господи, Сью Эллен все никак не могла заткнуться.
Понимаете ли, дело в том, что пробыв в браке с этим ужасным человеком, постоянно подвергавшим ее эмоциональному насилию, около двадцати лет, мать наконец набралась храбрости уйти от него и теперь живет одна в доме в районе Венецианского канала.
Разумеется, мне крайне непривычно думать о том, что мама внезапно стала одиночкой, избавившись от своего мудака, о чем я мечтал еще с тех пор, как был маленьким. В смысле, меня фрустрирует то, что это происходит сейчас, после всех тех лет, когда я приезжал к матери и отчиму только для того, чтобы в очередной раз услышать от этого куска дерьма какой я «слабак и педик».
И нельзя сказать, что мама является ангелом во плоти. У любого конфликта есть две стороны, верно? Но я все равно горжусь тем, что она нашла в себе силы, чтобы уйти, пускай и спустя двадцать с лишним лет. Честно говоря, я не до конца понимаю, почему Сью Эллен вздумалось заговорить о моей матери именно сейчас. Возможно, ей взбрело в голову, что я такой отстраненный и забыл про нее, Сью Эллен, из-за матери, потому что в последнее время стал больше времени проводить с ней, ведь у нее сейчас эдакий переходный период и ей довольно одиноко.
— Тьфу, она просто больная женщина, — говорит Сью Эллен, сжав кулаки. — А ты просто тряпка. Она же тебя, блин, бросила, когда ты был почти младенцем, а теперь вы с ней такие друзяшки-друзяшки. Гм… это не нормально. Я не стану тебя в этом поддерживать. Она тщеславная, поверхностная, она манипулятор, и я не хочу ее больше видеть.
Я закуриваю и стараюсь сосредоточиться на вождении, поскольку мы едем по дороге SR 1, уже стемнело и я не совсем уверен, где мы сейчас находимся.
— Слушай, Сью Эллен, милая, я не знаю, о чем ты говоришь. И не знаю, зачем ты пытаешься строить из себя святую — мы все совершали ошибки. Блин, да если бы люди судили обо мне только по моим прошлым поступкам, то сейчас со мной бы вообще никто не разговаривал. Кроме того, сколько бы недостатков у нее ни было, я все равно уважаю ее за то, что она сделала. Требуется немалая храбрость, чтобы разорвать нездоровые отношения — особенно, если куда проще ничего не менять и продолжать мириться со всем происходящим. И, ну не знаю, я чувствую, что сейчас должен ее поддержать. Разве это неправильно?
Она топает ногой по коврику.
— Да, неправильно! — кричит она. — Это неправильно, потому что ты такой трус, что за себя постоять не можешь! Ты жалок! Ты всем позволяешь обращаться с тобой как с дерьмом и просто продолжаешь оставаться милым и вежливым и никому не говоришь «нет» и меня это бесит! Мне от тебя тошно. Твоя мать не заслуживает твоей заботы. Никто из этих отвратительных людей в твоем окружении не заслуживает твоего внимания. Но ты продолжаешь прислуживать им, лебезишь перед ними, делаешь все, лишь бы лодку не раскачивать. Это омерзительно, Ник, серьезно, омерзительно. А сегодня мы тащимся на эту тупую вечеринку, где ты будешь Мистером Милым Парнишей и сделаешь всех вокруг счастливыми, а о собственных интересах опять не подумаешь. Скажи, зачем нам нужна эта вечеринка? Тебе больше не хочется проводить время наедине со мной? Ты же никогда не был любителем вечеринок. Но вот стоило нам переехать в ЛА и ты превратился в ручную собачку, стремящуюся всем угождать. Отвратительно.
Я тушу сигарету и смеюсь.
Сворачиваю к каньону Топанга.
— Блин, Сью Эллен, я захотел поехать на эту вечеринку просто потому, что подумал, что там будет весело. Признаться, я думал, что и ты там хорошо проведешь время. Они же празднуют полнолуние в лесу как-никак. Это должно быть весело. Вот и все, ни к чему другому это отношения не имеет. Я не понимаю, почему не имею права куда-то ходить, будучи в отношениях с тобой. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на просиживание штанов перед телеком. А тут мы приобретем опыт, который запомним на всю жизнь. Ты не можешь держать меня в клетке, как какого-то хомячка. Не можешь меня ограничивать. И вообще-то я вежливо веду себя с людьми потому что они мне действительно нравятся. Мне приятно находиться рядом с ними. Меня это радует и для меня это, знаешь ли, полезно. Это не значит, что я тебя не люблю или не забочусь о тебе. Я бы хотел ходить везде вместе с тобой. Но ты вечно такая недовольная и все осуждаешь, тебя трудно куда-то зазвать. Поэтому-то я и провожу время без тебя. Но я правда рад, что сегодня ты здесь. Ну же, не надо все портить. Давай постараемся расслабиться и получить удовольствие. Наши отношения будут развиваться, только если мы позволим друг другу заниматься своими делами и иногда будем делиться друг с другом впечатлениями. Я бы хотел разделить впечатления сегодняшней ночи с тобой. Не могла бы ты отбросить свою предубежденность?
Она накручивает пряди волос на пальцы — плохой признак. Говорит она сквозь зубы.
— Ник, ты засранец.
Признаться, я не могу судить, объективна она или нет. Я определенно вел себя с ней как засранец. Но, не знаю, мне кажется, что я пытаюсь все исправить. Она этого просто не замечает. Она вбила себе в голову эту идею и не хочет от нее отказываться, что бы я ни говорил и ни делал. Я зря трачу время, пытаясь ее переубедить. С другой стороны, когда я не пытаюсь с ней спорить, то ее это злит еще больше. Поэтому я продолжаю вести себя так, как будто ничего не случилось.
Я забиваю на это.
Не так уж это и сложно. На данном этапе жизни отрицать реальность для меня так же естественно, как и дышать. И, наверное, отчасти Сью Эллен именно об этом и говорила. Как бы то ни было, это неважно. Я не могу измениться и она не может измениться, о и моя мама тоже и мой отчим. Никто на самом деле не меняется. Вот почему я все еще здесь. Поэтому я выкуриваю косяк прямо в машине, когда мы останавливаемся неподалеку от пожарной стоянки. Следуя инструкциям Джона, мы вынуждены перелезать через заборы и ориентироваться на узкую оленью тропку, держась слева от нее. На небе полная луна. Даже фонарик не нужен.
— Это пиздец как тупо, — цедит Сью Эллен сквозь сжатые зубы. — Это тупо, мне страшно и я хочу вернуться домой прямо сейчас.
Звуки машин, проезжающих в отдалении, громким эхо разносятся по каньону, походят на звуки дождя. Насекомые стрекочут и переговариваются друг с другом в сухих кустарниках. Не видно ни души, никаких признаков маленькой вечеринки Джона. Тем не менее, я все равно раздражаюсь из-за того, что Сью Эллен обязательно надо обругать любое наше совместное предприятие.
— Ник, я серьезно! — орет она на меня, пиная ногами грязь. — Мне страшно, поехали домой!
У меня глаза сами собой закатываются.
— Да брось, Сью Эллен, что, по-твоему, может случиться?
— Не знаю! — кричит она, топая ногой как ребенок. — Я хочу домой. Лучше бы мы сюда вообще не приезжали.
Я втягиваю сладковатый воздух пустыни через ноздри, раздувающиеся как у лошади, готовой перейти в атаку.
— Куда? Сюда или вообще в ЛА?
— В ЛА. До этого все было нормально. Я не должна была позволять тебе вернуться сюда. Я хочу поехать домой прямо сейчас!
У меня сжимаются кулаки.
— Ладно, ладно, как скажешь.
Я начинаю идти обратно к машине, не глядя на нее, но слышу ее шаги и всхлипы за спиной.
Внезапно она переходит на громкие рыдания.
— Я должен тебе сказать, — говорю я себе под нос, — что не все было в порядке и до того, как мы сюда переехали. Я уже давно чувствую себя опустошенным. Почему, как ты думаешь, я столько пил? Почему мне приходится курить травку каждый день?
Она издает пронзительный крик, и когда я оборачиваюсь, то вижу, что она валяется в грязи, рухнув в нее прямо своей долбаной головой.
Когда я вижу ее такой, то во мне растет тошнотворное чувство вины и я мечтаю забрать назад только что сказанные слова.
— Блять, — говорю я, вздыхая.
Возвращаюсь обратно к ней и опускаюсь перед ней на корточки.
— Блять, извини. Я люблю тебя. Я никогда не хотел причинить тебе боль. Просто я переживаю из-за того, что ты все время такая недовольная. Каждый раз как мы собираемся повеселиться вместе, это превращается в огромную проблему. И, честно говоря, мне кажется, что ты постоянно меня критикуешь. Как будто считаешь, что любые мои решения и поступки тупые. Но я не хочу ссориться из-за этого. Вообще не хочу ссориться. Давай просто постараемся получать удовольствие от жизни? Я уверен, что мы сможем снова отлично проводить время друг с другом.
Она встает на ноги и я вижу, что глаза ее гневно сощурены, а потом она изо всех сил толкает меня.
— Будь ты проклят! — орет она. — Пошел ты нахрен! Как ты смеешь говорить такое? Это ты изменился с тех пор, как мы сюда приехали — все время где-то шляешься — завел кучу новых друзей! Как же ты жалок. Я была единственной, кто протянул тебе руку помощи, когда у тебя ничего не было. Я была единственной, кто с тобой разговаривал. А теперь ты решил, что слишком хорош для меня! Иди к черту. С меня хватит. С меня, блять, хватит.
Она топает обратно к машине, а я плетусь за ней, понурив голову.
— Я знаю, — произношу я мягко и медленно, — знаю, что ты права. Я чувствую себя иначе, но, гм, не знаю почему. Я ничего не могу с этим поделать. Со мной что-то происходит. Не знаю что. Я не хочу так себя вести.
Она продолжает шагать, не оглядываясь назад.
— Херня. Это все вранье. Ты жалкий человечишка. И не более. Ты слабак. У тебя ничего бы не было, если бы не я. Я тебе нужна, Ник. Я тебе нужна.
Я краснею. По щекам струятся слезы. Ощущаю слабость каждой частицей своего тела.
— Я это понимаю, — шепчу я еще тише, — понимаю, что нуждаюсь в тебе. Я не могу жить один. Я — полное ничтожество. Ты права. Давай просто вернемся домой.
Я нагоняю ее и пытаюсь погладить по спине, но она отстраняется. Остаток пути мы проходим молча.
Где-то двадцать минут спустя, когда мы уже едем домой, мой телефон начинает вибрировать, извещая об смске. Разумеется, будучи полным идиотом, я оставил телефон прямо на приборной панели, и поэтому Сью Эллен хватает его и включает, а я и слова вымолвить не могу, потому что это не хочу выглядеть подозрительно.
Целую минуту в машине стоит полная тишина, прежде чем Сью Эллен внезапно взрывается, яростно бросает телефон на пол и кричит:
— Выпусти меня! Выпусти меня сейчас же!
Она дергает дверь, несмотря на то, что я еду со скоростью пятьдесят миль в час и делает вид, что сейчас выбросится из машины. Я резко выкручиваю руль, заглотив наживку, тянусь к ней, чтобы успеть схватить ее, если она действительно это сделает — хотя и понимаю, что не сделает. А я бы сделал, думаю. Я хватаю ее, прижимаю к себе, снова берусь за руль и кричу:
— Блять! Господи Боже! Блять!
Она переключает свое внимание на меня, намереваясь выбить из меня все дерьмо.
— Как ты мог?! Как ты мог спутаться с этой жалкой старухой, с этой ужасной женщиной?
— С кем? — глупо интересуюсь я.
— Она пишет, что «любит тебя». Какого черта? Почему ты снова с ней общаешься? Господи, какой же ты жалкий.
— Что? — произношу я. — Что? Кто пишет?
— Зельда, урод ты эдакий! Зельда, Зельда! И, гляди, вот это сюрприз, она пишет, что снова сорвалась. Сколько ей уже, сорок? Вы двое друг друга стоите, серьезно!
А потом она снова заливается слезами, а потом начинает бить меня, а потом начинает кричать и раз за разом орет мне в ухо, что хочет домой. Туда-то я ее и везу. Отчасти я почти что облегчение испытываю из-за того, что обман раскрылся. Это развязывает мне руки, понимаете? Дает свободу действия. Нельзя же было все время юлить и юлить, избегая принятия решения. Это к лучшему… наверное… не знаю. И теперь мне никак не отделаться от мыслей про Зельду. Она сорвалась. Блять. Почему мы оба никак не научимся сдерживаться? У нее срыв, а мой срыв длится последние два года. Мы на параллельных дорогах по самоуничтожению. Сью Эллен права. Я жалок.
Когда мы возвращаемся обратно в квартиру, то Сью Эллен, разумеется, хочет задать мне кое-какие вопросы. Она шагает туда-сюда по паркету, имитирующему деревянный пол, кричит, жаждет узнать, когда и почему я снова начал общаться с Зельдой, встречался ли я с ней вживую и почему я такой безнадежный уебан.
— Боже, какой же ты неудачник. — говорит она. — Ты думаешь, что справишься без меня? Ха! Ты не сможешь без меня обходиться. Вы с ней опять будете принимать наркотики, а потом у тебя случится передоз и ты умрешь, а на твои похороны придут только мама с папой. Никому, кроме них, ты не нужен. Все остальные считает тебя лузером-эгоистом. Думаешь, что действительно нравишься Расселу? Думаешь, что всем этим людям в ЛА есть до тебя дело? Они приглашают тебя на вечеринки только потому, что твою книгу издали. Они тебе не друзья. Им приятно с тобой общаться только потому, что ты писатель и ты мелькал на ТВ. Они все просто шлюхи, которых ты подкармливаешь. Но ты и сам должен это понимать, ведь ты — главная шлюха, больше чем они все вместе взятые. Ты зовешь себя писателем, но мы оба знаем, что это просто нелепо. Писатели используют силу воображения, создавая свои истории. А ты просто себя продаешь — точно так же, как какой-нибудь цирковой уродец. Ты — все равно, что крушение поезда. Люди тобой интересуются, потому что хотят посмотреть, как низко ты можешь пасть. Для них это представление. И они подначивают тебя продолжать разрушать свою жизнь — чем ты, очевидно, и занимаешься.
Я смотрю на ее лицо, которое становится все краснее, как будто она сейчас взорвется. Она уже охрипла от воплей, но все равно не унимается. У меня кровь стучит в висках. Внезапно меня обуревает желание пойти и лечь спать. Я хочу свернуться клубком и спать вечно — забиться в какой-нибудь тесный угол, узкое пространство между кроватью и стеной. Я бы уснул в ту же минуту, если бы она мне это позволила. Но она не позволяет и я не сплю.
Я встаю на ноги и иду на крохотную кухню, достаю миску с этой новой черничной травкой и набиваю ею трубку. Долго, сильно затягиваюсь.
— О, ну конечно же, само собой, — говорит она, рычит сквозь сжатые зубы, — кури снова травку, отличная идея! Господи, ты такой лицемер, лжешь всем вокруг о том, какой ты маленький ангелочек. Ник, ты ведь не в завязке. Неужели сам не понимаешь? Ты куришь травку, потому что ты наркоман, слишком трусливый для того, чтобы справляться с проблемами в реальной жизни. Ты все врешь и врешь, и врешь, врешь мне и себе тоже. Ты лжец, Ник, вот кто ты такой. Ты столько врешь, что уже не видишь грани между ложью и правдой. Это конец, ты понимаешь? Я запрещаю тебе пользоваться моей машиной и платить за тебя больше не собираюсь. Ты будешь сидеть дома, пока я на работе, и каждую ночь мы будем проводить вместе, до тех пор пока не вернемся в Чарльстон. С меня хватит. Ты понял?
— Гм, да, понял.
Я делаю еще одну затяжку, а потом убираю травку и трубку в карман. Сразу после этого я достаю свой рюкзак и начинаю упаковывать вещи.
Сью Эллен так кричит и плачет, что это даже пугает.
— Нет! Нет! Ты не можешь уйти! Не делай этого, Ник, пожалуйста, пожалуйста! Ты не должен этого делать!
На сборы уходит не больше минуты. Я вешаю рюкзак на плечо и одеваю поводок на Талулу.
— Подожди минутку, — молит Сью Эллен, — подожди!
Я открываю дверь и оборачиваюсь к ней, говорю очень тихо и спокойно:
— Послушай меня. Я некоторое время поживу у своей матери. На этих выходных у меня будет выступление в Вашингтоне, так что давай за это время немного отдохнем друг от друга. Я позвоню тебе в воскресенье, когда вернусь. Но, слушай, так и правда будет лучше для нас обоих. Я согласен со всем, что ты сказала. Правда. И я вижу, что тебе будет лучше без меня.
По ее щекам струятся слезы.
— Нет, — отвечает она, вновь стиснув зубы, — это гребаная брехня. И я ни за что не позволю тебе забрать Талулу. Я тебе ее не доверю. Ты катишься по наклонной, Ник. Это очевидно. И я не хочу, чтобы Талула жила вместе с тобой и той ебнутой шлюхой.
Должен сказать, что тут на меня нападает приступ паники. У меня перехватывает дыхание и я чувствую, как напрягаются мышцы на плечах и в спине.
— Это моя собака, — говорю я и мой голос дрожит, как будто я сейчас расплачусь, — она — единственное, что у меня есть. Я никогда, никогда не подвергну ее опасности. Ты же знаешь, как много она для меня значит. Я не могу с ней расстаться. Так что, лучше даже не вздумай пытаться ее у меня забрать. Я сказал, что позвоню тебе в воскресенье, значит позвоню. Разговор окончен.
И я ухожу оттуда с Талулой, которая натягивает поводок, мы с ней оба счастливы оказаться на улице.
Временное пристанище моей матери находится примерно в пятнадцати минутах ходьбы отсюд, а и я звоню ей, чтобы сообщить, что скоро к ней заявлюсь. Похоже, что она этому радуется, правда. Думаю, что сейчас ей очень одиноко. Она встречает нас у двери, когда мы добираемся туда и говорит как ей жаль, а я благодарю ее, снова и снова. Круто все-таки, что теперь мама готова прийти мне на помощь в случае чего, раньше все было иначе.
Она приветлива со мной и с Талулой, предлагает нам поесть и готовит для нас постель. Она даже целый час сидит со мной, слушая мои жалобы и причитания. Дает Талуле угощения и говорит мне, что все будет в порядке. Не уверен, что могу в это поверить, но ее заботу точно ценю.
В конце концов, она все-таки уходит спать, а я отправлюсь в ванную, чтобы почистить зубы, в то время как Талула ждет меня за дверью.
Клянусь, я не собирался рыться в маминых вещах, ничего такого. Но я вдруг осознаю, что забыл взять с собой зубную пасту, поэтому открываю пару ящиков, чтобы найти, где же она, блин, держит свою. И нахожу. Нахожу зубную пасту, а также упаковку Клоназепама и упаковку Пропоксифена.
— Ох, Слава Богу, — произношу я вслух, быстро вытаскивая одну таблетку Клоназепама и парочку из упаковки с Пропоксифеном.
Это настоящее чудо, что я их тут нашел. Последние несколько часов мое сердце бьется так быстро, словно в любой момент может взорваться прямо в груди. Поэтому да, я принимаю обезболивающее и кладу несколько таблеток себе в карман, на завтра или на другой день, когда понадобятся.
Я ложусь в постель, а Талула сворачивается в клубок, прижимаясь ко мне.
— Ну что же, — шепчу я, пялясь на деревянный потолок, — похоже, что остались только ты да я, девочка. Но не волнуйся, теперь дела пойдут на лад, обещаю. Я со всем разберусь. Ты достойна хорошей жизни, Талула. И, черт возьми, я тоже. Мы заслуживаем счастья, верно? Все ведь заслуживают.
Я рассеянно почесываю ее за ухом, пока она засыпает, и когда она засыпает окончательно, то тут же слышится громкий храп.
— Мы справимся, — говорю я ей. — Я знаю, что справимся. Я снова завяжу, и мы подыщем себе квартиру, и будем все время гулять на пляже и ходить в походы, и я найду себе настоящих друзей и все будет хорошо, веришь? Все будет хорошо.
Я закрываю глаза, крепко зажмуриваюсь. Таблетки начинают действовать. Согревают мой мозг, принося с собой наслаждение.
— Талула, — вновь заговариваю я, — не волнуйся ни о чем, девочка моя, мы со всем справимся.
Я поворачиваюсь на бок. Таблетки делают мир лучше. И я впервые действительно верю во все, что говорю.
Я верю, что справлюсь в одиночку.
До тех пор нахожусь под кайфом.
Пока решил оставить батину книгу, Проебы почти кончились, доперевожу их и вернусь к ней.
Мы все проебываемся
Глава тридцать третья
Глава тридцать третья
Когда я говорю Фэллон, что не смогу приехать к ней, и нам, вероятно, следует временно прервать общение, реакция у нее на удивление не-христианская. Она обзывает меня мудаком и бросает трубку. Не могу сказать, что я ее виню — или что я с ней не согласен. Я и есть мудак. И я чувствую, что ситуация вышла из-под контроля. Энергия, пронизывающая мое тело, вызывает дрожь в руках и туманит разум. Я все время машинально проверяю сообщения на телефоне.
Зельда не звонит и не пишет, ничего. Мы некоторое время разговаривали — и наладили связь, как я думал — но теперь она бесследно исчезла. Я писал и звонил, и снова писал, но так и не дождался ответа. Я уже серьезно волнуюсь. Да, у нее переменчивый характер, но беспокойство все возрастает — ощущение, что случилось нечто серьезное.
Но, что бы там ни было, поскольку она не поставила меня в известность, что остается, кроме как теряться в догадках?
Проверять телефон каждые тридцать секунд — составлять списки дел в голове — повторять их снова и снова:
Проснуться.
Сделать кофе.
Выкурить косяк.
Взять с собой Талулу в Лос Леонс Каньон — погулять там пару часов.
Вернуться домой.
Принять душ.
Съесть хлопья.
Еще покурить.
Взять кофе и сесть писать.
Позвонить отцу.
Позвонить матери.
Позвонить Джону.
Пойти и купить еще травки.
Вернуться домой.
Покурить.
Сводить Талулу на собачью площадку.
Вернуться домой.
Встретить Сью Эллен.
Поругаться с ней.
Делать все, что угодно, все возможное, чтобы только не думать о Зельде. Я не позволю ей снова мне навредить. Я полностью о ней забуду. Черт, по крайней мере в этот раз у меня есть травка, которую можно покурить и позабыть обо всем.
Так оно и происходит. Накуриваясь, я обо всем забываю. Накуриваясь, я становлюсь сильнее. Когда я накуриваюсь, то становлюсь спокойным. Так что, я просто стараюсь быть под кайфом постоянно.
Только это мне и остается. Несмотря на то, что я знаю, что однажды травка перестанет на меня действовать — как это уже случалось однажды. И до этого. И до этого. И до всего этого тоже.
Что касается Сью Эллен, то я не уверен, замечает ли она мою отстраненность или нет, но она придирается ко мне из-за любой ерунды. Такое впечатление, что она просто не знает, как не вымещать на мне свою подавляемую злость после очередного дня на курсах стажировки, где все к ней относятся как к дерьму.
Сегодня, например, она все говорила и говорила о моей маме в таком тоне, что в конце концов я на нее рассердился. И это что-то да значит, потому что обычно я всегда с готовностью признаю, что у моей мамы есть некоторые, гм, проблемы. Но, Господи, Сью Эллен все никак не могла заткнуться.
Понимаете ли, дело в том, что пробыв в браке с этим ужасным человеком, постоянно подвергавшим ее эмоциональному насилию, около двадцати лет, мать наконец набралась храбрости уйти от него и теперь живет одна в доме в районе Венецианского канала.
Разумеется, мне крайне непривычно думать о том, что мама внезапно стала одиночкой, избавившись от своего мудака, о чем я мечтал еще с тех пор, как был маленьким. В смысле, меня фрустрирует то, что это происходит сейчас, после всех тех лет, когда я приезжал к матери и отчиму только для того, чтобы в очередной раз услышать от этого куска дерьма какой я «слабак и педик».
И нельзя сказать, что мама является ангелом во плоти. У любого конфликта есть две стороны, верно? Но я все равно горжусь тем, что она нашла в себе силы, чтобы уйти, пускай и спустя двадцать с лишним лет. Честно говоря, я не до конца понимаю, почему Сью Эллен вздумалось заговорить о моей матери именно сейчас. Возможно, ей взбрело в голову, что я такой отстраненный и забыл про нее, Сью Эллен, из-за матери, потому что в последнее время стал больше времени проводить с ней, ведь у нее сейчас эдакий переходный период и ей довольно одиноко.
— Тьфу, она просто больная женщина, — говорит Сью Эллен, сжав кулаки. — А ты просто тряпка. Она же тебя, блин, бросила, когда ты был почти младенцем, а теперь вы с ней такие друзяшки-друзяшки. Гм… это не нормально. Я не стану тебя в этом поддерживать. Она тщеславная, поверхностная, она манипулятор, и я не хочу ее больше видеть.
Я закуриваю и стараюсь сосредоточиться на вождении, поскольку мы едем по дороге SR 1, уже стемнело и я не совсем уверен, где мы сейчас находимся.
— Слушай, Сью Эллен, милая, я не знаю, о чем ты говоришь. И не знаю, зачем ты пытаешься строить из себя святую — мы все совершали ошибки. Блин, да если бы люди судили обо мне только по моим прошлым поступкам, то сейчас со мной бы вообще никто не разговаривал. Кроме того, сколько бы недостатков у нее ни было, я все равно уважаю ее за то, что она сделала. Требуется немалая храбрость, чтобы разорвать нездоровые отношения — особенно, если куда проще ничего не менять и продолжать мириться со всем происходящим. И, ну не знаю, я чувствую, что сейчас должен ее поддержать. Разве это неправильно?
Она топает ногой по коврику.
— Да, неправильно! — кричит она. — Это неправильно, потому что ты такой трус, что за себя постоять не можешь! Ты жалок! Ты всем позволяешь обращаться с тобой как с дерьмом и просто продолжаешь оставаться милым и вежливым и никому не говоришь «нет» и меня это бесит! Мне от тебя тошно. Твоя мать не заслуживает твоей заботы. Никто из этих отвратительных людей в твоем окружении не заслуживает твоего внимания. Но ты продолжаешь прислуживать им, лебезишь перед ними, делаешь все, лишь бы лодку не раскачивать. Это омерзительно, Ник, серьезно, омерзительно. А сегодня мы тащимся на эту тупую вечеринку, где ты будешь Мистером Милым Парнишей и сделаешь всех вокруг счастливыми, а о собственных интересах опять не подумаешь. Скажи, зачем нам нужна эта вечеринка? Тебе больше не хочется проводить время наедине со мной? Ты же никогда не был любителем вечеринок. Но вот стоило нам переехать в ЛА и ты превратился в ручную собачку, стремящуюся всем угождать. Отвратительно.
Я тушу сигарету и смеюсь.
Сворачиваю к каньону Топанга.
— Блин, Сью Эллен, я захотел поехать на эту вечеринку просто потому, что подумал, что там будет весело. Признаться, я думал, что и ты там хорошо проведешь время. Они же празднуют полнолуние в лесу как-никак. Это должно быть весело. Вот и все, ни к чему другому это отношения не имеет. Я не понимаю, почему не имею права куда-то ходить, будучи в отношениях с тобой. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на просиживание штанов перед телеком. А тут мы приобретем опыт, который запомним на всю жизнь. Ты не можешь держать меня в клетке, как какого-то хомячка. Не можешь меня ограничивать. И вообще-то я вежливо веду себя с людьми потому что они мне действительно нравятся. Мне приятно находиться рядом с ними. Меня это радует и для меня это, знаешь ли, полезно. Это не значит, что я тебя не люблю или не забочусь о тебе. Я бы хотел ходить везде вместе с тобой. Но ты вечно такая недовольная и все осуждаешь, тебя трудно куда-то зазвать. Поэтому-то я и провожу время без тебя. Но я правда рад, что сегодня ты здесь. Ну же, не надо все портить. Давай постараемся расслабиться и получить удовольствие. Наши отношения будут развиваться, только если мы позволим друг другу заниматься своими делами и иногда будем делиться друг с другом впечатлениями. Я бы хотел разделить впечатления сегодняшней ночи с тобой. Не могла бы ты отбросить свою предубежденность?
Она накручивает пряди волос на пальцы — плохой признак. Говорит она сквозь зубы.
— Ник, ты засранец.
Признаться, я не могу судить, объективна она или нет. Я определенно вел себя с ней как засранец. Но, не знаю, мне кажется, что я пытаюсь все исправить. Она этого просто не замечает. Она вбила себе в голову эту идею и не хочет от нее отказываться, что бы я ни говорил и ни делал. Я зря трачу время, пытаясь ее переубедить. С другой стороны, когда я не пытаюсь с ней спорить, то ее это злит еще больше. Поэтому я продолжаю вести себя так, как будто ничего не случилось.
Я забиваю на это.
Не так уж это и сложно. На данном этапе жизни отрицать реальность для меня так же естественно, как и дышать. И, наверное, отчасти Сью Эллен именно об этом и говорила. Как бы то ни было, это неважно. Я не могу измениться и она не может измениться, о и моя мама тоже и мой отчим. Никто на самом деле не меняется. Вот почему я все еще здесь. Поэтому я выкуриваю косяк прямо в машине, когда мы останавливаемся неподалеку от пожарной стоянки. Следуя инструкциям Джона, мы вынуждены перелезать через заборы и ориентироваться на узкую оленью тропку, держась слева от нее. На небе полная луна. Даже фонарик не нужен.
— Это пиздец как тупо, — цедит Сью Эллен сквозь сжатые зубы. — Это тупо, мне страшно и я хочу вернуться домой прямо сейчас.
Звуки машин, проезжающих в отдалении, громким эхо разносятся по каньону, походят на звуки дождя. Насекомые стрекочут и переговариваются друг с другом в сухих кустарниках. Не видно ни души, никаких признаков маленькой вечеринки Джона. Тем не менее, я все равно раздражаюсь из-за того, что Сью Эллен обязательно надо обругать любое наше совместное предприятие.
— Ник, я серьезно! — орет она на меня, пиная ногами грязь. — Мне страшно, поехали домой!
У меня глаза сами собой закатываются.
— Да брось, Сью Эллен, что, по-твоему, может случиться?
— Не знаю! — кричит она, топая ногой как ребенок. — Я хочу домой. Лучше бы мы сюда вообще не приезжали.
Я втягиваю сладковатый воздух пустыни через ноздри, раздувающиеся как у лошади, готовой перейти в атаку.
— Куда? Сюда или вообще в ЛА?
— В ЛА. До этого все было нормально. Я не должна была позволять тебе вернуться сюда. Я хочу поехать домой прямо сейчас!
У меня сжимаются кулаки.
— Ладно, ладно, как скажешь.
Я начинаю идти обратно к машине, не глядя на нее, но слышу ее шаги и всхлипы за спиной.
Внезапно она переходит на громкие рыдания.
— Я должен тебе сказать, — говорю я себе под нос, — что не все было в порядке и до того, как мы сюда переехали. Я уже давно чувствую себя опустошенным. Почему, как ты думаешь, я столько пил? Почему мне приходится курить травку каждый день?
Она издает пронзительный крик, и когда я оборачиваюсь, то вижу, что она валяется в грязи, рухнув в нее прямо своей долбаной головой.
Когда я вижу ее такой, то во мне растет тошнотворное чувство вины и я мечтаю забрать назад только что сказанные слова.
— Блять, — говорю я, вздыхая.
Возвращаюсь обратно к ней и опускаюсь перед ней на корточки.
— Блять, извини. Я люблю тебя. Я никогда не хотел причинить тебе боль. Просто я переживаю из-за того, что ты все время такая недовольная. Каждый раз как мы собираемся повеселиться вместе, это превращается в огромную проблему. И, честно говоря, мне кажется, что ты постоянно меня критикуешь. Как будто считаешь, что любые мои решения и поступки тупые. Но я не хочу ссориться из-за этого. Вообще не хочу ссориться. Давай просто постараемся получать удовольствие от жизни? Я уверен, что мы сможем снова отлично проводить время друг с другом.
Она встает на ноги и я вижу, что глаза ее гневно сощурены, а потом она изо всех сил толкает меня.
— Будь ты проклят! — орет она. — Пошел ты нахрен! Как ты смеешь говорить такое? Это ты изменился с тех пор, как мы сюда приехали — все время где-то шляешься — завел кучу новых друзей! Как же ты жалок. Я была единственной, кто протянул тебе руку помощи, когда у тебя ничего не было. Я была единственной, кто с тобой разговаривал. А теперь ты решил, что слишком хорош для меня! Иди к черту. С меня хватит. С меня, блять, хватит.
Она топает обратно к машине, а я плетусь за ней, понурив голову.
— Я знаю, — произношу я мягко и медленно, — знаю, что ты права. Я чувствую себя иначе, но, гм, не знаю почему. Я ничего не могу с этим поделать. Со мной что-то происходит. Не знаю что. Я не хочу так себя вести.
Она продолжает шагать, не оглядываясь назад.
— Херня. Это все вранье. Ты жалкий человечишка. И не более. Ты слабак. У тебя ничего бы не было, если бы не я. Я тебе нужна, Ник. Я тебе нужна.
Я краснею. По щекам струятся слезы. Ощущаю слабость каждой частицей своего тела.
— Я это понимаю, — шепчу я еще тише, — понимаю, что нуждаюсь в тебе. Я не могу жить один. Я — полное ничтожество. Ты права. Давай просто вернемся домой.
Я нагоняю ее и пытаюсь погладить по спине, но она отстраняется. Остаток пути мы проходим молча.
Где-то двадцать минут спустя, когда мы уже едем домой, мой телефон начинает вибрировать, извещая об смске. Разумеется, будучи полным идиотом, я оставил телефон прямо на приборной панели, и поэтому Сью Эллен хватает его и включает, а я и слова вымолвить не могу, потому что это не хочу выглядеть подозрительно.
Целую минуту в машине стоит полная тишина, прежде чем Сью Эллен внезапно взрывается, яростно бросает телефон на пол и кричит:
— Выпусти меня! Выпусти меня сейчас же!
Она дергает дверь, несмотря на то, что я еду со скоростью пятьдесят миль в час и делает вид, что сейчас выбросится из машины. Я резко выкручиваю руль, заглотив наживку, тянусь к ней, чтобы успеть схватить ее, если она действительно это сделает — хотя и понимаю, что не сделает. А я бы сделал, думаю. Я хватаю ее, прижимаю к себе, снова берусь за руль и кричу:
— Блять! Господи Боже! Блять!
Она переключает свое внимание на меня, намереваясь выбить из меня все дерьмо.
— Как ты мог?! Как ты мог спутаться с этой жалкой старухой, с этой ужасной женщиной?
— С кем? — глупо интересуюсь я.
— Она пишет, что «любит тебя». Какого черта? Почему ты снова с ней общаешься? Господи, какой же ты жалкий.
— Что? — произношу я. — Что? Кто пишет?
— Зельда, урод ты эдакий! Зельда, Зельда! И, гляди, вот это сюрприз, она пишет, что снова сорвалась. Сколько ей уже, сорок? Вы двое друг друга стоите, серьезно!
А потом она снова заливается слезами, а потом начинает бить меня, а потом начинает кричать и раз за разом орет мне в ухо, что хочет домой. Туда-то я ее и везу. Отчасти я почти что облегчение испытываю из-за того, что обман раскрылся. Это развязывает мне руки, понимаете? Дает свободу действия. Нельзя же было все время юлить и юлить, избегая принятия решения. Это к лучшему… наверное… не знаю. И теперь мне никак не отделаться от мыслей про Зельду. Она сорвалась. Блять. Почему мы оба никак не научимся сдерживаться? У нее срыв, а мой срыв длится последние два года. Мы на параллельных дорогах по самоуничтожению. Сью Эллен права. Я жалок.
Когда мы возвращаемся обратно в квартиру, то Сью Эллен, разумеется, хочет задать мне кое-какие вопросы. Она шагает туда-сюда по паркету, имитирующему деревянный пол, кричит, жаждет узнать, когда и почему я снова начал общаться с Зельдой, встречался ли я с ней вживую и почему я такой безнадежный уебан.
— Боже, какой же ты неудачник. — говорит она. — Ты думаешь, что справишься без меня? Ха! Ты не сможешь без меня обходиться. Вы с ней опять будете принимать наркотики, а потом у тебя случится передоз и ты умрешь, а на твои похороны придут только мама с папой. Никому, кроме них, ты не нужен. Все остальные считает тебя лузером-эгоистом. Думаешь, что действительно нравишься Расселу? Думаешь, что всем этим людям в ЛА есть до тебя дело? Они приглашают тебя на вечеринки только потому, что твою книгу издали. Они тебе не друзья. Им приятно с тобой общаться только потому, что ты писатель и ты мелькал на ТВ. Они все просто шлюхи, которых ты подкармливаешь. Но ты и сам должен это понимать, ведь ты — главная шлюха, больше чем они все вместе взятые. Ты зовешь себя писателем, но мы оба знаем, что это просто нелепо. Писатели используют силу воображения, создавая свои истории. А ты просто себя продаешь — точно так же, как какой-нибудь цирковой уродец. Ты — все равно, что крушение поезда. Люди тобой интересуются, потому что хотят посмотреть, как низко ты можешь пасть. Для них это представление. И они подначивают тебя продолжать разрушать свою жизнь — чем ты, очевидно, и занимаешься.
Я смотрю на ее лицо, которое становится все краснее, как будто она сейчас взорвется. Она уже охрипла от воплей, но все равно не унимается. У меня кровь стучит в висках. Внезапно меня обуревает желание пойти и лечь спать. Я хочу свернуться клубком и спать вечно — забиться в какой-нибудь тесный угол, узкое пространство между кроватью и стеной. Я бы уснул в ту же минуту, если бы она мне это позволила. Но она не позволяет и я не сплю.
Я встаю на ноги и иду на крохотную кухню, достаю миску с этой новой черничной травкой и набиваю ею трубку. Долго, сильно затягиваюсь.
— О, ну конечно же, само собой, — говорит она, рычит сквозь сжатые зубы, — кури снова травку, отличная идея! Господи, ты такой лицемер, лжешь всем вокруг о том, какой ты маленький ангелочек. Ник, ты ведь не в завязке. Неужели сам не понимаешь? Ты куришь травку, потому что ты наркоман, слишком трусливый для того, чтобы справляться с проблемами в реальной жизни. Ты все врешь и врешь, и врешь, врешь мне и себе тоже. Ты лжец, Ник, вот кто ты такой. Ты столько врешь, что уже не видишь грани между ложью и правдой. Это конец, ты понимаешь? Я запрещаю тебе пользоваться моей машиной и платить за тебя больше не собираюсь. Ты будешь сидеть дома, пока я на работе, и каждую ночь мы будем проводить вместе, до тех пор пока не вернемся в Чарльстон. С меня хватит. Ты понял?
— Гм, да, понял.
Я делаю еще одну затяжку, а потом убираю травку и трубку в карман. Сразу после этого я достаю свой рюкзак и начинаю упаковывать вещи.
Сью Эллен так кричит и плачет, что это даже пугает.
— Нет! Нет! Ты не можешь уйти! Не делай этого, Ник, пожалуйста, пожалуйста! Ты не должен этого делать!
На сборы уходит не больше минуты. Я вешаю рюкзак на плечо и одеваю поводок на Талулу.
— Подожди минутку, — молит Сью Эллен, — подожди!
Я открываю дверь и оборачиваюсь к ней, говорю очень тихо и спокойно:
— Послушай меня. Я некоторое время поживу у своей матери. На этих выходных у меня будет выступление в Вашингтоне, так что давай за это время немного отдохнем друг от друга. Я позвоню тебе в воскресенье, когда вернусь. Но, слушай, так и правда будет лучше для нас обоих. Я согласен со всем, что ты сказала. Правда. И я вижу, что тебе будет лучше без меня.
По ее щекам струятся слезы.
— Нет, — отвечает она, вновь стиснув зубы, — это гребаная брехня. И я ни за что не позволю тебе забрать Талулу. Я тебе ее не доверю. Ты катишься по наклонной, Ник. Это очевидно. И я не хочу, чтобы Талула жила вместе с тобой и той ебнутой шлюхой.
Должен сказать, что тут на меня нападает приступ паники. У меня перехватывает дыхание и я чувствую, как напрягаются мышцы на плечах и в спине.
— Это моя собака, — говорю я и мой голос дрожит, как будто я сейчас расплачусь, — она — единственное, что у меня есть. Я никогда, никогда не подвергну ее опасности. Ты же знаешь, как много она для меня значит. Я не могу с ней расстаться. Так что, лучше даже не вздумай пытаться ее у меня забрать. Я сказал, что позвоню тебе в воскресенье, значит позвоню. Разговор окончен.
И я ухожу оттуда с Талулой, которая натягивает поводок, мы с ней оба счастливы оказаться на улице.
Временное пристанище моей матери находится примерно в пятнадцати минутах ходьбы отсюд, а и я звоню ей, чтобы сообщить, что скоро к ней заявлюсь. Похоже, что она этому радуется, правда. Думаю, что сейчас ей очень одиноко. Она встречает нас у двери, когда мы добираемся туда и говорит как ей жаль, а я благодарю ее, снова и снова. Круто все-таки, что теперь мама готова прийти мне на помощь в случае чего, раньше все было иначе.
Она приветлива со мной и с Талулой, предлагает нам поесть и готовит для нас постель. Она даже целый час сидит со мной, слушая мои жалобы и причитания. Дает Талуле угощения и говорит мне, что все будет в порядке. Не уверен, что могу в это поверить, но ее заботу точно ценю.
В конце концов, она все-таки уходит спать, а я отправлюсь в ванную, чтобы почистить зубы, в то время как Талула ждет меня за дверью.
Клянусь, я не собирался рыться в маминых вещах, ничего такого. Но я вдруг осознаю, что забыл взять с собой зубную пасту, поэтому открываю пару ящиков, чтобы найти, где же она, блин, держит свою. И нахожу. Нахожу зубную пасту, а также упаковку Клоназепама и упаковку Пропоксифена.
— Ох, Слава Богу, — произношу я вслух, быстро вытаскивая одну таблетку Клоназепама и парочку из упаковки с Пропоксифеном.
Это настоящее чудо, что я их тут нашел. Последние несколько часов мое сердце бьется так быстро, словно в любой момент может взорваться прямо в груди. Поэтому да, я принимаю обезболивающее и кладу несколько таблеток себе в карман, на завтра или на другой день, когда понадобятся.
Я ложусь в постель, а Талула сворачивается в клубок, прижимаясь ко мне.
— Ну что же, — шепчу я, пялясь на деревянный потолок, — похоже, что остались только ты да я, девочка. Но не волнуйся, теперь дела пойдут на лад, обещаю. Я со всем разберусь. Ты достойна хорошей жизни, Талула. И, черт возьми, я тоже. Мы заслуживаем счастья, верно? Все ведь заслуживают.
Я рассеянно почесываю ее за ухом, пока она засыпает, и когда она засыпает окончательно, то тут же слышится громкий храп.
— Мы справимся, — говорю я ей. — Я знаю, что справимся. Я снова завяжу, и мы подыщем себе квартиру, и будем все время гулять на пляже и ходить в походы, и я найду себе настоящих друзей и все будет хорошо, веришь? Все будет хорошо.
Я закрываю глаза, крепко зажмуриваюсь. Таблетки начинают действовать. Согревают мой мозг, принося с собой наслаждение.
— Талула, — вновь заговариваю я, — не волнуйся ни о чем, девочка моя, мы со всем справимся.
Я поворачиваюсь на бок. Таблетки делают мир лучше. И я впервые действительно верю во все, что говорю.
Я верю, что справлюсь в одиночку.
До тех пор нахожусь под кайфом.
@темы: «Неужели вы считаете, что ваш лепет может заинтересовать лесоруба из Бад-Айблинга?», никки сын метамфетамина, Проебы Никки